«folie à deux» (фоли а дё)

Предисловие

«Симбиоз, рожденный в условиях экстремальной
депривации, часто ошибочно принимают за
привязанность. Это не любовь.
Это — соавторства собственном уничтожении».

(Из отчета куратора «Приюта Святой Елены»)

Меня вырывает из тьмы чужим криком. Сознание тонет в свинцовой мути, тело не слушается, оно пронзенное болью — острой и раскаленной, будто кости превратились в осколки стекла. Каждый вздох — это пытка. Невероятная пытка....

— Роза! Роза! — чей-то голос, сорванный на визг, бьется о стены моего сознания. Я не могу открыть глаза. Веки — буд-то свинцовые плиты.
Вот он снова. Тот же голос. Но теперь это уже не имя. Это — животный, захлебывающийся вопль, который обрывается тупым, мокрым звуком. Шлепок. Хруст. Звук, который знаком до тошноты. Звук кости, ломающейся под резиновой дубинкой. И снова и снова....

— Роза! — это уже другой голос, сдавленный, хриплый. Он прямо над моим ухом. И его тело, теплое оно тесно, накрывает меня, принимая на себя очередной удар. Я чувствую, как он вздрагивает, слышу его сдавленный стон. Это Деймос. Его запах — пыль, пот и кровь — единственное, что не дает мне провалиться обратно в небытие. Он — мой щит. А я — его слабость. И это навсегда...

Я пытаюсь что-то сказать, прошептать его имя, извиниться. Но из горла вырывается лишь хриплый, кровавый пузырь. Этого ему достаточно. Он всегда понимал меня без слов как никто другой.
Сознание уплывает под гулкий аккомпанемент побоев. И мы вместе отключаемся.

Меня будит ледяное прикосновение. Не ветра — тишины. Гробовая, звенящая тишина лазарета «Приюта Святой Елены» — самого гнилого места на земле. Она давит на барабанные перепонки, гудит в ушах. Это и есть звук моего личного ада. Я лежу на жесткой койке, и каждая клетка моего тела ноет унизительной, глухой болью.

— Очнулась, наконец-то, моя маленькая бунтарка

Голос — скрипучий, как несмазанная дверь. В проеме стоит Сиделка. Мы зовем ее Медсестрой, но ее задача — не лечить. Ее задача — замазывать синяки и ставить на место маленькие сломанные косточки, чтобы продукт оставался товарного вида. Чё им, мы все равно никому не нужны. Мы продукт, товвр, котрый нкжно выгодна продать...

— Ну и влетело тебе. Нашла время для героизма. — Она приближается, холодная и тяжёлая тень падает на меня. — Зачем ты постоянно испытываешь их терпение? Они делают из вас людей.

Я с трудом приподнимаюсь на локти, и боль пронзает ребра. —Они делают из нас послушных рабов, слуг на продажу. Мы всего лишь навсего товар. Дрессированные зверьки. Я никогда не буду их идеальным продуктом. Пусть. подавятся!!!

Она резко хватает меня за подбородок, ее пальцы, пахнущие спиртом и чем-то химически-сладким, запах впиваются в кожу до боли. —Не продуктом, милая. Семьёй. Они дали тебе кров, еду, имя. Ты — никто. Безродная тварь, которую пригрели из милости. А ты плюешь им в лицо. Думаешь, твой юный защитник скажет тебе спасибо за лишние десять ударов плетью? Или ещё пару переломов?

Ее слова — точный удар ниже пояса. Я замираю. —Деймос?.. Что с ним?

Она бросает мою голову на подушку с таким отвращением, будто коснулась чего-то грязного. —Выживет, на этот раз. Благодаря мне. Но если ты продолжишь свои игры в свободу, в следующий раз его изолятор будет последним. Понятно, Номер Сорок Два?

Цифра, произнесенная ею, жалит больнее любого удара. Она разворачивается и уходит, оставив меня наедине с гнетущим гулом тишины и страхом за него.

Я не слышала, как он вошел. Просто в кромешной тьме что-то теплое и нежное коснулось моей щеки. Пахло кровью и дешевым мылом. Но я могла отличить запах, только он пах этим дешовым гребанным мылом "Магнат"

— Роза... — его шепот был едва слышен, хрипким от сдавленной боли. — Держись. Слышишь меня держись. Мы дали друг другу обещание...

Я открыла глаза. В скудном свете луны, пробивавшемся сквозь щели, я увидела его лицо. Глаза, полные не боли, а страха. За меня. Его лицо было разбито в кровь, губа распухла.

— Я принес... — он сунул мне в руку что-то теплое и липкое. Это был кусок черного хлеба, смазанный тонким слоем какого-то подобия паштета. Его ужин.его ужин! Пайка, которую он не доел, ради меня.

— Прости... — выдохнула я, и голос сорвался в слезы. — Это из-за меня... Ты всегда страдаешь из-за меня... Прости, прости меня - не сдержавшись, начинаю распускать слезы.

Он покачал головой, и его пальцы слабо сжали мою руку. —Молчи. Ты не виновата.Ты хотела помочь ей. Она такая как все. Ни в чем и никогда ты не виновата!! Помнишь, что я обещал тебе. Прошу не забывай меня и мое обещание данное тебе.

-Прошу помни и мое - захлебываясь говорю ему и прислоняюсь к его лбу.

Мы просто сидели так в темноте, два сломанных существа в мире, который создал нас такими. Два номера. Два узника. Две сплетенные души. Наше братство было скреплено не нежностью, а болью. Мы были соучастниками по выживанию, заложниками одной и той же травмы, одной и той же истории. Одна судьба на двоих.

Я просыпаюсь от собственного крика, сердце бешено колотится где-то в горле, а тело покрыто сильным потом будуто я пришла с пробежки. Комната залита утренним светом. Прошло десять лет. Десять мать его лет. Я в своей квартире, на столе — учебники по психологии. Я вырвалась. Я свободна. Я больше е в приюте.
Но почему губы до сих пор помнят вкус того кровавого хлеба? Кто мне его дал? Почему кожа помнит прикосновение его пальцев? И почему его имя — Деймос — отзывается в виске тупой, старой знакомой болью, как заноза, которую так и не вытащили? Кто он? Может это плот моего воображения. Как там говорят "Желанное за действительное?" Кто ты? И почему я тебя не помню?

Кто он? Призрак прошлого? Или диагноз, который мне еще только предстоит поставить себе самой?