« Конец — Транзит — Начало » Мещанский Шабаш

« Конец — Транзит — Начало » Мещанский Шабаш

Глава 4 Мещанский Шабаш

Серёга вошёл в квартиру и застыл в коридоре, прислушиваясь к удаляющимся шагам Дуси, направлявшейся к балкону. Он чувствовал себя здесь чужаком среди помпезной торжественности и идеологической стерильности, царящей в каждом углу. Эта показная строгость и безупречность интерьера давила на него, как тяжёлые шторы, которые невозможно отодвинуть, чтобы впустить в комнату хотя бы немного живого света.

Он думал о том, насколько чужд ему этот дом, несмотря на всю его роскошь. Серёга вспомнил своё детство, простое и настоящее, полное громкого смеха, бега босиком по траве и свободы быть самим собой без постоянного взгляда парткома за спиной. Когда Дуся была еще Мамой, в его детском сердце.

Его мысли невольно переключились на предстоящий визит Анжелы, о котором так неумолимо напоминала Дуся. Серёга чувствовал себя мишенью её амбиций и тщательно спланированного сватовства, словно беспомощная кукла в руках слишком самоуверенного кукловода.

«Анжела, — с раздражением думал он, — сама мысль об этой девице, которая в свои двадцать девять лет не нашла лучшего варианта, чем мама с её связями, вызывает тошноту. Чем я ей так угодил? Неужели у неё совсем отсутствуют собственные мозги? Да и у её матери, Ххали, как любит называть её Дуся, очевидно, лишь одно на уме — пристроить своё чадо в теплое местечко. Похоже, вся жизнь этих женщин сводится к стратегии захвата чужого пространства».

Дуся заметила появление Серёги и, резко развернувшись, начала отдавать распоряжения, словно он был одним из элементов её тщательно выстроенного интерьера:

— Серёжа, немедленно надень рубашку с длинным рукавом, ту синюю, которую я тебе купила. Стань вон там, ближе к окну, свет на тебя хорошо падает, Анжела должна сразу видеть, какой ты у меня красавец. Когда придут Ххаля и Анжела, ты должен быть вежливым и улыбчивым, особенно с Анжелой. Не смей вздыхать, как будто я тебя пытаю. Это всё для твоего же блага.

Серёгу особенно раздражало, когда Дуся произносила имя Галины Остаповны на свой манер, добавляя в него приторную мягкость украинского речитатива. Он молча слушал, внутренне кипя от негодования и сарказма.

Он повернулся к своей комнате, чувствуя себя солдатом на войне за собственную свободу и личность. Он знал, что это была только первая схватка и что битва впереди будет долгой и мучительной.

Дверь распахнулась, и из коридора послышался хор восторженных голосов:

— Ххаля! Ох, дорогая, как же я рада тебя видеть!
— Дуся! Голубушка! Какая же ты у меня шикарная, прямо как картина с выставки! Ну просто загляденье!

— А это наш Серёжа! — объявила Дуся…

— Серёжа, будь любезен, покажи Анжеле гостиную! Она так любит живопись! — щебетнула Дуся так звонко, что даже люстра качнулась.

Серёга обречённо поднялся, кивнул и жестом пригласил Анжелу следовать за собой. Они пошли по коридору. Анжела двигалась вдоль ковровой дорожки, будто по подиуму МосГосМода — той самой академии, где идеология сочеталась с фасоном.
Её шаги были неспешны, выверены, как будто она проверяет не только геометрию интерьера,
но и лояльность каждой мебели.
Каблуки отмеряли метр за метром этот ковровый курс,
а в воздухе звенела невысказанная фраза:
«У вас тут чистенько. Но не слишком ли?»

Интерьер был парадным, вылизанным до состояния музейной экспозиции: гипсовые барельефы, стеклянные серванты с хрустальными бокалами, картины в рамках, больше напоминающих надгробия. Всё это, по мнению Серёги, давно перешло границу между торжественным и трагикомичным. Он чувствовал себя экскурсоводом в мавзолее, где экспонатом был он сам.

"Попадалово, — мрачно подумал он, — сплошное попадалово. Музей лицемерия и пыльной роскоши. Ещё бы таблички повесили: 'Здесь живёт счастье. Не беспокоить'."

Он бросил быстрый, но очень цепкий взгляд на Анжелу. Та шла, едва не касаясь его плеча, и с видимым интересом крутила головой, стараясь выглядеть впечатлённой. Серёга же сразу отметил все изъяны, тщательно замазанные пудрой. Прыщики на подбородке, румяна, наложенные, как строительная шпатлёвка, катышки пудры за ухом — вся эта маска «девушки с обложки» не выдерживала даже беглого взгляда.
«Видать, мама так торопится сбыть с рук товар, что даже не дала дочке нормально привести себя в порядок», — подумал он и скривился.

Анжела шла за Серёгой, и её мысли бурлили не меньшей неприязнью. Она смотрела на его спину и мысленно кривилась:
«Ну и тип. Серый, безликий, будто его мама лепила из пластилина, да не долепила. Взгляд затравленный, плечи опущенные. Шо там у него в штанах, наверное, такая же тоска, как и в глазах. Такой и жениться будет, как скажут — без сопротивления, потому шо сам решать не умеет».
Она едва удержалась, чтоб не фыркнуть.

Вдруг её понесло вскачь далеко от этой московской квартиры и унылого хлопца. Она вспомнила своего «киевского кобелька» — молодого, наглого, вечно улыбающегося типа, которого она, не стесняясь, держала на мамкины деньги. Тот, конечно, был шалопай, зато пах хорошо, знал, где нажать, шо сказать, и не требовал ничего, кроме подарков и встречи раз в недельку в номере на Крещатике. Анжела даже усмехнулась, представляя, как бы он расхохотался, увидев её сегодняшнего «жениха».

Скатерть на столе была накрахмалена так, что могла бы стоять сама по себе, как памятник советскому быту. Домработницы, будто обученные в хореографическом училище при ЦК, синхронно поправляли приборы, доливали компот и передвигались по комнате с видом смиренной святости.