« Конец — Транзит — Начало » Серёга

« Конец — Транзит — Начало » Серёга

Глава 2 — Серёга

Он стоял с подносом в руках, как будто держал штурвал судьбы, ведущей его не по волнам — а по линолеуму. Очередь ползла неторопливо, как многоножка, уставшая от социализма. Слева — витрина с надписью "Диетическое питание", в которой одиноко покоился варёный кабачок. Справа — дородные поварихи в белоснежных халатах, с лицами, будто вырезанными из хлеба, строгими и тёплыми одновременно.

— Чего стоим? Ложку уронил, что ли? — бухнула одна из них, хлопнув половником по нержавейке.

Серёга моргнул.
Мир качнулся. Не как пьяный на ступеньках, а как здание, вздохнувшее внутри себя.

Все стены — раздвинулись. Проплыли. Воздух на секунду стал густым, как кисель. Нет, как тот самый кисель, разлитый в гранёных стаканах на раздаче. Серого цвета, с налётом тревожной пелены.

Он не помнил, как выбрал еду. Поднос вдруг оказался заполнен: гречка с чем-то похожим на гуляш, винегрет цвета тоски, две булки, одна из которых подозрительно парила. Стакан с киселём дрожал, как будто знал что-то.

Расплатился у кассы — бумажным талоном с голографией профсоюзной печати и подписью "Комиссарский Знак". Местная валюта. Местная реальность.

Сел у окна. За стеклом — кирпичная стена.

Он снял очки. Потёр переносицу. Надел обратно. Снял снова. Положил рядом. Потом снова надел. Как механизм, сломанный не в деталях, а в самой идее движения.

Тихо, гулко, как послевкусие от чего-то настоящего, и в уши ворвался гомон. Не просто шум — мир ожил. Табуретки заскрипели. Кисель плеснул по краям.

Справа от него, за тем же столом, сидели двое мужиков в спецовках. Один ел с хрустом, второй ковырялся в тарелке, как будто искал там ответы. Они переглянулись, и тот, что жевал, кивнул в сторону Серёги:

— Что, товарищ инженер, кисель не по душе? Или призрак капитализма в нём завёлся?

Серёга хотел ответить, но не смог. Слова были где-то внутри, как кнопки на машинке без ленты.

— Гляди вон, — второй ткнул ложкой. — Опять эта Диана с биолаборатории... Вон как бюст у неё в халате колышется. Идёт, будто знает, что за ней весь цех наблюдает.

— А ты, небось, опять ей на почту стихи шлёшь? — хмыкнул первый. — Рифму "фаза" и "принцесса" нашёл наконец?

Они хохотнули. Серёга нет.

Иногда Серёга думал о том, что в его семье всё пошло наперекосяк задолго до его рождения.
А может, это просто он родился наперекосяк — боком в системе, где всё уже давно было решено.

Мать — Дуся Григоровна Шершавенко.
Родом с Полтавщины, из города Кобеляки — такого настоящего, что и на карте есть.
Название звучало в ушах Серёги с эхом детского смущения, но шутить на эту тему он не решался — уважение к географии и страх перед мамашей были сильнее.

С юности — активистка: пионэрка, комсомолка, членка партии (в этой реальности — ВКД: Всесоюзная Коммунистическая Дирекция).
Через комсомольскую путёвку попала в Иваново, где быстро пошла вверх по линии.
Там сблизилась с земляком — партийным функционером Степаном Костоправенко.

В кругу коллег его называли «Стук». Не только за фамилию, но и за стиль:
он стучал на сослуживцев виртуозно, словно играл на пишущей машинке в темноте.
Донос у него был не просто способом выживания — это был жанр, в котором он блистал.
Кривоватые письма с полунамёками, ложной заботой и мелким шантажом
расползались по ведомствам быстрее, чем радиограммы.

В шутку говорили, что его голос доходит раньше, чем телетайп.
А он только улыбался.
И рос.
Стук Костоправенко попал в ЦК, а Дуся — на Котельническую набережную.

Она стала его первым помощником в аппарате — вела бумагу, принимала делегации, подливала соусы к речам и отжимала конкурентов с партийным изяществом.
Так в её жизни появилась столичная квартира и надёжное место для сына Серёги в Институте Прикладной Кибернетики и Поведенческих Моделей (ИПКиПМ).

Образ: властная, манипулятивная, с голосом, способным отрезвить микрофон.
В семье зовётся про себя "Дуся-агрегат".

Отец — Алексей Тимофеевич Полшишкин, в быту просто Аля.
Родом из Малых Проходов на Харьковщине.
Главный инженер в прошлом, побеждённый тишиной в настоящем.

Дуся выбрала его не по любви, а по схеме: он слаб на "понюхать пробку" — она это знала.
Напоила. А дальше — либо инсценировка, либо судьба.
В любом случае, свадьба была оформлена быстрее, чем он успел протрезветь.

Сейчас он обитает в самой маленькой комнате большой квартиры.
Вспоминает своё инженерное прошлое с тоской, иногда вслух разговаривает с радиоточкой.
Весь его быт — как склад чертежей, забытых на балконе: тихо, пыльно, но с уважением к геометрии.

Про Дусю думает много, но говорит мало.
Про себя называет её «Дуся-агрегат», но только шёпотом, когда она на работе.
Говорит, что все его кости стали хрупкими, потому что весь кальций ушёл в рога.

Серёга знает всё это.
Знает больше, чем хочет.
А в последнее время всё чаще ловит себя на мысли:
«А может ну его, этот Шершавенко? Может, лучше уже Полшишкин? Пусть смешно звучит, но зато по-честному».
И сам над собой хмыкает:
“В этом доме всё звучит как анекдот, в котором никто не смеётся.”

Он не знал, что с ним. Но знал: что-то началось.
И это "что-то" — было внутри него.
Или где-то очень рядом.