Ланиакея

ЧАСТЬ 1. ЗЕМЛЯ. Глава 1

Это был совершенно ненормальный день, и начался он с того, что я проспала. В институт нужно было к первой паре, и я вроде бы поставила будильник на телефоне, но он либо прозвонил так тихо, что я не услышала, либо вообще не прозвонил. Итог — спотыкаясь и на ходу застегивая пальто, я вылетела из подъезда к такси с телефоном в руке. Гудок, еще гудок — Катя ответила, и я с облегчением выдохнула, услышав ее громкое «да».

Значит, Вагнер еще не появился. Может, успею. Хотя вряд ли, он редко опаздывает больше чем на десять секунд.

— Кать! — завопила я в трубку так, что таксист подскочил. — Кать, подстрахуй, скажи, Голуб уже едет и очень извиняется!

— Скажу, Фай, — откликнулась она. — Вагнер уже заходил, вещи лежат, но пара-то еще не началась. Скажу. Ты на такси?

— Да, на такси. Проспала, представляешь? Ой, да какого!.. — Таксист остановился на перекрестке так резко, что я лбом едва не приложилась к панели. — Ладно, давай, тут движение бешеное. Из-за дождя ничего не видно.

Я положила телефон в сумку и вцепилась в дверную ручку, вглядываясь в темное небо за окном. Дождь лил всю ночь, и утром стало только хуже. Машину перед нами было еле видно за стеной воды, и таксисту приходилось ехать, что называется, по приборам.

Я, наконец, застегнула пальто и нервно зевнула, откинувшись на спинку. Боже, как же хочется спать. А сегодня еще практика после обеда. Это чертовски интересное психопрактическое право в медицине, да. Будущему психологу только оно и надо.

Эта дисциплина нравилась бы мне не меньше остальных — или не нравилась бы не больше, тут уж как посмотреть — если бы ее не вел тот самый Вагнер, на пару к которому я так отчаянно боялась опоздать.

Причина №1. Дениса Вагнера знал весь город, да что там, его знала вся страна. Доктор психопрактических наук, доктор психологических наук, кандидат юридических — даже без «психопрактик-мортал» это уже впечатляло. Он был одним из первых, кто получил лицензию, когда их — то есть нас, психопрактиков — признали и их — наши — способности начали использовать по назначению.

Психопрактик — проще говоря, экстрасенс, хотя сейчас вряд ли кому-то нужно объяснять смысл этого слова. Вот только одиннадцать лет назад, когда ученые обнаружили в головном мозге особые клетки, отвечающие за развитие экстрасенсорных способностей, это слово уже было настолько заезжено и настолько прочно ассоциировалось с шарлатанами и гадалками с разных второсортных телешоу, что решили придумать другой термин. «Психопрактик» прекрасно подошел. И солидно, и не банально. Я могла представить себя с дипломом психопрактика — и это звучало круто. А вот с дипломом экстрасенса далеко не так охотно. Все-таки стереотипы.

Так вот, Вагнер был первым, кто начал внедрять психопрактику в психологию. Уж куда-куда, а в эту науку сам бог велел — человеческая психика отчаянно нуждалась в методах, которыми ее можно было бы исследовать объективно. Все эти психоанализы и холотропное дыхание (прим. — метод психотерапии, при котором за счет учащенного дыхания у человека вызывается состояние измененного сознания и в таком состоянии проводится терапия его переживаний. Разработан психологом Станиславом Грофом) были как аускультация и пальпация в медицине — что-то услышал, что-то нащупал, но пока внутрь не заглянешь, не поймешь, что именно. Психопрактика позволила это сделать.

Результаты были такими ошеломляющими, что об этом узнала вся Россия. Усовершенствованный Вагнером метод контактной психоскопии, то бишь сканирования психики, стал настоящим прорывом. Психиатрические больницы реально начали лечить людей, психологи начали находить подтверждение тому, о чем раньше только догадывались.

Вагнер и его друг и коллега американский профессор Джек Аткинсон были как два кита, на которых легла большая черепаха нового мира. Третьим китом была самый сильный в мире телепат Каталина Р. Если она, конечно, на самом деле существовала.

Причина №2. Я влюблена в него.

Причина №3. Вагнер категорически не приемлет опозданий.

Я не отрывала взгляда от часов на приборной панели, отсчитывающих время до начала лекции. Оставалось десять минут, а мы еще даже не добрались до центра. Машины двигались впритык, на перекрестке даже после того, как вспыхивал зеленый свет, оживления не было. Таксист вытянул шею, вглядываясь в потоки воды, заливающие стекло. Дворники работали, как бешеные, но это помогало мало.

Когда часы показали восемь, дождь как отрубило. Я уже не решилась звонить Кате и просто сидела и обреченно наблюдала, как из-за поворота выплывает шестиэтажное здание университета. Таксист остановился у кованых ворот, я расплатилась и бегом понеслась к дверям, понимая, что, скорее всего, кары уже не избежать.

Гардеробщица приняла пальто невыносимо медленно. Я схватила номерок и побежала на третий этаж, цокая каблуками. В пустых коридорах было темно. Я взлетела на площадку и понеслась к аудитории, и уже протянула руку к двери, когда меня окликнул скучающий голос:

— Голуб. Доброе утро.

Вагнер. Черт.

Я замерла, пытаясь отдышаться — на самом же деле, скорее, набраться смелости, чтобы обернуться.

— Голуб, вам никто не говорил, что когда к вам обращается преподаватель, нужно повернуться к нему лицом?

— Здравствуйте, Денис Николаевич, — пробормотала я, все-таки оборачиваясь. Он стоял, прислонившись спиной к стене, и только стекла очков поблескивали красноватым, отражая восход. — У меня будильник не зазвонил, я просила Катю Умочкину предупредить…

Глава 2

Провожаемые любопытными взглядами, мы вышли из института. Перешли дорогу и уже совсем скоро оказались у длинного каменного здания, построенного годах этак в семидесятых прошлого века. Я не припоминала здесь ни кафе, ни баров, и потому просто покорно шла за Вагнером, позволяя ему вести нашу маленькую процессию, куда пожелает. К слову, идти пришлось недолго, буквально десяток шагов, а потом мы уперлись в спускающуюся в подвальчик крошечную лесенку. На двери была совершенно прозаическая вывеска: «Кафетерий».

— Смотрите под ноги, Голуб.

Вагнер спустился по лесенке — она была небольшая, всего четыре ступеньки — и открыл пластиковую дверь, пройдя в помещение первым. Я последовала за ним, почти сразу окунаясь в волну вкуснейших запахов домашней выпечки. Живот у меня сделал попытку заурчать, но я приглушила этот рык хлопаньем двери.

— Ой. Извините.

Но он не обратил внимания.

Представшее перед нами помещение было, несмотря на свое расположение под землей, большим и светлым. Лампы под потолком светили прохладным, но не холодным светом, на столах в дальнем конце зала стояли электрические светильники, в углах — горшки с растениями. Зал от прилавка с раздачей отделало где-то десять шагов, пространство в центре было пустым, и я даже удивилась, почему бы не заставить столами и его, но тут же увидела разделяющую зал красную линию, и все поняла.

Даже без уставившегося на меня с одной из колонн черного глаза в белом с красным круге.

Кто-то из персонала был психопрактиком, и эта линия отмечала границу его способностей. Судя по радиусу, скорее 2 или даже 1 категория. Неудобно, но терпимо.

В кафетерии было почти пусто, и только пара, мужчина и женщина в деловых костюмах, обернулась с дальнего стола, чтобы посмотреть, кто это хлопает дверью, нарушая их уединение. Видимо, услышав хлопок, к нам из кухни и вышла приятная женщина с улыбчивым и таким неуловимо похожим на лицо Вагнера лицом.

— Лена, здравствуй! — сказал он ей. Обернулся. — Лена — глухая с рождения. Вы ведь не знаете жестового языка? Значит, говорите тогда, когда она видит ваше лицо.

— Хорошо, — сказала я, но он уже пересек красную линию и направился к раздаче. Я с опаской последовала за ним, не зная, чего ждать.

Переступив линию, я сначала не почувствовала ничего. Не знаю, чего ждала — потока мыслей, эмоций, направленного внушения? Вагнер не стеснялся: взял с раздачи обычный поднос и стал набирать себе обед: первое, второе, кусочек пирога на десерт. Все выглядело очень вкусно, и я поставила себе на поднос тарелку картошки с горошком, положила котлету, взяла булочку с маком.

Может, взять еще одну? Дома к чаю ни крошки.

Пока я раздумывала, подошла моя очередь. Я подняла глаза на Лену, помня слова Вагнера о том, что нужно говорить, когда она видит мое лицо.

— Здравствуйте.

— Неужели Денис закрутил со студенткой? Здравствуй.

Я почувствовала, как краска медленно, но очень обстоятельно заливает мое лицо. О боже. Телепат-транслятор, только не контактник, как я, а бесконтактно рассеивающий мысли в пространстве. Обращение на «ты» меня удивило меньше всего — в мыслях никто не будет обращаться ко мне «Фаина Юрьевна», даже если знает отчество. В мыслях мы все были «Фаина», «Денис», «Лена»…

Я стояла с открытым ртом и буквально уставившись на Лену, не в силах ничего сделать с потоком идущих ко мне мыслей. Женщина не могла их контролировать, это было ясно, и она тут же мне об этом сообщила ровным безэмоциональным потоком, бьющим прямо мне в мозг:

— Извини. Я ничего не могу с этим поделать, хоть и понимаю, что неприятно. Это все, или возьмешь что-то еще?

Отсутствие в ленте слов малейшего намека на эмоции сказало мне, что передо мной все-таки «единичка», психопрактик первой категории. Да уж. Я преисполнилась сочувствия к Лене: уж я-то понимала, каково это, когда каждый может заглянуть тебе в голову.

— Ничего страшного, — сказала я, — я сама транслятор, только контактник.

Лена приподняла брови, но слова звучали все так же ровно:

— О. Правда? Я рада, что тебя не смутило. — Она повернулась к калькулятору и быстро посчитала и назвала сумму.

Сколько? Я уставилась на ценники, только сейчас начиная понимать, что за цены на них написаны. Средний обед в кафе, куда мы постоянно ходили, стоил вчетверо дороже! И почему здесь никого нет? Я бы ходила сюда каждый день с таким ценами и таким выбором.

Я разглядывала таблички с цифрами, пока в меня снова не ткнулась мысленная иголка:

— Так и будешь стоять с открытым ртом? У меня там каша сейчас сгорит.

А вот и причина, по которой здесь пусто. Психопрактик, общающийся мысленно и без обиняков.

— И, если есть, без сдачи.

Я быстро достала кошелек и расплатилась. Вагнер сидел за столом в противоположном конце от пары, которая, кстати, уже заканчивала трапезу, и я со странным ощущением неловкости и душевного подъема пошла с подносом прямо к нему.

Меня преследовали не самые лестные мысли, но за красной линией они исчезли.

— Так, Голуб, давайте сначала поедим, и не торопитесь, — сказал Вагнер, приступая к салату. — И вам, и мне еще работать.

Глава 3

Кате я рассказала только самую малость — что седьмого меня в институте не будет, потому что у меня есть дела. Вечером, еще пятого числа, когда мы созвонились по скайпу, она буквально атаковала меня вопросами: что, как, почему.

— Катюх, ну не могу пока сказать, Вагнер просил молчать.

— Вагнер просил, — уточнила она, уплетая булку.

— Ну, приказал, но сути это не меняет.

— Ага, — сказала она, откидываясь в кресле. — Ты сегодня с ним обедала, а седьмого вы куда-то идете вместе.

— Да.

— Знаешь, что я думаю? — Она ткнула в меня пальцем. — Что ты предательница и конспиратор. Тебе повезло, что я у тебя такая добрая и хорошая.

— Спасибо, Кать, — с чувством сказала я. — Я бы и рада сказать, но ты сама понимаешь. Я не хочу в качестве наказания еще одно десятистраничное эссе по праву. У меня на прошлом фантазия уже кончилась.

Катюха отстала с условием — рассказать ей все сразу же, как смогу. Но мне просто жизненно необходимо было с кем-то поделиться, кому-то рассказать о своих сомнениях и страхах. И шестого числа, придя с занятий, я не выдержала и позвонила Гале.

Галина Юрьевна Голуб, Галка, Галюня — моя младшая родная сестра и психопрактик-некробиопсихолог. Звучит страшно, но на деле это специалист, который способен общаться с людьми, находящимися в коме, то есть, на границе жизни и смерти.

Специализация ее была очень узкая, предполагающая наличие медицинского образования. Так что Галя вот уже второй год училась в Ноябрьске — он был ближе к Зеленодольску, чем Тюмень, и там был аккредитованный медколледж с курсом для психопрактиков. После колледжа она сможет устроиться на работу в любую больницу, где есть вакансии. Я не думала, что она останется в Зеленодольске, когда вернется. У нас там, несмотря на «аномалию», с работой было туго.

Моя умница-сестренка, как обычно, корпела над книжками. Она выслушала мой сбивчивый рассказ, листая учебник какой-то там синдромной патологии — после праздников намечался зачет.

— Это же здорово, Фай! И я почему-то не думаю, что тебе откажут. У тебя же и психокинетика, и психосенсорика.

— У нас на курсе еще четверо таких, — сказала я. — Не я одна.

У Светы Ласточкиной были эмпатия и телекинез, Андрей Востриков обладал биолокацией и пирокинезом, Рафаэль Ахметшин и Рафаэль Мухаметшин вообще владели гипнозом и прекогницией, предсказывая будущее на час вперед.

Кстати, Ахметшин и Мухаметшин — или Раф-4, как их называли за сдвоенные способности, у нас на курсе как раз таки и считались самыми вероятными кандидатами в «Ланиакею». Не я. И все же именно во мне Вагнер, как он сказал, разглядел потенциал.

— Ну, подумаешь, не возьмут тебя, но хотя бы будешь знать, что не подходишь. Узнаешь, так сказать, свой предел.

Да уж, моя Галюня умела утешить. Я ей так и сказала.

Она хихикнула:

— Фай, ты хочешь, чтобы я тебе сказала, что ты точно пройдешь? Я этого не знаю. Да даже сам Вагнер этого не знает, ведь не стал же он давать тебе прогноз. Не накручивай себя, ты вечно переживаешь из-за того, что нельзя изменить. Позвони завтра обязательно.

Да, моя младшая сестра была рассудительнее меня.

Для того и предназначалась глубокая психоскопия — выявление границы способностей, особенностей личности, которые позволят предположить, есть ли у способностей потенциал, возможно ли будет развить их до предела в конкретно взятом индивиде, не опасаясь, что он сойдет с ума и начнет вредить этими способностями себе и другим.

Такие случаи уже были.

Десять лет назад, когда психопрактиков только открыли, никто не думал о каких-то там ограничениях. Телепат? О, круто, давай в полицию, читать мысли нарушителей. Суггестия? Класс, будешь в магазине внушать клиентам, что они хотят купить наш товар. Предвидишь будущее? Да тебя с руками оторвут в букмекерских конторах.

А уж морталов, обладателей смертельных способностей, и блокираторов-антиперцепторов (прим. — «перцепция» — восприятие, антиперцепция — антивосприятие) сразу заграбастала нацбезопасность. Их стали натаскивать как собак, на единичную цель, на группу, на толпу… пока однажды американские морталы Джонни Чу и Сэнди Ларг не положили сотню человек в Японии во время большого землетрясения (прим. — речь идет о землетрясении в Японии 11 марта 2011 года магнитудой 9-9,1 балла, называемое также Великое восточно-японское землетрясение. Одно из самых сильных в мировой истории). Испугались, ну и…

Это был первый случай, но, естественно, не последний. Со временем стало понятно, что далеко не каждому обладателю даже самой сильной способности можно эту способность доверить. И далеко не каждого телепата надо учить передавать мысли, ведь кто знает, что придет ему в голову.

Нас попытались как-то систематизировать учесть и, по возможности, обезопасить. Сейчас, когда у каждого психопрактика есть паспорт, в котором указан шифр способности и класс, когда обладатели способностей четвертой категории и выше должны перемещаться по стране только по согласованию с контролирующими органами — и упаси бог не оповестить о своем приезде и отъезде из субъекта Федерации в трехдневный срок! — проблема была частично решена.

Ну и те самые запрет на использование и блокировка способностей в местах массового скопления детей и психопрактиков. Для блокираторов и психодиагностиков, чувствующих применение способности, всегда была работа. Частицы-волны, излучаемые клетками Телле, нельзя было подавить механически. Только вживую.

Глава 4

Медленно мир наполнялся светом, звуками, ощущениями и запахами. Плакали дети, визжали сирены скорой помощи, лицо мое обдувал холодный воздух из раскрытого окна.

— Голуб. Голуб. Вы меня слышите? — голос Вагнера донесся до меня как будто издалека, через сотню километров, не меньше. — Откройте глаза. Вы не сможете отпустить их с закрытыми глазами.

Отпустить? Их?

Внутри все было свернуто все той же тугой пружиной. Я не могу открыть глаза. Я не могу увидеть искалеченные тела детей, не могу позволить себе почувствовать запах их крови, просто не могу. А что если кто-то из них сейчас еще жив и умрет у меня на глазах?

— Голуб, открывайте глаза. Давайте же.

— Они умерли? — прошептала я, только сейчас осознавая, что вцепилась обеими руками в сиденье. — Все? Умерли, да? Мы их раздавили?

— Никто не умер. — Мне показалось, или его голос стал чуточку мягче? — Вы должны открыть глаза, Фаина. Вы должны зафиксировать положение в пространстве до того, как отпустите акцепторов (прим. от латинского acceptor — тот, кто принимает воздействие). Давайте же. Открывайте глаза.

Никто не умер? Пружина начала раскручиваться, но голос Вагнера меня тут же остановил:

— Стоп, немедленно. — Пружина замерла. — Откройте глаза. Сначала откройте глаза.

Я разжала веки и уставилась прямо перед собой со страхом, который почти тут же превратился в недоумение, когда я увидела, что дорога перед нами пуста. Нет, не в смысле совсем пуста: вокруг, тыча пальцами вверх, стояли люди, и я только сейчас начала слышать их возбужденные голоса. Сирены скорой помощи выли все ближе. Мы стояли на месте, в паре шагов от стены дома, едва не врезавшись в нее правой стороной. Я могла различить щербинки на кирпичах, так близко мы оказались.

И все же не это меня волновало больше всего. Я не видела детей. Не видела разбрызганной по асфальту крови, не видела изуродованных тел, не слышала истошных криков. Что случилось?

— Так, вам придется выйти с моей стороны, потому что полиция должна будет составить протокол, и машину я пока оставлю на месте, — сказал Вагнер, расстегивая одновременно два ремня — мой и свой. — Вы понимаете, что произошло?

Люди впереди нас все стояли и пялились наверх. И, кажется, я начинала понимать.

Вагнер выбрался из машины первым. Я — следом, уцепившись для надежности за дверь, чтобы удержаться на ногах на скользком, как стекло, тротуаре. Дорога уже была перекрыта полицейскими машинами, тот парень, что нас подрезал, выбрался из своего автомобиля, приложившегося аккурат в фонарный столб, и теперь бестолково бегал вокруг него, не замечая текущей по лицу крови. Еще две машины закрутило, и они замерли недалеко от нас.

Я увидела лежащие на асфальте с той стороны дороги тела и отвернулась, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

А потом все-таки посмотрела вверх.

Шестеро детей висели в воздухе на высоте второго этажа, махая руками и ногами, как сумасшедшие. Кто-то, помладше, ревел и звал маму, те, что постарше, пытались их утешить и просили их опустить.

— Это сделали вы, — сказал Вагнер позади меня. — Теперь вам нужно отпустить их. Фаина, давайте. Опасность миновала.

— Я… у меня плохо с телекинезом.

Я запаниковала, когда поняла, что при падении с такой высоты дети могут расшибиться. Я валяла шкафы и швыряла машины в реку, но это были живые люди, и толпа, похоже, уже поняла, кто виновник происходящего, потому что нас с Вагнером стали прижимать к машине и друг к другу просто с устрашающим напором.

— Денис Вагнер? — О Боже, только не это. — Канал «Миг», Алина Федорова. Не дадите короткое ин...

— Нет, — отрезал он, даже не дослушав... но ее, похоже, это не смутило.

— Обладатель телекинеза — ваша студентка? Знакомая? Вы встречаетесь? Как давно вы вместе? Вы не могли бы назвать ее имя?

Один из микрофонов ткнулся мне в лицо, и я едва не подпрыгнула на месте, когда следом за микрофоном прямо перед моим носом появилось улыбающееся лицо девушки-журналистки.

— Алина Федорова, канал «Миг». Вы телекинетик? Как вас зовут? Что вас связывает с Денисом Вагнером? Вы готовы ответить на несколько вопросов?

— Так, хватит. — Вагнер взял меня за плечи и отодвинул в сторону так легко, словно воспользовался телекинезом. Я же будто остолбенела от напора вопросов и улыбок. — Это моя студентка. Ее имя — Фаина Голуб. А теперь отойдите и позвольте ей опустить этих детей на землю. Немедленно.

Еще немного, и я бы поверила, что Вагнер владеет способностью к внушению. Девушка отступила в сторону так резво, словно просто не могла ослушаться.

А потом он обернулся ко мне и заговорил так, словно мы были одни. Глядя так, как обычно смотрят телепаты при направленном воздействии: четко в глаза, чтобы сузить каналы восприятия до двух, в идеале — до одного, мысленного. Чтобы до меня точно дошло то, что он хочет мне сказать:

— Фаина, медленно и спокойно опускайте людей на землю. Не торопитесь. Вы спасли их, они живы, все хорошо. Опускайте.

Но я не могу! Я или зашвырну детей куда-нибудь на крышу, или просто выпущу из захвата, и они попадают на землю, ломая себе руки и ноги. Боже, разве нельзя вызвать кого-то другого, чтобы мне помочь, почему я, почему я?

Глава 5

Начались праздники, и в институт мы не ходили. Мы учились в воскресенье, шестого числа, но зато отдыхали во вторник и среду восьмого и девятого, два долгих дня посреди недели, которые казались мне еще длиннее из-за того, что я ждала решения московской комиссии «Ланиакеи». Вагнер сказал, оно должно прийти десятого или одиннадцатого числа, не позже. Мой психопрофиль Смолькина отправила в Москву сразу же, как исследование закончилось. Кроме того, меня — мои результаты — там ждали. Тянуть не будут.

Вагнер взял мой номер телефона, заметив, что позвонить или написать будет удобнее, нежели снова ждать в коридоре. Конечно же, я весь вечер пялилась на экран, боясь пропустить звонок.

Даже когда звонила Гале и рассказывала ей о том, что случилось — и на исследовании, и после — все равно держала телефон перед глазами. Вдруг позвонит. Скажет: «Голуб, вы такая молодец, я хочу пригласить вас на свидание, и вообще, кажется, вы мой импринт».

— Ой, а у нас тут беда, — сказала Галя, когда я выложила свои новости, и настало место для ее. — Вчера папа Антона в аварию попал. Состояние тяжелое, пока даже не знают, выживет ли или нет.

«Антон» был Антон Лавров, Галин бывший лучший друг и одноклассник, чистый «нуль» и сволочь, каких мало. Он ненавидел психопрактиков, открыто называл нас повернутыми, шизофрениками и мутантами и в преддверии выборов мэра год назад организовал кампанию против кандидата-психопрактика с призывом «Оставьте в покое наши мозги!».

Я ненавидела Антона всей душой... но вот отца его было жалко. Дядя Сергей работал у нас в Зеленодольске таксистом, возил нас с Галюней еще по старой дружбе с нашим папой бесплатно. Я помнила запах его машины так четко, словно это было вчера: крепкий табак, одеколон и неизменная дешевая «елочка» под потолком. В кассетнике, старом, еще советских времен, всегда играл Круг.

— Ох, — сказала я. — Ну и новости.

Галя потерянно кивнула.

— Я сама в шоке. Так жалко. — И, после паузы: — Мама и папа спрашивали про тебя. Папа сказал, ты не звонила им с конца декабря.

— Ага, — я отвела взгляд. — Позвоню.

Галя снова помолчала, не желая влезать в мои непростые отношения с родителями, но потом все-таки не выдержала:

— Ты позвони. Мама же волнуется.

— Да. Позвоню, Галь. Позвоню завтра.

Но восьмого марта я позвонила только ей и Катюхе. Подруга начала уговаривать меня сходить в кафе, развеяться, ведь завтра тоже выходной, но я предложила заказать на дом суши и посидеть вдвоем.

Мне не хотелось никуда идти. Меня тянуло рассказать Катюхе про вчерашнее, выложить ей все как на духу, но не по скайпу. Это как наркотик — если у тебя есть подруга-психосенсор, тебе обязательно нужна будет ее поддержка. Катюхе даже не обязательно было рассказывать. Я обнимала ее — и все, она все знает.

Самой Кате нравились мои прикосновения, она говорила, они «щекотные». Но прикосновения вообще Умочка не любила. Она постоянно носила перчатки, даже летом, даже в помещении, пусть и тончайшие, из специальной пористой ткани, которая не позволяла рукам потеть. Я тоже носила, да, но не постоянно. Я транслировала, а не принимала, то есть, грубо говоря, ходила в гости, а не принимала гостей, и мне не приходилось потом после каждого из них оттирать со своего мозга грязные следы.

Приехав ко мне, Катюха сразу же включила ноутбук, выбрала на нем свой любимый плейлист для фона и забралась на диван с ногами. Пока я раскладывала палочки и готовила соус, она успела съесть весь васаби. С хлебом, на который уложила перед этим пару кусков сыра.

— Проголодалась — жуть, — сообщила она мне с набитым ртом. — Извини, иногда пробивает. Особенно после разговора с мамочкой, ну, не будем.

Я понимающе кивнула. У Умочки с семьей тоже были непростые отношения. Мать-алкоголичка вот уже второй год выносила дочери мозг по поводу того, что ее бывший муж — Катин папа — снимает дочери двухкомнатную квартиру в Тюмени и дает деньги на проживание, пока самой Кире Аркадьевне не на что купить даже бутылку водки.

Катя уже давно не жила дома, и, приезжая в Зеленодольск, оставалась у бабушки. После окончания ТюмПУ она планировала перебраться в Тюмень с концами или уехать к отцу в Новый Уренгой. Там тоже были вакансии для психопрактиков высоких категорий.

Я разлила в стеклянные бокалы колу и уселась рядом с Катей, подняв бокал в импровизированном тосте.

— С праздником!

— Да, с днем весны!

Пока я рассказывала, что было на том перекрестке, она молчала и сосредоточенно жевала. Когда я рассказала о раппорте, она замерла, просто замерла с открытым ртом.

— Кать, муха залетит, — беззлобно сказала я.

Она покачала головой, коснулась меня рукой и тут же убрала, чтобы не узнать лишнего.

— Фай, это… я просто не знаю, что сказать. Чует мое сердце, добром все это не кончится. Ты хоть не касалась его, нет?

Катя могла говорить со мной откровенно. Она знала, что происходит. Помнила тот первый раз, еще год назад, когда мы с ней вот так же, на восьмое марта, устроили девичник — только пили кое-что покрепче — и я рассказала ей об импринтинге.

Она не стала уточнять, спрашивать, может, я ошиблась, ведь на курсе у нас в Вагнера влюблена каждая вторая, что, может, это просто влюбленность, которая пройдет сама собой. Ей достаточно было обнять меня. Катюха гладила меня по голове и говорила, что если ее импринтом окажется кто-то наподобие моего, она застрелится. Наверное, подумала, что это меня утешит.