Кукла и Наследник Тутти

Девочка, похожая на куклу

Дело было точно не в короле. С королём было всё в порядке. Через год после рождения близнецов — и два после свадьбы — в тайную детскую комнату в укромном уголке дворца принесли младенца, совершенно здоровую сероглазую девочку, так похожую на короля.
Поскольку каждый знал, хотя и не смел бы сказать вслух, как звали мать этой девочки, то каждый знал и то, что умерла она так же, как королева. В родах.
И, кстати, всё дело было в королеве. 
Это у неё в роду все женились на кузинах, племянницах и тётках. Нельзя было удивиться, когда королева родила близнецов. Мальчик был ещё ничего, только сердце его не хотело биться, как надо. Врачи рекомендовали не волновать наследника, чего бы то ни стоило: любое ускорение сердцебиения могло обернуться для него трагично. Девочка, шедшая второй и чудом не застрявшая в умершей матери, была того хуже. Очень быстро стало ясно, что всё проклятье кровосмесительного рода матери сошлось в ней. Она росла такой же хорошенькой, как и брат,но никто никогда не слышал, чтобы она пыталась произнести хоть слово, не видел, чтобы она улыбалась, как все маленькие дети.
Чем дальше, тем больше. Руки и ноги ей переставляли, как надо, иначе она не могла даже удобно сесть сама. Ела девочка только в комнате, где было тихо и темно, и только жидкую еду, иначе бедняжка начинала давиться. Никогда не глядела добрым людям в глаза. Отец называл её Куколкой. И он, и его сын вслед за ним любили несчастную юродивую. Тем более, что она так умела слушать всё, что ей говорили, склонив головку с таким видом, будто всё-всё понимает и как раз обдумывает. К тому же с ней можно было играть: она повторяла простые движения раз за разом, ловя мячик или ставя кубик за кубиком, словно строя длинную крепостную стену.
И, о чудо, как же она была похожа на отца... И на ту, другую девочку, которая росла в дальнем конце дворца. Принц только раз наткнулся на свою незаконнорождённую сестричку и даже не смог отличить от Куколки. Он долго потом уверял всех, включая покорно слушающую близняшку, что его Куколка только притворяется, а на самом деле...
Король исчез без вести, когда принцу было неполных пять лет. Пропал во время охоты, где был, надо сказать, по своему обыкновению пьян. Поиски ни к чему не привели: ни короля, ни тела.
Три верховных министра, посовещавшись, объявили временное правительство до возвращения короля. Тутти продолжал оставаться наследником.
Ревизия дворца показала серьёзный беспорядок в делах и выявила тайную детскую. Девочку из неё думали отдать было в монастырь, но заколебались: в самом крайнем случае, наследовать могла и она, и тогда убийства принца было бы достаточно, чтобы скинуть его опекунов. Проливать королевскую кровь не решились. (Как и с её отцом. О, да, три министра отлично знали, что случилось с королём — хотя так же, как и все, не представляли, где сейчас его искать).
С девочкой сделали то, что от веку делали с маленькими бастардами: отдали с небольшой "пенсией" в бродячий цирк. Цирку всегда были нужны дети, из взрослых нехорошие акробаты. И не все акробаты переживают своё детство, если говорить честно.
Малыши продолжили жить, как прежде, Тутти и Кукла. Разве что теперь они всё время проводили друг с другом: после того, как исчез отец, мальчик до обморока боялся исчезновения сестры. Принц кидал мячик, и принцесса ловила мячик. Принц ставил кубик на кубик, и Кукла ставила сверху ещё один. Принц слушал урок гувернёра, и принцесса, склонив головку, тоже, казалось, слушала. Даже спали они в одной комнате: Тутти в кровати, а Кукла — в обитой атласным подушками коробке, как настоящая кукла. На кровати девочке было страшно, она начинала плакать, беззвучно кривая ротик и роняя огромные слёзы.
Три министра тряслись над наследником. Его жизнь, его здоровье были залогом их власти. Был призван лучший механик страны. От него потребовали поставить принцу механическое, железное сердце, которое работало бы так же точно, как лучшие часы. Механик развёл руками. Он мог сделать железную руку с пальцами, которые будут шевелиться, и железную ногу с коленом, которое будет так хорошо сгибаться, что безногий с этой ногой сможет танцевать. Но сердца он сделать не мог. Потребовали поменять суставы Кукле, чтобы она стала двигаться, как нормальная девочка, плавно и изящно. Механик заявил, что и лучшие из его кукол двигались точь-в-точь, как принцесса, так что предложить ему нечего. "Дело не в ногах, господа, дело в её голове," добавил он и помянул дурную кровь королевы. А потом добавил что-то, отчего озлившиеся министры приказали поместить его во дворцовый зверинец, якобы за оскорбление королевской семье. О покойной королеве больше не заикался никто и никогда, по крайней мере, при дворе.

Подкидыши

Август и Августа: сами их имена, казалось, говорили, что эти двое созданы друг для друга, клоун с нелепым лицом вечного балбеса и тихая, полная, хромая костюмерша с такой мягкой улыбкой. Конечно, они поженились. Как спорилась в её руках работа с костюмами всей немаленькоц труппы, так и ладилась у Августы семейная жизнь: легко, словно без усилий, она окружала себя и мужа уютом. Оба были тихо счастливы, что так редко бывает в цирковых семьях.
Жаль было одного: Господь не дал им детей. Потому, наверное, когда в цирк принесли крохотного курчавого мальчика, плод греховной любви графской дочери и мимоезжего цыгана, Август и Августа забрали его в свой фургончик.

По церковным книгам он был Альберто, по цирковым афишам — когда настало время для афиш — Тибулом, поскольку по цирковой традиции у акробата должно было быть летучее нездешнее имя. Такие имена нравились публике, это во-первых, а во-вторых, помогали обвести смерть вокруг пальца. Она-то, божья посланница, искала по крестильному имени, так что даже упоминать настоящее имя считалось плохой приметой.

Через несколько лет в фургончике Августа и Августы появилась и девочка. Они хотели бы звать её дочерью, как и Тибула — сыном, но всё те же старые обычаи запрещали им. Подкинутые дети должны были знать, из какой они местности, и твёрдо помнить, что не знают, от каких они родителей — чтобы не жениться случайно с братом или сестрой.

И всё же Тибул и Суок были их детьми.

Как они были непохожи один на другую! Он — со смешливыми пухлыми, почти негритянскими губами, с большими чёрными глазами, с шапкой чёрных кудрей, смуглый, высокий. Она — пепельная блондинка, сероглазая, с озорным курносым личиком и очень белой кожей, тоненькая и маленькая, всё время чуть меньше своих цирковых ровесников.

Как они были похожи один на другую! Весёлые, бестрепетные, неистощимые на выдумку и и шалость и безгранично добродушные. Для этих двоих не было ничего проще обзавестись приятелями в любом месте, где цирк останавливался дольше, чем на три дня. Будто настоящий старший брат, Тибул всё время придумывал, как ему порадовать свою маленькую подружку. Он исчезал в горном лесу, чтобы вернуться с узлом из своего шейного платка, полном ежевики; пропадал в городских переулках, чтобы прийти с замысловатой латунной заколкой, чудной марионеткой или старой музыкальной шкатулкой. Суок визжала от радости — Тибул светился от счастья и гордости.

Девочка пела названному брату незамысловатые народные песенки. Голос её был необыкновенно чист. Может быть, говорил Август Августе, её мать была певицей и не из последних. Августа обижалась: я ведь и сама неплохо пою, говорила она. Август обнимал её и заверял, что, конечно, всё дело в этом. Девочка выросла на её колыбельных; не лучшая ли то из музыкальных школ?

К цирковому искусству девочка тоже была одарена чрезвычайно. Уже к восьми годам она делала половину выручки всей труппе: зрители валом валили на её совместный с дрессировщиком тигров номер и на их с Тибулом танцы на канате. Когда Суок, напевая, выплясывала под самым куполом шатра, когда она вертелась, как маленькая пёстрая рыбка в воде, в руках у висящего вниз головой Тибула, зрители задерживали дыхание. Не от страха — от восторга.

Пятнадцатилетний Тибул не только помогал маленькой подружке — он ревниво следил за её славой и так же норовил усложнить свой сольный номер, и светился от гордости, слыша далеко под собой дружное "Ах!" Единственные двое, кто ахал в такие моменты не с восхищением, а с ужасом, были пожилой клоун и хромая полная женщина с ворохом костюмов а мягких белых руках.

В стране тем временем назревало беспокойство. Богачи становились богаче (особенно три министра), бедняки — беднее (особенно мастеровые на министерских заводах и шахтах), и король всё не находился. Наследника тоже не спешили являть народу новым королём, и люди в озлоблении говорили, что три министра украли у них принца Антонио. Ропот превращался в крики бунта, как рокот морских волн порой превращался в грохот ударов о скалы.

"Никто не знает о Софии, верно?" спрашивал один из верховных министров. "Нет никого, кто стал бы о ней говорить," отвечал другой. "Если будет надо, то и эти не смогут говорить уже никогда." "Нам надо беречь нашего маленького наследника," добавлял третий.

Лучшие врачи страны принимали меры к укреплению здоровья мальчика. Ему возили из-за города, где море было чисто, воду для купаний; его энергично обтирали по утрам, давали разные полезные микстуры, научили лечебной гимнастике. Результат был, но не слишком хорош. Стоило принцу испугаться, разозлиться, просто разволноваться, и он белел, как полотно, хватаясь за грудь.

"Попробуем гипноз," предложило очередное медицинское светило. "Внушайте мальчику неустанно, каждый день, что у него крепкое, неутомимое, буквально железное сердце".

Все вокруг принца теперь только и повторяли как заклятье: "У нашего.волчонка сердце из железа". Но юный потомок Ромула по-прежнему белел и хватался за грудь.

"Никто ведь не знает о Софии?" спрашивали друг друга министры, но сами верили в это всё меньше. Убийство наследника и власть, уходящая к кому-то неясному, держащему в руках девочку Софию, снились им по ночам. Наконец, они просто решили, что маленькой Софии быть не должно. Как и тех, кто может рассказать о её появлении в цирке.

Циркачи без цирка

В тот день Тибулу вздумалось впечатлить какую-то девицу, и, пока цирк собирался и укладывался, он улизнул в город. Суок, конечно же, увязалась за ним.
Ради девицы Тибул вскарабкался на колокольню. Снаружи, по стенам, на одной силе рук. Это отняло у него далеко не пять минут, так что под колокольней успела собраться немалая толпа.
На фонарном столбе, торчащем из толпы, как ложка из супа, сидела Суок, грызла огромное яблоко и радостно подбадривала друга.
Девица, имя которой пусть останется неизвестным из соображений её девичьей скромности, высунулась по пояс из окна и хихикала. Её гувернантка, годами четырьмя-пятью старше, бледная и худая, как все выпускницы благотворительных пансионов, торчала из соседнего окна.
Гвардейский унтер-офицер под колокольней, вместо того, чтоб наводить порядок, разинул рот и так закинул голову, глядя на Тибула, что треуголка не сваливалась с его головы чудом.
Такую картину застали Август и Августа, обегавшие весь город в поисках детей.
Конечно, сперва им пришлось дождаться, пока Тибул не закончит свой путь наверх. Если бы они закричали то, что им так хотелось кричать, рука или нога юноши могла дрогнуть, и он сорвался бы на камни мостовой. Зато, едва он сам испустил победный клич, встав под колоколом, не стали сдерживаться и Август с Августой.
Когда все четверо вернулись к своему фургончику, им оставалось только нагонять цирк: семеро одного не ждут. Конечно, они знали, куда собиралась ехать труппа, но ехать по отдельности не то же, что ехать со всеми — неприятно, одним словом.
По счастью — да, по счастью — когда Август и его семейство догнали своих товарищей, было уже поздно. Старый клоун не удержался от вскрика; Августа и Тибул разом выглянули в окна, задремавшая от жары Суок подскочила на постели. Юноша тут же перехватил её, засунул в шкаф и строго велел молчать, что бы ни случилось, пока он не разрешит выйти. Когда он обернулся к тётушке Августе, та, белая, как мел, сидела на полу, схватившись за грудь и задыхаясь от страшного сердцебиения. Мальчик выглянул в окошко за спиной Августа и увидел, что тот сидит столбом.
— Дядюшка, — окликнул Тибул клоуна. — Скорее на ту тропу налево, она ведёт к большому посёлку. Тётушке плохо, нужен врач.
Август повернул лошадей к морю. Тропа была тверда и хорошо утоптана, так что фургон катился быстро. На месте послали за врачом, и тот не мешкал. И всё же тётушку спасти он не успел. Всё было кончено за полминуты до того, как доктор вошёл в фургончик. Дядюшке Августу пришлось выкупать место на деревенском погосте.
Старый клоун запил, и пил почти год, пока не потратил последний медяк из своей кубышки — спустил все деньги, которые они с тётушкой копили на домик, простой двухэтажный домик, в котором сдавались бы комнаты наверху и на мансарде, обеспечивая стариков пенсией и позволяя им не думать, на что поднимать детей, позволяя не видеть изо дня в день, как Тибул и Суок рискуют своей жизнью на потеху толпе.
А дети болтались неприкаянными, бегали с местными ребятишками после отлива вылавливать рыбёшек из луж, оставшихся в ямках на берегу. Суок научилась плавать. Тибул чудом избежал побоев за встречи с дочкой одного рыбака. На его счастье, он был так же силён, как ловок, и так же быстр, как силён.
Ближе к новому лету дядюшка Август очнулся, запряг лошадей, и старый фургончик с новой, совсем крохотной труппой поехал от посёлка к посёлку и от городишки к городишку. В больших городах крохотному цирку ловить было нечего, к тому же клоун стал пуглив: ему всё казалось, что кто-то их преследует, что кто-то их вот-вот найдёт.

Измена

— Может быть, ты и в самом деле кукла, — говорил сестре юный принц, — Но я тебя люблю, как настоящую.
Он вкладывал принцессе в руку вертушку, и та машинально принималась её крутить.
Других детей во дворце никогда не было. Дети шумят, толкаются, норовят устроить беготню. Хотя мальчик к двенадцати годам стал покрепче, министры не хотели рисковать. Вместо друзей у принца были звери королевского зверинца, дорогие игрушки, красочные книжки и ручные лебеди.
Смута, меж тем, достигла и дворца. Несколько гвардейцев из дворцовой стражи во главе с графом Гримальди прямо во дворцовом саду окружили сидящих на траве принца, принцессу и одного из гувернёров. Когда офицеры обнажили сабли, гувернёр задрожал. Принц остался спокоен, принцесса — безучастна: оба ничего не поняли.
— Ваше Величество, — с нажимом произнёс Гримальди. — Благословите оружие, которое вернёт вам вашу по праву корону.
Он был заметно пьян. Должно быть, задуманный бунт потребовал от него больше смелости, чем у него было от природы.
— По праву, корона, — сказал мальчик, поднимаясь на ноги, — принадлежит моему отцу. Пока я не узнаю о его смерти, я жду его возвращения. И вам, как ваш принц, приказываю ждать короля.
Гримальди покачал головой (качнувшись в результате всем телом).
- Вы уже не малое дитя. Вам двенадцать. Вы должны понимать... Ваш отец не вернётся. Никогда.
Кто знает, что граф хотел добавить к сказанному, но принц побледнел и звонко, отчаянно закричал:
— Измена! Измена!
Несколько бунтовщиков шарахнулись прочь, всё ещё с обнажёнными саблями в руках; один сквозь зубы выругался, называя принца выкормышем трёх свиней. Остальные развернулись к дворцовой гвардии, бегущей на крик с оружием наголо. Гримальди пришёл в бешенство.
— Да волчонку и впрямь заменили горячее сердце на железное.
Его взгляд упал на сидящую безучастно девочку:
— А у этой и вовсе нет сердца.
Он ткнул принцессу кончиком сабли в живот, раз и другой. Девочка широко открыла глаза, потом они закатились, и она без сознания упала в траву. Гримальди произнёс, глядя на Тутти с презрением:
— На её месте должна была быть дочь моей сестры... А её убили, чтобы ты мог носить корону... Ты, который корону отверг!
Мятежники отступали с боем, а белый, словно это из его живота текла кровь, мальчик нёсся ко дворцу. За ним бежал, задыхаясь от страха и скорости, гувернёр. Никогда он не видел, чтобы принц так мчался, и заранее обмирал от понимания, что мальчик вот-вот упадёт бездыханным.
Три министра в летнем зале развлекались: обедали и рассматривали Просперо, предводителя мятежных горожан, пойманного во время беспорядков накануне. То был высокий, плечистый мужчина с ясными серыми глазами и медными кудрями. Его лицо заросло рыжей бородой до самых глаз. Кровь запеклась на его удивительно белом и гладком лбу. Пока министры и придворные развлекались, глядя на Просперо, мятежник развлекался, рассыпая угрозы. Хотя он и был закован в цепи, в голосе его было столько силы, что обещающим быстро стало не по себе. Министры приказали увести мятежника и позора ради закрыть его в звериной клетке, среди шимпанзе и тигров. Но спокойно вернуться к обеду им не дали.
— Кукла! Моя Куколка! — детский крик влетел в летний зал раньше мальчика.
— Это плачет наследник Тутти! — в ужасе воскликнул один из министров.
— Наследник плачет! — повторили за ним два других министра. Государственный канцлер взволновался.
Мальчик вбежал в зал, расталкивая придворных и слуг. Его длинные каштановые локоны встрепались, лаковые туфли покрылись трещинами. Рыдая, он выкрикивал отдельные слова, которых никто не понимал. Всё его лицо было залито слезами.
— Что случилось? — спросил самый главный министр.
— Почему наследник плачет? — спросил другой. Третий только отдувался от страха и делал знаки, чтобы срочно привели доктора. Он был уверен, что у мальчика сейчас разорвётся сердце. Кто-то подал принцу воды, и тот жадно глотал её пополам со слезами. После этого он смог выкрикнуть:
— Гвардеец проткнул Куколку саблей!
И тут же снова зарыдал.
Немедленно отменили обед. Послали, наконец, за главным дворцовым врачом и за всеми остальными врачами тоже. Стража внесла девочку на чьём-то плаще, как на носилках, и положила в летнем зале на пол. Принц продолжал плакать, несмотря на то, что ему налили успокоительного. Принцессу тщательно осмотрели.
— Она умерла? Она умерла? — повторял мальчик.
Увы, у его сестры не было никаких шансов. Она должна была умереть от перитонита, и смерть её, было ясно, будет долгой и непростой. Главный дворцовый врач предложил девочке вколоть смертельную дозу морфия, чтобы она умерла без боли. Принц закричал так, что зазвенели стёкла в окнах. Его губы посинели, и врачи принялись успокаивать его, обещая найти выход. Верховным министрам было дурно.
— Гаспар Арнери, — сказал один из врачей. — Он изобретает такие лекарства, что...
— Может превратить обычного человека в негра, а негра в китайца, — подхватил другой.
— Или остановить чахотку, когда ни у кого не было уже надежды, — вспомнил другой.
— Принцессу может спасти только Арнери, он гений, — закричали все.
Посылать за учёным и ждать его показалось слишком долго. Кроме того, возможно, сейчас секунды решали вопрос жизни и смерти. Заложили карету; в неё сел один из сановников и принял на колени завёрнутую в плащ Куколку с привязанным к животу свёртком со льдом. Впереди кареты, расчищая путь, поскакал капитан дворцовой гвардии граф Бонавентура в сопровождении двух младших офицеров. Сановник молился, чтобы принцесса не умерла прямо у него на руках. Тогда не миновать ему казни. Голова девочки с коротко стриженными русыми кудряшками безвольно лежала на его плече, словно он и в самом деле вёз куклу.