Крылатые сандалии

Глава 1

Тонкое пламя свечи трепетало от порывов морского ветра, который проникал сквозь старую высохшую раму, покрытую облезлой краской, словно чешуёй. На маленьких тонких руках, держащих подошву будущих туфель, играли тени, в то время как толстая игла ловко скрепляла грубые кожаные лоскуты в единое целое. Смахнув локтем упрямую прядь волос с пылающего лба, Лейла наклонилась ещё ниже и ближе к свечи, чтобы отыскать уставшими глазами отмеченные точки для финальных штрихов. Но взгляд непослушно размывался, блуждая где-то между сумрачным пейзажем за стеклом и отражением своего лица, озаренного пламенем.

Позади послышался скрип половиц и ласковый мужской голос:

— Поди отдохни, дочка… Оставь работу, все успеется.

— Ещё немножечко, — улыбнулась Лейла. — Не волнуйся за меня, папа. Я сильная.

Анвар погладил ее по мягким волосам:

— Даже сильным людям нужен отдых. Иначе их сила расплескается ещё до того, как они найдут ей истинное применение.

Лейла вздохнула, сделала ещё пару стежков, отложила работу и нехотя встала, чуть покачиваясь. Но тотчас выпрямила спину, быстро поморгала, возвращая блеск глазам, и взглянула в доброе лицо отца, на котором читалось беспокойство. Затем, улыбнувшись, она привстала на цыпочки и звонко поцеловала его в щеку.

— Тогда завтра я встану пораньше. И свечу не придется расходовать. Я обещала тёте Амине, что к пятнице всё будет готово. Когда она заплатит, мы сможем, наконец, починить нашу крышу, правда, папа?

— Если заплатит… — грустно ответил Анвар. — Салим рассказывал, что у них сейчас тоже наступили сложные времена. Будем надеяться… Но если откажутся, попробуем продать туфли на ярмарке в следующем месяце. А сейчас ступай, уже поздно. Добрые сны с нетерпением ждут твоего появления, чтобы унести тебя в сказочные миры, — добавил он с лёгкой улыбкой, которую так любила Лейла. Когда он улыбался, вокруг его зелёных глаз собиралось множество морщин, а те, что часто собирались на лбу от тревог или печали, тотчас разглаживались.

Папа… Он был всем для неё. В её воздушно-хрупком мире он занимал большую часть пространства, укореняя его и защищая от холодных ветров. Лейла замечала, как быстро постарел отец за последние годы, но отказывалась даже допускать мысль о том, что когда-нибудь он уйдет за горизонт жизни, как ушла её мама. Ведь даже от дуновения этой возможности её мир начинал дрожать, грозясь рассыпаться на осколки.

Лейла крепко сжала его руку обеими ладошками, показывая ему тем самым, как сильно она его любит. Затем она прижалась щекой к его груди и спросила:

— А в сказочные миры можно попасть только во сне?

Осторожно расплетая пальцами шелковые косы дочери цвета ночи, Анвар ответил:

— Не только… Но чтобы их отыскать, нужно пройти долгий путь! А для этого необходимо научиться правильно расходовать свои силы.

Услышав это, Лейла тотчас забыла об усталости и запрыгала от восторга:

— Расскажи! Расскажи!

— Всему свое время, моя девочка, — с щемящей нежностью в сердце произнес Анвар. — Ступай…

Нехотя повинуясь отцу, Лейла опустилась на пуховые подушки, загадочно улыбаясь, словно задумав какую-то невинную шалость. Анвар заметил это и добродушно потрепал её за щеку:

— Тебе с твоей фантазией писать бы сказки, а не портить глаза ночами и колоть пальцы иглами… Вот бы где ты могла найти своё счастье…

И, тяжело вздохнув, он укрыл девочку лоскутным одеялом, которое напоминало то, что шила для дочери её когда-то мама, потушил свечу и улёгся на соседней кровати.

За стенами ветхого дома, стоящего у берега моря, ночные ветры лихо обгоняли друг друга, время от времени встречаясь и закручиваясь в воронки, подобные порталам. Волны плескались о камни, словно разбиваясь вдребезги и, вновь собираясь воедино, уплывали вдаль. А звёзды, роскошной россыпью украшая бархатный небосвод, весело искрились холодным серебром, завораживая каждого, кто осмелится поднять взор к далёким космическим просторам.

Где-то там, в далёкой звёздной системе, нечто наблюдало за мирно спящей девочкой и готовилось к чему-то очень важному… Тому, что положит начало великому пути этой юной мастерицы, улыбающейся во сне улыбкой ангела.

В ту ночь Лейле снился удивительный сон. Будто кто-то мягко разбудил её, позвав по имени, и тотчас исчез во мраке, оставив от себя лишь белое пуховое пёрышко, которое, кружась, словно в вальсе, опускалось на распахнутую ладонь девочки. Как завороженная, Лейла наблюдала за тем, как перо слегка переливается серебристо-голубым светом, подобным лунному сиянию, и осторожно дотронулась до него пальцами другой руки. Блеснув яркими искрами, пёрышко вновь поднялось в воздух и полетело вперёд, будто приглашая её последовать за собой. Лейла попыталась отыскать в темноте свои башмачки, но, боясь, что видение вот-вот исчезнет, решила побежать босиком и в ночной рубашке. Выбежав в сени, Лейла увидела, как распахнулась дверь, а впереди, в бушующих волнах, нечто яркое и необыкновенное приближалось к берегу, все чётче приобретая очертания…

Словно из морской пены, по морю царственно плыла большая белая птица, напоминающая лебедя, с великолепным сияющим кружевным оперением и пышным хвостом. Там, где она проплывала, волны успокаивались и затихали. Лейла была так поражена происходящим, что не заметила, как сама пошла по воде, паря над ней в воздухе…

В этот миг Анвар закашлялся и прервал сон Лейлы. Она открыла глаза и вскочила на ноги от волнения и ликования. Внутри неё продолжало происходить что-то необыкновенное, но увидеть этого она уже не могла. Быстро накинув на себя плащ, девочка на цыпочках выскочила из дома, но ничего особенного не увидела, кроме света маяка вдали, который каждый вечер зажигал старый друг отца Данис. Сегодня он светил как-то по-особенному ярко, впрочем, как и глаза Лейлы. Всё ещё прерывисто дыша, она вернулась в дом, улеглась в постель, преданно хранящую её тепло, и попыталась снова уснуть. Но сон не шёл. Лишь на рассвете она смогла сомкнуть глаза, измученная бессонницей, и даже протяжный крик петуха остался неуслышанным ею, равно как и зов отца.

Глава 2

— Лейла, — в очередной раз позвал её Анвар, легко касаясь её плеча. Девочка не просыпалась. «Совсем измоталась», — грустно подумал Анвар с тяжёлым ощущением вины за то, что его дочери приходится с ранних лет работать наравне с ним. После пожара, который унёс жизнь его жены и матери Лейлы, Анвару пришлось заново выстраивать свою жизнь. Кожевенная мастерская, которая славилась на всю округу, тоже сгорела вместе с материалами и заготовками, как сгорел и амбар, и всё хозяйство. Возможно, если бы не маленькая дочь, Анвар сломился бы от горя, но любовь к ней побуждала его вставать с колен, чтобы обеспечить её хотя бы самым необходимым для жизни. В одиночку он заново построил дом и продолжил заниматься тем, что получалось у него лучше всего — изготавливать и чинить разного рода обувь на заказ. Слухи о золотых руках мастера разлетались быстро, и заказы были всегда, но пальцы Анвара уже были не те, как и глаза, которые заметно помутнели за последние годы. Малышка Лейла, едва начав ходить, часто рвалась ему помочь и могла часами с интересом наблюдать за его работой. Когда ей исполнилось пять лет, она впервые, под руководством отца, сшила свои собственные башмачки, да сделала это так изящно и аккуратно, словно всю жизнь только этим и занималась. С тех пор её главными игрушками были кожаные лоскуты и игла, которой она ловко шила самые разнообразные туфли, сапоги и сандалии.

Оставив Лейлу отсыпаться, Анвар решил сходить за хворостом. Приближалась зима, и ночи становились всё более холодными. А крыша, которая частично обвалилась после недавнего шторма, выпускала всё накопленное тепло, от чего Анвар заполучил злосчастный артрит и воспаление лёгких. Лейла же удивительным образом никогда не болела, словно оставаясь где-то за пределами тягот земной жизни, несмотря ни на что. Более того, её ладони, всегда горячие, обладали свойством помогать тем, кого она любила. Так, Лейла не раз усыпляла боль отца, телесную и душевную, а также, добродушно обнимая соседских детишек, кошек, собак и коров, она щедро дарила им тепло своего сердца, исцеляя от хандры и хворей, быстро став всеобщей любимицей. И сейчас, по обыкновению, проходя через посёлок к роще, Анвар услышал звонкие детские голоса, звучащие наперебой:

— Дядя Анвар! А где Лейла? Мы хотим с ней играть. Можно мы пойдем с ней на берег строить песчаные замки? Почему она не вышла с Вами? Можно её позвать?

И без того раненое сердце Анвара сжималось, когда он думал о том, что его девочка, вместо того, чтобы обгонять ветер с соседскими ребятами, чаще всего сидит на веранде и шьёт чьи-то новые туфли, чтобы впоследствии они могли сытно поесть или тепло укрыться. Но он отыскивал в себе силы улыбнуться детям и отвечал рассеянно:

«Да… да… Разумеется, можно…", вместе с тем подыскивая возможность поскорее скрыться из глаз толпы и каким-то образом сбежать от своих собственных.

Лейла же воспринимала всё совсем иначе. Для неё занятие этим ремеслом представляло собой целое поле для фантазий. Куда отнесут будущие туфли свою хозяюшку? С кем познакомят? Что покажут? Трудясь над заказами, Лейла улетала куда-то очень далеко в своих мыслях, и вкладывала в них всю радость и лёгкость полёта, отчего туфельки становились отчасти волшебными. Пройдет ещё немало времени, прежде чем окружающие поймут, от чего им так хорошо на душе, что хочется танцевать и кружиться с широкой улыбкой, с поводом и без повода. И даже сама Лейла пока ещё даже не догадывалась, какую ценность несёт в себе её работа на самом деле.

Оставшись наедине с собой, Анвар осторожно опустился на желтеющую траву. Здесь, в этом самом месте, когда-то он когда-то впервые поцеловал Лиану, свою будущую жену. Как сейчас, он помнил её шелковистую кожу и мягкие волосы, спадающие на плечи. Её широко распахнутые оливковые глаза, которые унаследовала от неё Лейла, заглянули тогда так глубоко в Анвара, тогда ещё лихого паренька, что тот едва снова не потерял опору. Как вихрь, Лиана влетела в его жизнь и вскоре упорхнула из неё, оставив руины счастья.

Анвар горько усмехнулся и провёл рукой по шершавой коре дубового пня, что стоял, накренившись, рядом, замечая его некое сходство с самим собой. В памяти, один за другим, продолжали всплывать размытые кадры прожитых лет, в которых на него смотрели глаза родных и любимых людей. Счастливые мгновения детства и юности стали для него парусами, благодаря которым он продолжал плыть по волнам жизни, несмотря ни на что. А воспоминания о Лиане напоминали солнце, которое то бережно согревало изнутри, то обжигало до боли.

Но изнуряющий кашель быстро возвратил его к настоящему моменту. Анвар честно признался себе, что силы покидают его с каждым днём всё быстрее, и, чем больше он старался этого не замечать, тем сильнее истощал себя. Страх оставить Лейлу совсем одну съедал его изнутри сильнее, чем любая болезнь, но на борьбу с ним уже не оставалось ни времени, ни сил.

Вокруг него порхали птицы и весело щебетали ему свои дивные песни. Утреннее солнце играло с редеющей листвой, задорно вовлекая в игру и Анвара. Но вся эта бессмертная симфония жизни отзывалась в нём лишь глухой болью и горечью. Лучи света, то и дело, проникали под кожу, но преломлялись о камни, расставаться с которыми Анвар не хотел, и, казалось, уже и не мог.

Набрав внушительных размеров охапку хвороста, Анвар вернулся домой. Лейла, завидев его в оконце, весело помахала свободной рукой. Другой рукой она несла глиняный кувшин с айраном, который уже успел, как следует, настояться. Осталось только вынуть из печи горячие луковые лепёшки, и завтрак будет готов.

Когда Лейла проснулась и обнаружила, что в доме, кроме нее, никого нет, ей на мгновение стало страшно. Что, если однажды отец уйдёт и не вернётся, как мама? Эти мысли навязчиво лезли в голову, хотя она отважно гнала их от себя, как мух. Чтобы отвлечься, Лейла решила не терять попусту времени и сделать то, что обычно делают хозяйки дома, пусть даже такие юные, как она, — приготовить завтрак для их небольшой семьи. Самым сложным оказалось затопить печь, поскольку спички и щепки снова отсырели от влажного морского воздуха. Но, в конце концов, задача была решена, и пламя яркими искрами отразилось в её больших восторженных глазах.

Глава 3

Волны бились о скалы, словно птицы, запертые в клетке. Ледяной ветер окутывал Лейлу с ног до головы, врываясь под кожу, проникая в сердце. Чайки хаотично летали над головой, подобно её мыслям, и что-то кричали наперебой, заглушая вой февральского ветра. Её ладони больше не были столь горячими, как прежде. Пальцы застыли, застыли и минуты… Отец часто говорил, что время лечит раны, но время замерло и не спешило помогать ей. На её хрупкие, дрожащие плечи опустились сумерки, прижав её к земле, как травинку.

— Папа… — только и вырвалось из уст Лейлы, припавшей к снежному покрову земли. Почему-то теперь, глядя на него, не верилось, что под ним когда-нибудь снова зацветут крокусы и одуванчики, будто это все осталось за ледяной стеной, ограждающей девочку от жизни.

Вдруг позади неё послышался хруст снега. Кто-то приближался к ней, но, чем ближе он подходил, тем реже были его шаги.

— Лейла..? — послышался хрипловатый голос Даниса, друга детства Анвара. — Я получил его записку… Дочка, вставай… Ну не надо так, прошу. Твой отец был очень сильным. Когда с ним произошло горе, он встал на ноги и продолжил жить. Не забывай, в тебе течёт его кровь. Ваша связь бессмертна. Ты продолжишь жить, продолжишь развивать его мастерство, продолжишь улыбаться его улыбкой… Боль утихнет, я это точно знаю. Всё пройдёт. А сейчас пойдём. Пойдём ко мне. Я обещал ему позаботиться о тебе, и я сдержу обещание, чего бы мне это ни стоило. Ты же мне как родная. Ну же, не плачь, — и, слегка неуклюже, он сгреб девочку в свои медвежьи объятия, ругаясь на себя за свои слёзы. — Пойдём со мной, поживешь у меня. Так хотел твой отец. «Ничего, и это тоже переживём», — шептал он, гладя Лейлу по растрёпанным косам, выбившимся из-под чёрного шерстяного платка, и глядя за линию горизонта, размытую сизым туманом.

Дорога к маяку, в котором жил Данис, больше не казалась Лейле захватывающим приключением. Удивительно, какое влияние имеют эмоции, сквозь которые мы созерцаем мир! Иногда они напоминают витражные стекла с затейливым орнаментом, сквозь которые поблескивают разноцветные солнечные зайчики, иногда — запотевшие от внутреннего жара окна… А порой они становятся разбитым зеркалом, сквозь осколки и трещины которого застывает лишь один образ — образ собственной боли, который зацикливает её и не даёт просочиться ей сквозь время и пространства, дабы дать ей свободно перетечь и остаться в прошлом. Оцепенение, в которое мы попадаем в сложные этапы жизни, плетёт паутину, из которой можно выбраться, лишь заметив её и себя в ней. Но чем дольше мы позволяем себе находиться в этом состоянии обесточивания, тем глубже впадаем в беспамятство и теряем яркость своего собственного отражения в зеркале мира.

Когда за ними закрылась тяжёлая дверь, Лейла вздрогнула. Словно закрылась дверь в детство, открывая дверь в новое пространство, подобное сырой промозглой земле, в которой лежал отныне её отец, и в которой ей самой предстоит прорасти к солнцу и укрепить корни.

— Надо будет что-то придумать с этой дверью, чтобы так не хлопала, — с долей смущения сказал Данис. Он вдруг увидел свою берлогу, в которой прожил десятки лет, совсем под другим углом. Заставленные всяким хламом окна не помешало бы вымыть и освободить, шкафы, заставленные всякой ненужной утварью, освободить и протереть от пыли… Смятая постель выглядела небрежно, а пол давно нуждался в уборке. Данис засуетился, пытаясь навести хотя бы минимальный порядок, ворча себе что-то под нос, в то время как Лейла впервые за последнее время почувствовала внутри себя интерес к происходящему.

— Давайте я помогу, — сказала она тихо, но достаточно твердо, сложно утверждая жизнь в своём теле, словно пуская первый корешок в сыром тёмном пространстве, уже не казавшимся ей столь мертвенно-пустым.

И несмотря на кровоточащую боль души, каждый взмах рукой, вносящий порядок и чистоту этого чужого дома, помогал времени делать своё дело… Внутри снова ощущалась пульсация, а руки вновь наполнялись исцеляющим огнём.

— Расскажите мне, как Вы познакомились с моим отцом, — попросила Лейла, когда пол и окна засияли чистотой, а Данис, уставший, но довольный, опустился в кресло. Его добрые медовые глаза встретились с опухшими от слёз глазами девочки и снова обожглись о её боль… Удивительно, а ведь прежде, когда Данис навещал друга в посёлке, он часто отмечал про себя необыкновенно тёплый взгляд его маленькой дочери, согревающий даже в студёную пору. А сейчас в её взгляде появилось что-то, что лазерным лучом вскрывало и сжигало всё то, что преграждало путь к сердцу. Остро, быстро, больно.

Данис переместил свой взгляд в дальний угол книжного шкафа и, словно читая на расстоянии одну из глав чуть запыленной толстой книги, стоявшей обособленно от других, начал рассказ:

— Это было очень давно, девочка. Но я помню всё. Каждую мелочь. В ту ночь я долго не мог заснуть из-за протяжных завываний ветра. Ливень стучал по стёклам, будто играл на рояле. Спасаясь от бессонницы, я поднялся на башню. Мне хотелось увидеть это буйство природы с безопасной и прекрасной высоты.

Там я принялся вглядываться в темноту, чтобы успеть вовремя заметить подплывающие корабли, которым, возможно, нужна моя помощь. Видимость была плохой, но всё же мне удалось разглядеть в пенных волнах подплывающую к берегу лодку. Она была перевёрнута вверх дном. Присмотревшись, я заметил рядом с ней человека — это был твой отец. Ему тогда было лет двенадцать, если не меньше. Сперва я подумал, что он мертв, т.к. он плыл, не шевелясь, отдаваясь течению и воле судьбы. Я живо спустился вниз, настолько быстро, насколько это получалось. Оказавшись на берегу, я увидел ту самую лодку, которую несло ко мне навстречу. Я бросился в воду и вскоре заметил Анвара, который плыл без сознания, запутавшись в рыболовной сети. Она буквально связала его с лодкой таким образом, что его голова и плечи оказались над водой. Я перенес его на берег и прислушался к дыханию — к счастью, он дышал. Слабо, но дышал. Я перенёс его к нам сюда, положил на свою кровать и укрыл его толстым одеялом. Позже, когда Анвар пришел в себя, он рассказал мне, что отправился рыбачить, но поднялся ветер и его унесло течением в открытое море, прежде, чем он сориентировался в происходящем. Так и познакомились, — закончил с улыбкой Данис, на минуту позабыв о том, что похоронил своего друга этим утром.

Глава 4

— Не стоило мне оставлять тебя здесь одну в таком состоянии, — услышала она, всё ещё не открывая глаз. — Ну что же ты…

Данис снял с её лба влажный платок, намочил в чаше, стоявшей рядом с кроватью, и снова положил на голову девочки. Увидев, что Лейла открыла глаза, Данис выдохнул и обнял её, почти так же, как обнимал папа.

— Выпей это, — Данис взял с тумбы пиалу с травяным чаем и помог Лейле сделать несколько глотков, приподняв её над подушкой. Судя по тому, что повсюду горели свечи, сохраняя свет во мраке, прошло немало времени с тех пор, как она потеряла сознание.

Лейла ничего не говорила. Она лишь смотрела с благодарностью на Даниса и отмечала про себя его сходство с отцом. Возможно, поэтому в её сердце зародилась нежность к нему, которая исцеляла его от кровоточащей раны. Данис тоже был немногословен. Он сосредоточился на том, чтобы как можно скорее поставить девочку на ноги и стать ей опорой на некоторое время, до тех пор, пока её собственные крылья не освободятся от оков горечи.

Всю ночь он сражался с жаром Лейлы. Она время от времени приходила в сознание и слабо улыбалась ему, но потом снова впадала в беспамятство, сгорая в огне. Но Данис не чувствовал усталости. Сидя здесь, на страже жизни, он черпал силы откуда-то изнутри, ощущая, как они заполняют всё его существо для каких-то важных и ценных смыслов.

С наступлением рассвета Лейла уже обрела здоровый румянец. Она тихо спала, свернувшись калачиком, и видела, как рядом с ней сидит её отец, живой и полный сил. От его взгляда по лицу пробегала тёплая волна, а в груди трепетали бабочки. Он гладил её по щеке, дотрагиваясь по своему обыкновению большим пальцем до чуть вздернутого кончика носа. Иногда он обретал облик Даниса. Но потом снова становился собой, приоткрывая, тем самым, одну из великих тайн её жизни.

Проснувшись, Лейла увидела сидящего рядом с ней Даниса, погруженного в чтение какой-то старинной книги. Солнечный свет множеством лучей пробивался сквозь бархат и придавал пространству слабое перламутровое сияние. Всё казалось несколько… нереальным… Будто сон поменялся местами с явью, привнося в новый день горсточку эфемерного волшебства. Когда Лейла окончательно открыла глаза, на неё обрушилось воспоминание о вчерашнем дне, в котором её отец больше не проснулся, оставив её одну в этом непонятном и чужом мире. Но, к её удивлению, это осознание не принесло страданий. Будто это осталось где-то за гранью. А внутри сохранялось и крепло ощущение покоя и непоколебимости. Соприкоснувшись взглядом с Данисом, который дочитал последнюю строку одной из глав книги, Лейла увидела то же ощущение в нём. И поблагодарила его вновь обретенным блеском своих удивительных оливковых глаз.

— Вы тоже любите читать? — спросила она, проходя мимо огромного книжного шкафа до потолка и заметив свое отражение на глянцевой поверхности лакированного дерева. — У папы тоже было много книг.

Данис, наливая из турки свежеприготовленный кофе с шафраном, глубоко вздохнул его аромат и подал чашку Лейле. Затем уселся на свое любимое кресло, наблюдая за тем, с каким удивлением девочка попробовала этот напиток. Судя по её реакции — впервые в жизни.

— И читать, и писать, — ответил Данис. — Думаю, мне тоже есть чем поделиться с миром.

— Правда? — воскликнула Лейла. — Я бы очень хотела прочесть. Но, — девочка опустила ресницы, — я ещё не очень хорошо читаю. Мне обычно читал папа.

— Научишься… И этому, и многому другому.

— Да, но… Я тоскую по дому. И по хозяйству. И по шитью башмачков. «И по папе», — не решилась сказать она вслух. Ей было неловко говорить о том, что всё её существо каждую секунду охватывала тоска. И пусть боль отныне ощущалась как нечто далёкое, но тоска была настолько близкой, что порой заползала под кожу.

— Я помню, с каким азартом ты сшивала кожаные лоскуты едва ли не с пелёнок, — усмехнулся Данис. — Мы перенесём всё сюда. Место найдётся. А за хозяйством присмотрят соседи. Летом, если захочешь, можешь время от времени возвращаться туда, но пока — лучше не стоит. Замёрзнешь ты там одна, — и телом, и душой.

— Ах, дядя Данис, — Лейла, по-девичьи, припала к его груди, всхлипывая и вспоминая свою прежнюю жизнь. — Вы правы. Я останусь пока здесь.

Время от времени поправляя платок из овечьей шерсти, сползающий с худеньких ссутулившихся плечей, девочка размышляла над будущим. Она так глубоко погрузилась в мысли, что не сразу заметила, как обожгла кончики пальцев о горячую чашку.

— Осторожно, — только и произнес Данис, заметив резкое вздрагивание Лейлы. Он старался не мешать ей и лишь незаметно наблюдал за ней, сидя полубоком у окна, за которым в медленном вальсе кружили снежинки.

— Как пепел, — вдруг сказала Лейла после долгого молчания.

— М? — отозвался Данис, который уже так же успел погрузиться в свои думы.

— Снег почему-то напомнил пепел… С тем же сероватым оттенком и тем же горьким привкусом утраты, — пояснила Лейла. — Когда-то отец читал мне про сказочную птицу Феникс, которая сгорает и восстаёт из пепла. Вспомнилось почему-то… Я сейчас ощущаю себя той самой птицей. На землю тихо опускается пепел моего детства, из которого мне предстоит заново построить себя, чтобы продолжать жить.

Данис потёр переносицу, слегка покачиваясь вперёд, и прикрыл глаза, не спеша с ответом.

— Я вижу в этом главную красоту жизни, — чуть хрипловато ответил Данис. — Процесс возрождения, чудо вознесения, которого мы часто не замечаем, сосредоточившись на прошлом, чураясь будущего и не решаясь вкусить момент настоящего в его истинном великолепии переливов смыслов… А ведь пока мы оплакиваем себя во вчерашнем дне, мы не можем позволить себе окунуться в магию исцеления, собирание своих сгоревших дотла частичек, развеянных ветрами перемен в разных уголках мира, в разных временных линиях. Я хочу, чтобы ты позволила себе это — позволила себе возродиться, шагнув в этот день и собирая с него весь нектар, который он принёс тебе. Я помогу тебе.