Купеческая дочь замуж не желает.

Пролог.

Купеческая дочь. Белая Долина. 



Душа блуждала по мирам, 
Искала счастье и надежду. 
Она была не та, что прежде, 
Уже не верила мечтам. 

И заблудившись средь миров, 
Она застряла между ними. 
Греха путь выбрать иль святыни? 
Как сбросить груз своих оков? 

Кто знает... Может быть сейчас 
Она всё там, на тех же тропах. 
И в тех же мыслях и заботах. 
Всё на распутье. Ищет нас. 

Пролог 
Сеять разумное, доброе, вечное 
- всё равно, что сеять пшеницу, 
картофель, горох. 
Выживет сильнейший. 

Я припарковалась в заваленном снегом дворе, где скучковались три старенькие пятиэтажки - хрущевки. Когда - то я выросла в этом дворе, потом здесь остались жить мои родители, а я ушла во взрослый мир. Сил не было выйти из машины. Положив голову на скрещенные на руле руки, долго сидела, пытаясь осмыслить все происшедшее со мной за последний месяц. 

Всего за месяц вдребезги разлетелась вся моя, казалось бы, благополучная и почти счастливая жизнь. Месяц назад я была удачливой бизнесвумен, почти счастливой женой. Но это было месяц назад. А теперь... вот старенькая двушка - хрущевка в не самом престижном районе, машина, которая осталась от папы, сумка с моими вещами и свидетельство о разводе в моей сумочке. Удивительно, что сумочку у меня не отсудили, всё - таки Гуччи, стоит приличных денег. 

Я начала смеяться, не могла остановиться, постепенно смех переходил в рыдания, я просто захлебывалась слезами, некрасиво размазывая слезы и, возможно сопли, по лицу. Весь этот кошмарный месяц я не заплакала ни разу, даже когда судья зачитывал решение о разводе и разделе имущества, я стояла с совершенно сухими глазами, прямая, как натянутая струна. И даже, кажется, все звенело во мне от напряжения, как та струна. 

Наконец выревев все, что смогла, вытерла салфеткой лицо и стала размышлять, как же все так вышло. Когда я допустила такую ошибку? Когда обалдевший от счастья невестой, только - только получившей диплом педагога математики, стояла в ЗАГСе и говорила гордо "Да!"? 

Или, в 90-е, отчаявшись от безденежья, заняв у родителей их сбережения, купила халупу с участком в ближнем пригороде и развела огород на все два гектара, на котором пахала с утра и до ночи? Изредка помогал отец, здоровье мамы вовсе не позволяло ей такие нагрузки, а папа тоже как мог, обеспечивал достаток в доме. Мой любимый муж, Костенька, не мог заниматься этим, как он сказал, непроизводительным трудом, он работал в НИИ, "двигал науку". 

Это потом я узнала, что институт тот практически развалился, сотрудники приходили и просто отсиживали время. Тогда я этого не знала, беспокоилась, чтобы Костя не переживал о куске хлеба, куда поехать отдыхать. Он так уставал в своей научной деятельности, а тут я со своим огородом, не успела приготовить ужин и не погладила свежую рубашку, а что мне делать - то особо? 

Ведь, как говорила моя свекровь, Эмилия Владиславовна, ни детей, ни работы у меня нет. Работу я действительно потеряла, когда расформировали мою школу, укрупнив в соседнем микрорайоне другую. А детей нет, вначале Костя меня уговаривал подождать с детьми, потом 90-е, а потом и возраст, стало страшно родить ребенка. А Костя вначале ничего не говорил, потом стал показательно вздыхать, встречая на прогулке или в каком другом месте семьи с детьми, усугубляя мое чувство вины, что не могу дать ему желанное дитя. 

Потом, когда немного наладились дела, и оказалось, что мои экологические овощи пользуются спросом, я ещё купила земли, наняла рабочих, поставили ферму с молочным стадом, и даже купила небольшое стадо коз, оказалось, что козье молоко тоже востребованный товар. Организовала Агрохолдинг Заречный, появился свой бренд. Дела пошли неплохо, долг родителям давно выплачен, куплен особняк в престижном загородном поселке, дорогая машина для Кости, мне хватало и моего маленького внедорожника Сузуки, чтобы носиться по полям. Гендиректором была я, но Костя тоже числился в совете директоров. После того, как его институт благополучно сгинул вовсе, Костя попробовал заняться бизнесом, не получилось, и под громкие причитания Эмилии Владиславовны я взяла его к себе в холдинг. 

А месяц назад все внезапно кончилось. Ко мне пришел известный в городе адвокат и сообщил, что он является поверенным моего мужа. Оказалось, что Константин подал на развод, и предложил мне развестись мне по - быстрому, и по - хорошему. Так как мне оказывается, давно ничего не принадлежит. Дом, машины, сам холдинг мною лично переданы в собственность мужа, и управляла холдингом я только по разрешению мужа и акции тоже все на его имя переведены. Наши общие счета пусты, деньги выведены. Вот так. 

Я сидела оглушенная и не могла понять, как это получилось, графологическая экспертиза подтвердила, что подписи везде мои. И только после последнего суда все выяснилось, моя секретарша Танечка давно была Косте второй женой и даже имели совместного ребенка. 

Вот она и подсовывали мне на подпись бумаги, иной раз при тотальной нехватке времени я подписывала на ходу. И теперь осталась я с небольшим количеством тряпок, старой отцовской Тойотой и маленькой квартирой. Это отсудить не смогли. Или уж не рискнули совсем зарваться, даже продажная судья, не поверила бы в такое. Ладно, сиди, не сиди, ничего не изменится. Вышла из машины, перехватила поудобнее сумку с вещами, дамскую сумку и пошла по направлению к своему подъезду. Подойдя к крыльцу подъезда, поставила сумку на снег, начала искать ключи, наклонясь над ней. Шума съезжающего с крыши ледяного пласта я не успела услышать, так же как и отскочить в сторону… 

 

Глава первая.

В чужое тело

Душа влетела.

Процесс надёжен,

А сбой возможен.

И даже выше

Небесной крыши.

И в чуждом теле

Мы жить умели.

Ведь кто — то тоже

Промазать может.

Мне слышался то ли какой—то комариный писк, то ли звон, он приближался, удалялся, но не замолкал. Глаза упорно не хотели открываться, писк раздражал, но и что—то мякнуть у меня не получалось. Мысли плыли вялые, как в тягучем сиропе. Вот я подхожу к крыльцу, ищу ключи… темнота, тишина.

Я упала? Лежу в больнице? И пищит следящая аппаратура? Постепенно тягучесть проходила, мысли стали более четкие. Болели ребра, вся грудная клетка. И тут начался кашель, надсадный, потрясающий все тело. Кто—то подскочил ко мне, повернул на бок и немного приподнял, облегчая приступ. Ещё подумалось к чему—то, как же легко мою тушку подняли и повернули… не сказать, что слишком я габаритная, но возрастная полнота женщины 40+ имелась, да.

— Дышите, лэрина, дышите лучше!

Голосок был тонкий и звонкий, это его я и приняла за писк медтехники. Тут же подумалось: "Какая, к чертям, лэрина, где я?".

Накашлявшись от души, ещё немного полежала с закрытыми глазами. Потом все—таки решилась и открыла глаза. Сиреневое небо? Что за бред! Поморгав для надёжности, ещё раз посмотрела вверх. Фух, не небо, это какая—то сиреневая тряпка над кроватью висит, с пошлыми рюшечками. Как его, балдахин, что ли? Откуда в больнице балдахин? И где тут лэрина? Что за чушь лезет в голову. Скосив глаза в сторону, попыталась сориентироваться в пространстве. Нет, на больничную палату это вовсе не похоже.

Напротив кровати стоял чудной туалетный столик, на нем толпилась уйма разных баночек и флакончиков, валялись брошенные расчёски, ленты, бусы. Возле столика стояло не менее чудное креслице, все такое хлипкое, резное, сядь — развалится. Возле постели стоял стул, на нем тазик с какой—то зеленоватой жидкостью, в которой плавала тряпка. На подоконнике стоял кувшин и стакан рядом. Какое окно, не видно с моего места.

Все выглядело старинным, как в историческом фильме. Я чокнулась—таки на фоне стресса или просто брежу? Или бредю? Всерьез задумалась над этим словом, но мои филологические раскопки прервал опять этот голос:

— Ой, лэрина Маринелла, вы глазки открыли! Побегу, лекаря позову!

Стоять, какая Маринелла, что ещё за на фиг? Мариной меня зовут. Но обладательница комариного писка уже унеслась, я толком и не рассмотрела ее.

Оставшись одна, попыталась немного подтянуться наверх, чтобы слегка приподняться на подушках. Когда мне это удалось, я уже была вся в поту и тряслась от слабости. Зато обзор был более полный. Возлежала я телом на пышной постели с кучей подушек, все отвратительно сиреневого цвета, с другой стороны кровати в стене были ещё две двери, и напротив кровати прямо — еще одна, видимо входная. Ковер на полу, не сиреневый, а кремового цвета, разнообразия ради.

Руки сами нервно начали перебирать кромку пододеяльника, была у меня такая дурная привычка — в минуты волнения теребить что—то. Руки? Я перевела взгляд на руки. Это что за руки? Я поднесла руки чуть не к самому носу, разглядывая их и не веря глазам своим. Это были не мои руки! Узкие ладони с тонкими пальцами, нежная, холеная кожа. Где мои загорелые, поцарапанные руки с мозолями от руля, вечно забываю надевать перчатки. Здравствуй, шиза? Или что похуже? Как оказалось далее — хуже некуда.

Пока я сидела с выпученными глазами и штормом в голове, в комнату ко мне, болезной, влетела давешняя девица, за ней этаким колобком вкатился невысокий толстенький мужичок в старинном камзоле с высоким воротником, подпирающим пухлые щеки, за ним прошествовала, вот именно прошествовала, сухопарая дама с недовольно поджатыми губами. "Стерва", машинально отметила интуиция. На всякий случай я скорчила независимый вид и решила побыть партизанской разведчицей.

— Ну, как вы себя чувствуете, лэрина? Сегодня меньше кашляете?

Это что, я ещё больше кашляла? Мне казалось, я и так сейчас кашляла до перелома ребер. Но мужичок и не ждал от меня ответа, и был до отвращения жизнерадостен и продолжал:

— А глазки открыли, это просто хорошо! Вы меня слышите?

Я неопределенно мотнула головой, пусть думает, что хочет. Мне бы понять, что происходит, так что молчи, Марина! Этот лекарь достал, какую—то трубку и приготовился послушать мне лёгкие. Прямо через одежду. Интересно, что он там услышит, кроме шелеста ткани. Пощупав мне лоб и посчитав пульс, изрёк:

— Горячка прошла, теперь ослабление организма осталось, кашель тоже пройдет, пусть зелье пьет.

Вытащил из музейного саквояжа фиал зелёного стекла этак на пол—литра объемом. И выкатился прочь таким же колобком из комнаты. Сухопарая дама, поджав ещё сильнее губы, хотя куда уж сильнее, произнесла:

— Лимка, лэрине поменяй сорочку и постель, да оботри ее. Я распоряжусь на кухне, бульон принесут.

Уже хлеб, девчонка Лимка, а мадам-с кто у нас? Я перевела взгляд с закрывшейся двери за мымрой на Лимку. Она, верно, поняла мой взгляд и затараторила:

Глава вторая.

Жизнь пролетает моментально,

Но не всегда хватает силы воли.

Мы часто говорим, что все нормально,

А ночью задыхаемся от боли…

Уложенная опять в эти перины (чихать от них хотелось необыкновенно), решила устроить допрос партизана. Небось, Лимка не проходила спецподготовку, все равно проболтается.

— Лима, а я давно в горячке лежу? А то что—то в голове уже все спуталось.

— Ну, так, уж неделю, почитай, как вы воды—то в том пруду нахлебались да насилу вас откачали, так и начали кашлять да бредить. Вчера уж на ночь совсем плохо стало, лекарь-то уж и не ждал, что живой будете. И я сильно напугалась, как вы застонали ночью да дышать перестали. Уж хотела за лекарем бежать, так вы потом опять задышали, да ровнее так. А сегодня и глазки открыли.

Лимка умильно сложила ладошки перед собой.

— Лима, тебе поесть, наверное, сходить надо? Ты иди, я посплю пока, потом придёшь.

И я для достоверности зевнула и прикрыла глаза. Лимка на цыпочках двинулась к двери. А я начала осваивать полученную информацию. Прервала я Лимку вовремя, пока она сама не поняла, что наболтала.

Первый закон Штирлица ещё никогда не подводил — вовремя переключить внимание собеседника, — значит, не дать ему понять, что он выдал секрет. Второй закон — насчёт последней фразы знают все.

Итак, что мы имеем знать. Неведомая мне Маринелла с чего—то вдруг нахлебалась воды в пруду, так, что едва откачали. Что понесло девицу в пруд? Вряд ли купаться захотелось. Я, когда была водружена на креслице, мельком глянула в окно. Максимум, конец нашего марта. То есть, снега нет, но деревья голые и травы не видно. Так что купание и любование окрестностями исключены. Типа, поскользнулась на берегу и упала.

Либо девицу топили неудачно, либо скакнула сама. Второе вероятнее. Раз нахлебалась воды, плюс переохлаждение, то, скорее всего, началась пневмония. И вряд ли здесь есть антибиотики. Судя по одежде и антуражу, здесь век 18 — 19 на дворе. А что могло подвигнуть девицу того времени кинуться в пруд? Тут два варианта — либо безответная любовь, либо нежеланное замужество.

И, кстати, почему до сих пор не пришел папенька? Вроде дочь смертельно больна, тут счастливое выздоровление пошло, а любящий родитель не навестил дочурку? Что—то неладно в Датском королевстве, явно в ссоре с дочерью. А где наша маменька? Вовсе нет упоминаний о ней. Так, ну это на потом.

Ночью, видимо, был кризис у больной, и скончалась Маринелла. А попала в тело я. Выходит, в своем мире я тоже умерла? Мало радостная информация. И что мне теперь делать? Признаться с разбегу, мол, простите, люди добрые, мы сами не местные, а если здесь есть инквизиция или подобная дурь? Или папенька по—тихому придавит, чтобы не отсвечивала. Мало информации, мало. Зато неизвестных много.

Кажется, я действительно задремала, всё—таки тушка мне досталась больная, а ей необходим отдых. Когда открыла глаза, день явно перевалил на вторую половину. Лимка тихонько сидела в том «креселке», шурша каким — то рукоделием.

Голова не болела, а грудная клетка и пресс ощутимо побаливали. Но это всегда так бывает, когда кашляешь от души. Я осторожно покашляла. На сей раз дело пошло лучше, кашель смягчился, и отхаркивалось хорошо. Лимка подскочила, поддержала за плечи, потом сунула в руки стаканчик с зельем. Выпила, ничего особо страшного, настойка на травах. Терпимо.

— Лэрина Маринелла, бульону будете, принести?

— Принеси, и к этой бульоне ещё чего—нибудь…

Не могла же я сказать, принести хлеба, вдруг здесь хлеб как—то по—другому называется.

— Ага, я ещё лепёшек принесу свежих, их недавно тетка Малка испекла. Вкусныеее…

И подмигнув мне, Лимка, взмахнула длинным подолом, умчалась за бульоной.

То ли лэрина Зелина недосмотрела, то ли Лимка украдкой налила мне сама пресловутой "бульоны", но только был он наваристым, горячим, и в нем ещё плавали кусочки каких—то овощей. Я их не идентифицировала, но было вкусно. А уж вприкуску со свежей, пышной лепёшкой вообще амброзия. В общем, слопала я и бульон и лепешку, вторую лепешку честно отдала Лимке.

Не она, так голодовать бы мне ещё на водичке, А этому телу и так худеть уже некуда. Лимка умилялась моему аппетиту, как мать над капризным малышом. Откусывая от лепешки, она продолжала тараторить:

— Ой, вот и правильно, лэрина Маринелла, правильно, кушать надо хорошо, а то вы после своих академиев стали есть по одной ложке, да траву всякую жевать. А девица должна быть справной, (угу, как корова!), кто ж худую то замуж возьмёт! Она ж и не родит вовсе дитё. Это вы все в своих академиях понабрались от благородных. А вы же из купеческой фамилии будете, все в купцах солидные, в теле. Но тетка Малка говорит, что маменька ваша тоже худющая была, вот и померла, как вас родила, а вы кушайте, кушайте, хотите, я ещё взвару из ягод принесу?

Прокашлявшись, я просипела:

— Неси!

Пока Лимка опять пошла в набег на кухню, я откинулась на подушки, обдумывая новые элементы пазла. Вот и причина отсутствия матери — нет ее, умерла. Ещё выяснилось, я из купчих. Про какие академии Лимка трещала, да что с благородными там общалась… Магические, что первое приходит на ум из книжек про попаданок, так про магию никто ничего не упоминал, и лекарь меня пытался стандартно прослушать, никаких пассов руками не делал и глазами волшебно не зыркал. И лекарство обычное.

Глава третья.

Умный человек даже чеснок давит интеллектом.

Утром действительно Лимка принесла кашу. Каша молочная, в меру сладкая, в меру соленая, с кусочком тающего жёлтого масла посередине горки каши — как же это было вкусно! Да ещё травяной чай с булкой.

За этим занятием и застал меня лекарь, бесцеремонно зайдя ко мне в комнату, когда я пила чай. Увидев меня, сидящую самостоятельно, без опоры, и активно жующую булку, лекарь был впечатлён:

— Лэрина, вы так быстро начали вставать! Вам бы ещё полежать немного. Как ваш кашель?

— Благодарю, кашель ещё есть, но уже намного меньше. Все благодаря вашему чудодейственному зелью! — патетически воскликнула я, лишь бы он отвязался.

Но лекарь вдруг проникся важностью своего долга, опять послушал, хорошо ли шуршит моя сорочка, важно покивал и изрёк:

— Продолжайте пить зелье, сегодня к бульону можно добавить сухарик.

Ну, сейчас! Я котлету хочу! Наконец лекарь отбыл, а мы с Лимой переглянулись заговорщически и засмеялись.

— Лэрина Маринелла, а тетка Малка суп куриный варит, хотите, я ещё кусок курицы у нее возьму вареной?

— Спрашиваешь! Конечно, хочу, но давай на обед. Вот сейчас чай допью и поможешь дойти мне до библиотеки. Книжку хочу взять себе почитать.

Лимка, счастливая, что с ней общаются и не ругают, тут же подскочила и затараторила:

— Да я мигом, вот тарелочки снесу, халатик теплый наденем да шалку на плечи накинем и пойдем.

И унеслась вихрем с подносом. Как она так носится и не роняет ничего? А я осталась ждать халатика и той "шалки".

На деле халат оказался чем—то вроде плюшевого шлафрока, в который нынешнюю меня завернуть можно было не два раза, а как минимум, четыре. И теперь главной целью стало не растянуться всем телом, наступив на длиннющий подол. А шалка оказалась банальной шалью, в которую укутала меня заботливая Лимка по самые ноздри.

Воистину, я начала себя чувствовать советским детсадовцем на прогулке зимой. До библиотеки мы добрели, всё—таки пошатываясь, зато без травм. Устала, как Мухтар в погоне за преступником. Усевшись в уже нормальное кресло, я отправила Лимку в комнаты.

— Лима, ты иди, пока проветри, постели перестели, потом за мной придёшь, хорошо?

Лимка «агакнула» и опять умчалась. А я собралась с силами и потихоньку, держась за шкафы, двинулась искать нужное. Нашла не сразу, но по ходу набрала кучу необходимой литературы — география, история, экономика. В последнем шкафу нашлось несколько юридических книг. Три солидных, парочка тоненьких книжонок, в таких обычно печатают пояснения, дополнения, и прочее к основным законам.

Лимка прибежала минут через сорок, когда я уже раздумывала, не двинуть ли мне своим ходом, ибо в библиотеке было весьма прохладно, и даже шалка уже не очень грела. Увидев эту кучу книг, девчонка удивилась.

— Лэрина Маринелла, и вы все это прочитаете? Вы ж последний раз кидали книжки в стенку, сильно серчали на что—то.

— Прочитаю, Лима, обязательно, не буду больше в стенку кидать.

Куда же я денусь, жить захочешь, не так раскорячишься. (C) Пару книг Лимка сунула себе под мышку, остальные я сгрузила себе за пазуху, затянув на этом шлафроке пояс потуже, чтобы книги не вылетели. И мы медленно и печально двинулись в обратный путь.

Где—то в конце коридора мелькнула и остановилась, наблюдая за нашей процессией, мымра, но не рискнула открыть рот. Видно, вчера мое показательное выступление произвело впечатление. Да и леший с тобой, золотая рыбка, нам бы добрести без членовредительства до постельки и упасть. Силы я, однако, свои переоценила.

Глава четвертая.

Большая жизнь всему научит

Подарит все и отберет!

И человек взамен получит

Лишь то, что сам он унесет!

Так прошло несколько дней — я потихоньку выздоравливала, слабость уменьшилась, по комнате ходила без опоры на Лимку. Один раз приходил лекарь, делал умные глаза, выслушивал мою сорочку и рекомендовал лежать, сил набираться и соблюдать диету. Более диких советов я ещё не слышала, если лежишь, с чего сил наберёшься? Ещё больше раскиснешь. И про диету смешно. Какая диета, у девицы и так фигура в минусе, после тяжёлой болезни наоборот ей (фигуре) нужны калорийные блюда.

Так что Лимка продолжала носить с кухни партизанскими тропами мне разнообразные вкусности от тетки Малки, я изучала экспроприированную из библиотеки литературу. В перерывах шаталась (в прямом смысле) по дому.

Верная Лимка бродила со мной. Надо же познакомиться с топографией родного дома. Папеньку не встретила ни разу — то ли, в самом деле, отсутствовал в доме, то ли не желал видеть капризную дочь. Несколько раз встречали во время своих турне мымру, она, пересилив себя, здоровались со мной, но особой радости по поводу улучшения моего здоровья явно не испытывала.

При изучении литературы я узнала, что теперь живу в мире Димерии, королевство Лакмор. Власть — абсолютная монархия, классовость имеется — аристократия, средний класс — купцы, промышленники. Аристократы считают низким лично самим заниматься каким—либо конкретным делом — торговлей, производством. Браки все классы стараются заключать среди своих, не без прецедентов, конечно. Есть третий класс — рабочих и крестьян.

Крепостничества, слава Богу, нет, но имеются поместные крестьяне — приписанные к поместьям. Но не навечно, то есть право покинуть, то или иное поместье у них имеется.

Лакмор находится на большом срединном материке, в северо—западной части, с выходом к большому океану, кроме него есть ещё несколько государств. Кроме срединного, имелся ещё северный материк, тоже обитаемый. Климат в этом мире был разнообразен. От достаточно холодного на северном, до умеренного на срединном. Жаркого на южном побережье срединного материка. Пустынь вроде бы не описывалось.

Раса одна — люди, но народы разные, так же как и языки и традиции. Религия не воинствующая, но определенное влияние в мире имела. Многобожие, одинаково во всех странах, с небольшими вариациями у северян и южан. Про магию не упоминается. Или её нет, или очень тщательно шифруют.

В Лакморе патриархат, но кое—какие права у женщин есть, им не запрещается работать, получать образование, но все равно главенствующее положение имеют мужчины. Последние войны королевство вело более ста лет назад, но армия имеется. Средняя продолжительность жизни — 100 — 120 лет. Уже неплохо.

Экономику я штудировала тщательно, надеюсь, мне это пригодится, пока освоила только половину. Законотворчество тоже представляло собой дебри, но я упорно понемногу пробиралась сквозь них. Наконец нашла упоминание о самостоятельности. И было оно, конечно, в приложении, в тонкой брошюре. Смысл был в чем — девушка до замужества должна оставаться под опекой отца, семьи.

Но! Я имела право по достижении двадцати лет подать прошение о самостоятельном проживании, обеспечивая себя достойным трудом и через два—три года подтвердить свою успешность. Тогда я имела право продолжать жить самостоятельно, никто не мог забрать у меня мое имущество и выдать замуж. Во как! А сколько же мне лет? Как бы поосторожней уточнить этот вопрос?

— Лима, а ты не помнишь, мы уже успели до болезни отметить мой день рождения?

— Так, лэрина Маринелла, готовились как раз, а тут такое случилось, теперь и не знаю, будут ли гостей приглашать, ведь праздник через неделю будет, как—никак, двадцать лет вам исполнится, а вы вот болеете, наверное, потом как—нибудь, как оздоровите.

Бинго! Через неделю этому тельцу двадцать лет! Ну, неделю—то я ещё поприкидываюсь дохлой лебедью, чтобы не вздумали праздновать. А потом пойду к папеньке объявлять свое решение. Вариант с плешивым замужеством мне не подходит. Совсем. Буду самостоятельной. Один раз сумела выжить и подняться, сумею и ещё раз.

Сегодня почти весь день читала, немного пошатались по дому, попали в гостиную, или как ее Лимка назвала, "залу". На стене, с обеих сторон от камина, висели два портрета.

Мужчина, довольно молодой, плотной комплекции, с небольшой темной бородой стоял у письменного стола, положив руку за борт полы богато расшитого камзола. Ещё бы треуголку, и чистый Бонапарт! Так полагаю, это и есть тот самый папенька.

На втором портрете была изображена молодая, худенькая женщина с задумчивыми глазами, сидевшая в кресле и державшая на руках маленького ребенка непонятного пока пола, дитю было около года. Женщина была очень похожа на ту девушку, что я теперь вижу в зеркале каждый день.

Значит, это мать Маринеллы. Как—то не слишком она походит на почтенную купчиху. Мои сомнения тут же подтвердила и Лимка.

— А правду тетка Малка говорила, что маменька ваша из благородных была. Нешто купчихи такие бывают? Они же справные, в теле.

Не хотелось мне ничего говорить, хоть это и мать Маринеллы, но почему—то все равно задели слова Лимки.

— Замолчи, Лимка! Пойдем в мою комнату!

Глава пятая.

Мы взглядом душу не охватим,

И высказать не хватит слов.

Те чувства, что впустую тратим,

Мы пленники своих оков.

С самого утра я ожидала вызова к папеньке, но его все не было. Наверное, хотел показать, что сердит на меня. Ну и ладушки, займу себя чем—нибудь полезным. Вчерашний разговор с Лимкой принес понимание, что в местном сельском хозяйстве и переработке сельхозпродукции я пока не понимаю, информация нужна. Пойду, прогуляюсь до библиотеки, может, там что найду.

Ещё один надёжный источник информации, кроме книг — это базар. Там все можно увидеть своими глазами — и ассортимент, и спрос, и сбыт, и ценообразование. То есть курс маркетинга в прикладном исполнении.

До библиотеки добралась благополучно, отдохнула от забега на спринтерскую дистанцию и двинулась в дальний угол библиотеки, там видела нечто на подобную тему. Пока вытаскивала несколько книг, ухитрилась, раззява, уронить одну, да так неудачно, что она наполовину влетела под шкаф, и достать ее можно было, только отодвинув угол шкафа в сторону. Пока я всем своим худосочным тельцем висела на этом шкафу, пытаясь сдвинуть его чуть в сторону, книжка как—то выдвинулась сама из—под шкафа, и он, освободившись от помехи, плавно сдвинулся в сторону. Ну и я с ним, за компанию. А за шкафом оказалась дверь, которая теперь чуть приоткрылась, и оттуда послышались голоса.

Думаете, я стыдливо закрыла уши ладонями и ушла? Ну как же, три раза! Никуда я не ушла, наоборот, принялась весьма интенсивно подслушивать, даже чуть пошире приоткрыв дверь, надеясь, что она не заскрипит. Мне необходима информация, и я ее добуду.

Голоса были мужскими, разговаривали двое. По всем признакам, там находился кабинет хозяина дома, в своей новой ипостаси я ещё там не бывала, поэтому могу предположить, что разговаривает хозяин кабинета, то есть папенька, и какое—то доверенное лицо. Разговор начался, видимо, давно, и теперь я пыталась понять, что там и к чему.

— Ну, и что ты теперь делать будешь, Нессир? Оставишь планы без изменений?

— Понимаешь, мне этот брак Маринеллы крайне необходим! Я по—прежнему хочу свою флотилию иметь! И ни один корабль не должен ходить пустым. А эти снобы не хотят дела иметь с простым купцом! Связи нужны! С аристократами. Рассчитывал, выдам замуж дочь за одного из них, смогу продвинуться на рынке заморских товаров дальше, чем сейчас — просто перекупщик. А тут Маринелла взбрыкнула! Что ее так укусило — не представляю! И ведь проверял я — нет у нее никакого тайного жениха, просто — не хочу такого, и все!

— Да, хорошо ещё, дальше домашних не ушло то, что она сама в воду прыгнула, а то какие бы слухи пошли. Век бы девку замуж не выдали бы. Да и возраст у нее подошёл, замуж пора выдавать.

— Позавчера двадцать лет исполнилось. Хотели гостей позвать, а теперь вот, болеет она. И я пока видеть не хочу, сержусь.

— Ну, ничего страшного, посердитесь, друг на друга, да отойдете. Сильно уж ты ее баловал, вон, в Академию благородных отправил.

— Очень уж Маринелла мне жену мою покойную, лэру Танию напоминает. Так и не женился я после, казалось, как гляну на дочь, Тания моя бежит ко мне по коридору. Она ведь была из аристократов, только родня отказалась от нее, когда она за меня замуж вышла. Нам вместе было очень хорошо, только недолго.

— А про завещание матери расскажешь Маринелле?

— Расскажу, конечно, эти деньги Тания дочери оставила, пусть ей и будут. Она хотела, чтобы ей их отдали на двадцатилетие, я так и хотел. А сейчас погожу, нечего капризы показывать. Она про них не знает, и ладно. Да и сумма там не слишком велика по моим прикидкам. У меня других наследников нет, и так ей все достанется. Дом, деньги, а корабли все—таки племяннику оставлю, зачем они девке? Ей и так хватит, не только на свою жизнь, но и внукам.

Тут кто—то ещё зашёл в кабинет и речь пошла совсем о другом. А я потихоньку двинулась к выходу со стопкой книг в руках. Информация была крайне интересной, необходимо было тщательно проанализировать со всех сторон. Как у Штирлица — информация к размышлению. Пойду думать.

Думала я интенсивно, обложившись книгами, несколькими листами бумаги, каким—то аналогом нашей перьевой ручки и яростно грызя бублики или баранки, которые вместе с чаем доставила из кухни Лимка.

Итак, что мы имеем с гуся? Тьфу, в плюсе. А имеем, здоровое, молодое тело избалованной балбески, но с моими математическими мозгами. В одном я с ней солидарна — замуж не хочу! Но сделать это надо по—иному, нежели в пруд с головой. Есть возможность потребовать самостоятельность. К тому же, как выяснилось, что деньги у меня хоть какие—то имеются, что огромный плюс, уже не одни панталоны в узелке.

Теперь надо решить, чем мне заняться, чтобы не пойти по миру и чтобы меня папеньке не вручили обратно. Открывать кондитерскую, как любая уважающая себя попаданка или пекарню? Так мои кулинарные умения не более чем умения обычной домохозяйки, никакого «ах! и супер!» и в помине нет. Мыло варить? И такого таланта не наблюдается. Нет, я не совсем безнадежна. Все умею — готовить, стирать, убирать, вязать, немного шить. Но все на уровне среднестатистической российской женщины. Вот, что я умею, так заниматься сельским хозяйством. И не только руководить, но и самой руками работать. И что, мне хутор где—то купить? Да, ситуация.

Глава шестая.

Грабли — вот и все, что нам осталось от сельского хозяйства.

Сегодня дочитывала всю литературу, которую нашла. Особых открытий не совершилось как—то, скорее, подтвердилось то, что и раньше подозревала. Сельское хозяйство крайне необходимая отрасль, но и тяжёлая, и убыточная из-за низкой производительности, возможно, отсутствие севооборота, агрохимии даже в зачаточном состоянии, плохое районирование сортов зерновых. Надо ещё изучить животноводство, тут можно достичь рентабельности не только производством, но и переработкой продукции. Ну, и хороший маркетинг. В общем, все то же самое, с чего я начинала в своем мире. А если я смогла один раз, почему бы не попробовать ещё разок?

Папенька все ещё изволил гневаться и светлый лик дочурки видеть не желал. Я пока тоже не рвалась на рандеву, у меня ещё не все данные имелись на руках. Мне мысль пришла в голову, и я ее, мысль, долго думала. Каким образом вытрясти с папаши причитающиеся мне деньги? И сколько их там? Отец сказал, что не велики капиталы по его меркам. А если по общечеловеческим? Где может быть завещание матери Маринеллы? У нотариуса, у поверенного семьи? Маринелле, то есть мне, двадцать лет, я имею право вступить в наследство по завещанию. Надо узнать, кто поверенный семьи. Лимка вряд ли знает, она сама не так давно тут работает. А вот тетушка Малия, по ее словам, уже девятнадцать лет тут работает, мать Маринеллы видела, помнит ее. Может и знать, кто у нас поверенный.

Сегодня же и узнаю, опять пойдем на кухню перед ужином, там в это время спокойно и лишних глаз и ушей нет. Кажется, с мымрой у нее тоже неважные отношения. Надо бы вообще узнать поподробнее об этой лэрине, что за птичка, почему ведёт себя так надменно. Может, амурничает с папенькой? Поэтому чувствует себя слишком свободно. Но всё—таки со мной особо спорить не рискует. Значит, положение ее в доме не слишком уверенное. А пока есть время до похода на кухню, ещё Лимку попытаю вопросами.

— Лима, а рынок от нашего дома далеко? Ты там бывала?

— Не, недалеко, вон по той улице пройти, вон тамочки свернуть, немного ещё пройти и вот туточки и рынок будет. Я ходила с тёткой Малкой часто, пока вы не заболели.

Понятно, надо сверяться на местности, а то во всех туточки и тамочки я точно не разберусь.

— Лима, а ты моё пальто для прогулок почистила? И сапожки? Если почистила, то принеси ко мне в шкаф.

Лимка убежала исполнять распоряжение. Уфф, удачно нашла выход из ситуации. Афишировать свой уход из дома я не хотела, а где находится, верхняя одежда не знаю, разыскивать ее и трясти перед всеми верхней одеждой, показывая, что куда—то собралась, тоже не слишком хотелось. А так все прилично — барышня проверяет работу своей горничной, как она почистила ее одежду. Мало ли почему оставила потом пальто в своей гардеробной. Теперь с другими вопросами к Лимке зайду.

— Лима, а вот в поместье земли под пашнями, огородами какие?

— Как какие? Обыкновенные.

— Нет, Лим, я про другое спрашивала. Они возле леса расположены или возле реки, может, болота рядом есть с пашнями?

— Ой, ну вы так много спрашиваете, я так сразу и не упомню. А так всякие есть. Возле леса поля большие есть, сейчас только там и сеют. Есть недалеко от реки, там заливает по весне, поэтому и садят мало, а сейчас и вовсе ничего. А недалеко от болота совсем забросили, там местами земля аж с зеленью бывает.

Вот, вот этого я и добивалась! Узнать состав почв. Возле леса поля по всем признакам подзолистые, поэтому пока плодородные, но подпитка органикой уже сейчас крайне необходима. Возле реки, скорее всего, заиленные почвы, тут наоборот, минеральные нужны, кальций, калий, то есть известняк, зола. А возле болота — закисленные почвы, надо раскислять срочно — известняк, доломитовая мука. А где их брать? А вот сейчас опять продолжим наше увлекательное действо под общим названием: «Что? Где? Когда?».

— Лима, а каменоломни какой—нибудь там недалеко нет? И уголь у вас там нигде не жгут?

— Так в поместье же и есть каменоломня, там много раньше камня добывали, а сейчас и не работает там никто. Если только кому из мужиков камня надо, дом поднять, или печь подновить, так и ломают себе. Дом барона нашего строили с того камня, белый такой, красивый. И углежоги есть, да только барон молодой сразу отдал на откуп промысел трем семьям, они теперь только налог барону платят и все.

— Так барон все продал уже. Сейчас они папеньке платят?

— Так я и не знаю, лэрина.

Ну, вот, кое—что и узнала. Углежоги есть, значит, зола есть, а это калий. Каменоломня с известняком, раз дом из белого камня, значит, измельчить, доломитовая мука будет, да и просто известь. Казалось бы, из ерундовых вопросов — ответов, а сколько информации нарыла.

Попивая душистый ягодный взвар на кухне, я продолжила свою разведывательную деятельность.

— Что—то последнее время лэрина Зелина много воли взяла, папеньке на меня ябедничает, на мою служанку покрикивает. А это моя служанка, не ее! Если Лима виновата, так я сама накажу, не прошу ее вмешиваться. Или лэрина Зелина всегда такая была, да я внимания не обращала? — забросила я пробный шар.

Тетушка Малия помолчала, затем сказала:

— Ну, особо доброй она никогда не была, вы же, лэрина, всегда с ней скандалили, хоть и крошкой ещё были, вам всего—то пять годочков было. Но последний год она как с цепи сорвалась. И то не так, и это не эдак. И то сказать, возраст уже у нее подходит, а она все не замужем. Ни мужа, ни детей, тут любая беситься будет.

Глава седьмая.

К чужой душе всегда найдешь ты дверцу.

Точней — она откроется сама,

Когда поймешь, что пара слов от сердца

Сильнее сотен тех, что от ума!

В столовой уже присутствовала мымра, папеньки ещё не было, стол накрыт на две персоны. Пока Зелина приходила в себя от моего сюрприза, в столовую зашел и глава семьи и двинулся к своему месту во главе стола. Я также непринужденно уселась на то место, где было накрыто для ещё одного трапезничающего. Зелина подавилась словами от возмущения, но что она могла тут сделать? Выгнать меня она не имела права, да и сделать мне замечание тоже. Понятно, что месть моя была мелкая, детская, но от этого менее унизительной не становилась.

Папенька тоже оценил новый расклад сил, хмыкнул и невозмутимо приступил к завтраку. Я постаралась улыбнуться как можно ослепительнее и, пожелав всем приятного аппетита, тоже отдала должное завтраку. Лэрина Зелина ещё некоторое время потопталась растерянно, затем повернулась и вышла деревянной походкой. Если бы раньше Зелина пылала ко мне любовью, то после этой выходки, точно бы возненавидела. Но, к счастью, столь радикально ей свои взгляды менять не пришлось. Неприязнь ко мне продолжалась по—прежнему.

Закончив завтрак, отец поднялся и велел зайти к нему в кабинет, после того, как я закончу завтракать, и ушел. Я торопливо допила чай и тоже последовала за ним. Мандраж, конечно, был, но покер—фейс, отработанный годами переговоров с партнёрами и не очень партнёрами, держала невозмутимо. Папенька кивком головы предложил мне присаживаться на стул возле его стола, сам продолжал крутить в руках лист бумаги с моими вчерашними выкладками.

— Ну, что сказать, Маринелла? Не нравится мне твой план, не нравится! Мой план с твоим замужеством мне нравится больше. Но ты же настырная, в кого только такая уродились? Мать твоя наоборот была очень доброй и покладистой, достойной женщиной, но ты же упрямая.

Отец Маринеллы сокрушенно покачал головой. Меня так и подмывало сказать: "В вас, батюшка, пошла нравом упрямым, в вас!" — но не рискнула лишний раз идти на конфронтацию, достаточно сегодня навредничала.

Купец продолжил:

— И в план твой мало верю. Но не смогу тебе отказать. По закону, раз ты требуешь самостоятельности. Поместье мне не жаль, все равно, тут ты права, не знаю, что с ним делать. Я долго вчера думал, да и сейчас не уверен, что правильно поступаю, но пусть будет так. Я тебе отдаю поместье на следующем условии — сумеешь поднять поместье из убытков за год, максимум два — будет оно частью твоего приданого, выйдешь замуж по своему выбору. Не сумеешь — тоже будет твоим приданым, только единственным. Это наказание тебе будет за глупость и своеволие. И жить тогда будешь уже по моему решению. Деньги, завещанные матерью, ты получишь, и даже твоих карманных ежемесячных денег на это время тоже не лишу. Глядишь, хоть на обратную дорогу пригодятся. Договор оформим сегодня после обеда. Придет мой поверенный и все подпишем. Дальше поступай, как сама желаешь.

Я даже не смогла усидеть спокойно на стуле, так меня переполняли эмоции. Подскочила со стула, метнулась к отцу, поцеловала в щеку и обняла, куда дотянулась, где—то в районе талии, выше не дотянулась.

— Иди — хрипловато проговорил отец, отворачиваясь, и, когда я почти дошла до двери, добавил — Зелине ты сегодня точно на хвост наступила. Смотри, она запомнит.

Но меня злоба мымры уже мало волновала, мне надо было готовиться к закупкам, отъезду на самостоятельную жизнь. И ещё я поняла — отец Маринеллы ее любил и хотел по—своему сделать так, как будет лучше для нее. И меня, в теле Маринеллы, тоже не бросит. Он все равно будет заботиться обо мне. Это придавало некоей уверенности, что ли. Не хотелось уходить из этого дома, оставляя за собой только плохое. Я всегда смогу найти помощь у отца Маринеллы. Жизнь все расставит по своим местам. А пока у меня дел, больше, чем моя жизнь. И если появилась у меня возможность прожить ещё одну жизнь, я это сделаю!

Долетела я до своей комнаты, кажется, за один миг. В комнате была Лимка, что—то мурлыча под нос себе, какую—то простенькую песенку, она вытирала пыль.

— Лимка, бросай это дело, давай наряды пересматривать!

Пересматривать наряды — любимое занятие любой девушки, но у меня была вполне практическая цель — мне нужно было отобрать одежду для жизни и работы в деревне, костюм в дорогу, ну и пару платьев для приличия. Распахнув шкафы, я приуныла — платьев было уйма, но все они были только коров очаровывать, как говорила мама дяди Федора из Простоквашино. Длинные, пышные, расшитые бантиками, рюшечками, кружавчиками, с каменьями и без — они годились только для выгуливания их в столичных гостиных и бальных залах. Ну, каменья я, положим, отпорю, будет НЗ на всякий случай, а с рюшечками мне по полям рысачить, что ли?

Нет, до обеда есть время, надо срочно к модисткам или кто там есть в этом мире. И не к самым модным. Ещё чего, деньги на понты переводить! Заодно сейчас и обувь гляну. Да, сапожки из тонкой кожи деревенскую грязь и недели не переживут. Так же, как и бальные туфельки.

— Лима, бросай это, собираемся к модисткам и сапожнику!

Бедная девчонка заметалась, совсем растерявшись от противоречивых распоряжений хозяйки, но собралась быстро. Я тоже вскоре стояла одетая у дверей. На сей раз прятаться мы не стали, демонстративно вышли через парадные двери. Встретившуюся по пути Зелину я принципиально не заметила, как предмет интерьера.

Глава восьмая.

Я еду дорогой далёкой,

Из города, в тихую глушь.

Где терем стоит, невысокий,

Под окнами розовый куст.

Вдоль дворика, зимние вишни,

Их запах, царит у ворот.

Вот гуси заносчиво вышли,

Сказать: от ворот — поворот.

Вдали, почти до горизонта,

Могучий раскинулся лес.

Вершинами сосен высоких

Пьёт чистую воду с небес.

Карету для переезда в поместье отец дал свою, чтобы я не рисковала ни собой, ни деньгами в почтовых экипажах. Ехать до Белодолья нам двое суток. И вот тащимся мы по раскисшей весенней дороге, пересчитывая своими боками и э…, нижними девяносто, все ухабы и кочки, периодически утопая в глубоких колеях. Тогда мы выходим из кареты и топаем вдоль обочины, пока кучер и сопровождающие нас два охранника вытягивают экипаж на твердое место.

Хорошо, что тогда я заказала практичные сапожки без каблуков и из прочной кожи. И вообще за неделю мне успели пошить весь заказанный гардероб и обувь. Пусть без рюшечек и кружавчиков, зато удобный. Пару шикарных платьев я всё—таки взяла, вдруг придется очаровывать не только коров, но и деловых партнёров? А каменья с оставшихся в особняке платьев я содрала. Мне могут пригодиться и оставлять не хочу. Ибо не фиг. Мымре я не доверяла от слова совсем.

Последние дни у нас с ней разгорелась нешуточная холодная война. Я платила ей той же монетой, какой она расплачивалась с нашей прислугой, да и по ходу, с несчастной Маринеллой тоже. Делала вид, что не замечаю ее в столовой, обращалась к ней только чтобы распорядиться о чем—либо, причем тоном, не предполагающим возражения. Может, это и мелко, но Зелина за все эти годы зарвалась конкретно. Вот пусть на своей шкуре попробует, каково это быть, когда ты никто и звать тебя никак. Зелина ненавидела меня молча, исключительно взглядом, в спину.

Вначале, когда она узнала, что мне поместье отец отдал, и деньги матери тоже мне достались — она впала в натуральную истерику. Бушевала она в кабинете отца. Мне об этом рассказала вездесущая Лимка, смешно тараща глаза и всплескивая руками. Но папенька быстро укоротил скандалистку. Правда, я не поняла, она что, на мое приданое замахнулась? А ей—то, с какого перепугу? Ну, да и черт с ней, теперь я от нее избавилась.

Тётушку Малию ехать со мной уговорить оказалось легко, с первого раза. Ее отношения с экономикой достигли самой высшей точки неприязни, и она все равно хотела увольняться. Мое предложение было вовремя. И вот теперь мы втроём месили грязь на весенней дороге.

Вся неделя прошла у меня в бешеном темпе — закупки, торговля, формирование багажа. Помощь отца оказалась неоценимой — если бы не его авторитет, меня бы точно облапошили с доставкой. Дело в том, что я закупила много посевного материала, других семян, потом ещё небольшое стадо молодых тёлочек, несколько пуховых коз и овец с великолепным руном. А вот как быть с доставкой в мое поместье? Оно совсем не рядом. Если я сейчас заплачу вперёд, то не обманут ли меня с доставкой? Как быть? Найду ли я аналогичный товар на местном рынке?

Посомневавшись, обратилась к отцу. Тот одобрительно отнёсся к моим опасениям и поехал со мной вместе к купцам договариваться о доставке и оплачивать покупки. Выступил свидетелем при оформлении договора и добился дополнительного условия — при падеже скота при доставке мне будет доставлено необходимое количество дополнительно. Теперь я уверена, что мошенничества не будет, и я получу свой товар. Авторитет отца среди местных купцов был немалый. Тем более, он сразу представил меня как свою дочь. И в случае чего — придется иметь дело уже не с глупенькой девицей, а с матёрым купчиной.

Ну, насчёт глупенькой девицы они махнули, конечно, не видели они меня в деле. Но все рано или поздно заканчивается, собрались и мы. Уезжали мы рано утром, отец вышел меня проводить. Честно? Мы оба прослезились. За последние дни я намного лучше узнала его и была рада назвать отцом. И не думаю, что он желал зла своей дочери, просто они по—разному представляли счастье.

И вот мы сейчас готовимся ко сну на постоялом дворе, завтра уже прибудем в свое поместье. А мои закупленные товары и скот прибудут в течение следующей недели.

Мне так не терпелось поскорее добраться до поместья за этот день, что я велела не останавливаться на обед ни в каком постоялом дворе, а остановились на более—менее сухой полянке недалеко от дороги. Рядом был небольшой ручеек, так что лошадей напоили, дали им овса, а потом они ещё успели пощипать немного сухой прошлогодней травы, свежей травы пока не было.

Сами мы поели то, что взяли утром на постоялом дворе, хотя качество и не внушало доверия, да запасами, приготовленными тётушкой Малией ещё дома. Хватило и нам и сопровождавшим нас охранникам и кучеру. Есть они с нами, правда, не стали, стеснялись, отошли в сторону. Отдохнув около часа, потащились опять по хлябям и ухабам. Что же дороги здесь вовсе не ремонтируют, что ли?

— Лима, а кто дороги у вас ремонтирует?

Лимка недоуменно вытаращилась на меня:

— А чего их ремонтировать? Ездят же по ним.

— Лима, так и ты уже все бока отбила по такой дороге, не только мы. Ты же сама говорила, что каменоломня у вас есть. Вот камнем бы и замостили бы дорогу.

Глава девятая.

Волшебство! Разве это возможно?

Волшебство — где оно может быть?

И поверить в него очень сложно.

И без веры в него трудно жить.

Волшебство к нам приходит оттуда,

Где прекрасные замки стоят.

Волшебство — это светлое чудо,

То, что добрые люди творят!

Уснула я уже на подлёте к подушке. Даже не помню, снилось мне что—нибудь или нет. Спала я, вдруг просыпаюсь, а вокруг то ли кабинет какой—то, то ли моя новая спальня, даже не могу сказать. Кровать и комод у стены вроде я видела, а кресло и стол офисный нет. И сама я сижу на кровати в ночнушке, поджав босые стопы ног от холода, идущего от пола. В кресле, за столом сидит женщина неопределенного возраста в строгом деловом костюме, в очках. Мы молча разглядываем друг друга, я — очумело, она — с любопытством. Наконец, женщина начинает говорить, но как—то странно — я вижу, что губы у нее шевелятся, а голос ее раздается у меня в голове:

— Ну, здравствуй, Марина! Вот ты какая теперь!

Я молча таращу глаза, не знаю что сказать, ну не банальное же "Здраствуйте!" в ответ, и постепенно прихожу к мысли, что все это глюки от переутомления.

Невесёлая улыбка трогает губы женщины, и опять слышу голос:

— Нет, Марина, не глюки. Мне очень жаль, но ты не прожила свой цикл, какой должна была, не твоя судьба тебе досталась. Единственное, чем могла тебе помочь — так дать шанс прожить эту жизнь, как ты хочешь, а не так, как тебя несёт потоком. Не переживай по этой девочке, бывшей хозяйке тела, она сама, по своему капризу, прекратила свою жизнь. Память ее тебе не стала оставлять, нет там ничего полезного или нужного для тебя. Но за это совсем малое время, смотрю, ты и сама неплохо сумела разобраться в ситуации и даже переломить в свою пользу. А теперь, главное. Я знаю, ты читала, да и не веришь в непонятное, все вы, земляне, такие, не верящие — женщина вздохнула — но я тебе скажу точно — магия существует. Иначе, сама подумай, каким бы ты образом могла попасть в чужое тело и сохранить свою собственную личность? Магия есть, только в этом мире про нее забыли давно, ведь, по сути, магия — это вера. Вот поверишь, что она у тебя есть, магия и проявится. А здесь давно никто не верит. Может, пора возрождать? А с тобой конкретно вот — ты любишь природу, труд на земле, сама работаешь тяжело и много, и других заставляешь не лениться. Так вот тебе в награду — природная магия. Сама постепенно поймёшь, какая тебе в том или ином случае нужна будет. Главное, ты верь, что магия у тебя есть. А чтобы ты тренировалась и развивала ее, вот тебе роза. Здесь она не растет, в этом мире. Пытайся заставить этот срезанный цветок дать корни, расти, цвести. И чем выше будет у тебя уровень магии, тем пышнее будет цвести твоя роза.

И действительно, на столе перед женщиной появился небольшой срезанный стебель розы с нераскрытым бутоном.

- А теперь прощай, Марина. Все, что могла, я для тебя сделала. А как ты построишь эту свою жизнь — будет зависеть только от тебя.

И моя визави стала медленно тускнеть и исчезать, как плохая голограмма на экране.

Пока совсем не пропала, вместе со столом и креслом. Я ещё просидела немного, пожала плечами, повернулась и опять легла в кровать. Последняя четкая мысль была: "Приснится же всякая фантастика от усталости… все, спать, завтра будет день".

Особняк графа Ламир.

Иртэн Ламир, барон Шефир, вошёл в семейный особняк, бросил приблизившемуся слуге свой модный ныне редингот, сказал, не глядя на него:

— Меня нет ни для кого — и только хотел быстро удалиться (хотя чего там — сбежать!) в свои комнаты, как слуга бесстрастно, глядя в пространство перед собой, произнес:

— Граф Ламир велели, чтобы вы сразу, как придёте, шли к нему в кабинет.

— Берти, старина — заискивающе сразу начал Иртэн — может, меня ещё нет? Или ты меня не видел?

— Боюсь, лорд Иртэн, не выйдет. Вы слишком громко кричали на извозчика у крыльца. А окна кабинета графа как раз выходят на улицу. Граф вас уже видел.

Ну, попытка была неудачной. Придется идти к батюшке для выноса мозга. Хотя сейчас это было вовсе не ко времени. После четырехдневного веселого путешествия по борделям, ночным клубам столицы с теплой компанией таких же великосветских повес, как он сам, сейчас хотелось больше всего принять ванну, выпить чаю и залечь спать на сутки. Но батюшка уж слишком грозен последнее время. Придется идти.

— Ну, что, дошатался по борделям со своими дружками? А невеста—то сбежала!

Граф Ламир был разгневан не на шутку. Даже лысина покраснела от гнева. Он выскочил из—за стола, за которым сидел до прихода младшего непутящего сына, торопливо заходил по кабинету. Если честно, забегал в сильнейшем раздражении. Граф обзавелся наследниками в достаточно зрелом возрасте и сейчас был уже немолод, плешив, а в сочетании с небольшим ростом и некоей суетливостью, был бы смешон, но поскольку он крепко держал в руках небольшие финансы семьи, с ним приходилось считаться.

Впрочем, старший сын, виконт Монтиль, был внешне молодой копией батюшки, только без лысины. Виконт был спокоен, рассудителен, хозяйственен. Ничего из вышеперечисленного не досталось младшему сыну — ни внешности, ни характера, ни добродетелей. Внешне Иртэн удался в матушкиного отца, своего деда — высокий, с широким разворотом плеч, густые, волнистые темно—русые волосы лежали красивой волной, небесно—голубые глаза смотрели то дерзко (на мужчин), то с томной поволокой (на женщин).

Глава десятая.

Идет мужик по базару и выбирает петуха.

Смотрит одного — вялый, другой — вообще импотент.

А тут стоит грузин и продает петуха.

Не петух, а зверь в человеческий рост.

Мужик спрашивает: — Ну что, твой петух кур топчет?

Абэжаешь, дарагой. Курь топчет, авэц топчет, каров топчет.

А вчэра, слюшай, так на мэня посмотрел!

Даром забэрай!

Поместье Зеленые Холмы

Солнце светило даже через сомкнутые веки, надо бы отвернуться, но сил не было. Кто—то орал громко и противно что—то неопознанное. Странные шумы доносились до Иртэна, как будто его кровать какой—то тупой шутник вынес в сад возле родительского особняка. В голове поселился злостный птиц, который больно тюкал его при малейшей попытке не то, чтобы пошевелиться, а даже при попытке шевельнуть мыслью. Посему Иртэн предпочитал лежать, не шевелясь ни единым мускулом и неглубоко дыша. Вкусовые ощущения во рту соответствовали ночёвке эскадрона кавалеристов, причем вместе с сапогами и конями. Вместе с тем ощущение какой—то неправильности происходящего усиливалось вместе с голосами за окном.

И вдруг, посреди наступившей блаженной тишины, послышалось громкое хлопанье крыльев какой—то крупной птицы. Прямо над ухом раздался ужасно громкий, истошный вопль такой силы, что былую недвижимость Иртэна как рукой сняло. Звуковой волной его просто подбросило на кровати, смело с нее и поставило по стойке смирно возле. Иртэн вытаращил глаза и ничего не мог понять. На подоконнике открытого окна (третий этаж, между прочим) стоял неведомый птиц. С разноцветным оперением, шикарным хвостом и поглядывал на Иртэна одним глазом, и с явно не мирным намерением.

Дрожащим голосом, чувствуя, как от пережитого ужаса и от общей слабости трясутся ноги, Иртэн неуверенно сказал захватчику: "КЫШ"!

На что наглец, захлопав крыльями и запрокинув голову, опять заорал свое жуткое: "Ку-ка-реку"!!!

Иртэн зажмурил от головной боли глаза и слабо махнул рукой в сторону окна. Птиц, оставшись непобежденным, злорадно захлопал крыльями и сиганул куда—то вниз. Выждав для верности пару минут, Иртэн подошёл к открытому окну, посмотрел и…

От пронзительного вопля в спальню барона влетели сразу — личный лакей барона Бертен, старичок, ещё какой—то парень, растрёпанная служанка с тряпкой в руках и чопорная дама в строгом платье с глухим воротом.

Увидев среди кучи незнакомых лиц хоть одно знакомое, Иртэн обратился к нему, стараясь унять истерично—визгливые нотки в голосе:

— Берти, какого нечистого здесь происходит? Что это вокруг? Где я? И что это тут орало?

Пока все пытались уяснить себе суть вопросов, вперёд высунулась та самая служанка с тряпкой в руках.

— Ой, лорд Иртэн, так это кочет наш, опять, паразит, удрал из птичника! Любит он залететь повыше и ну глотку драть! А у вас окошечко—то, стало быть, открытое было, чтобы вас свежим ветерком обдувало, вот он и залетел и покричал, стало быть.

От треска служанки стрельба в голове возобновилась с новой, даже с ещё удвоенной силой.

— Молчать!!! — просипел сорванным от предыдущего вопля голосом Иртэн и обессиленно плюхнулся на кровать, только сейчас сообразив, что сверкает тут обнаженной пятой точкой перед всеми.

Правда, строгая дама, сразу отвернулась, мужчины стыдливо отвели глаза, а служанка, не обращая внимание на всеобщее смущение, пыталась донести до молодого господина ещё какие—то сведения.

— Все вон! Берти, ты останься.

Иртэн мог пока только сипеть. Сорвал голос от предыдущего вопля. От страха и непонимания ситуации в целом голос не хотел слушаться хозяина. Поэтому Иртэн просто махнул рукой, выгоняя всех прочь.

Присутствующие, кроме слуги удалились, лишь Бертен с невозмутимым лицом прошел к шкафу и начал доставать свежее белье для своего хозяина.

— Что происходит, Берти? Где мы находимся? Это отец что—то задумал?

Вопросы сыпались, как из прохудившегося мешка мука.

Подавая господину белье, слуга ответил:

— Лорд Иртэн, сейчас мы находимся в вашем поместье Зелёные холмы. Сюда мы прибыли ещё вчера, в карете вашего батюшки. Вы изволили спать всю дорогу и запамятовали. Сейчас утро и вы находитесь у себя в спальне. Граф Ламир отправил с вами письмо, изволите сейчас прочитать или после завтрака?

Иртэн сидел в постели и по—прежнему мало что понимал. Какое его поместье? Деда, что ли? Это где—то у нечистого на рогах? Отец письмо написал? Что там написано?

— Берти, дай письмо!

— Письмо у вашего управляющего, изволите одеться или так управляющего примете?

Злобно бурча что—то нелестное про отца, его задумки, и вообще, где он видел эту жизнь пейзанскую с их жуткими кочетами, которые по утрам к нему в спальню залетают, Иртэн всё—таки счёл нужным одеться. Заодно уяснил, почему птица к нему залетела — спальня здесь была на первом этаже. Это в городском особняке комнаты Иртэна были на третьем. То—то ему сквозь сон чудилась какая—то неправильность.