Кукушки не рассказывают сказки

Пролог

— Ниже.

Соня выдохнула, приоткрыв губы, и охнула, когда он без возражений послушался, резко склонился и поцеловал за ухом. Лизнул возбужденную кожу и, не останавливаясь, проложил дорожку обжигающих поцелуев вниз по шее, двигаясь к груди.

Мужские руки, как и губы, блуждали по хрупкому телу. До боли сжали ягодицы, сместились к пояснице. Пересчитав выступающие позвонки, рванули вверх, и широкая горячая ладонь зарылась в волосы. Другая обхватила женское лицо.

Шершавый кончик большого пальца слегка оцарапал нежную кожу губ, чуть надавил, и Соня без смущений приоткрыла рот. Стрельнула взглядом, столкнулась с пылающим мужским и, глядя в самую глубь разжигающегося пламени, коснулась пальца языком и сомкнула губы. Среди стен крохотного помещения задребезжал мужской приглушенный полу рык, и Соня усмехнулась.

— Боже…

Слова, не слушаясь, вырвались из припухших губ, когда она почувствовала огонь, который липкой паутиной разошелся по телу после жаркого поцелуя в верхнюю часть груди. Непослушные нетерпеливые пальцы сдвинули тонкую ткань платья, за ним кружево бюстье, и уже через секунду язык нарисовал известные только ему причудливые, сводящие с ума узоры.

Живот свело спазмом удовольствия, и следом за мужским стены сотряс женский вздох.

— Это… я… м-м-м… — слова путались и никак не желали складываться в связные предложения. — Как ты это делаешь?

Рациональная часть мозга, та, что отвечала за ум и логику, ждала ответ. Другая, предохранители которой расплавились под напором мужской ласки и желания, не хотела, чтобы все прекращалось ни на секунду.

— Я просто знаю тебя лучше других, — шепот коснулся пылающей от возбуждения груди. По влажной коже побежали мурашки. — Где? — короткий поцелуй. — И как? — еще один. — Тебя ласкать.

Она слышала, кажется… Но это не точно. Мысли стройными рядами давно покинули голову. Сейчас в ней была приятная пустота, в то время как низ живота свело от напряжения.

Соня крепче прижалась к мужской груди и всхлипнула: из-за одежды она не смогла почувствовать ее твердость и жар. Потянулась к ежику коротких волос, дернула и тут же направила макушку вниз. От тихого смеха, разрезавшего искрящую страстью тишину, краснея отмахнулась. Поцелуй согрел центр грудины, пупок и двинулся ниже. Она снова, прикусив губу и прикрыв веки, замычала от предвкушения.

— Что тебя, Сонька.

Его выдержка была на пределе. Соня чувствовала мужское возбуждение и улыбалась. Ничего не могла с собой поделать, когда пальцы бродили по горячим, иссеченным сухими мышцами плечам, а бедра прижимались к напряженному паху.

Внезапно уха коснулись посторонние звуки. Они вырвали из тумана страсти и желания и обрушили на плечи реальность. Соня замерла и прислушалась, а затем резко дернулась в сторону от мужских ласк, припав к стене голой спиной. Холод мгновенно коснулся чувствительной кожи, и она сглотнула. Испуганный взгляд просканировал помещение, столкнулся с все еще наполненным желанием мужским, и Соня зажмурилась.

Она откинула голову, ударилась затылком о стену. Схватилась за тонкое кружево и вернула на место, прикрыв грудь. Следом поправила платье.

— Ты чего?

— Ч-что мы делаем? — она вскинула влажный взгляд, в котором мгновение назад искрило. Сейчас в нем клубились стыд и тревога.

— Ты шутишь? — она молчала и судорожно поправляла одежду. — Да, ладно, Сонька… Ты серьезно спрашиваешь?

— Это неправильно, — Соня прошипела и сделала рукой круг в воздухе.

— Что неправильно? Хотеть любимую женщину?

— Не говори так! Господи!

— Да как так? Что на тебя нашло?

Воздух, который пах возбуждением и успел заполнить комнату и легкие, заискрил непониманием. За стеной снова послышались звуки разговоров, и Соня вздрогнула.

— Мы не можем сделать этого. Не можем. Люди… они не поймут и никогда не понимали такого.

— Какие люди?..

Происходящее напоминало глупую шутку, но слезы, скопившиеся в уголках женских глаз, кричали о серьезности.

— Общество! Нас будут осуждать. Как только узнают, — он дернулся, и Соня подняла руку, не позволяя коснуться себя, — а люди обязательно узнают. Нас не ждет ничего, кроме осуждения. Как же ты не понимаешь?

— Да плевать на общество, Сонь. Я тебя люблю, а все остальное не важно.

— Мне важно, — она сказала негромко, прекрасно осознавая, что словами причиняет боль. Смахнула упавшие на лицо волосы, буравя взглядом пол. Встретиться с глазами любимого мужчины впервые в жизни было страшно. — Мы живем не на необитаемом острове, а среди миллионов людей. И в людском муравейнике нормы морали стоят выше чувств… Мне жаль, но нам придется смириться.

Она подхватила валяющуюся на полу сумочку и выбежала, оставив в после себя трещину в мужской груди, которая сжалась от приступа фантомной боли. В очередной чертов раз.

Соня была его наказанием. Сладким и ядовитым, испытав которое хоть раз, ты всегда возвращаешься за добавкой. И этот самый миг плевать на все: осуждения, слухи и мораль.

Важно лишь одно — любым способом получить новую порцию.

Глава 1

8 лет назад

Дождь стучал по куполу зонта.

Хрупкая ладонь, крепко сжимающая трость, была накрыта мужской, широкой и теплой. Она удерживала девушку на волнах суровой реальности, когда ей так отчаянно хотелось прыгнуть в пропасть, разверзнувшуюся под ногами два дня назад, и методично, шаг за шагом, метр за метром, увлекающую потерянное тело в мрачную, беспросветную темноту.

Вокруг было тихо. Или так казалось.

Сейчас все выглядело нереальным, происходящим не с ней, а с кем-то другим. Словно это не она стояла перед свежевырытой ямой, не она наблюдала за тем, как предельно медленно опускается конструкция, удерживающая на себе коричневого цвета гроб.

Земля, из-за дождя превратившаяся в отвратительные комки грязи, налипала на отполированную поверхность дерева. В ней же утопали худые ноги в остроносых туфлях лодочках.

Соня подняла взгляд и посмотрела на людей, стоящих полукругом у ямы. Она видела, как, всхлипывая, плачут женщины, — подруги и коллеги по работе, родственников у них не было — видела, но не слышала их. Так же, как и не слышала шума дождя. Она вообще ничего не слышала, старалась не замечать. Пыталась убежать от реальности, абстрагируясь. Да, глупо и все еще по-детски, когда детство внезапно закончилось.

Дождь усилился.

Яму закопали, края выровняли, сформировав аккуратный холмик, сверху уложили живые цветы. Почти все ушли. Боковым зрением Соня видела, как к ним подходили люди, что-то говорили, обнимали, а после садились в машины и уезжали. Что они говорили, ей было не понятно, да и по сути, не важно. Ей все стало неважно два дня назад.

— Хвостик, нам пора ехать.

Тягучий, чуть охрипший голос неожиданно ворвался в ее только выстроенный мирок. Соня вздрогнула. Подняла покрасневшие, опухшие от невыплаканных слез глаза и посмотрела на молодого парня рядом: высокого, красивого, но сегодня печального.

— Куда ехать, Егор?

— Домой, Сонь. Домой…, — не выдержал, отвел взгляд.

Он не любил ее слезы. Всегда сперва терялся, злился, а после заламывал руки от беспомощности, не зная, как успокоить. Вот и сейчас, глядя в зеленые, потухшие, широко распахнутые глаза, из которых, кажется, с секунды на секунду готовы были вылиться слезы, смутился, сглотнул и отвернулся. Пробежался по холмику с сырой землей и, скосив взгляд, кивнул на цветы в руках у сестры.

— Их нужно оставить. Пора.

— Я не могу, Егор. Никак не могу, — Соня еще крепче сжала пальцы вокруг тонких стеблей маминых любимых пионов.

— Я помогу. Я всегда помогу, ты же знаешь. Давай вместе, хочешь? — он склонился и заглянул в глаза. Увидел неуверенность в глубине пустого взгляда и шумно выдохнул.

Ему тоже было тяжело, но уж точно не так, как ей.

Егор сменил руки, схватил трость правой, левую опустил на девичью талию и медленно, слегка подталкивая, но в тоже время удерживая покачивающееся из стороны в сторону тело, подвел Соню к могиле. Знал, что стоит запнуться, и она дальше не пойдет. Упадет на колени и останется здесь, с ней. Как кричала прошлой ночью во сне.

Они подошли вдвоем, поддерживая друг друга, остановились у края насыпи и, не сговариваясь, присели на корточки. Егор скользнул ладонью по талии, потянулся к девичьей руке и обхватил стебли. Чуть надавил и помог разжать намертво сцепленные пальцы. Охапка цветов легла на грязную землю.

Соня смотрела на нежные лепестки, по которым скатывались капли дождя, и не могла понять, почему ей вдруг стало жалко цветы. Может, это та самая стадия отрицания, о которой говорили все вокруг, стараясь поддержать? Может, так юный, не окрепший организм пятнадцатилетней девушки защищал себя, свое сознание, чувства? Возможно, тем самым старался оградить Соню от боли, что нависла над русой макушкой темной тучей и в любой момент готова была обрушиться на хрупкие плечи. Она не знала ответов, мало что понимала и откровенно говоря даже не пыталась понять. Просто водила пальцами по нежным розовым лепесткам, не думая, что делает.

— Сонь, нам пора ехать домой. Давай малышка, вставай, — Егор попытался приподнять вмиг отяжелевшее тело, но Соня не поддалась. Лишь вскинула голову и оцарапала пустым взглядом.

— А где он, дом, Егор? — сказала тихо, но с таким надрывом в голосе, что парень тяжело сглотнул. На миг закрыл глаза и медленно выпустил воздух из легких.

— Дом там, где будем мы, — ответил, глядя прямо в зеленые омуты.

Соня поверила ему, как верила всегда, и молча кивнула. Не задерживаясь, поднялась на ноги и ухватилась за вовремя подставленный локоть. Бросила быстрый взгляд на фото в рамке и, развернувшись, ушла к машине.

Не оборачиваясь.

Глава 2

Соня не помнила, как умер отец.

Ей, двухлетней малышке, в один из дней — отложилось в памяти, что тогда было очень жарко, но отчего-то все были в черном — объяснили, что папа теперь будет жить не с ними, с ней и мамой, а с ангелами на небе.

«Во-о-он там видишь красивые пушистые облака? На таком же облаке будет жить наш папа. Смотреть на нас сверху и оберегать от всего плохого», говорила мама, посадив Соню на колени и показывая пальцем на бегущие по небу облака.

Тогда ей нравилась эта история, похожая на сказку, в которой ее папа — ангел с большими белыми крыльями. Она часто рассказывала об этом детям в саду и на площадке. Своим неокрепшим детским умом почти что хвалилась. Ведь у всех папа, как папа, а у нее ангел.

Соня говорила звонким веселым голосом, не замечая мамины грустные глаза и вымученную улыбку сквозь слезы.

Намного позже, когда ей было семь, «добрые» одноклассники в школе объяснили первоклашке, что ангелов не существует и ее отец умер. Вот так, просто на просто умер. Без всяких оберегающих детскую психику слов, четко и ясно, придавливая грудь стотонной плитой действительности — у-ме-р.

Соня в тот день долго плакала. Сначала по дороге из школы, держа маму за руку, потом дома, лежа у нее на груди. Плакала, а мама шептала на ухо что-то успокаивающее, повторяя раз за разом сказку про ангелов. Ведь детство не должно рушиться вот так, в одночасье, с подачи детской жестокости.

И ведь тогда у нее уже был новый папа. Любимый, добрый, сильный. Он качал ее на качелях, покупал мороженное и шарики и постоянно повторял, что ему очень повезло иметь дочку.

За три года до этого, когда мама вышла замуж второй раз, маленькой четырехлетней Соне тоже повезло. Она попала в семью, в которой ее приняли и полюбили искренне и от всего сердца. А еще у нее появился сводный брат — Егор. Худой, высокий девятилетка сначала испугал маленькую Соню, но быстро втерся в доверие, покорив открытостью и широкой улыбкой. И с тех пор она и дня не могла прожить без его фирменных «обнимашек».

Соня мало что понимала в свои четыре и даже в семь. Но она точно знала, что ее маму любят, не обижают, видела, как она улыбается. А еще Соня знала, что мама иногда грустит. Один день в году точно. Тихонько плачет, сидя в ванной, пока папы нет дома. А потом, когда он приходит, долго лежит у него на плече, роняя слезы на широкую грудь. И никогда, никогда этот большой и сильный мужчина не запрещал маме говорить о своем первом муже. Поддерживал ее и не перебивал, когда мама рассказывала о Сонином настоящем отце.

К пятнадцати годам граница между биологическим и вырастившим ее отцами стерлась. Смылась с течением времени. У Сони всегда было два отца, которых она любила и которые любили ее: один присматривал с небес, другой оберегал здесь, на земле.

***

— А ты помнишь тот день, когда мы с мамой впервые пришли в ваш дом?

Соня сидела на полу у камина. Егор снял с дивана плед, бросил ближе к огню и потянул сестру на себя. Усадил между длинных вытянутых ног и опустил спиной на свою грудь.

— Помню, конечно, — брат усмехнулся. — Ты была такой крошечной, что я сначала даже испугался. Никогда раньше не встречал таких маленьких детей и вообще не знал, что с тобой делать и как себя вести. У нас с отцом был мужской коллектив, — Егор усмехнулся, — а в него внезапно ворвалась непоседливая, вечно что-то болтающая малышка с забавно прыгающим хвостиком… Ты была смешной.

— Ты поэтому называешь меня «Хвостик»? — Соня чуть склонилась и посмотрела на брата из-за плеча. — Странно, почему раньше меня это не интересовало…, — задумалась, а Егор легонько стукнул ее по кончику носа.

— Он у тебя и правда был потешный. Волосы, словно одуванчик, пушились, вечно лезли в лицо, и их невозможно было стянуть полностью. Мама пыталась усмирить их заколками, обручами, повязками…, — Егор запнулся, кашлянул и прочистил горло. — Приходилось постоянно делать тебе хвостик. Но ты ведь никогда не сидела на месте и ходила словно в припрыжку. Вот он и подпрыгивал вместе с тобой. Поэтому и «Хвостик».

Егор усмехнулся, наклонился и поцеловал волосы на макушке. Соня улыбнулась и сильнее обхватила лежащие на ее талии руки. Пальцы у него были длинные, как у пианиста. Она подняла мужскую ладонь, перевернула и провела своими изящными пальчиками по слегка шершавым подушечкам.

— Мама любила, когда ты играл. Она говорила, что в тот момент даже птицы переставали петь, — прошептала, скользнула по широкой ладони, очертив видимую только ей линию, пробежала от основания к костяшкам и обратно. Услышав негромкий смешок, подняла кисть, поцеловала острые выступающие кости пясти и вернула руки на живот.

— Она просто была очень хорошей и не могла сказать в глаза, что профессиональный музыкант из меня получился бы фиговый.

— А вот когда ты ругался, мама не любила, — Соня стукнула брата локтем. — И обещала вымыть рот с мылом. Один раз даже сделала это, помнишь?

— Помню... Я все, Сонь, помню, — он сказал и замолчал. Соня замерла, а Егор поднял ладонь и резко провел по затылку — всегда так делал, когда нервничал. — Поверь мне, «фиговый» это не самое страшное ругательство, которое я хочу сказать.

Они замолчали. Брат и сестра, сейчас самые родные друг другу люди вслушались в мерное потрескивание огня в камине каждый думая о своем, но в итоге все равно об одном.

Глава 3

Егор не помнил свою настоящую маму. Да и не мог помнить в принципе. Она умерла в тот день, а он родился. Отец плакал, когда ему вручили кричащий сверток. И никто не посмел бы искать причину этих слез. Шептаться за спинами: были они от радости или от горя.

Отец был сильным.

Настолько, что не всучил новорожденного ребенка родителям, не оставил на няней. Нет, он с головой погрузился в детские хлопоты: нагреть молока, покормить, покачать, погулять на улице, справиться с бессонными ночами сперва из-за колик в животике, после — из-за первых зубок. Он знал все, что нужно: как искупать ребенка, какие таблетки необходимо купить, как развеселить сына и, главное, как суметь заменить ему мать.

И ведь деньги были.

Тогда только-только идущий в гору бизнес уже начал приносить вполне приличный и стабильный доход. Можно было доверить управление делами своим заместителям или же нанять специально обученных людей, чтобы следили за домом и ребенком. Но душа рвалась на части, стоило только представить, как на кухне будет хозяйничать чужая женщина, ухаживать за любимыми цветами жены будут совсем другие руки.

Он держался только благодаря тому, что был в постоянном движении, окружен тысячью заботами, проблемами, делами. Не давал себе возможности хоть на минуту остановиться, расслабиться и забыться. Думал только о работе и подрастающем сыне, который с каждым днем становился все больше похожим на свою мать.

Через несколько лет стало немного легче — боль не ушла, но притупилась. Рана зарубцевалась. А потом, неожиданно даже для самого себя, он влюбился. Снова…

***

Егор любил свою мать. Ту, перед которой отец однажды открыл дверь их дома, и которая несмело переступила порог, держа за руку маленькую девочку. В тот момент, стоя у лестницы напротив двери, он переживал и боялся не меньше их всех. Хотелось одновременно понравиться женщине и не подвести отца.

И у него получилось. Он искренне полюбил ее и всего через несколько месяцев сам начал называть: «Мамой».

В последние дни Егор часто вспоминал тот момент. Мама тогда застыла, на ее широко раскрытые глаза набежали слезы, и она сказала одно единственное слово: «Спасибо». Словно маленький девятилетний мальчик сделал ей самый дорогой и важный подарок в жизни. Прошептала и обняла его, прижав к своей груди.

Сейчас, лежа на кровати посреди ночи в своей комнате, Егору отчаянно хотелось еще хоть раз, один единственный раз почувствовать ее дыхание на своей щеке, вдохнуть родной запах и утонуть в нежных объятиях. Усмехнулся, ведь двадцать уже. В растянутом поверх одеяла теле почти девяносто килограмм и два метра роста. А хотелось все также, как в детстве, чтобы не происходило, знать, что мама всегда будет рядом. Уже не будет.

Тянуло заплакать. Не позволить скупой мужской слезе скользнуть на щеку, а именно расплакаться — отчаянно, горько, как пару часов назад плакал отец на его груди, хватаясь за молодое мужское тело, как за соломинку. Но Егор не мог, что-то мешало. Кололо в сердце, жгло в горле, сдавливало в висках, но не позволяло слезам вырваться наружу.

Возможно, чувство ответственности и долга перед Соней. Он ведь старший брат, пусть и сводный. Должен защищать, должен оберегать, должен заботиться. Должен, должен, должен…

А сил не было. Ушли. Вытекли. Остались там, на кладбище у сырой могилы.

***

В доме было тихо. Непривычно тихо.

Это была та самая гнетущая тишина, которая всегда пугала. Дом словно замер в ожидании чего-то плохого. Но плохое ведь уже случилось. Ворвалось в размеренную счастливую жизнь семьи и поставило все с ног на голову. Перемешало, перекрутило, вырвало внутренности и выбросило на холодный пол. И пусть они теперь выживают, как могут.

Егор вздохнул, провел ладонью по лицу, растер. Отбросил руку и поднял взгляд к потолку. А потом резко сел на кровати, услышав сдавленный крик.

***

В доме было тихо. Непривычно тихо.

Это была та самая гнетущая тишина, которая всегда пугала. Дом словно замер в ожидании чего-то плохого. Но плохое ведь уже случилось. Ворвалось в размеренную счастливую жизнь семьи и поставило все с ног на голову. Перемешало, перекрутило, вырвало внутренности и выбросило на холодный пол. И пусть они теперь выживают, как могут.

Егор вздохнул, провел ладонью по лицу, растер. Отбросил руку и поднял взгляд к потолку. А потом резко сел на кровати, услышав сдавленный крик. «Сонька», пронеслось в голове, и Егор, не задумываясь, не мешкая, вскочил на ноги и в чем был — в одних только пижамных штанах — рванул из комнаты, нараспашку раскрыв двери. Сначала свою, потом Сонину.

Знал, что отец вряд ли услышит, уже третью ночь подряд он засыпал только благодаря снотворному. Долго сопротивлялся, но под давлением врачей все же смирился и принял рецепт на спасительные для тела таблетки.

В ее комнате было темно.

Стрелка на часах уже давно перешагнула цифру два. Шторы плотно прикрыты, лампа у прикроватной тумбы выключена. Соня лежала на кровати. Маленькое хрупкое тело, свернутое в клубочек, было спрятано под одеялом. В темноте не видно ее лица, завешенного растрепанными волосами, рук, явно обнимающих колени. Ничего. Вокруг одна кромешная тьма.

Егору в первые секунды даже показалось, что крик, заставивший его подняться с кровати, шел не из Сониной комнаты. Она лежала, не двигаясь, и казалась спящей. Но в следующую секунду дернулась и перевернулась на другую сторону. И звук повторился…

Только это был не крик. Стон. Глухой, болезненный, жуткий, просто нечеловеческий стон. Так воют раненные животные, понимая, что смерть близко. Так не просят о помощи, а сообщают, что прекращают бороться.

Егор подскочил к кровати, включил лампу, сел, продавив матрас своим весом, и раскрыл кокон из сбившегося одеяла. Соня была мокрой, с капельками пота, проступившими на холодном лбу, в прилипшей к телу влажной майке. Она не плакала. Металась по подушке и стонала. Что-то неслышно бормотала, не обращая внимания на Егора, на легкие потряхивания за плечи. Она была словно в бреду.

Казалось, что ее и в этом мире нет.

— Соня… Сонь, малышка. Проснись, пожалуйста… Сонь, — Егор провел ладонями по бледному лицу, убрал прилипшие волосы и снова попросил, — посмотри на меня, Сонька. Проснись, пожалуйста, — разволновался, потому что сестра не реагировала.

Еще больше испугался, когда ощутил дрожь ее тела и услышал бессвязные бессмысленные бормотания. А следом еще один душераздирающий стон.

Он не думал, сильнее встряхивая ее за плечи и стуча ладонями по лицу. Не волновался, что может быть больно. Все, что его интересовало сейчас — вытащить ее. Где бы сестра не была.

— Соня, просыпайся! Немедленно, открой, бл*ть, глаза. Соня, — уже почти кричал, сдавив хрупкие плечи, вцепившись в тонкую кожу сильными пальцами. И рвано выдохнул, когда сестра открыла глаза и непонимающе, словно в тумане, посмотрела на него. — Хвостик, твою мать… Ты напугала меня до чертиков, — он резко прижал ее и вдавил в свою грудь с бешено бьющимся внутри сердцем. Чуть успокоившись, оторвал сестру от себя, обхватил за предплечья, отодвинул и посмотрел в глаза. — Не делай так больше. Пожалуйста. Я думал… думал…

Соня подняла руку и медленно, едва касаясь кожи пальцами, провела ими по вискам, острым скулам, тронутым двухдневной щетиной. Скользнула по подбородку. Вернулась к скулам и, раскрыв ладони, обхватила мужское лицо. Серьезное, взволнованное.

— Все хорошо, Егор. Я с тобой, а ты со мной. Как в детстве, помнишь? Ты всегда говорил мне это, когда я прибегала ночью, испугавшись спрятанных под кроватью чудовищ, — она улыбнулась. Мягко, как и говорила. — Все хорошо.

— В детстве мне не было так страшно за тебя, как сейчас, — Егор ответил, целуя ладонь. Попытался улыбнуться, чтоб успокоить и себя и ее.

Они еще несколько минут просидели вот так, рядом. Блуждали взглядами по родным лицам, молчали и напитывались энергией друг друга. Егор убрал взъерошенные волосы за уши, Соня разгладила пальчиками бьющуюся венку у его виска.

— Давай я тебя уложу. Ты замерзла, — он увидел мурашки на худых руках и потянулся за одеялом. Отбросил в сторону, подождал, пока Соня ляжет, и накрыл ее. — Можно с тобой? — тихо спросил, надеясь, что ей компания нужна была так же сильно, как и ему.

— Ты всегда оставался со мной, пока я не усну, помнишь? — Егор кивнул. — Почему тогда сейчас спрашиваешь?

Он улыбнулся, услышав ответ, и прилег рядом поверх одеяла. Сложил руки в замок на груди и поднял голову к потолку. Даже закрыл глаза, пытаясь уснуть под звуки размеренного дыхания у правого плеча.

*

Той ночью, в день смерти мамы, Соня кричала во сне. Не плакала, что было вполне ожидаемо, а кричала. Даже он, после того, как приехала скорая и забрала тело, следователь взял показания, Соня наконец заснула, плакал. Закрылся в ванной, соскользнул на не державших больше ногах на пол и заплакал. Кровь бурлила в венах. Хотелось рушить все вокруг, ломать мебель, курить, пусть он в принципе не курил, но тогда хотелось… Делать что-то, не важно что. Но силы остались только на то, чтобы плакать. А она нет — держалась. Заснула в его комнате, даже не раздевшись.

Через пару часов Егор, который успел забыться неглубоким, неспокойным сном, вскочил разбуженный. Соня металась по кровати и кричала, чтобы мама не уходила, чтобы забрала ее с собой, чтобы не бросала. Чтобы очнулась, ожила вновь. Она много чего говорила в ту ночь. Слова шли из глубины раненной души, вырывались из тела, и не находя ответов, разбивались о стены комнаты.

Глава 4

Утро следующего дня наступило неожиданно быстро.

Егор не заметил, как уснул в комнате сестры. А проснулся из-за затекших конечностей. Соня ночью забросила свою ногу на его бедро и так и спала. Обвила руками грудь, уложила сверху голову, иногда соскальзывала и зарывалась носом куда-то под ребра, в район подмышки, щекоча своим дыханием. Не выпускала его. Держала крепко, словно боялась, что он уйдет.

Егор не ушел.

Утомленный событиями прошлых дней, он заснул моментально. Не видел снов, даже не почувствовал, как провалился в беспамятство. Просто закрыл глаза, а открыл их уже утром. Потянулся, пытался выбраться из цепкого девичьего захвата и вздохнул. Не получилось.

— Хвостик, — не хотел будить, но позвал. Естественные потребности тянули его в ванную. — Хвостик, просыпайся.

Соня не двигалась. Только слегка поморщила нос и затрепетала ресницами.

— Сонь, я знаю, что ты не спишь. Малышка, мне правда нужно подняться.

— Не хочу, — раздалось у правого ребра. — У меня даже глазки не открываются, честно-честно.

Егор усмехнулся, но начал настойчиво выбираться из объятий.

— Сонька, я тебе сейчас в кровать сделаю то, что тебе явно не понравится. Так что давай, разъединяй пальцы. Не хочу, чтоб тебе больно было.

Соня тяжело мученически вздохнула и убрала руки с мужской груди. Соскользнула, позволив подняться, потянулась и зарылась носом в подушку. Вздохнула еще и туда и, развернувшись, откинулась на спину.

— Боже мой, Егор! — вскрикнула внезапно, закрыла ладонями лицо с проступающими из-под пальцев пунцовыми пятнами.

— Ты чего? — брат нахмурился, заметил румянец и усмехнулся. Остановился и сложил руки на бедрах. — Ну, прости. Я не специально. Блин, Сонька, не делай так больше. Я чувствую себя не полноценным мужиком, а каким-то ущербным, — возмутился, взмахнул руками и шагнул к двери. — И вообще, тебе не пять. Пора бы уже знать, что это нормальное утреннее состояние здорового мужчины. Хотя нет. Рано тебе еще такое знать. Узнаешь после свадьбы. Лет в тридцать. Поняла меня? — донеслось уже из коридора.

Соня улыбнулась.

Егор, словно цепной пес, всегда охранял ее. Встречал из школы поздним вечером, звонил, если задерживалась, беспокоился. Знал всех ее друзей, одноклассников, особенно мужского пола. Стоял за нее горой, когда обижали. Ругался, если делала глупости. И успокаивал на своем плече: из-за плохой оценки, ссор с подружками или просто отвратительного дня. Пекся о ней, словно мама.

Реальность упала на плечи тяжелым грузом. Еще пару минут назад Соне казалось, что все хорошо. Сейчас Егор сходит в душ, обязательно споет там что-то очень громкое и веселое, за что Соня над ним еще не раз пошутит. Потом зайдет в ее комнату, поторопит. Вместе они, препираясь и подшучивая друг над другом, спустятся на кухню. А там мама… Печет блинчики и всегда улыбается, встречая детей поцелуем в щеку.

Соня повернула голову, скользнула взглядом по комнате. Зацепилась за платье — то самое, черное — аккуратно сложенное на спинке стула. Нужно выбросить его. Чтобы никогда не напоминало.

Девушка поднялась, подошла к стулу и сорвала платье. Решительно развернулась и вышла в коридор. Оттуда в ванную. Раскрыла дверь и, не обращая внимания на негромкий окрик брата, стоящего за стеклом душевой кабины, подошла к мусорному ведру. Застыла перед ним на секунду, перевела взгляд на Егора. Тот высунул голову и молча наблюдал за ней. Хотел что-то сказать, но, заметив скомканную в руках ткань, не решился. Поднял взгляд и чуть кивнул, словно поддерживая ее в непростом решении. Соня еще раз взглянула на платье, а потом, не раздумывая, швырнула его в мусор.

Они, как и прежде, вместе вошли на кухню и застыли у двери. Отец сидел за столом и смотрел в окно. Рядом полная чашка с остывшим кофе. Соня сглотнула.

У родителей был свой ритуал. Каждый день они просыпались одновременно, не глядя на то, что у одного из них, возможно, было свободное утро. Пока папа брился — мама любила идеально гладкие щеки — она спускалась на кухню и делала кофе. Так, как он любит: чуть горьковатый, с одной ложкой сахара. А сверху еще четверть ложки. За годы совместной жизни мама научилась с математической точностью определять эту самую четверть. Ни больше, ни меньше.

Егор надавил сестре на лопатки, подталкивая. Она сделала шаг, затем еще один, уже смелее. В комнате чувствовалось непривычное, давящее напряжение. Хотелось передернуть плечами.

— Привет, пап, — девушка подошла к отцу и поцеловала в щеку. Тот отмер и улыбнулся.

— Доброе утро, малышка. Как спала? — спросил между делом и заметил, что Соня стыдливо опустила глаза.

— С Егором. Я…

— Ничего без меня делать не может. Говорит: «На кого же я свои драгоценные слюни пускать буду?». Пришлось сдаться и подставить грудь.

Егор притворно весело, с напускной расслабленностью прошел мимо стола, похлопал отца по спине и открыл холодильник. Не хотел расстраивать его еще и тем, что Соне снятся кошмары, что она кричит ночами и буквально захлебывается в пучине своей боли.

Мужчина чуть улыбнулся, безмолвно кивнул и обхватил чашку двумя руками. Соня поднялась и подошла к брату, который прямо из бутылки пил молоко. Шепнула «спасибо» и тихо сглотнула тугой комок в горле, который вот уже несколько дней душил и ранил острыми шипами.