La Buse

Глава 1. Наследство

Ах, какой жаркий май выдался в наших краях. Солнце припекает просто по летнему, температура под 36 или больше. Ориентируюсь по ощущениям - термометра в доме нет. Вечером в телевизоре скажут, сколько было. Запах цветущей сирени кружит голову своим ароматом в дрожащем мареве воздуха. Мы приехали в старый дедовский дом забрать вещи перед предстоящей продажей. Год почти он простоял пустым, храня свою печаль по ушедшему хозяину. Я предлагаю своему взрослому сыну вместе спустится в прохладный подвал разобрать имущество, заботливо хранимое дедом при жизни в вечно сухом месте. Он прожил долгую жизнь, не пуская в неё ни посторонних, ни близких. Можно сказать, что этот подвальный мир мы открываем впервые. Наконец то до него дошли руки, и сейчас покрытые пылью десятилетий предметы начнут своё путешествие на сортировку.

- Папа, ты только посмотри на это.

Сын пытается вытянуть из кучи барахла старый потёртый деревянный чемоданчик, обтянутый потрескавшейся от времени кожей. Он аккуратно перетянут крест накрест тёмной от времени и въевшейся пыли веревкой.

- Как думаешь, что там? Весит прилично...

Куча всяких ненужных предметов, выбросить которые когда то не поднялась рука, прикрывает его от нескромных чужих глаз. Сокровищ никаких мы явно не ожидаем. Дед был очень скромным человеком с загадочным прошлым и страстным рыбаком. Поэтому на этот вопрос я уверенно отвечаю:

- Раз набит чем то тяжелым, то наверняка это рыболовные крючки, катушки и свинцовые грузила.

Чемоданчик ещё и заперт на два встроенных замка. Ключей в обозримом пространстве среди сваленного на полу и полках хлама не наблюдается. Тратим на поиски время, вдруг они где то висят в неприметном месте на вбитом гвоздике? - но поиски оказываются напрасны.

- Как будем открывать?

- Отверткой, без вариантов...

Сын азартно сдувает с чемодана покрывающую его пыль и начинает чихать от неё. В глубине души мы оба азартно предвкушаем раскрытие каких то необычных тайн и чего то захватывающего. Да, по идее - вся дедовская жизнь может хранится в нём. Таинственная, загадочная, неизвестная. Он родился ещё до революции, примерно в 1910 году, если судить по единственной чудом сохранившейся у него фотографии тех лет.

Дед вообще неохотно рассказывал о своём детстве, отмалчиваясь от прямых и косвенных вопросов, замыкаясь в скорлупу от них, ощетиниваясь иголками отрицательных эмоций и надолго уходя в себя. От прошлого у него осталось немного. Карманный сборник стихов, по преданию подаренный крёстной - княгиней Нарышкиной, да та фотография - на которой он запечатлён маленьким мальчиком в смешных панталонах и матросской бескозырке на ступеньках старинного двухэтажного особняка с колоннами. На выступающем полукруглом балконе второго этажа стоят его родители и наши предки — женщина в белом платье с пышной шляпкой, и мужчина в военной форме. Их видно плохо, черты лиц и детали одежды слабо различимы. Они находятся на вдали, и вместе с частью дома всего лишь служат лишь фоном замечательному карапузу на переднем плане. Фото не сохранилось. Запрятал его дед с концами, оставив семейную легенду без подтверждающих фактов. А книжка - да, осталась с нами и по сей день.

Показывал он нам его в порывах странной для него откровенности всего лишь несколько раз и как то обмолвился, что не знает своей настоящей фамилии. Та, что носил он и используем все мы - фальшивка, полученная когда то по подложным документам. Родители, спасая его и свою жизнь в далёком 1917-м году, снабдили малыша чужими метриками и оставили у дальней родни в Екатеринодаре где то на улице Красной, а сами сгинули в пучине гражданской войны. А потом были времена, приучившие стойко молчать о прошлом и опасаться говорить правду о собственной биографии, война до Праги и инвалидность с не извлекаемым осколком в голове.

На поверхности протёртого от пыли чемоданчика еле видна надпись выцветшим от времени чёрным красителем, выполненная в старом письменном стиле: "Только для близкихъ родственниковъ. Вскрыть въ крайнемъ случаѣ, опасно для всѣхъ".

Конечно, нас - современных любопытных людей, такие надписи не останавливают. Замок чемодана поддаётся не сразу, приходится повозиться. Хочется вскрыть аккуратно, реликвия. Да и к тому же — а вдруг там что то нечто такое? Вот чёрт, - отвертка соскальзывает и чертит борозду по пальцу, тут же набухающую кровью.

- Сильно?

- Ерунда, тащи перекись.

Наконец, после обработки раны и приложенных усилий раздаются два щелчка, и крышка легко откидывается, открывая содержимое и обдавая наши чуткие носы затхлым запахом старины.

- Ух ты…

Да уж, действительно - ух ты. По другому и не скажешь. Лучше рассматривать всё это при нормальном дневном свете. Мы бережно выносим чемодан из подвала в дом и раскладываем содержимое на столе. Оно радует и удивляет. Возбуждённо вынимаем переложенные слоями старых дореволюционных газет пистолет Browning M1903 в деревянной кобуре. Название модели легко читается на самом пистолете. К нему пачки патронов в пожелтевшей от времени бумажных упаковках, кипа разномастных денежных купюр периода царской России, горсть золотых червонцев и ювелирных изделий. Как понимаю, это ювелирный сет: серьги, кулон с цепочкой, браслет, женский перстень. Всё с красивыми синими камнями в металле жёлтого цвета. Так завуалированно пишут в милицейских протоколах при описи изъятого имущества. Ну, у нас до этого дело точно не дойдёт, загребущие руки государства к семейному достоянию допускать не намерены. А пистолет - ну что, лежал столько лет и ещё полежит. Вот только смажем его да вдоволь наиграемся им, может даже попробуем отстрелять пару патронов. Тут же, в подвале. Мужские игрушки - они такие, хрен отберёшь у счастливых обладателей.

Среди всего этого обнаруживаем потемневшую от времени запертую резную деревянная шкатулку. Пока сын, притащив из оружейного шкафа маслёнку радостно возится с оружием, я капаю в замок шкатулки масло и открываю её нашедшимся тут же ключом от неё.

Глава 2. Сеньор Робинзон

Я очнулся от воплей птиц, каких то животных и жгучего солнечного света. Очень болит голова. Пытаюсь нащупать подушку, чтобы ей накрыться ей и избавится от звуков и света. Ощущаю под собой жёсткую поверхность, ладонь нащупывает вместо подушки что то рассыпчатое типа песка и сухих листьев. Липкий, влажный и солёный воздух обволакивает тело, словно мокрое горячее полотенце. Сон, это просто сон. Стоп, песка? Что? С усилием открываю глаза, вижу над собой переплетение густых ветвей, сквозь которые пробиваются лучи яркого солнца. Однако. Как чётко вижу всё до малейшего листика и деталей оперения орущих экзотических птиц... Зрение пришло в норму, как в далёкой молодости. В восторге от этого открытия продолжаю осматриваюсь дальше. Я лежу на мягкой и влажной земле, усыпанной опавшими листьями. Пахнет зеленью, прелой растительностью, цветами и чем-то еще, непривычным и в то же время знакомым. Вокруг мангровые заросли, сквозь просветы которых видна бирюзовая полоса морского прибоя. Хорошо слышен шум накатывающихся на песочный берег мелких волн. Мангровая питта смотрит на меня чёрным блестящим глазом, и совершенно не пугается протянутой к ней руки. Знаю я эту птичку, встречалась мне раньше в туристических поездках в экзотических турах. О боже, что за бред. Какие ещё мангры и питта?

Пытаюсь приподняться, движение отдается тупой болью в голове. Да что же так плохо то. Прикладываю руку к больному месту, и пальпацией ощущаю на затылке слипшиеся от крови волосы, подсохшие края раны и здоровущую гематому. Болят все мышцы, тело просто чудовищно затекло и отказывается повиноваться. Кажется, я пролежал тут довольно долго. Ну, и где это я? Как я сюда попал? Последнее, что я помню - игру света в камне перстня, пульсирующего в такт сердцебиению. Так показалось в последний момент. Что произошло потом – полный провал. А где, кстати, он? Понимаю руку и тупо смотрю на неё, пытаясь осознать очевидное. Ладонь не моя, вся в подсохших порезах и царапинах. Только что испачкана сукровицей. Молодая, загорелая, сильная, другой формы и размера. Длинные обломанные ногти с въевшейся под ними грязью. Чужой старый шрам на запястье. Судорожно осматриваю всё остальное тело. Да, не моё точно, с многочисленными ссадинами и порезами, одетое в разодранные обрывки какой то одежды ручного пошива. Похоже, это тело добралось вплавь до берега через рифовую отмель. Очень уж характерные повреждения.

Ступни босых ног приятно массажирует сыпучий песок, заставляя бесконечно двигать его в разные стороны. Так, ладно. Допускаем факт сна, бреда или переселения в другое тело. Как же, довелось читать про такое. Что дальше?

Постепенно возвращается способность мыслить и двигаться, пытаюсь осмотреться. Куда ни глянь – пышная, буйная растительность. Лианы, словно змеи, обвивают стволы деревьев. Воздушные корни мангровых деревьев заплетают пространство. Цветы всевозможных форм и расцветок поражают своей красотой. И воздух… Он наполнен жизнью, пением птиц, жужжанием насекомых, сладковатым запахом гниющей листвы и ароматом каких то тропических фруктов.

Из зарослей доносятся странные звуки, похожие на мяуканье, писк и рычание. Я напрягся, чувствуя, как по спине побежал холодок и испуганно потекли капли пота. Неизвестность страшнее реальности. Кто знает, какие опасности таятся в этих дебрях? Змеи, насекомые, хищники… Нужно выбираться отсюда, найти людей. Понять, кто я и где нахожусь. Возможность второй прекрасной молодости и новой жизни радует. За такое счастье можно только поблагодарить высшие силы, что дали мне его. Пытаясь встать, ощущаю слабость и головокружение. Чётко слышен звук морского прибоя. Вот туда и пойду. Через мангры ломиться дохлый номер, да и легко отгрести неприятности от обитателей этих мест. Здесь должно быть полно ядовитых змей и насекомых. С трудом поднявшись на ноги, я сделал первый шаг в сторону берега. Мангровая Питта всё ещё наблюдает за мной, склонив голову набок. Кажется, что она понимает мою растерянность и одиночество. Ее молчаливое присутствие придаёт мне немного уверенности.

Из кустов показывается любопытная морда местного обитателя. О, да это же фосса, средних размеров хищник. Он чувствует себя хозяином этих краёв и, естественно, заглянул полюбопытствовать, кто это копошится в его владениях. Зверь оскаливается, показывая длинные острые клыки и издаёт низкочастотное урчание. Кисточка длинного хвоста нервно дёргается в разные стороны, показывая его недовольство. Крупная тварь, под метр длиной. Может доставить кучу проблем и не факт, что удастся его победить в схватке. Не в этом состоянии. Без потерь и травм тут точно не обойтись. Оно мне надо? Медленно пячусь, уступая грозе пернатых и лемуров поле боя. Наверное, у неё рядом детёныши. Фосса не спешит нападать на гораздо более крупного соперника. Её вполне устраивает, что я покидаю эту территорию.

Отлично знаю этого зверя, видел в вольерах. В естественных условиях он обитает только в одном месте в мире. Это Мадагаскар. Или один из островков помельче вокруг него. Уже легче - с местонахождением определился. Да, это другой мир, наполненный своими обитателями, звуками и запахами. Но он хотя бы немного знаком по путешествиям.

Я поднялся и побрел к побережью, стараясь не наступать на ранящие босые ноги ветки, камни и острые осколки ракушек. Удивительно, но птаха увязалась за мной, порхая с ветки на ветку и по вершинам крупных валунов, в изобилии натыканных в прибрежной зоне. Старательно шлепаю по песку у самой воды, - так идти много проще, песок более плотный. Обхожу каменные россыпи, в изобилии рассыпанные по берегу и выбрав направление на север. Это налево. Солнце теперь светит под углом сзади. Да и вообще, настоящие герои всегда идут в обход "налево". Жизненные силы стремительно возвращаются, мышцы начинают «играть», мозг - «юморить», а организм — требовать еды и питья. Проходит час, другой. Ориентируюсь во времени по собственной тени. Следов человеческой деятельности не наблюдаю. Нет ни туристических корабликов в море, ни яхт и рыбаков, ни самолётов в небе, ни антенн с проводами в обозримом пространстве местности. Солнце начинает неимоверно припекать, и птаха покидает моё общество. Я благоразумно следую за ней, прячась под листвой зарослей, чтобы не обгореть в это опасное время дня. Показалось или воздух более стал сырым и влажным? Да нет же, действительно он действительно насыщен пресной влагой. Протискиваюсь сквозь переплетение ветвей, перелезаю через упавший сгнивший ствол и обнаруживаю рукотворное озерцо диаметром в несколько метров с укрепленными позеленевшими брёвнами стенами. Поверхность воды покрыта опавшими листьями, в ней плавают какие то мелкие жучки и личинки, но это меня не смущает совсем. Вода прозрачная, свежая, пахучая. О боги, какое это блаженство — возможность пить, и как мы это не ценим в привычной обстановке. Моя подруга сидит на стенке бассейна напротив меня, растопырив от жары крылышки и периодически опуская клюв в этот божественный нектар. Твоё здоровье, милая. Это ты показала дорогу. Нам этого не выпить при всём своём желании за много лет. И я снова припадаю к поверхности воды.

Глава 3. Дар

«Мы знаем, кто мы есть,

Но не знаем, кем мы можем быть»

Уильям Шекспир.

* * *

Подъем, бездельники. Это я себе, если что. Деятельная энергия распирает тело, солнце давно встало. Проспал рассвет. Дел полно, завтрак зам по себе не приготовится. Экспроприирую очередную пару яиц и бегу к крабовой речке добывать дары природы, по пути размышляя над своим удивительно реалистичным ночным сном.

Мне опять приснилось детство мальчишки из времён двухсотлетней давности. Всё происходит в городе Кале во Франции. Я никогда не был там. Тем более удивительно четко видеть его архитектуру - порт с защитными сооружениями, двухэтажные дома с выступающим над узкими улицами вторыми этажами, полуразрушенный средневековый замок и старинный католический собор. Да, с этим собором и был связан сон. С событиями, которые разворачивались вокруг него.

Во сне я был этим мальчиком, ощущал его жизнь. Наблюдал быт и нравы людей далёкого прошлого, общался с ними на местном родном языке. Звали его там Оливье. Он обсуждал с друзьями приближающийся религиозный праздник "День всех святых" и чудеса, связанные с ним и возможность приобрести необыкновенные волшебные умения и способности:

"Они всегда происходят на этот праздник в нашем чудесном соборе Нотр-Дам Де Кале. То слепой прозреет, благословлённый исцеляющий дланью каноника, то вдруг иудейский ростовщик, пристыженный его суровым вниманием, заголосит о переходе в лоно нашей святой матери-церкви. И даже пожертвует ей на новый образ девы Марии золота трясущимися от восторга руками. Ну, по крайней мере, так говорят.

Но собор наш действительно хорошеет день ото дня под неусыпным вниманием каноника Доминика. Он очень старый, и построен ещё четыреста лет назад. Заменили вот только что старую медную купель на серебряную. А какой волшебный сад вокруг него... Нигде в округе такого больше нет, и мы часто бегаем сюда. Он посажен ещё проклятыми англичанами, изгнанными больше ста лет назад благочестивым герцогом Франсуа де Гизом.

Играть нам особо негде. Мест для этого в городе, стеснённом городскими стенами, совсем немного. Порт, оружейная площадь да этот сад. И всё было бы хорошо, но в порту приходится постоянно драться с местными заправилами — детьми рыбаков, на площади мешают стражники и торговцы, а в саду — сторож Буль. Мерзкий, злопамятный, склочный. Его лицо пересекает уродливый шрам, делающий похожим на изображение святого над входом в собор, и он этим очень годится. Мы воюет с ним много лет, долго и упорно, с переменным успехом. Так же, как наши сейчас подросшие старшие братья. Развлечений у нас мало, и он - одно из них. А потому просто дразним его и кидаемся комками земли, отчего он невероятно злится и норовит всыпать нам при первой же возможности.

Плохо то, что люди вокруг болеть и умирать стали слишком часто. Вчера только нашу соседку, добрейшую старую Марту, могильщик отвёз на дребезжащей повозке за городскую стену. Думаю, это от того, что она давно в соборе не была. Нам говорила, что ноги не ходят. А иначе бы чудеса нашего падре ей точно помогли. И у других соседей что то не так, все болеют. Нет, нам точно здесь нужен Инквизитор. Желательно, Великий. Хотя бы потому, что я его никогда не видел.

Эта ночь приближается, и мы с нетерпением ждём новых открытий и чудес. И, обсуждая их, заговорили о волшебстве. Надо же было сегодня Жаку начать болтать об этом! Подражая когда то увиденному Одарённому знатному дворянину, он принял героическую позу и вытянув ладонь от себя, гнусаво загудел:

- Ветер, ветер налетай,

- Всех портовых разгоняй

- Я, великий Жак ….

И запнулся, потому что больше придумать ничего не смог.

- Все чудеса Одарённых от волшебных вещей. И что если бы у меня были волшебные сапоги, то я…

Это Жанетта, младшая из нас. Так то нам всем по восемь — десять лет, а ей только шесть. И взяли мы её к себе потому, что она сестра Жака. А мне всего восемь, и я ничем не выделяюсь от остальных ребят.

Так вот, когда она заговорила про сапоги, мы все разом посмотрели на её босые ноги, испачканные и поцарапанные. И она смутилась.

- Нет, лучше волшебный плащ! Я завернусь в него, и стану творить чудеса! И никто больше не посмеет обидеть меня!

- Плащ… а что, если падре Доминик тоже имеет волшебную вещь, и только благодаря ей творит чудеса?

Повисло длительное молчание, и посыпались разные предположения.

- Тогда это может быть его пояс.

- Нет, он его меняет, и на прошлом празднике он был в другом. Это перстень. Большой, серебряный с жёлтым камнем, что он забрал на церковь у толстого Пьера.

- Это точно сапоги, говорю вам, они у него уже старые.

- Ряса, - произнёс я, - парадная ряса Каноника. Он её одевает только на праздничное богослужение, и хранит очень бережно, в ризнице. И чудеса совершаются только в ней.

Повисло продолжительное молчание, и каждый обдумывал сказанное.

- Эх, вот бы мы нам её одеть, может и мы бы стали Одарёнными? Чего бы мне пожелать? Ну, хоть немного?

- А что, если мы добудем её и все попробуем её одеть все по очереди?

Ох, лучше бы мы не начинали спорить и мечтать о волшебстве. Тогда бы мне не пришлось красться ночью по спящему городу, прячась от стражи и горожан.