Ларри Идепиус

Пролог

Когда в один из тоскливых пасмурных дней я не обнаружил своего дракона в стойле, разрыдался как мальчишка. Я любил Дюка всей душой и не мог сдержаться несмотря на то, что на утробные звуки, вырывающиеся из моего нутра, сбежалось несколько человек из обслуживающего персонала. Они увидели мою истерику, поняли в чём дело и без слов удалились, позволив мне выплеснуть горе без свидетелей.

Все удивлялись, как Дюк смог восстановиться после ранения. У него оказался крепкий организм. Дюк не сгинул в реке, куда упал после того, как его грудь пробил стальной болт. Хозяин Дюка погиб, а дракон выжил. Сумел выбраться на берег и через несколько недель вышел к людям.

Дюк потерял свои лучшие лётные качества: быстроту и маневренность, но остался жив. Жена погибшего верхотура продавала дракона на ярмарке на убой, потому что такой «инвалид» стал не нужен. Дюка никто не брал, а Соня, вспомнив его в битве в каньоне, посчитала, что обязана ему жизнью и купила «инвалида». Она взяла его не для гонок, просто решила обеспечить дракону спокойную старость.

Через некоторое время Соня отдала Дюка мне. В принципе, по человеческим меркам я был такой же инвалид-гонщик, как и Дюк. Я стал на нём летать и неожиданно заявил своим товарищем, что готов выступить на гонке «Каменный молот» в Мирограде. В любой гонке были аутсайдеры, проверить свои силы мог каждый. Собственно, на это я и рассчитывал.

«Каменный молот» считалась самой сложной гонкой в Верховии, но я с невероятной наглостью, при этом смертельно боясь, заявил себя с Дюком на гонку.

Мы вылетели со старта на первый круг. Дюк неторопливо преодолевал препятствия одно за другим, и тут меня осенило, что он глухой. Для Каменного молота, где сумасшедшие звуки пугали драконов гораздо больше, чем смыкавшиеся челюсти камней, глухота Дюка стала преимуществом. Мой дракон не слышал громовых ударов, сопровождающих страшные наковальни. Мы с Дюком прошли дистанцию. Для меня – новичка в гонках это был не просто прорыв, это было невероятное чудо.

С тех пор я словно сроднился с драконом, холил и лелеял его, разговаривал с ним, глядя в его умные проницательные глаза. Мне казалось, что дракон понимал каждое моё слово. Не слухом – сердцем.

Я берёг Дюка, не требовал в небе скорости и разных кульбитов, купал и чистил в реке, выгуливал на холмах, где росла ягода, которую он любил. Даже несколько раскормил Дюка, отчего ему стало труднее дышать. Пришлось понемногу уменьшить рацион, ведь лишний вес вредил здоровью дракона.

Но перехитрить время не удалось. Дюк начал угасать. С затаённым страхом наблюдал за ним каждый день, надеясь, что он ещё поживёт. Ещё поживёт, ведь я уже не мыслил жизнь без своего дракона. Но Дюк пропал. Это означало, что он улетел в Драконью Пустошь умирать, исчезнуть с лица земли. У драконов так происходило всегда.

Добромир – единственный, кто видел, как погибает на Пустоши дракон, как засасывает в топь его тело и на поверхности не остаётся ничего: ни чешуи, ни гребня, ни зуба, ни кости. Пустошь полностью скрывает в своём чреве останки мощного огромного зверя, не оставляя охотникам удачи ни грамма того, кто когда-то было гордостью и символом Верховии.

Рыдая в стойле Дюка на куче прелой соломы, я горько сожалел о том, что не смог попрощаться с драконом, последний раз посмотреть в его родные глаза, проследить за силуэтом, исчезающим вдали. Без Дюка я почувствовал себя сиротой.

Вскоре выпал снег и похолодало. Такая погода была редкость для наших краёв. Она усилила мою тоску и гнетущее настроение. Я удалился в избушку на склоне горы и сидел там в одиночестве, не желая ни с кем общаться. Слова утешения только травили душу, нисколько не помогая преодолеть горе. Такая реакция на смерть дракона удивила моих родных и знакомых. Сестрица Ася посочувствовала мне и даже предложила своего дракона – Яго, с которым у неё не случилось ни взаимной привязанности, ни понимания.

— Когда ты успел так привязаться к Дюку? Ты же с ним был недолго, — сказала она, — тебе надо больше обращать внимание на девушек, а ты всё время проводил с драконом.

Я не стал спорить и объяснять ей, кем для меня был Дюк. У Аси имелся муж – Добромир, а у меня единственная душа, которая бескорыстно любила меня – Дюк.

Никто не понимал, что я чувствовал, лишившись своего дракона. Все были заняты своими делами, крутились в водовороте повседневной суеты, не замечая чего-то более ценного и важного. Присутствие дракона давало мне столько энергии, сколько я не чувствовал ни от кого в жизни.

Мать и отец давно отдалились от нас с сестрой, Ася вышла замуж, команда Межгорья распалась, Эрвин и Соня – занялись своими делами. Привыкший к обществу друзей я в какой-то момент остался неприкаянным горемыкой. Дюк спас меня от одиночества, пришёл на смену близким людям, в которых я истово нуждался. Дюк подарил мне любовь и преданность. Мы были неразлучны два года, два года радости, стабильности в море жизненных неурядиц, обретения внутренней цельности, многим неведомой и до старости лет.

С Дюком я вёл философские беседы, вверял ему свои тайны, делился сокровенным. Дракон заменил мне друзей и родных, наверное, без него я бы погрузился в пучину отчаяния и ненужности.

Мой безмолвный верный друг покинул меня, ввергнув душу в страдание. Моей искренней привязанности почти никто не понимал, кроме Сони и Добромира.

У Сони была настоящая незримая связь со своим драконом Горынычем, который где-то свободно жил в горах. На глазах Добромира умер Гром – один из лучших драконов Верховии, но часть его осталась в чемпионе, что как-то примирило Добромира с потерей. Мой Дюк был всего лишь зверь, но я ощущал невосполнимую утрату, пожалев о том, что не решился повторить смертельный номер Добромира, не перелил себе кровь своего дракона.

Где-то через месяц моего отшельничества ко мне пожаловал Добромир. Огромный черный с золотом дракон сел на поляну перед домиком, всколыхнув траву и распугав всех пташек на ближайших деревах.

Глава 1. Встреча

Я тащился по коридору с ведром, шваброй и тряпкой с свой закуток, который служил мне пристанищем. За несколько месяцев, что я с утра до ночи за тарелку каши драил полы в Арме, я чувствовал себя голым. С меня слетели все мои представления и ожидания от мира. Более того, мой мир скособочился, явив неприглядную изнанку. Но самое ужасное – это была моя внутренняя изнанка.

Залежи гордыни были так велики, что, когда они разрушились одна за другой, оказалось, что я голый. Голый король, как было написано в одной из книжек, что я взял у Сони из её мира. Я оказался изгоем, которого не то, что презирали, меня просто не замечали, как пыль под ногами. И если кто-то опрокидывал моё ведро с грязной водой намеренно или нечаянно, то молча проходили мимо, даже не удостоив взглядом, а я убирал сотворённое не мной с услужливой покорностью.

Я, так много рассуждавший и понимавший в жизни, оказался на дне по какой-то неведомой прихоти небес.

Добромир сказал, что в Арм не попасть под видом ученика, но попросить работу за кусок хлеба можно. Большая вероятность попасть внутрь закрытого заведения можно было именно так. И я нищим скитальцем оказался в ближайшем селении, униженно моля о крове и пище в каком-то трактире. Там меня и завербовали для работы в замке.

Меня взяли на кухню мыть тяжёлые котлы и драить коридоры и лестницы этого мрачного сооружения. Место проживания определили в чулане около башни с часами, где когда-то был склад часовщика. Ветхие стеллажи выкинули, оставив узкое пространство для сна.

Сначала я обрадовался тому, что моё жилище, вмещавшее узкую кровать с тонким матрасом и небольшой стол, находится высоко в башне, но подъём по лестнице после долгого изнурительного трудового дня, оказался ещё одним испытанием для тела.

Я рассчитывал, что быстро найду ту самую девушку, за которой был послан. Но потом узнал, что при поступлении сюда адепты предпочитают пользоваться кличками, которые обычно получают на поле боя. И опознать девчонку хотя бы по внешним данным, которые я предварительно изучил, не смогу. Её характеристики стёрлись из памяти.

С каждым днём я всё больше ненавидел ту, из-за которой по собственной воле попал в это мрачное место. Голым я ощущал себя ещё из-за того, что постоянно мёрз. Здесь было холодно везде, тем более в моей неотапливаемой каморке. После солнечного Межгорья терпеть постоянный холод было невыносимо. Холод, выстуживающий тело заодно с душой, был ещё одной пыткой для меня.

Здесь всё являлось пыткой: бесконечная грязная работа, отсутствие элементарных удобств, холод, отсутствие общения, невозможность нормально отдохнуть после тяжелого дня. Время на сон было ограничено, к тому же я уставал так сильно, что иногда не мог заснуть от перенапряжения. А с пятью ударами боя часов должен был подниматься и брести на кухню, где начинали готовить завтрак для адептов школы.

Сначала я думал, что легко могу узнать, чему учат студиозусов этого заведения, но быстро сдулся. У меня не было никакой возможности проникнуть в учебные классы, в библиотеку или в кельи учеников. По причине конспирации связи с внешним миром тоже не было. Моя уверенность, что все эти трудности я преодолею, терпела сокрушительное поражение. Я сдавал одну крепость за другой и даже перестал отчаиваться по этому поводу, стал бездумным тупым существом, день которого начинался с пяти утра и заканчивался иногда за полночь.

Кожа рук от постоянной работы в воде воспалилась. Боль доставляла иногда невыносимые страдания, не давая уснуть полночи. Она проявлялась зудом, следами от расчёсов, утолщением, покраснением и шелушением участков кожи.

Удивительно быстро я утратил всякое желание что-то узнать и как-то изменить своё бытие, словно погрузился во тьму, из которой не было выхода. Бродил по тёмным коридорам, мыл узкие лестницы, драил котлы с песком в холодной воде, следом перемывал тарелки, радуясь тому, что они просто в липкой каше, а не в жиру, оттирал статуи, загаженные помётом голубей. Жизнь стала похожа на существование животного, которого привязали верёвкой к столбу, и он день за днём ходит по кругу, вертя тяжёлый жернов.

Страшный липкий сон воплотился в жизнь. И жизнь превратилась в сон. Я двигался словно в толстом слое воды, мечтая о том, чтобы отдохнуть и выспаться. Пустой взгляд, автоматические движения, чтобы не сделать лишнего, не потерять силы, еда без вкуса и запаха, тяжелый сон урывками без сновидений, тряпки, укутывающие тело и смердящие от пота – я ничего не замечал, превратившись в телесную бездушную оболочку. Тьма безвозвратно утягивала за собой.

В один из дней я не смог подняться со своего тонкого продавленного матраса, холод сковал меня, боль в спине оказалась настолько адской, что я с трудом повернулся на бок. Через час в каморку явился управитель по хозяйственной части Фома. Он брезгливо сморщил нос, открыл дверь, чтобы выпустить спёртый воздух.

— Не можешь встать?

— Спину схватило.

Фома посмотрел на меня без эмоций, напоминая, вивисектора, которому для определения состояния слизня, требовалось потыкать в него палкой.

— Ладно…

Он ушёл, а через некоторое время в каморку влезли два здоровых студиозуса, подхватили меня под руки и потащили куда-то. Ноги болтались тонкими верёвками, когда два бугая в молчании тащили меня по лестнице. Немногословные и хмурые они делали работу, которую им приказали выполнить. Дисциплина в этом учреждении была наистрожайшей и строго соблюдалась молодняком.

Меня не раз удивляла скромная пища адептов, их убогие кельи, и чёткий распорядок дня: ранний подъём, тренировки на поле, занятия при абсолютной тишине, изредка прерываемые голосом лектора.

Погружённые в обучение они словно теряли своё лицо, превращаясь в одинаковые марионетки, исполняющие однообразные роли. Девушки носили ту же одежду, что и парни, стригли волосы до плеч и скрывали свои формы под свободными куртками и штанами.

Иногда я только по девичьим голосам мог определить, кто передо мной, настолько они казались одинаковыми. Молодости, вечно ищущей веселья и развлечений, это было несвойственно. Сначала я даже предположил, что в пищу что-то добавляют, делая их хмурыми и неразговорчивыми, как на похоронах, но сколько не приглядывался, ничего не заметил. Обычной ругани между ними я не видел, хотя на тренировках они дрались ожесточённо, словно яростно ненавидели друг друга.

Глава 2. Подготовка к побегу

Когда в Межгорье произошел большой пожар, и треть горожан лишились жилья, многих детей временно приютило женское общежитие, не пострадавшее от пожара. Несколько месяцев мы с Асей провели в удалённом от городской суеты месте, которое благотворно повлияло на всю мою дальнейшую жизнь. Я познакомился с уставом обители, приобщился к чтению, начал помогать на службах в небольшом храме.

Ася, почувствовав интерес к целительскому делу, всё время проводила в лечебнице, знакомясь с сестринским делом по уходу за болящими, собирая траву и коренья, изготавливая снадобья. Матушка настоятельница, заведовавшая больничкой, щедро делилась с ней знаниями, видя горящие любопытством глаза Асанны.

Прекрасные месяцы, которые мы провели среди женщин, навсегда остались в наших сердцах. Пожар, что лишил дома нашу семью, для детских умов оказался благом. Я полюбил читать, окунулся в волшебный мир книг, Ася заинтересовалась травами. В детские души упали благодатные семена новых знаний, трудолюбия и радости. Родители, занятые на фабрике, не уделяли нам так много времени, как делали это женщины в дружной общине. Дух добра и участия, чудесным образом воздействовал на нас, и мы только через годы смогли это понять.

Раньше я особо не вспоминал о женском общежитии, где мы с Асанной провели несколько месяцев, пока родители строили дом. Но сейчас, оказавшись в стенах замка с жестким уставом и строгой дисциплиной, передо мной вдруг всплыли картины иного рода.

Словно до меня донёсся тёплый воздух из родных краёв. Вспомнились нагретые деревянные половицы маленькой комнаты, запах скошенной травы из открытого окна, узкие тропки в зарослях дикой малины.

Сегодня я шёл с ведром и шваброй в свой закуток, погрузившись в мысли о побеге. Через ворота крепости выпускали только по специальному пропуску, который мне никто не даст, но есть грузовой мобиль, привозящий продукты по узкому серпантину дороги. Мобили прибывали и разгружались днём, когда меня выгоняли из кухни мыть коридоры.

Каким-то образом надо было затихариться на кухне, чтобы влезть в помойный бачок, изредка наполнявшийся отходами. В этот бачок я сам не раз сбрасывал остатки пищи и другие негодные продукты, каковые иногда случались. Бачок был достаточно широк, но не подходил по высоте, в таком я бы не смог скрючиться, тем более сидеть там пришлось бы достаточно долго.

Был вариант бежать через высокую стену замка. Здесь требовалась длинная крепкая верёвка и несколько дней пути по холмистым лесам. Из селения меня привезли на старом грузовом мобиле, завербовав в посёлковом трактире у подножия гор. Там обитали разные проходимцы, скрывающиеся от власти. Таких в Верховии было достаточно. Бунтовщики, страшась тюрьмы, разбежались из больших городов, скрываясь в разных уголках Империи. Не таким ли местом являлась старый замок?

По легенде я был одним из бунтовщиков, поддержавших власть Старха Лютого, свергнувшего законного правителя Бажена Светозарова. К тому же я врал, что у меня сохранилась привязка к боли, и я не прошёл инициацию в Ледяном озере.

Посему выходило, что жить в замке высоко в горах мне приемлемо и даже отлично. Но враньё потому и враньё, что ты долго не можешь притворяться, придерживаясь своей версии. Вечный простодыра, каким я ощущал себя, где-нибудь да должен проколоться.

Иногда казалось, что на меня уже давненько смотрят косо, чувствуя мою ложь. Чтобы не выдать себя, пришлось выбрать формат молчальника, совершенно несвойственный мне. Наказание, которое могло последовать за шпионаж, страшило иной раз до остановки дыхания. Я знал, пытки не выдержу.

Убеждение, что этому учебному заведению есть, что скрывать, подспудно зрело во мне день изо дня. Девчонка, с которой я подрался около озерца, её запах, ударивший в меня острой вонючей волной, неимоверная сила в хрупком теле, её наглость и агрессия укрепила во мне мысль об опасности.

У девчонки не было внутренних тормозов. Если бы ни книга, она бы нашла другой повод наброситься на меня. Я впервые столкнулся с такой звериной злобой у девушки, которой, по сути, не причинил ничего плохого. Ощущение, что девчонка хотела убить меня и это только прибавило бы ей очков в собственных глазах – было страшным открытием. Я доверял своей интуиции, которая сиреной взвыла в груди.

Надо убираться отсюда! Срочно готовить побег. Теперь я блуждал по коридорам с единственной целью найти способ покинуть эти мрачные лабиринты. В своих поисках я забредал в туннели и переходы, в которые прежде боялся соваться. Мысли работали как бешенные молотилки в старом сарае в женской общине. Я взывал к образу Спасителя, к которому обращались женщины в своих молитвах. Сейчас именно у него я просил милости. Спасителя старались скрывать от мирских властей, потому что это считалось идолопоклонством.

У меня не было никого, кому я мог довериться или попросить совета. Всеобщая порука и всеобщее недоверие окружало меня словно плотной толстой пеленой. За эти месяцы я толком ни с кем не познакомился. Даже на кухне все сторонились друг друга, словно хранили свои опасные тайны. Кажется, вынужденное молчание поддерживали все до одного.

Среди обслуживающего персонала не было единения. Связующим звеном являлся управляющий Фома, который глубоко посаженными глазами, напоминающими насекомых, пристально и брезгливо вглядывался в каждого, словно пытаясь разглядеть в душе нечистоты, как в мусорной яме. Я втягивал голову в плечи и сутулился, стоило ему обратиться ко мне. Бледный заморыш – вот кто я был в его глазах.

После выздоровления мне немного увеличили порцию каши и даже добавили пару пирогов с начинкой из яйца и зелени. Это взбодрило мой дух. Я уже не ползал как амёба, а более старательно тёр поверхности, которые выделяли для работы. Чувствовал, что смогу найти выход из замка, древние камни должны открыть мне свои тайны.

Сегодня забрался в одну из башен, чья стена казалась мне не сильно высока от земли. Наступившие сумерки затянули очертания замка и подступивших гор, что давало иллюзию близости спасения. Осмотрев стены жилища без дверей и стёкол, подошёл к окну. Из угла протягивало ветки к свету какое-то растение. Обитаемый замок не в состоянии был справится с запустением. А может, обитателям замка вообще не требовалось уюта, и они скоро покинут это мрачное место?

2-1

— Слышь, возьми свои тряпки и марш за мной.

Фома пошагал прочь из кухни, а я, подхватив ведро и швабру, кинулся его догонять. Мы миновали несколько коридоров, вступили на узкую винтовую лестницу и двинулись вниз. Куда он меня ведёт? С каждым лестничным поворотом становилось всё холоднее. Показалось, что мы спустились ниже уровня земли. Окунувшись в воды Ледяного озера, внутри исчезла мера боли, и я утратил навык определять высоту спуска и подъёма. Фома иногда поглядывал на меня, приходилось наигранно морщиться, показывая, что тело испытывает болезненные ощущения.

Вскоре мы очутились около двери с тусклым светильником над ней. Фома отпер дверь, приложив к круглому глазку браслет с кодом. Такие браслеты были у многих обитателей крепости, в том числе и у адептов. Правда, у Фомы на браслете были коды от разных дверей, а у простых смертных только от их убогих комнат.

Я не задавал вопросов, понимая, если меня хотят посадить в карцер, о котором я узнал из разговоров на кухне, никто не убережёт от наказания. Никогда не любил бывать в местах упокоения мёртвых сородичей, и сейчас ощущал инфернальный ужас, как от посещения тех страшных мест, только ещё более пронзительный и жуткий. Спустившись по ступеням, мы очутились в коридоре, где за решётками виднелись узкие как пеналы комнаты без окон. Да, и какие окна могут быть в сыром подземелье.

— Набери воды вон там, — указал Фома на кран под железным поддоном недалеко от выхода. — Вымоешь коридор и камеры. Как закончишь, нажмёшь на звонок вызова у двери.

Фома ушёл, а я бодрой рысцой понёсся к крану. Надо как можно быстрее сделать работу и убираться восвояси. Коридор освещали лампы слабой мощности, которые работали на антраксах – камнях кругляшей. Верховенцы повсеместно используют антраксы, правда, считают их источниками низких магических вибраций, с которыми связана масса суеверий.

Я не боялся ни кругляшей, ни антраксов, ни суеверий, но в полутёмном коридоре с множеством пустых камер на меня то ли от страха, то ли от холода напала жуть. Как тут адепты отбывают наказание, когда сама атмосфера нагоняет ужас? Я чувствовал себя внутри скелета с обглоданными временем ребрами – костями.

Словно в подтверждении моих мыслей в конце коридора послышался какой-то шорох. Я подпрыгнул от неожиданности. Хвала Дракону – не завизжал как девчонка. Отдышался, прислушался. Там кто-то есть. Надеюсь, не призрак несчастного страдальца бродит по подземелью.

Нажав на кран, набрал воды и ещё раз затаил дыхание. Стоило смотреть страхам в глаза. Значит, пойду туда, где, возможно, кто-то есть. С замирающим сердцем шёл мимо камер. Вот и моя цель. За решёткой лицом ко мне стояла девчонка. Та самая, с которой я подрался около озерца.

Она вперилась в меня немигающим взглядом, словно ненавидя и гипнотизируя одновременно. Растрёпанные всклокоченные волосы, бледное лицо и горящие злобой глаза повергли в ступор. Что я сделал этой фурии, что она так ненавидит меня? Я что, явился причиной наказания? Или моя инаковость уже вызывала лютую злобу?

Её камера с деревянной лавкой около стены и дыркой в полу была абсолютно пуста. Ни еды, ни воды, ни матраса, ни одеяла.

Очнувшись от мыслей, я шмыгнул по коридору, но девчонка не шелохнулась, не закричала мне вслед. Давно ли она здесь? Для чего Фома привёл меня сюда? Показать, что бывает с адептами за нарушение дисциплины? Была ли драка нарушением? Никто ничего не объяснял. На всём стояла печать молчания. Но то, что я ни по простой прихоти управляющего отправлен в подземелье – это несомненно.

Пол вымыл как попало. Кто в полутёмном коридоре будет рассматривать его чистоту. Камеры тем более тонули во мраке. Желание поговорить с девчонкой подавил на корню. У стен тоже могли быть уши.

Про книгу, конечно, хотелось спросить, но я чувствовал, что к этому вопросу лучше не приближаться, да и девушка всем своим видом показала, что не желает общаться. Когда прошёл мимо её камеры, она уже стояла спиной ко мне, тем самым выразив своё презрение.

Я вылил грязную воду в поддон, нажал кнопку вызова и стал протирать ступени, ведущие к двери. Фома пришёл довольно быстро. Зыркнул из-под кустившихся бровей, приказал идти на кухню. День скатился в наезженную колею, но мой ум покинуло привычное тупое безразличие.

Надо мной нависла серьёзная угроза. Сегодня в подземелье я ощутил её смрадное дыхание. Требовалось срочно узнать, какие тайные знания получают адепты и драпать отсюда как можно быстрее.

К ночи добрался до своей каморки, повернул деревянную щеколду (заходи, кому не лень), шагнул через порог, накинул железный крючок в петлю – приспособление, которое сам смастерил из стального прутка и металлической пластины. Со вздохом скинул куртку на вешалку, прикоснулся рукой к настенному бра. Тусклый свет плеснул на моё убогое жилище.

Сделав пару шагов к лежанке, услышал знакомый свист. На столе сидел хомяк и перетирал зубами мою корку хлеба, заныканную на черный день.

— Ах, ты проныра! — не удержался от восклицания, — как ты сюда попал?

Приоткрытое на проветривание окно подсказало способ проникновения хомяка в мою комнату. Но как он вычислил меня в огромном замке со множеством этажей, комнат и переходов. Да и по уставу общежития здесь не положено иметь домашних животных. Из леса он прийти не мог, слишком был похож на ручного питомца. Ни один дикий зверёк так бы себя не вёл в присутствии человека.

Глядя на грызуна, я вдруг почувствовал радость, от живого существа исходила невероятная доброта и доверие. Тело начало отогреваться от холода и одиночества, а душа перестала скулить от тоски, словно кто-то неведомый послал мне капельку тепла.

— Не сходи с ума, — сказал вслух, когда хомяк догрыз сухарь и посмотрел на меня своими глазками – бусинками.

Стараясь не делать резких движений, уселся на кровать, следя за хомяком.

— Как тебя зовут, хитрец? Надо дать тебе имя. Моего дракона звали Дюк. Он был один из самых умных драконов на свете, но его больше нет. Дюк улетел, и тебе вряд ли подойдёт это имя. Знаешь, тот, кто создал тебя, был весёлый малый. Потому что ты толстый, маленький и смешной, у тебя короткий хвост и круглые чёрные глазки, — я ненадолго задумался. — Как тебе имя Мотя? Нравится?

Глава 3. Два артефакта

В том, что мне приходилось драить полы в восточном и северном крыле было своё преимущество. Я хорошо ориентировался в их извилистых переходах, способных запутать новичков словно в лабиринтах, знал разные пути в заброшенные уголки замка. В комнату, откуда день назад начинал движение по карнизу, не пошёл. Преодолевать снова это же расстояние не имело смысла. С того места, где я повернул назад, встретив хомяка, просматривалась небольшая площадка с разрушенным парапетом. Туда-то я сейчас держал направление.

Сначала спустился на несколько пролётов на верхний этаж общежития, скользнул мимо невысоких запертых дверей. Требовалось пройти мимо мужских комнат студиозусов. Тусклые лампы на стенах коридора чуть освещали путь. Натянув на голову капюшон, чтобы скрыть свои белобрысые вихры, почти добрался до нужной лестницы, когда навстречу из-за поворота вывернул щуплый парнишка. Он толкнул меня, и в моей руке в тот же миг вспыхнул холодный обжигающий огонь, потому что в ладони оказался ледяной предмет – перстень, который я хотел непроизвольно бросить.

Избавиться от вещи не успел, потому что вслед за пацаном из-за угла вывернул здоровый бугай, рычащий как зверь. Он промчался мимо меня огнедышащим драконом, а дверь, к которой я непроизвольно прижался, бесшумно отворилась и, еле удержавшись на ногах, я ввалился внутрь. Дверь без единого скрипа захлопнулась за мной. Что это? Что произошло? Она была открыта? Этого не может быть. Двери запираются автоматически, а отпирающего магнита у меня никогда не было и нет.

Кто открыл дверь? Боль жгла тело, не давая здраво мыслить. Как ядовитую гадюку я отбросил перстень, будь он неладен, и боль схлынула. Перстень – артефакт? Неужели это он открыл двери?

На моё счастье в маленькой тёмной комнате никого не было. В тот же момент по коридору раздался топот ног, приглушённые крики, возня. Кажется, вора поймали и теперь тащили обратно. Сейчас из щуплого вытрясут признание, и меня обнаружат.

Нет, я не хочу расставаться с перстнем. В моём положении о такой вещице можно было только мечтать. Заломило виски от страха. Это не простой артефакт, раз от него тело вспыхивает огнём. Я стал обладателем опасного предмета, скорее всего, напитанного большой силой неизвестной мне природы.

В коридоре послышались хлопки, кажется, начали проверять все комнаты. Надо уходить, но артефакт, напитанный тёмной энергией, обязательно забрать.

— Он был здесь, — послышался грубый голос из коридора. — Срочно проверить все комнаты.

В дверь забарабанили мощные кулаки.

— Открывай, придурок. Я тебя не трону.

В кармане зашевелился Мотя, высунул мордочку, задвигал носом, забеспокоился, заверещал. Сейчас сюда ворвётся бугай и размажет меня по стенке. Я натянул на ладонь рукав куртки и схватил перстень. Напрямую к телу нельзя – сожжет.

Дверь сотрясалась под ударами кулаков, готовясь слететь с петель. Мотя уже верещал без устали, когда я, распахнув окно, вскочил на подоконник и спрыгнул на карниз. И поторопился. Нога соскользнула вниз в пустоту и, не удержав равновесия, я рухнул спиной вниз.

Не воруй

Мелькнула мысль, и надо мной вдруг раскинулись крылья. Призрачные крылья. Ноги отнялись, и я очутился в другом дне.

В том памятном дне, когда мы с Соней летели на Дюке, а в вышине парила Ася на Яго. Решив пошутить, она приблизилась к нам, и драконы кинулись в драку. Сидя за спиной Сони, я ловил ускользающий карабин, стремясь пристегнуться к седлу, но от сильнейшей тряски не удержался и свалился с Дюка. Момент падения сменился ужасом и темнотой.

Через мгновение я боком повалился на вытоптанную площадку, смутно осознавая, что в кармане у меня сидит хомяк, нельзя его придавить. В тот день я потерял сознание от удара, потому что Соня, обернувшись алой драконицей только у самой земли поймала меня.

Сейчас происходило что-то невероятное. Сознание раздвоилось: я находился на площадке в замке Арм и лежал среди камней на пустоши недалеко от башни Ветров, а на ногах у меня были драные носки, потому что сапоги слетели в полёте.

Что со мной? Я схожу с ума? Нет. Здесь не было Сони, не было алой драконицы, не было любимого Дюка, а тело жгло огнём совсем не так, как в пустоши, когда меня крепко приложило к земле. Я разжал ладонь, из которой выпал перстень – артефакт. Около лица очутилась мордочка рыжего грызуна, он недовольно засвистел, выражая своё возмущение. Кажется, я сильно напугал беднягу.

Сердце колотилось о рёбра, через тонкую куртку пробирался холод, а в вышине перемигивались звёзды. Что это было? Чёрные крылья птицы, полёт, я на земле, руки – ноги целы. Наверху загорелось несколько окон, хлопнула створка окна, послышался грубый голос. Там упорно искали артефакт и вора. Мотя беспрестанно верещал над ухом. Что ему надо? Надоедливый хомяк!

Повернувшись на живот, я перекатился к стене, чтобы очутиться под её защитой. Привалившись к каменной поверхности, я пытался проанализировать своё падение. Если меня спас перстень, значит, скоро здесь появятся люди. Поднявшись на четвереньки, как маленький ребёнок, который учится ходить, опираясь на стену я встал. Ноги и руки дрожали, когда я сделал пару шагов. Тело до сих пор вибрировало от перенесённого ужаса.

Перстень словно подмигивая искрящимся глазом сиротливо лежал на земле. О, нет, я его здесь не оставлю, вытерплю обжигающий холод этой магической вещицы. Наклонившись за перстнем, я почувствовал резкую боль в пальце. Хомяк укусил меня, и вместо перстня сам очутился в моём кармане.

— Чтоб тебя!

Чего он взбеленился? Сквозь одежду чувствовалось, как грызун волнуется и ёрзает, пытаясь высунуть мордочку из кармана. Ничего, переживёт. Напросился со мной на прогулку, пусть терпит.

Подняв перстень с земли, я вдруг понял, что он почему-то не обжёг меня ледяной волной, а просто скользнул на палец. Странно всё это. Сознание опять раздвоилось. Прямо на меня бежал тёмный силуэт. Девчонка! Она оглядывалась и что-то кричала. Звука не было. От неожиданности я отшатнулся. Она метнулась мимо, а следом пронёсся кто-то другой. Духи? Отпечатки образов людей? Когда это было? Может мне всё чудится, и я смотрю сон, лёжа в собственной каморке?

Глава 4. Чужие тайны

Оставив артефакт под подушкой, а хомяка на подушке, я двинулся на кухню в свою утреннюю смену. Промыв крупу, поставил кастрюли на поверхность плиты, насыпал в них крупу, залил водой и сел чистить овощи. К обеду варили щи с грибами. В помещение заглянул Тестомес, так мы называли работников хлебного цеха.

— Эй, как тебя там? Иди-ка сюда.

В цех, где находились большой чан – тестомешалка, расстойная камера и печь, я попал впервые. Сюда меня никогда не допускали. Не дело простому посудомойщику и поломойке прикасаться к тесту. В хлебном цеху работали специально обученные парни. Тестоделение и формовка производилась по старым рецептам только руками. Как сказал старый Хлебник, командующий всеми, чем больше рук, тем вкуснее хлеб.

Сегодня не вышел какой-то работник, и мне пришлось заменить его. На меня надели фартук, маску, колпак и поставили к широкому столу напротив парня с мощными бицепсами в таком же одеянии. Не удивительно, что парняга был такой накачанный. Перекатывать тяжёлые огромные пласты теста, подготавливая их к разделке, оказалось совсем нелегко, я быстро запыхался.

Парень неодобрительно скривился, видя моё состояние. Ну, и пусть морщится, я не собирался здесь долго батрачить, просто исподтишка изучал новое место. Нет ли отсюда возможности сбежать или на время укрыться? Теперь, когда у меня есть отпирающий артефакт, можно проникнуть в любое помещение.

Время быстро двигалось к полудню, а работа не заканчивалась. Меня могут лишить обеда или ужина из-за того, что я до сих пор не вышел на основную работу. Фома на расправу скор, не будет разбираться в причине прогула.

С меня ручьями тёк пот, в цеху было жарко. Надо было скинуть куртку, но я только смог закатать рукава. Хотелось есть, пить, передохнуть, но Тестомес работал без устали, словно машина. Попросить перерыва я не решился. Рабский труд, как и жёсткую дисциплину здесь практиковали повсеместно. Не открывай рот – целее будешь. Я насмотрелся на жестокие спарринги адептов и наказания для своевольных.

Для чего их готовят в этом удалённом от цивилизации месте? Ответ напрашивался сам собой. Вряд ли это были люди лояльные власти.

За стеной в помещении кухни послышались громкие мужские голоса, кто-то начал ругаться. Дверь стремительно распахнулась, сердце ухнуло в пятки. В цех шагнул Фома. У меня на миг всё поплыло перед глазами – привиделся тот самый бугай из ночного кошмара.

— Быстро на своё место, — рявкнул он на меня.

Я вжал голову в плечи.

— Фома, мне помощник нужен — подскочил главный Тестомес, с лицом, обсыпанным мукой.

— Моих работников не трожь. Со своими разбирайся, — Фома повернулся ко мне, — ты слышал? Марш отсюда!

Фух! Я мгновенно скинул фартук, колпак и маску. Злобный вид Фомы меня не пугал. В его лице пришло избавление.

— На, жри, — Фома сунул мне свежеиспечённую краюху хлеба и чуть не взашей вытолкал из хлебопекарни. — Запомни, кто твой начальник.

Видимо, Тестомес и Фома не ладили между собой. На ходу жуя хлеб, я шёл извилистыми коридорами и лестницами, чтобы добраться до своего чулана с вёдрами и тряпками. Свернув в один переход, я едва сдержал вопль ужаса. На небольшом расстоянии возвышалась фигура лысого бугая из ночного кошмара, он напирал на какого-то невысокого парня, держа его за грудки. Ищет меня!

Мгновения хватило для того, чтобы резко развернуться и, прибавив шагу, броситься в обратном направлении. Кажется, он не заметил моего появления. Кровь стучала в висках. Ныряя в пустынные туннели и переходы, я выбирал самые нехоженые тропы, в надежде незаметно добраться до своей комнатушки и перепрятать артефакт. Какую глупость я сотворил, оставив его под подушкой.

Быстрей! Быстрей! Голод в животе затих, сменившись ужасом разоблачения. Я запутался в этих мрачных коридорах, бежал, задыхаясь, как во сне, когда кажется, что ты двигаешься быстро, но получается крайне медленно. Свернул опять не туда. Остановился, привалившись к стене. Надо успокоится и оглядеться. Замок враждебно глядел на меня полуслепыми мигающими зенками, загнав в ловушку. Нет, я не поддамся ему, найду дорогу.

На ступенях, ведущих к моему убогому логову, меня сбил удар в челюсть. Я полетел вниз спиной, но меня за грудки подхватили руки, испещрённые синими знаками, и, перекошенное злобой лицо с татуировками на щеке, придвинулось к моему. Вывернутые ноздри верзилы жадно раздувались, по-звериному принюхиваясь ко мне. Принюхивался он, а замутило меня. От верзилы несло тошнотворной, сладковатой мертвечиной.

— Где артефакт Силы, белобрысая сопля? Отвечай!

— Избави ми лютых, — простонал я, сам не понимая откуда взялись эти слова.

— Чего?

Бугай приподнял меня за шиворот, словно соломенную куклу, придушивая на собственном воротнике. Я упёрся руками в его грудь как в бетонную стену, не в состоянии нормально вздохнуть.

— Где кольцо? — зарычал мне в лицо, обдавая брызгами слюны и смрадным запахом изо рта.

Мышцы сковал страх, я что-то промычал, не в состоянии говорить. Убьёт меня и не поморщится.

— Сейчас проверим.

Бугай протащил меня по ступеням, чуть совсем не придушив на воротнике, в несколько шагов приблизился к моей хлипкой двери, пинком распахнул её, сбросил меня на пол как мешок.

— Твоя?

Ларри, ты умный парень, но лучше веди себя как дурачок

— А-а-а?

Верзила больно пнул меня в рёбра кованым носком сапога.

— Твоя комната?

Я распахнул глаза и взглянул на кровать. Хомяка на подушке не было. Успел спрятаться? Пусть хоть ему повезёт.

— Да-а, — с трудом выдавил слово. Голос позорно дрогнул, даже играть не пришлось.

Кажется, за несколько секунд бугай перевернул стол, разодрал в клочья матрас и подушку, в щепки размолотил хлипкий стул об стену. Артефакта не было нигде. Я уже и сам подумал, что ночное помрачение было иллюзией. Мне всё привиделось, и сейчас разгромленная комната являлась доказательством моего безумия.

Глава 5. Колтуны и книга

Покормив Мотю, съел половину хлеба, остаток сунул в карман (будет на ужин) и побрёл в чулан, постоянно оглядываясь по сторонам.

Итогом сегодняшних злоключений явилась мысль о том, что я совершенно не хочу страдать, бегать от злобных монстров, испытывать в деле артефакт, какой бы он ни был силы и мощности, не хочу сакральных знаний и участия в тайных сообществах. Это чревато, нашёптывал мне внутренний голос, и даже без его предательского голоска, я был с ним полностью согласен.

Надо бежать отсюда, карабкаться, хромать, ползти, главное, прочь от замка. И ни в коем случае не укореняться здесь. Моя миссия по внедрению в поломойки и посудомойки прошла успешно, дальше нужны другие воины, а не обыватели вроде меня. Удивительно, что война с отступниками миновала Межгорье.

Добромир, Эрвин, Соня, Ася боролись и побеждали, в то время как я сидел среди книг в тихом уединённом углу под светом лампады, изучал философские труды, расшифровывал древние манускрипты, корпел то над мудрёной фразой, то над археологической картой. Я всегда стремился работать головой, размышлять над очередной идеей, а не стирать ладони до кровавых мозолей.

Мне нравилось звание мыслителя. Новые смыслы, новые горизонты, открытия не в запредельных землях, а в необъятных просторах фантазии. Всего этого я был лишён в Арме. Не того человека послал Добромир сюда, надо было подыскать более подходящую кандидатуру. Его соратник Йохан Барановский намного лучше справился бы с миссией, не стал бы несколько месяцев тереть ненавистные котлы и драить затоптанный пол.

В мои обязанности входило оттирать статуи дракона у входа в корпус общежития адептов. На драконов гадили голуби, которым священная статуя служила местом сбора и отдыха. Я подозревал, что голубь самая глупая птица, не обременённая интеллектом. Он понятия не имел, что такое памятник, для чего он нужен, и зачем поставлен. Памятник этой птицей воспринимался, скорее всего, как удобное место встреч с сородичами. Вокруг был лес и деревья, но голуби любили обгаживать скульптуры. У меня создавалось впечатление, что голуби поганят памятники сознательно, из вредности.

Для того, чтобы очистить дракона, надо было взобраться на постамент, хорошо намочить водой подсохший помёт, потом оттирать тряпкой и щёткой все впадины и изгибы скульптуры. Эту работу я проводил примерно раз в неделю, чтобы помёт сильно не засыхал. Кряхтя и кляня голубей, я влез на постамент, начал обильно смачивать загрязнённые места водой.

Вода закончилась, я собирался спрыгнуть, чтобы набрать новое ведро. Внизу по ступеням мимо меня, шатаясь, придерживаясь рукой за бок, прошла девчонка из карцера. Она запнулась, ударилась коленом, глухо застонала, поднялась и двинулась дальше. Перед глазами мелькнуло видение, как эта фурия ночью промчалась сквозь меня. Это точно она, и артефакт зачем-то показал мне это.

Делая вид, что плетусь за водой, я шёл за девчонкой, изредка шоркая тряпкой по стене или нагибаясь к полу. Фурия, растерявшая свой боевой вид, с трудом преодолела лестницу на второй этаж, потом длинный пустой коридор, открыла комнату и рухнула прямо на пороге. Оглянувшись вокруг, я метнулся к девушке, подхватил её подмышки и затащил внутрь, не забыв прихватить пустое ведро. Кажется, никто нас не заметил.

Где-то у них была лечебка, но её расположение я не знал. Наверное, надо позвать кого-нибудь на помощь. Но почему девчонка сама не пошла туда? Я знал это мерзкое состояние, когда пол уходит из-под ног, накатывает непередаваемый ужас, страшная слабость и следом темнота.

— Эй, как тебя? — осторожно похлопал девушку по щеке, — тебе плохо? Очнись, — подул ей в лицо, — эй, красавица.

Что делать? Сестра приказывала держать при себе нюхательную соль, которую после Высотомера насыпала мне по карманам. Но где Ася, и где та самая соль?

По виду девчонки нельзя было сказать, что она вернулась с тренировки. Одежда не изгваздана в грязи, костяшки пальцев не сбиты в кровь, правда лицо бледное, губы сухие, обкусанные, щёки ввалились, а спутанные волосы напоминали комок лежалой соломы. Неужели только что из карцера?

Девчонка медленно открыла глаза, посмотрела на меня, снова прикрыла их. Не взъярилась, как тогда у озера. Может не узнала меня?

— Пить, — прошептала она.

В комнате имелась небольшая отгороженная умывальня, не дырка в полу, как в карцере. Я осмотрел нехитрые принадлежности девушки в туалете. Не густо. У моей сестры каких только баночек, притирок и помадок не было. А здесь полный аскетизм, словно это не женское жилище. Набрав в небольшой ковшик воды, я вышел в комнату.

Девчонка так и лежала на полу. Приподняв её голову, поднёс к губам ковшик, нечаянно стукнув металлическим краем по зубам.

— Извини.

Она ничего не ответила, приоткрыла рот и, чуть не захлёбываясь, стала пить. От неудобной позы вода стекала по подбородку на одежду.

— Подожди, не торопись, давай посажу тебя.

Поставив ковш на пол, я подтянул девчонку вверх, прислонил спиной к стене и продолжил поить.

— Я сама, — сказала она, взяв ковш из моих рук.

В полном молчании, прерываемом только громкими глотками девчонки, тянулись минуты.

— Ещё, — она обессилено опустила пустой ковш.

Я хмыкнул. Сидит на полу без движения и при этом командует. Набирая воды, взглянул на деревянный гребень с широкими зубьями. Сможет ли девчонка разодрать колтуны на голове. Красивые волосы были беспощадно спутаны. Тяжело ей придётся. Сестра не раз просила меня расчесать её длинные густые волосы, особенно после её многодневных вылазок в лес за травами и кореньями.

Второй ковш с водой девушка пила спокойней.

— У меня хлеб есть. Будешь?

— Дай, — без промедления ответила она.

Проработав половину дня на хлебопекарне, я толком так не поел хлеба, которого мечтал наесться от пуза. Видимо, не судьба.

— Тебя как зовут? — спросила девушка.

— Ларри.

Она хмыкнула.

— У меня был кот Ларик.

Глава 6. Посвящение

— Сегодня идёшь в пятый корпус, — сказал Фома, когда утром я пришёл к нему за разнарядкой, — скоро праздник, надо натереть до блеска скульптуры у входа.

Задание не порадовало. В пятый учебный корпус с прилегающим к нему тренировочным полем доступ мне был раньше закрыт. Здесь обучали адептов с браслетами черного цвета на запястье. Адепты – неофиты носили зелёные и голубые браслеты, которые характеризовали степень их продвижения в обучении. Подобное распределение или иерархию мне никто не объяснял, но все адепты были одинаково заносчивы и нетерпимы по отношению ко мне – простому поломойке. Для меня они были на одно лицо, отличаясь лишь степенью жестокости по отношению ко мне.

Те, кто не замечал меня, были самые безобидные. Дальше шли злоязычные, и третий вид – самые мерзкие и злокозненные, которым доставляло удовольствие издеваться надо мной. Именно третий вид вносил в моё и без того убогое существование самые мрачные и болезненные ноты. В моём понимании для формирования истинного приверженца этой школы на первом месте стояли жестокость, безжалостность и бесчувственность в отношении более слабых и зависимых.

Я содрогнулся в преддверии нового задания. Идти в пятый корпус было сродни почистить клетку с дикими зверями, где каждый встречный таил в себе угрозу нападения. Фома поставил мне на руку печать-пропуск, и я поплёлся выполнять задание, в спину получив окрик начальника.

— Смотри у меня, шмыгай статуи как следует. Проверю!

Пятый корпус состоял из чуть более широких коридоров и лестниц, по которым я прошёл к выходу. Подножие лестницы вопреки моим ожиданиям обрамляли не драконы, а скульптуры ворона и волка. Возможно, именно они являлись символами Арма.

Стараясь быть незаметным, я принялся за работу, исподтишка поглядывая по сторонам. Оживлённая толпа адептов устремилась к тренировочному полю. Раньше я только издали из окна видел схватки адептов, их бои и прохождение препятствий. Сегодня с высоты фигур я мог хорошо рассмотреть происходящее на поле.

Мытьё отвлекло меня. Я тщательно оттирал ворона от голубиного помёта, когда толпа адептов сдержанно заулюлюкала. Начались бои. Я запретил себе смотреть в их сторону. Лучше быстрей сделать работу и убраться с линии огня, когда разгорячённая толпа учеников повалит мимо меня с тренировочного поля и не замедлит мимоходом поиздеваться над уборщиком, хорошо, если только словесно.

Моя ценность как человека здесь упала ниже уровня сточной канавы. И главное, я и сам стал верить в свою никчемность, убогость, чувствовать себя рабом и ничтожеством, способным только махать тряпкой и щёткой. Мои помыслы свелись к утилитарным желаниям: поесть досыта, выспаться, согреться, отдохнуть. Наверное, я приближался к желаниям животного, который жадно хватает еду, а потом спит где-нибудь под кустом, переваривая пищу.

Раньше я был богач и не ценил этого. У меня было время для размышлений, чтения, прогулок, тренировок с драконом. У меня было небо, свобода, радость. Сейчас высшие силы отвернулись от меня, забыли о моём существовании, покинули меня.

А может – это я забыл о них? Бесконечный труд и тягостное вынужденное молчание неожиданно вскрыли хранилища памяти. Мне не к кому было обратиться, и я вдруг вспомнил о чём шептали добрые женщины в общежитии. Вспомнил рассказы о Спасителе. Он бескорыстно помогал людям, лечил их, творил чудеса – так говорили женщины, называющие себя сёстрами.

Иногда хотелось плакать, вспоминая те дни. Почему я так легкомысленно отнёсся к рассказам сестёр и так мало узнал о Спасителе? Мысли о нём облегчали моё полуголодное убогое существование. Возможно, это был самообман или иллюзия, но его смутный образ словно давал мне силы, когда я смиренно и покорно поднимался и шёл выполнять свою работу.

Вдруг вспомнил, когда случилось моё озарение. Я взял в руки книгу Осы, впопыхах прочитал какие-то строчки, а дальше медленно и постепенно замерший мир вокруг меня начал двигаться, словно я вышел из анабиоза, из странного оцепенения души, из безвыходного лабиринта.

Крики за спиной заставили меня оторвать голову от чёрной спины статуи с белыми потёками голубиного помёта. На поле схватились двое. Мелкая фигурка против здоровенного мужика. Да он размажет её в два счёта, проломит ей череп своим пудовым кулаком. Как можно ставить в спарринг таких не равных по силе борцов? Или за убийство здесь никто ответственности не несёт? Ужасающая дикость!

Толпа взревела, и меня прострелило осознанием. На поле бились Оса с Тавгулом. Затаив дыхание, я не мог оторвать от них глаз. Оса не проигрывала только благодаря скорости и ловкости, уклоняясь от смертельных ударов. Бой затянулся. Мне показалось, что Оса устала. Она не могла не устать, прыгая, кувыркаясь, переворачиваясь, нанося острые точечные удары в ответ на натиск Тавгула.

Показалось, что его смертельный кулак, нацеленный в грудину, собьёт её с ног. Оса ускользнула вновь, но неудачно. Тавгул перехватил её за шею и развернул к себе лицом. Вздох, пронёсшийся по толпе, долетел до меня, заставив содрогнуться всем телом. Замерли все. Тишина словно куполом опустилась на поле. И в этот момент я услышал звук, который узнал. Оса подула в лицо громиле.

Он заорал и схватился за лицо.

— Тварь! Я тебе язык вырву!

Такой дикости от схватки я не ожидал. Что у них происходит? Оса вырвалась и отскочила, тяжело дыша.

— Поймай, если сможешь, — крикнула она, и дыхание у неё сбилось.

Я сжал ладони, понял, что дышу так же загнанно, как девчонка. Ужас ударил наотмашь, когда Тавгул разогнулся и прыгнул на Осу, сбил её с ног и подмял под себя. Я видел, как он что-то зашептал ей в лицо. Неужели придушит? Или свернёт шею?

Что-то изменилось между ними. Зрение не позволяло разглядеть детали. Как будто вытянулось лицо девчонки, превратилось в волчий оскал. На что Тавгул победно захохотал, подняв голову в небо. Боевая одержимость в бою? Об этом я случайно услышал от одного из адептов. Сейчас своими глазами наблюдал это воплощение.

Глава 7. Разоблачение

Утро началось тихо. Я выполз на работу, трепеща и внутренне молясь, чтобы никто на меня не обратил внимание. Фома не появился, значит, сначала у меня котлы на кухне, потом бесконечные лестницы и коридоры.

Сегодня же вечером я собирался бежать, спрыгнуть со стены замка и выйти на дорогу, ведущую в селение. За пару дней вполне покрою расстояние до него, а там заплачу за какой-нибудь транспорт (деньги были припрятаны в укромном месте), чтобы попасть на большую землю. Оставаться в замке, зная, что где-то бродит Ильза Раструб – смерти подобно.

Я оттирал котлы, когда сзади подошли два парня на голову выше меня, заломили руки и поволокли прочь из кухни, ничего не объясняя. Сердце сковал ледяной ужас. Зря я решил ждать до ночи, надо было не медлить ни секунды, уходить сразу, как только расстался с Евой. В Арме никто никого не щадит, что уж говорить про ничтожного раба.

Я не помнил по каким коридорам, лестницам и переходам меня тащили, сознание затянуло пеленой паники. Когда меня втолкнули в кабинет, обитый тёмно-синим бархатом, и поставили перед ясны очи Ильзы Раструб в расшитой золотом меховой безрукавке, я очнулся. За спиной Ильзы с каменным лицом стояла Ева, презрительно скривив губы.

— Это он? — спросила Ильза.

— Да.

Ильза шагнула вперёд, чуть наклонила голову к плечу, видимо, примеряя ко мне пытки, которые заставят сказать правду.

— Ларри Идепиус из Межгорья? Помню, помню. Сразу раскололся на Высотомере.

Трус, каких поискать…

— С какой целью очутился здесь?

Ильза спрашивала для проформы, судя по лицу Евы, изворачиваться и фантазировать не имело смысла, дураков здесь не было.

— Узнать, что твориться в вашей закрытой школе.

— И какие выводы?

— Здесь готовится мятеж против действующей власти.

— Проявляешь чудеса смелости, Идепиус, — с кривой улыбкой сказала Ильза.

Всё равно не отвертеться. Недавно я уже попрощался с жизнью, второй раз должно быть немного проще. Правда, я этого «проще» не ощущал, ноги заметно подрагивали, подвёл и вмиг севший голос.

— Как ты открыл дверь в крио модуль?

Я моргнул. Значит, так называется их лечебное здание, в котором они латают своих героев, засовывая их в рубище как фарш в кишку. Ильза предупреждающе подняла руку.

— Только не надо сказок про грызуна.

Ева и это рассказала. Я облегчённо выдохнул. Хорошо, что Мотя ещё ночью умчался от меня по своим делам.

— С помощью перстня.

— Та-ак. Гораздо теплее. Где перстень?

Я смотрел в её льдистые глаза, на её как у замороженной рыбы узкое лицо и острый подбородок, понимая, отчего рядом с ней так зябко. Морозильная камера была её домом. Я потянулся рукой к карману, и мне тотчас заломили руку и согнули пополам.

— В кармане, — прохрипел я.

— Достань, — скомандовала Ильза одному из охранников.

Он опустил руку в мой карман и с коротким криком выдернул её оттуда. Раструб посмотрела на парня, который от боли чуть не упал навзничь. Артефакт когда-то вдарил по всем моим нервным рецептором, но, видимо, не так сильно, я даже удержал его в ладони. Ильза нахмурилась.

— Отпусти его, — скомандовала она второму охраннику, — а ты, — это уже мне, — медленно вытащи перстень и положи его на стол.

Температура в комнате, обитой синим бархатом, накалилась вопреки морозилке Раструб, когда я сделал то, что она велела.

— Откуда эта вещь у тебя?

Ильза умела задавать правильные вопросы, недаром была Главой Совета Меры много лет подряд.

— Какой-то парень сунул мне перстень, убегая от преследователя. От боли я прижался к двери. Артефакт открыл мне её. Я попал внутрь.

— И-и… дальше…

— Я… сунул перстень в карман и…, дождавшись, когда всё успокоится, сбежал оттуда.

Ильза буравила меня взглядом, словно пытаясь прочесть мои мысли. Я вспомнил строчку из детского стишка «Ах, ты мой, суропчик». Если Ильза невероятным образом может залезть в мозги, надо защищаться. «Милый колокольчик, солнышко летнее, ягодка сладкая». Ильза поморщилась, кашлянула. Не так просто отделаться от простенького стишка.

— Зачем ты пошёл в крио модуль?

Фух, кажется, пронесло.

— Хотел узнать о самочувствии Евы.

На девчонку не смотрел, да и зачем. Не успела оклематься, побежала к главе Арма, чтобы обелить себя. Наверное, нельзя было самовольно покидать их крио мертвецкую. Пусть бы лежала там и дальше бревном.

— Когда открывал дверь, перстень был на пальце?

— Да.

Ильза нахмурилась.

— Возьми, надень его и подними руку.

Я проделал всё, как она сказала. Ильза захрустела костяшками пальцев, подошла ко мне, изучила сначала перстень, потом моё бледное лицо. С трудом сдерживая панику, я не морщился, не дёргался, не переступал с ноги на ногу, хотя перстень не доставлял мне боли. Перед Ильзой Раструб, помня нашу последнюю встречу, трудно было сохранять спокойствие.

— Сними. На стол.

Ильза отдавала мне отрывистые команды, как дрессированной псине. Бывшая Глава Меры в раздумье постучала носком туфли, посмотрела на Еву.

— Прикоснись.

Ева не посмела перечить, протянула палец к перстню.

— А-а! Бьёт, не могу, — выдохнула она.

— Занятно.

Ильза наклонилась над перстнем, но притронуться не решилась. Подняла голову, кинула взгляд на застывших парней за моей спиной.

— Сбросить со стены в ров, — отдала приказ охранникам, — идите.

В полном молчании меня выволокли за дверь морозилки.

— Пустите. Сам пойду, — сказал я.

Тащить меня по коридорам на глазах у всех парням, видимо, не хотелось. Мерзкий образ палачей им был всё-таки непривычен. Мы снова петляли по каким-то коридорам и переходам, забираясь на самую высокую западную стену замка. Странное оцепенение поглотило моё сознание. Будто всё происходит с кем-то другим. Это не меня ведут на смерть. Выбросят как ненужную ветошь, я даже не сыграю роль жертвы, которую приносят на алтарь демонам Бездны. Меня забудут в тот же день, как я исчезну из этого мира.

Глава 8. Ярость и туман

Земля смешалась с небом. Где я? Что со мной? Глаза ничего не видели, тело не ощущалось. Ночь или день? Я умер?

Не оставь меня во тьме. Не оставь меня. Не оставь.

Сознание вернулось, значит, я жив? Может ослеп и потерял слух? Во рту перекатывалось что-то твёрдое. Я проглотил камень? Выплюнул его, чтобы не сломать зубы, и мгновенно тело ошпарило болью.

— Ауч!

Голову разорвало на множество частиц, она желала рассыпаться зыбучим песком. Тело закрутило в мясорубке, где каждая клетка горела огнём, пытаясь взорваться изнутри.

Как помешанный я принялся искать чёрную палочку, которую прежде выплюнул. Это же обезболивающее средство. После нескольких дёрганных попыток нащупал искомый предмет, сунул его в рот, сжал зубами. Мгновенно полегчало. Теперь голова гудела как растревоженный улей ос, но убийственной боли не ощущалось. С отчётливой ясностью вспомнил всё, что случилось.

Ярость и ненависть сдавили горло. Желание стереть в порошок всех, кто остался за стенами замка накатило на меня огненной волной. В замке не было тех, кого можно пожалеть. Ни одного человека, кто достоин жизни. Ни одного? А Ева? Она пришла мне на помощь. Или я ошибаюсь, и у неё свои корыстные цели? Это же она сдала меня Ильзе.

Я огляделся. Всё вокруг было затянуто густым туманом. Это не Бездна, а тот самый овраг, в который я свалился. Перекатил камень во рту, медленно сел и встряхнул головой. Что со мной?

Агония сознания была намного хуже боли. Я вдруг осознал, что хочу истребить всех обитателей Арма как саранчу, стереть с лица земли это змеиное гнездо, развеять их пеплом, не оставить камня на камне от этих стен.

Стоит только сказать «да» своему желанию и всё свершиться. Жажда убийства нарастала, я задышал как загнанный. Что-то изменилось во мне. Никогда я не ощущал в себе столь поглощающей ярости. Меч палача завис в воздухе. Вы не уйдёте от расплаты…

В белёсой дымке сверкнул огонёк, послышался треск ломаемых веток, кто-то подбирался ко мне.

— Э-эй! Есть кто живой?

Не без труда я поднялся на ноги. Голос был знаком. Оса, которой хотелось свернуть шею и вырвать её ядовитое жало. Злобная, мерзкая тварь. Что ж, она будет первая на жертвенном алтаре, ответит за своё предательство.

— Эй, ты слышишь? Ларри!

Треск шагов приближался, делая невыносимым жажду мести.

Мелкая дрянь

— Ларри?

Катись в Бездну. Лучше не подходи, я за себя не ручаюсь

Надеюсь, до неё докатилась волна моей ненависти. Говорить я не мог, сжимая зубами чёрный продолговатый камень.

— Хочешь напасть на меня? — крикнула девчонка.

Шаги стихли. Свет фонаря стал еле видимым. Кажется, испугалась. Я сломал какую-то ветку, ничуть не боясь звуков. Как подойдёт ближе, ударю её. Хорошо бы попасть по голове.

— Ты слишком долго носил перстень. Теперь хочешь всех убить. Так действует «Сила Хаоса».

Что?

— Его нельзя держать на теле. Последствия могут стать необратимыми.

С силой треснул по какому-то стволу. Девчонка просто пугает.

— Я знаю, как тебе помочь.

И голос такой бесцветный, придушенный. Врёт!

— Послушай, ты ведь не животное.

В ответ я зарычал как зверь. Меня разрывало от ненависти к этой девчонке. Я чувствовал себя именно зверем. Эта глупышка не послушалась меня. Раздвинув густую поросль кустов, она появилась с фонарём в руке совсем рядом.

— Я могу тебе помочь, Ларри. Я знаю средство…

Не дослушав, я кинул в девчонку палкой. Она отбила удар фонарём, в котором лопнуло стекло, бросила фонарь на землю, в её руке блеснула сталь клинка.

— Стой!

Я готов был голыми руками задушить девчонку, но тело не слушалось. Ничего не болело, но и силы не было. Рыча как помешанный, бросился на предательницу, она резко оттолкнула меня плоской частью клинка, и сама напала на меня, повалила на землю и прижала коленом в грудь. Раздираемый лютой ненавистью я извивался змеем, пытаясь сбросить с тела отвратительную тварь, а она подняла упавший фонарь и осветила моё лицо.

Свет полоснул по глазам, я зажмурился, по-звериному оскалившись, и вдруг почувствовал, как чёрную пилюлю с силой выдернули из зубов. Боль мгновенно вгрызлась в моё истерзанное тело. Я даже не мог сделать вдох. Последний вдох.

— Убийца, — прохрипел из последних сил. Душа покидала меня, унося в небытие, тело дёрнулось в предсмертной агонии, тьма утягивала за собой.

Ева отбросила фонарь, зажала мой нос двумя пальцами, обхватила шершавыми губами рот и длинным выдохом наполнила лёгкие дыханием. Её руки несколько раз ритмично сдавили мою грудину. Я знал эти движения, сестра учила меня, как запускать сердце и делать искусственное дыхание. Я цеплялся за вдохи Евы, как ребёнок за мать, за свою последнюю надежду.

— Один-и-два-и-три-и-вдох, — бормотала Ева, действуя ритмично и уверенно. Она делала одно вдувание, быстро проверяла пульс на сонной артерии, следом надавливала на грудную клетку. Я не сбился со счёта, потому что не считал, просто хватал живительный воздух лёгкими. Искусственное дыхание было похоже на поцелуи. Они длились и длились, меня ведь никогда не целовала девушка.

— Жить будешь, святой Ларри, — пробормотала Ева, поняв, что моё сердце застучало вновь.

Она устало опустилась рядом со мной, отблеск фонаря отбросил неровный свет на её чумазое почти детское лицо. Я увидел перед собой юную девушку.

— Зачем, — прохрипел я, когда смог говорить, — вытащила токсин.

Ева посмотрела на меня. В её облике не было ни высокомерия, ни надменности, ни злости. Черты разгладились, явив облик совсем другого человека. В стенах замка она казалась злобной гадиной, самим исчадием Бездны. Сейчас же внутренняя тьма покинула её, смахнув враждебный, ненавидящий взгляд. Ева потеряла зловещий образ, словно вышла из роли на поклон зрителей: бледная, измученная и усталая.

— Ты бы умер. Токсин не лечит, он просто убирает боль.

— У тебя в крио камере этот токсин был в ухе. Разве он не лечил?