Кудеярова поляна

На Ведьминой заимке

Сумрачное утро медленно, но верно наступало на лес. Тьма уходила неохотно, цепляясь за кусты и прячась за деревьями. Стояла напряжённая, словно звенящая, тишина.

Пожилая женщина, в длинном платье, подвязанная тёмным платком, остановилась, опираясь на суковатую палку.

— Дождь, видать, будет. Ну, дай Бог, успеем добраться.

— Бога нет, — сообщил её спутник, мальчик лет десяти, затем спросил: — Баба Катя, а мы куда идём-то?

Женщина вздохнула, подняла было руку перекреститься, да под взглядом пытливых синих глаз внука, вернее, внучатого племянника, передумала.

— К сродственнице моей, Евдокии. Погостишь у неё с недельку-другую на заимке.

— Это к той, что ты Дунька-ведьма зовёшь?

Тронувшаяся с места баба Катя встала как вкопанная.

— Никак, подслушивал?

— Я случайно! Честное пионерское.

— Лёнька, ты ж обещал, что не будешь поминать ни пионеров, ни деда с отцом!

— Баба Катя, лес вокруг. Савка-полицай в деревне остался. А чего на недельку-другую? Наши немцев побьют, дед за мной приедет, а я в гостях. И так к школе опоздали.  

— Некогда языком молоть, путь не ближний! — баба Катя довольно шустро двинулась дальше, забыв про палку. Мальчик широко зашагал рядом, размахивая узелком с нехитрым имуществом.

Надолго женщины не хватило. Вскоре она замедлила ход, а на краю полянки и вовсе остановилась отдышаться.  

Лёнька пробежался вокруг и вернулся.

— Баба Катя, там дерево поваленное, пойдём, сядешь, отдохнёшь.

— Не хотелось бы, место тут уж больно нехорошее. Да, видать, придётся, — бормотала женщина, плетясь к найденному Лёнькой дереву. Потихоньку бормотала, но мальчик услышал. После того, как баба Катя, кряхтя и охая, уселась, спросил:

— А почему нехорошее?

Вместо ответа женщина показала рукой на противоположную сторону полянки.

— Холмики какие-то... это что? — спросил Лёнька.

— Пристанище душ неприкаянных, — вздохнула баба Катя.

— Непонятно ты объясняешь, — Ленька, собравшийся сбегать к холмикам, обернулся.

— Самоубийц здесь хоронили, со всей округи. На общем-то кладбище — грех, вот и нашли местечко. А душеньки не отпетые, неуспокоенные маются. Привидениями по лесу летают. Правда, врать не буду, вреда никому не творят, а пугать пугают. Ты лучше туда близко не подходи.

— Баба Катя, не бойся. Это суеверия. Бабкины сказки. Смотри, вон даже табличка на палке сохранилась.

— Сказано, не ходи! Могилки старые, провалишься в яму. Ладно, посидели, дальше пошли. Мне до комендантского часа обернуться надо.

Дальше двинулись уже не так торопко. Лёньки ненадолго хватило так плестись. Он стал забегать вперёд, и сходить с тропинки. Наткнулся на обложенный камнями родник и позвал спутницу. Та послушно свернула с тропы, обрадовавшись возможности отдохнуть. Не рассчитала свои силы, путь трудным оказался. Мелькнула мысль, а не Дунька-ведьма ли порчу наслала, что ноги не идут. Баба Катя потихоньку перекрестилась: «Упаси Господь от ведьминских проклятий».  

— Это Змеиный родник, — пояснила Лёньке. И, предваряя расспросы, добавила: — В жару на этих камнях змеи любят греться.

Мальчик, усевшийся на один из камней, соскочил и отошёл на несколько шагов и сказал:

— Баба Катя, ты не подумай, я змей не боюсь, просто не люблю. Скользкие, мерзкие.

— А сейчас ты их и не увидишь. Они, как осень начинается, в норы свои уползают.

Отдохнув у родника, путники двинулись дальше. Лес поменялся. Чаще встречались ели. Некоторые были изогнутой, причудливой формы. Попался участок, где ели стояли чёрные, обугленные. На земле даже мох и трава не росли.

— Пожар, наверное, сильный был? — предположил Лёнька.

Баба Катя ответила:

— Может, и был, да вот только никто ни огня не видел, ни дыма. Говорят, черти для ада здесь дрова заготавливают. Так и зовут эту часть леса: Чёртова просека. Ну, считай, половину прошли. Осталось болото обогнуть.

Остаток пути двигались молча. Лёнька тоже устал. Однако когда они вышли к бревенчатому домику на невысоких сваях, воскликнул:

— Ух ты! Избушка бабы Яги.

— И кто из нас в сказки верит? — ехидно спросила баба Катя. — На сваях дом потому, что по весне заливает. Тут река неподалёку.

Она поднялась по деревянным ступенькам и вошла в открытую дверь, Лёнька зашёл следом и завертел головой, осматривая просторное светлое жилище, не похожее на пристанище ведьмы. Хозяйка домика стояла у стола спиной к вошедшим. Высокая, худая, в длинном чёрном платье и в чёрном же платке, из-под которого по спине до пояса струилась змеёй коса.

— Что, Катерина, и Дунька-ведьма понадобилась? — спросила она, не оборачиваясь.

— Здравствуй, Дуня, — залебезила баба Катя.

Хозяйка издала короткий смешок и обернулась. Гости попятились под пронзительным взглядом карих глаз. Всмотревшись в Лёньку, Евдокия сказала задумчиво, скорее утверждая:

— Захара внук.

— Его, его, брата моего родного внучок, Лёнькой звать, — закивала баба Катя. И неожиданно бухнулась на колени: — Выручай, Евдокия! Не к кому мне больше податься.

— Поднимись, — коротко приказала Евдокия. — Вон, на лавку сядь. А ты, дедов внук, — обратилась к Лёньке, — иди, во дворе погуляй. Нам наедине поговорить нужно.

Лёнька хотел возразить, но побоялся сердитой хозяйки. Как только мальчик вышел, баба Катя всхлипнула пару раз, видимо, пытаясь разжалобить собеседницу. Не получилось.

— Сопли не распускай. По делу сказывай, — хозяйка насмешливо уставилась на гостью. Баба Катя тяжко вздохнула.

— В деревне нашей часть немецкую расселять будут. До того комендант лишь был, да трое полицаев. Один местный, Савка, двое пришлых. А отец Лёнькин красный командир. Да и Захар в большие начальники выбился, сама знаешь. В прошлом году мы всей семьёй у него в столицах гостили, я с дуру и предложила: привози, мол, Лёньку к нам на лето. Теперь все через то сгинем. — Женщина заплакала уже непритворно, но быстро взяла себя в руки и продолжила: — Вот ты быстро узнала, что Лёнька Захаров, так похожи. Вдруг, кто из соседей донесёт? Да и мальчишка своим отцом хвастает, что скоро он всех врагов победит. Галстук красный еле уговорила в саду зарыть, спрятать. На днях Савке к двери плакат прикрепили «Смерть предателям». Тот пообещал, если найдёт, кто это сделал, шкуру живьём спустит. А ведь это Лёнька постарался. Я накануне видела, как он на большом листе что-то рисует, да внимания не обратила. Дуня, приюти мальчишку. За него ведь нас всех перевешают.

Шла машина тёмным лесом...

«Шла машина тёмным лесом за каким-то интересом. Инте-инте-интерес, выходи на букву С! Дашка, тебе водить!» Звонкий голос подруги прозвучал словно наяву, но этого не могло быть. Дарья открыла глаза и только тогда поняла, что задремала. Сказались пережитые накануне волнения. «Минивэн» плавно шёл между разлапистых елей и высоких сосен по ровной дороге. «У нас таких дорог и в областном центре не наблюдается», — мелькнула ленивая мысль. Но леность и расслабленность длились недолго. Дарья вспомнила, что любимая в детстве считалочка приходит на ум, когда ей грозит какая-то опасность.

Началось это лет в пятнадцать, и Дашка долго игнорировала такие знаки, до того момента, когда, поддавшись тревоге, сдала билет на круиз на теплоходе «Булгария». А подруга, с которой они вдвоём собрались путешествовать, обиделась, обругала баламуткой и ... Погибла подруга. Дарья подавила вздох. Не любила вспоминать то лето.

Но почему считалочка появилась теперь, когда жизнь начала налаживаться? После нескольких месяцев бесплодных попыток покорить столицу, наконец, подвернулась возможность заработать. Ну и пусть придётся быть «менеджером по швабре», как ехидно выразился Дарьин парень. Зато зарплата — пальчики оближешь, да и жить на всём готовом в загородном доме в лесном массиве — ещё какая экономия. Не Рублёвка, но тоже, видно, дачный посёлок не для бедных. Так что — у считалочки ошибка вышла.

Когда, миновав шлагбаум, въехали в посёлок, Дарья испытала лёгкое разочарование. Высокие заборы и ничего за ними не видно. Попутчики оживились. Дарья незаметно их разглядывала. Помимо неё самой хозяева наняли пять человек. Повар, представился китайцем, а так наверняка калмык или казах. С вхождением в моду китайской кухни, число поваров-китайцев подозрительно возросло. Две горничных — невысокие, миниатюрные, блондинки с длинными волосами, раньше знакомы не были, но сразу сдружились. Сама Даша предпочитает короткую стрижку, но тоже метр с кепкой и худенькая — наверное, хозяевам приелись длинноногие дылды-модели. Два охранника, молодые, накачанные, наверняка бывшие спортсмены. Все провинциалы из глубинки, занесённые непонятно какими ветрами в Москву.

Размышления пришлось прервать. Прибыли на место. От ворот ехали до дома ещё минут пять. Выбрались из машины и тут же замерли перед трёхэтажным особняком, стилизованным под помещичью усадьбу и имеющим к тому же два крыла. Один из охранников слегка присвистнул. Горничные Настя и Марина восторженно зашушукались. А вот Даша, прикинув предстоящий объём работы, подумала, что за просто так в наше время хозяева большие деньги не платят.

Парнишка-китаец, чутко уловив её настроение, произнёс:

— А не хило вам, девчонки, убираться придётся: в начале недели начнёте в левом крыле, к концу закончите в правом.

— Пришёл поручик Ржевский и всё опошлил, — отозвалась Настя.

— Из него Ржевский, как из тебя модель Наоми... — закончить Марина не успела.

Из дома вышла экономка. Никем другим эта женщина по определению быть не могла: строгая причёска, неестественно прямая осанка, закрытое тёмное платье с белым воротничком — словно сошла с экрана исторического фильма.

— Прикинь, нас тоже вырядят в платьица с фартуками, — успела шепнуть Настя на ухо Даше и смолкла под строгим взглядом экономки. А ведь Настя оказалась права.

Охранников отправили в специальный дом у ворот, а девушек и повара разместили на первом этаже левого крыла. Настя с Мариной поселились вместе, Дарья и китаец, которого она прозвала про себя Ржевский, получили по одноместной комнате. После предварительного инструктажа, экономка заявила:

— В шкафах униформа. Будьте добры с восьми до двадцати ноль ноль соответствовать. После двадцати двух и до шести утра из здания не выходить: охрана выпускает собак из вольера.

— Концлагерь какой-то, — тихо буркнула Настя, но у экономки оказался хороший слух.

— Думаю, размер вознаграждения за ваш труд, компенсирует испытываемые неудобства, — высказала она покрасневшей девушке.

До обеда разбрелись по комнатам. В шкафу Дарья обнаружила два платья с фартуками и наколку на волосы, туфли без каблука, несколько упаковок телесных колготок. Не спеша, разложив свои вещи в шкаф и тумбочку, нижний ящик которой до конца не задвигался, Дарья рассмотрела униформу: платья новые, с этикеткой, а фартуки — ужас какой-то — накрахмалены — и быстренько переоделась. Всё оказалось впору, даже туфли. Интересно. Наверное, закупили оптом униформу маленького размера, теперь подбирают под неё девочек-дюймовочек.

Она осмотрела себя в зеркале. М-да, вот тебе и высшее образование. Прислуга. «Ничего, это временно», — успокоила себя Дарья, присела в реверансе и сказала:

— Чего изволите-с, барин?

— Кофею в постель, — раздалось от двери.

Дарья от неожиданности потеряла равновесие и еле удержалась за шкаф. Она обернулась. Ржевский, переодетый в кипенно-белые куртку, брюки и поварской колпак, оттенявшие смуглую кожу, весело улыбался.

— Ну, будет тебе сейчас кофей! — прошипела рассерженная Дарья.

— Да ладно, — примирительно протянул повар, — ты классно выглядишь. А вот Настя с Маринкой, как актрисы из фильма для взрослых.

Из соседней комнаты донеслось дружное ржание.

Ржевский без приглашения ввалился в комнату, уселся на единственный стул и похлопал по койке:

— Падай, сейчас расскажу, что о хозяевах нарыл.

— Когда успел? — удивилась почему-то сразу послушавшаяся Дарья. И добавила: — Для китайца слишком хорошо ты русский знаешь.

Проигнорировав вторую часть фразы, повар начал рассказывать:

— Хозяин Вячеслав Сергеевич, крутой бизнесмен, последнее время передал дела старшему сыну. Разводит экзотические растения, как я понял, на этой почве он слегка того, — Ржевский повертел пальцем у виска. — Ещё сын с дочерью учатся за границей. Жена молодая, вторая или третья, живёт в городской квартире, здесь бывает редко. Прислуга приходящая, из деревушки неподалёку. Постоянно живут здесь только экономка и охранники, теперь и мы. Пока вы тут наряжались, — кстати, обратили внимание, что в комнатах внутреннего замка нет? — я на место основной работы сгонял. На кухню. Шеф-повар тётка классная, но тоже странная.

Твоё здоровье, Лола!

Через месяц после премьеры

Выходить из образа не хотелось. Жанна медленно сняла бархатный плащ и небрежно — жестом аристократки — швырнула на кушетку. Сама же присела перед зеркалом. Оттуда смотрела Лукреция Борджиа. Кареглазая красавица с лицом, сочетавшим детскую наивность и порочность, и, видимо, оттого удивительно притягательным. Стоп. Кареглазая??? Жанна крепко зажмурилась, приоткрыла один глаз, потом другой. Вздохнула с облегчением, показалось. Неожиданно подумалось: зря отказалась от цветных линз. Карий цвет подошёл бы больше родного серого. Хотя… линзы, с её-то повышенной чувствительностью… Пожалуй, чересчур. Эта пьеса и так вытягивала все силы, опустошала эмоционально, утомляла физически. В театре знали — в течение часа после репетиции и, уж тем более, спектакля Жанну трогать нельзя. Никто даже и не пытался войти в гримёрку актрисы. Разве что Лола, раньше. Тогда они делили одно помещение на двоих. Лукреция в зеркале слегка пожала плечами. На этот раз Жанна не только зажмурилась на секунду, но и потрясла головой. Несколько локонов выбилось из замысловатой причёски. «Нельзя так перевоплощаться, — мысленно укорила себя актриса. — Уже и чертовщина всякая мерещится». За спиной послышался шорох. В мозгу мелькнула яркая картинка: Лолка, с ногами забравшаяся на кушетку, уткнувшаяся в неизменный ноутбук. Не может быть. Быстрый взгляд в угол зеркала подтвердил: пусто. Но что-то было не так. Мигнул свет, раздался лёгкий щелчок, и люстра стала светить тусклее.

— Опять лампочка перегорела, — вслух произнесла Жанна, стараясь заглушить непонятно откуда выползшее тревожное предчувствие. Она медленно обернулась. Плаща на кушетке не было. Паника сжала сердце, заставив зачастить, и тут же отпустила. Вон же плащ, на полу. Просто под покрывалом, сползшим с кушетки вместе с ним. «Вот и шорох. Нервы никуда не годятся, нужно срочно подлечить, но чем? Андриус всё спиртное реквизировал», — Жанна обвела комнату задумчивым взглядом. Их главный режиссёр неоднократно и безуспешно пытавшийся ввести в театре «сухой закон», в конце концов, оставил эту затею и накануне спектаклей просто проходил по гримёркам и служебкам, изымая бутылки. У тех, кто не успел припрятать. Жанна никогда не успевала. В этом деле профи была Лолка. Взгляд упал на открывшуюся после падения покрывала полочку-нишу в стене. Там обнаружились полбутылки элитного коньяка и пара бокалов.

— Почему мне весь вечер Лола вспоминается? Не к добру. Выпить что ли за её здоровье? — пробормотала Жанна, встав и направившись к тайнику подруги. Прихватив бокал и бутылку, вернулась к зеркалу и вновь присела перед ним. Грела в руках коньяк, покачивая бокал и любуясь изящными пальцами, унизанными перстнями. В зеркале бутафорские украшения казались настоящими.

— Ты поняла бы меня лучше других, ведь сейчас я, в какой-то мере и есть ты, — сказала актриса Лукреции-отражению. — Скоро Андриус будет моим и только моим.

За три месяца до премьеры

— Я прекрасно понимаю, ты никогда не будешь только моим, — Лола присела на кровати, придерживая одеяло на груди. — На первом месте искусство, на втором жена, на третьем очередная любовница, а я — где-то в конце списка, между машиной и твоим новым сотовым телефоном. Нет-нет, помолчи, — она приложила палец к губам любовника. — Я не возмущаюсь, Андрюшенька, просто говорю, как есть.

— Глупышка ты, Лола, — Андриус притянул её к себе и поцеловал в коротко стриженую макушку. — Жёны, любовницы меняются. Ты — одна. Даже школьная любовь не забывается, а уж наша детсадовская… Вон, ты даже имя переделала в память о первой встрече.

Лола почувствовала, что Андриус тихо смеётся, не удержалась и сама фыркнула. Потом произнесла:

— Ну, ты просто «р» не выговаривал, вот и получилось Лола вместо Лора. А я уже тогда своё имя не переносила. Лариса, фу. Лола куда интереснее, — затем, без перехода добавила: — Андрюш, может, передумаешь? Какая из меня Катарина Сфорца. Она — женщина-легенда, волевая, жёсткая, блестящая красавица, а я размазня. Разве что, с Иркой такая же вражда, как у Катарины с Лукрецией. Андрюш, а ведь Жанна лучше Ирки Лукрецию исполняет, а ты её во второй состав…

Андриус рывком перевернулся, подмяв Лолу под себя.

— Протекцию подружке составляешь? — шутливо нахмурил брови и неожиданно начал щекотать любовницу-подругу. Лола, визжа, отбивалась.

На вечернюю репетицию добирались по отдельности. «Конспираторы фиговы, весь театр уже в курсе», — думала Лола, но с любимым не спорила. Понимала, как для Андриуса важна карьера. Он уже многого добился. Недавнее назначение в их театр тому подтверждение. Главный режиссёр в тридцать лет. Конечно, он печётся о репутации. Хотелось бы надеяться, что и об её тоже, но за столько лет Лола на счёт любовника научилась не обольщаться.

— Привет, Жанна! — поприветствовала она подружку, заходя в гримёрку. — Опять на себя налюбоваться не можешь. Оторвись от зеркала, а то в цветочек превратишься.

— В аленький, что ли? — лениво протянула Жанна.

— В нарцисс! — отрезала Лола и направилась к любимой кушетке. В угол заткнула ноутбук и сумочку. До начала репетиции можно посочинять. Подняла подушку-думочку, чтобы взбить. И отшатнулась, почувствовав, как кровь отливает от лица. Под подушкой лежала свернувшаяся кольцами змея. Чешуя переливалась тусклым цветом. «Опять наши прикалываются. Хуже детей», — подумала Лола. Не раз актрисы обнаруживали в самых неожиданных местах пластмассовых пауков или резиновых ящериц. Но эта игрушка была очень натуралистична, совсем как живая. Стало интересно, какая змейка на ощупь. Рука сама потянулась потрогать. «Игрушка» медленно подняла голову и тихо зашипела, демонстрируя раздвоенный язык. Лола, как ошпаренная, отскочила к противоположной стенке и непослушными губами выдавила:

— Жан, тут змея.

Жанна подпрыгнула на месте, резко обернулась, взобралась на пуфик, на котором до этого сидела и только потом спросила:

— Где?

Навек остаться в сентябре…

Понедельник преподнёс неприятный сюрприз. После утреннего совещания начальник попросил Стаса задержаться и передал дела некстати заболевшего капитана Петрова. Вернее, спихнул с превеликим удовольствием. На попытку протеста, типа: у меня и своей работы много, ехидно заметил:

— Ты у нас молодой, так сказать, подающий надежды, без году неделя в отделе, а уже очередное звание на подходе. Тебе, так сказать, и карты в руки.

Не мог простить начальничек Стасу маму прокурора области и папу замминистра. Чуть ли не в глаза называл «мажором» и загружал работой по самое не могу. На этот же раз превзошёл себя, добавив:

— Дело Душителя, так сказать, на особом контроле, прошлёпаешь, даже мама не поможет. К пятнице чтоб отчитался. Всё, свободен.

Обозлённый Стас перебирал бумаги, и просматривал диск с материалами дела. Кошмар следователя. Серия. Только пару месяцев назад догадались связать четыре убийства. Объединяло все жертвы одно — способ лишения их жизни. Удушение шарфом. Маньяк не насиловал, не истязал. Просто накидывал сзади удавку. Но ведь как-то он выбирал. Как? Стас снова и снова просматривал фотографии убитых. И те, что с места происшествия, и из домашних архивов. У кого они были. Когда в глазах зарябило от напряжения, Стас откинулся на спинку стула. Глухо. Что общего у бомжа, продавщицы бутика, студента и работяги с завода? А ведь что-то есть, обязано быть. Пол, возраст, статус — мимо. Общее прошлое? Вряд ли. Может, какая-то черта внешности? Цвет глаз, например, или… Только-только начавшая оформляться мысль испарилась с телефонным звонком.

Стас недовольно поморщился, заметив высветившееся имя. Дашка. Последнее время барышня стала чересчур навязчивой.

— Постель, не повод для знакомства, милочка, — пробурчал следователь и сердито ткнул пальцем в экран айфона, принимая вызов. Минуту он слушал восторги Дашки по поводу увиденного ролика с малышом. Ещё две — рассуждения о том: «как бы хорошо нам завести такого».

«И этой замуж невтерпёж. Что ж так не везёт-то?» — хмуро подумал Стас и прервал восторги собеседницы:

— Дашунь, некогда. На работе завал. Что говоришь? К ужину курочку пожаришь? Ладно, приду, уговорила. — Против жареной курочки следователь ничего не имел. Может, Дашка и не светоч разума, но готовила она шикарно. Нажав отбой, Стас машинально отметил высветившуюся дату: девятое сентября. Он подскочил на стуле и лихорадочно стал просматривать даты убийств.

— Так, все в сентябре: тринадцатое, это прошлый год, пятнадцатое — позапрошлый, ещё раньше семнадцатое и двадцать первое. Твою ж мать! — выругался Стас. По всем прикидкам выходило: убийство произойдёт на днях. Если уже не произошло. А тогда не видать ему, Стасу, нового звания и прозябать дальше в этой дыре. Отец, видите ли, на принцип пошёл. Мог ведь пристроить на тёплое местечко, так нет: «Сначала опыт приобрети, звёздочек на погоны набери».

Следователь уставился в монитор и заявил, обращаясь к маньяку:

—  Только замочи кого, пока Петров на больничном, из-под земли тебя, урод, достану!

Он с удвоенным рвением взялся за дело. В двух случаях имелись свидетели. Они видели накануне высокого худого мужчину в плаще, с длинным шарфом. Фоторобот составлен. Ориентировки разосланы. А толку? Четыре убийства, четыре года. Этот — пятый. Стас с досады стукнул кулаком по столу.

— Э, Стасик, дарагой, зачэм мебэл казённый ломаэшь? — раздалось от двери. Следователь злобно глянул на незаметно вошедшего Игоря Рябченко, по прозвищу «вечный старлей». Рябченко он недолюбливал за привычку в дело и не в дело изображать кавказский акцент. — Молчу, молчу, — усмехнулся Игорь. — Там к тебе участковый с Рабочего. Говорит, видели подозрительного типа, похожего на Душителя.

Стас выскочил из кабинета, прихватив куртку и едва не сбив с ног «вечного старлея», видимо, не ожидавшего такого рвения от «мажора». Вскоре следователь с пожилым неразговорчивым участковым уже ехали на машине Стаса на окраину.

Посёлок Рабочий, построенный в тридцатые годы прошлого века для рабочих машиностроительного завода, находился в городской черте. После банкротства завода и его закрытия, посёлок тоже понемногу приходил в упадок: закрылись школа, пара магазинов, клуб. Люди разъезжались. Несколько старых двухэтажек, расположенных за парком, стояли полностью опустевшие. Как, впрочем, и заросший кустарником парк с остатками проржавевших аттракционов. Дома самопроизвольно разрушались и потихоньку растаскивались предприимчивыми жителями Рабочего. Эта часть окраины почему-то представилась Стасу уродливой бородавкой на лице старика-города, и без того не блещущего красотой.

Участковый указал на двухэтажку, сохранившуюся лучше остальных.

— С бомжом, что ли, общаться? — спросил Стас, выходя из машины. Он с отвращением глянул на асфальтовую дорожку, всю усыпанную отвалившейся штукатуркой и обломками кирпичей. Не для его дорогой обуви такие препятствия.

Участковый перехватил этот взгляд, усмехнулся, ответил:

— Не совсем, — и неожиданно залихватски свистнул.

Из единственного подъезда высыпала стайка ребятишек лет десяти-двенадцати. Они шумно принялись здороваться. Обрадованный тем, что не придётся заходить внутрь развалюхи, Стас вслед за участковым пожал протянутые для приветствия сомнительной чистоты руки.

— О, Иваныч, ты что, артиста приволок? — раздался звонкий голос. Его обладательница, не замеченная ранее высокая девочка, с волосами, собранными на затылке в пышный хвост, с любопытством оглядывала Стаса.

— Следователь, — коротко пояснил участковый.

— Да ладно? Зачётно так следаки одеваются.

Девочка поздоровалась с Иванычем и протянула руку Стасу, важно представившись:

— Вики.

— Вика? — уточнил Стас.

— Вики, — повторила девочка и гордо вздёрнула нос, хвост колыхнулся волной.

Следователя так развеселили подобные церемонии на фоне развалин, что он произнёс:

— Рад знакомству, Ваше Величество, — и вместо того, чтобы пожать протянутую руку, приложился к ней в шутовском поцелуе.