« Конец— Транзит— Начало» Пролог

« Конец— Транзит— Начало» Пролог

"Если на алтаре смерти — Любовь,

смерть уходит ни с чем."

Альта + Серёга = Любовь

Солнце уже не светит — оно как будто застыло в зените, пялится сверху, как перегоревшая лампа в кабинете анестезиолога. Мы сидим у покосившейся башни ВДНХ, опёршись спинами о ржавый паровоз, возле которого стоит бочка с выцветшей надписью «Живое пиво». Пиво давно испарилось, а мы — нет.

Бааффи жует клочок газеты «Правда», выдранной из ближайшего куста. Лимо громко сопит, уткнувшись носом в трещину асфальта. Серёга чешет затылок, его взгляд безнадежно пытается найти логику в окружающем пейзаже.

— Ну и чё мы сидим? — спрашивает он в пустоту.

— Медитируем, — говорю я, не уточняя, кто именно. В этом слое реальности даже вопрос «кто я?» требует справки из ЖЭКа.

— Может, Бааффи снова подоить? — подаёт идею Серёга. — Вдруг опять унесёт куда-нибудь… подальше отсюда.

Мы оглядываем Бааффи. Та смотрит на нас пустыми глазами, как корова, которая слишком много знает. Её сиськи выглядят... уставшими. Безжизненными. Надо бы чем-то их наполнить.

— Пойдём кусты искать, — решаю я. — Может, и найдётся что-нибудь... зелёное.

Мы бредём по выцветшей земле, между облезлыми монументами советской эпохи: покосившийся Ленин, у которого отвалилась рука; бетонный колос, вросший в землю, как зуб мудрости, забытый стоматологом. Асфальт под ногами шершавый, словно язык советского прошлого.

Лимо периодически отстаёт, виляя хвостом и делая выпады в сторону редких насекомых. Он выкапывает полусгнивший корень, обнюхивает его, затем радостно лает на обломок табуретки, приняв его за живое существо. Один раз он кидается за кузнечиком, но тот исчезает в трещине асфальта, оставив Лимо в философском замешательстве.

Наконец находим то ли полынь, то ли окаменевший укроп. Бааффи с энтузиазмом втягивает пыльцу и пожирает хрупкие побеги, будто в её груди рождается что-то новое. Сначала — лёгкий трепет. Затем — наполнение. Её сиськи начинают медленно, величественно набухать, будто антигравитационные шары, наполненные густой реальностью.

Серёга подходит и, вздохнув, начинает процесс. Он доит Бааффи осторожно, с уважением, как будто боится потревожить древнего духа, спящего в молочных железах. Струя абсурда попадает в эмалированную кружку с надписью «Лучшему рационализатору квартала». Пахнет как тоска по детству, растворённая в солярке.

Мир зашумел. Не как шторм или песчаная буря, а как видеокассета, зажёванная и внезапно перемотанная на самое важное место. Свет дрожит. Пространство рассыпается на пиксели.

И я — пробуждаюсь.

Я шкаф. Огромный, тяжёлый, гудящий. Внутри меня крутятся бобины с магнитной лентой. Реле щёлкают, как спички в пальцах старого электрика. Сенсоры выдвигаются — кривые, неуклюжие, как пьяные антенны. Я вижу подвал. Я чувствую пыль. Я слышу гудение материковой платы.

Внутренний голос без пафоса сообщает:

— Я — шкаф. И, кажется, я в СССР.

Занавес.