Лед и пламя

1

В прошлую субботу я научилась ненавидеть вторники. Раньше это был мой любимый день недели, а теперь нет. Почему? Всерьез углубляться в эту тему я себе запрещаю.

На улице уже светло: значит, скоро зазвонит будильник, мама начнет хлопотать на кухне, ожидая меня к завтраку, только я решила, что сегодня никуда не пойду. Позвоню Виолетте Владимировне и скажу, что лодыжка после неудачного приземления в попытке скрутить четверной лутц все еще болит и что мучивший меня всю прошлую неделю насморк вновь дает о себе знать.

Обычно я не обманываю своего тренера, по крайней мере, с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать, и я поняла, что Виолетта Владимировна щелкает мою ложь как орешки, но сегодня совру – идти на индивидуальное занятие к Никите Сергеевичу Вернеру, новому хореографу нашей академии, я не готова. Точно не после того, что произошло на тренировке в субботу.

Мне нужно время, чтобы проветриться, выпустить пар, вспомнить о своей главной цели на сезон, которая исключает любые интересы за пределами льда. Я думала, что за два дня справлюсь, но почему-то не выходит. И, как ни в чем ни бывало, разбирать с Вернером хореографические связки из моей новой программы тоже не выйдет. Знаю себя: я или глупость какую-нибудь скажу, как обычно бывает, когда нервничаю, или буду стыдливо краснеть. Даже не знаю, что из этого хуже.

О, Господи, ну, почему я такая невезучая? Никита Сергеевич пришел в академию еще в прошлом сезоне, но после фиаско на Чемпионате России мне не было никакого дела ни до него, ни до фигурного катания. Почему же сейчас, когда я, наконец-то, чувствую в себе силы бороться со вчерашними юниорками, все изменилось? Ничто ведь не предвещало катастрофы – он просто был где-то рядом на льду, время от времени бросал в мою сторону небрежные замечания и взгляды. И вдруг что-то щелкнуло. Словно свет погас, а потом засияло солнце. И вместе с ним на меня нахлынуло все запретное, сложное, пугающее в своей откровенности. Я вдруг заметила, какие у него потрясающие синие глаза, и что когда он улыбается, на его щеках появляются ямочки, а пахнет от него чем-то дерзким и приятно пряным. И до чего же волнительно, когда он обращает на меня внимание…

С моих губ срывается стон и, перевернувшись на живот, я стыдливо прячу пылающее лицо в подушку. Я безнадежна. Вся ситуация абсолютно и бесповоротно безнадежна. И я буду медленно гореть в аду за то, что мне вообще пришло в голову грезить о своем тренере, пусть этот тренер хорош как античный бог и всего на шесть лет меня старше.

Настойчивый звонок будильника отвлекает меня от волнительных терзаний. Вытягиваю руку из-под одеяла и нащупываю пластиковый чехол телефона на тумбочке.

7.00

Звонить Виолетте Владимировне, конечно, еще рано, но внутри у меня все в таком напряжении, что затягивать историю с прогулом я тоже не могу – хочу разделаться с враньем прямо сейчас, чтобы весь день проваляться в кровати, представляя как Никита Сергеевич обнимает меня и говорит, что тоже влю...

О, черт! Представляя, как я вылетаю из Академии за неподобающее поведение, видимо!

Сажусь в позу лотоса на кровати и с внезапной злостью смотрю на телефон. Не буду звонить! Напишу сообщение. «Лодыжка ноет, горло болит, насморк не проходит. Сегодня побуду дома». Никто, даже известная своей строгостью Виолетта Суворова не станет гнать меня больную на тренировку. Правда?

Пока я не растеряла решимость, снимаю блокировку с телефона и строчу сообщение. Потом с противным ощущением неправильности того, что я сделала, бросаю мобильный обратно на тумбочку и с головой ныряю под одеяло, прячась в душной темноте от своего поступка.

К моему удивлению, телефон начинает трезвонить буквально через тридцать секунд. Нехотя вылезаю из-под одеяла и заглядываю в экран, хотя точно знаю, чье имя там увижу.

Может быть, если я зажмурюсь и сильно-сильно попрошу небеса, тренер перестанет висеть на проводе? И тогда я смогу представить, что ничего этого не было?

Несмотря на мои отчаянные мольбы, мобильный настойчиво шумит, и, в конце концов, я со вздохом снимаю трубку.

- Доброе утро, Виолетта Владимировна. Извините, что написала так рано.

- Брось, я давно не сплю, - раздается в трубке строгий женский голос. - Арина, если лодыжка болит, надо показаться врачу – это же не шутки. Контрольные прокаты на носу.

- Да нет, я думаю, нужно просто немного отдохнуть, дать ноге передышку, – сбивчиво поизношу я. – Знаете, как бывает. Нагружаешь, нагружаешь, а потом...

Когда я нервничаю – обычно огрызаюсь. Это распространяется на всех, кроме Суворовой. Когда я нервничаю в ее присутствии, как правило, начинаю мямлить. Вот прямо как сейчас.

- Услышала тебя, - перебивает меня тренер. - А с горлом что? По голосу и не скажешь, что приболела.

- Ну, ночью у меня был такой приступ кашля, знаете... – сочиняю я. - Когда дышать не можешь и... 

- Арина, давай откровенно. Есть определенная причина, по которой ты не хочешь приходить сегодня на каток? Я думала, у тебя серьезные намерения побороться в сезоне.

Я судорожно сглатываю. Вот именно поэтому я и не хотела разговаривать с Виолеттой Владимировной. Она обладает поразительной способностью читать меня, как открытую книгу. И ей, конечно, не стоит никакого труда вычислить если не ложь, то наличие у меня скрытых мотивов для пропуска тренировки.

- Причин нет, - отвечаю я смиренно. 

- Ладно, давай так поступим, - говорит она уже мягче. – Прийти тебе все-таки придется. Ты же не забыла, что Иванова должна принести тебе и девочкам костюмы на примерку?

Я морщусь и свободной рукой хлопаю себя по лбу. Уму непостижимо, что за своими романтическими фантазиями я напрочь забыла о таком важном мероприятии, как примерка новых соревновательных платьев!

- Если честно, то забыла, - признаюсь я. 

- Угу, - произносит Суворова тем самым тоном, который вызывает во мне желание съежится и забиться в угол подальше. - Будем считать, что я тебе напомнила. Что касается тренировки, на лед сегодня можешь не выходить – побережем твою ногу. Позанимаешься с Никитой Сергеевичем в зале. Если болевые ощущения не пройдут – вечером покажем тебя врачу. Договорились? 

2

На дворе теплое августовское утро. В любой другой день, я бы наслаждалась пешей прогулкой, но сегодня все проходит как в тумане – погруженная в душевные переживания, я даже не замечаю, как прохожу двадцатиминутный путь от дома до Академии.

На минуту заглядываю на каток, где под руководством тренера младшей группы оттачивают мастерство десятилетки, а потом иду в раздевалку, где встречаю Дину Смирнову. Несмотря на то, что в коллективе у нас редко бывают скандалы, и большинство фигуристов находятся в приятельских отношениях, только эту кареглазую шатенку я могу назвать своей подругой. Причина проста – она тренируется со мной в одной группе, но выступает за другую страну, поэтому не является моей конкуренткой за место в сборной. А еще она самая возрастная – скоро ей будет двадцать, но когда ты выступаешь за Азербайджан, кататься можно и до тридцати – эксперты и журналисты не будут дружно провожать тебя на пенсию, как это было со мной после неудачи на прошлогоднем Чемпионате России.

- Привет, - звонко здоровается со мной Дина, натягивая спортивные легинсы.

- Привет, ты сегодня рано, - отвечаю я. - Рвешься в бой? 

- Ты же знаешь, у меня контрольные прокаты в Федерации через неделю, - она пожимает плечами. – Вернер обещал меня посмотреть сегодня. Классный он, все-таки, постановщик. От своей произвольной я просто тащусь. А ты?

- Что я? – непонимающе переспрашиваю я, чувствуя себя не в своей тарелке.

- Он же «Жанну» тебе поставил. Чувствуешь ее?  

- Нормальная программа, - говорю я, не желая вдаваться в подробности.

Дина таращится на меня, будто я сморозила величающую глупость.

- Нормальная? - передразнивает она. - Ты серьезно? Я слышала, что Суворова очень хвалила его именно за эту постановку.  

- Возможно, - бурчу я, кидая на лавку рюкзак, и пытаюсь сменить тему. - Не знаешь, во сколько Иванова костюмы принесет?

- Виолетта Владимировна говорила, что в одиннадцать, - Дина закрывает свой шкафчик и машет мне рукой. - Ладно, встретимся в зале.

Оставшись в одиночестве, я нехотя переодеваюсь в тренировочный костюм, потом аккуратно складываю вещи, сознательно оттягивая момент, когда придется выйти в коридор и дойти до зала, рискуя столкнуться с кем-то, кого я совсем не готова видеть.

- Привет, Романова, - дверь в раздевалку открывается и в помещение влетает Лиза Ломакина.

Лиза – одна из тех вчерашних юниорок, кого воспитывали в эпоху трикселей и квадов. На тренировках она приземляет и четверные сальхов с тулупом, и тройной аксель – неудивительно, что в сезон она собирается идти с самым убойным контентом среди всех девочек нашей группы.

- Привет, – говорю я вяло.

- Ты не в духе, что ли? – спрашивает она с широкой улыбкой. - Боишься, что я лутцы отпрыгаю лучше, чем ты?

Я закатываю глаза.

- Немного самонадеянно, а?

- Как твоя нога? – интересуется она. - Ты вчера здорово грохнулась. 

- Нормально, - раздраженно отвечаю я, не находя в себе сил препираться с болтливой Ломакиной. - Ладно, я пошла.

К счастью, в зале кроме Дины никого не оказывается, да и она не обращает на меня никакого внимания. Я встаю к станку, рассматривая свое отражение в зеркале, и выполняю несколько простых упражнений, разогревая мышцы. Обычно во время тренировок мой мозг отключается, но сегодня даже здесь меня ждет неудача. Что же такое со мной происходит?

- Ты в порядке? – вздрагиваю от неожиданности, ощутив осторожное прикосновение к своему плечу. – Эй-эй, ты чего? Я не хотела тебя пугать. Я просто звала тебя несколько раз, а ты не отвечаешь. 

В ответ на обеспокоенный взгляд Дины, делаю попытку улыбнуться.

- Я… Извини, плохо себя чувствую. 

- Говорила тренерам? – спрашивает она сочувственно.

- Договорились с Виолеттой Владимировной, что я сегодня безо льда, - говорю сухо. - Пришла только из-за примерки.

Разговаривая со мной, Дина садится в шпагат и наклоняется вперед.

- В остальном все нормально?

- Да, - я киваю. - Просто никак не могу собрать себя после отпуска. 

- Это мне знакомо, - она усмехается. – Я тренируюсь на износ, но этот лишний килограмм, который я нагуляла в отпуске, никак не хочет уходить. У меня из-за этого ось на прыжках уходит.

Я делаю несколько наклонов и сажусь на коврик рядом с Диной. В этот момент дверь в зал открывается, и внутрь заходят Ломакина и Марина Быстрова, а за ними я замечаю до боли знакомую фигуру нашего тренера.

Робкая надежда на то, что я смогу справится со своими эмоциями, лопается, как мыльный пузырь. На мгновение мне кажется, что меня ударили пыльным мешком по голове. Я резко выдыхаю и подаюсь назад.

- Эй, да что с тобой? – шипит Дина удивленно.

Ощущая, как пылают мои щеки, я опускаю голову и отчаянно пытаюсь взять себя в руки.

- Доброе утро, девочки, - от низкого густого голоса моя спина покрывается мурашками.

- Здравствуйте, Никита Сергеевич, - вежливо здоровается Дина. 

- Здравствуйте, - бормочу я, избегая смотреть на Вернера, который долгое время был для меня лишь наставником и опорой, а теперь вдруг стал героем моих фантазий. 

- Арина? - звучит прямо над моим ухом. - Ты в порядке? 

Нет, я не в порядке!

- Прекрасно себя чувствую, - отвечаю я, не отрывая глаз от паркета.

Дина сдавленно усмехается, как бы подтверждая мою теорию, что мне противопоказано лгать, но потом происходит нечто еще более ужасное – я ощущаю руку Никиты Сергеевича на своем плече. На мгновение мне кажется, что я сплю, настолько острыми оказываются мои ощущения от банального прикосновения. Сердце начинает учащенно биться, а тело – гореть в самых неожиданных местах. Этого оказывается достаточно, чтобы вывести меня из состояния оцепенения. Я дергаю плечом, сбрасывая с себя руку Вернера, и вскакиваю на ноги, не смея встретится с ним взглядом.

- Извините, - выдыхаю я, потрясенная новизной переполняющих меня чувств. - Мне нужно выйти.

Вылетев из зала, я хлопаю дверью и приваливаюсь к ней спиной, судорожно глотая воздух.

3

- Арина? - удивленный голос Виолетты Владимировны заставляет меня встрепенуться и вытянуться у двери едва ли не по стойке смирно. - Ты что тут делаешь?

- Я... - работай мозг, работай, мысленно молюсь я. - Я иду в туалет.

Тренер подходит ближе и изучающим взглядом карих глаз сканирует мое лицо. Она вдруг хмурится, но вместо ожидаемой отповеди, я слышу обеспокоенное:

- Похоже, мне действительно надо было дать тебе отлежаться дома. Температуры нет? У тебя лицо пылает.

- Температуры нет, - бормочу я.

- Знаешь что? Занятий на сегодня достаточно, - она смотрит на мой тренировочный костюм, потом переводит взгляд на дорогие часы на своем запястье. - Ксения Иванова привезет платья через полчаса. Посиди пока в моем кабинете, там открыто, а я поздороваюсь с ребятами в зале и приду.

Получив желанную передышку, я послушно киваю и, не теряя времени, спешу по коридору в кабинет Виолетты Владимировны. Там обессилено сажусь на кожаный диван и откидываю голову на спинку, отчаянно пытаясь найти выход из сложившейся ситуации.

Выхода, по крайней мере сейчас, я не вижу.

Вернер на катке каждый день за исключением понедельника. Мне нужно тренироваться и набирать форму к предстоящим стартам, а я даже думать боюсь о том, чтобы оказаться с ним в одном помещении.

Бред какой-то. Скажи мне кто неделю назад, что подобное произойдет со мной - я бы покрутила пальцем у виска и продолжила заниматься своими делами, а теперь вот как все обернулось.

С печальным вздохом прикрываю веки и позволяю себе мысленно перенестись в ту самую субботу, с которой все пошло наперекосяк.

Утро не задалось с самого начала. За завтраком я пролила на себя полную чашку чая, и мне пришлось переодеваться, рискуя опоздать на тренировку. Презрев прогноз погоды, я не взяла зонт, но уже на полпути начался дождь. А у самого входа в Академию я стала невольным свидетелем страстных объятий Вернера с высокой блондинкой, чей силуэт показался мне смутно знакомым.

Я всю жизнь терпеть не могла сплетни и всегда тактично удалялась, когда разговор в раздевалке заходил о том, кто с кем встречается. Но даже я знала, что молодой тренер нашей группы пользуется повышенным вниманием представительниц слабого пола. Меня это никогда не интересовало, но в этот день мысль о том, что у него есть подружка, странным образом меня задела.

Позже на тренировке я непривычно долго раскатывалась, пытаясь отогнать от себя будоражащие образы Вернера в объятиях блондинки, пока Виолетта Владимировна не крикнула мне, не желаю ли я перейти в танцы, раз идея делать прыжки мне так неприятна. В итоге, я шлепнулась с первого же лутца. Потом сделала степаут на акселе и почти оборот не докрутила в любимом каскаде с риттбергером. В расстроенных чувствах я подъехала к бортику и выслушала от тренера лекцию о концентрации и приоритетах, а когда Суворова ушла с катка, долго сидела на скамейке, перешнуровывая коньки. По непонятной причине все валилось из рук. И настроение было - нарушить диету и вместо разучивания связок из новой произвольной программы пойти домой и включить на ноутбуке какую-нибудь слезливую мелодраму. Так было ровно до того момента, как рядом со мной на скамейку опустился Никита Сергеевич и предложил свою помощь.

Не знаю, что именно так потрясло меня - его неожиданное появление, защекотавший ноздри приятных запах одеколона или выражение искреннего сочувствия в глазах, обычно светившихся насмешкой, но я вдруг осознала, что рядом со мной сидит не просто начинающий тренер, а привлекательный мужчина.

Во время тренировок Вернер любил повторять, что бабочки должны быть не на льду, имея ввиду сорванные прыжки в один оборот, а в животе. И в тот миг я впервые на собственном опыте осознала смысл его слов: от его близости у меня внутри неистово забились сотни, тысячи бабочек, а волна ранее неизведанных чувств грозила смести все на своем пути.

Резко открыв глаза, я поднимаюсь с дивана и иду к окну, с тоской глядя на дивное теплое утро. Мне вдруг отчаянно хочется оказаться там, на улице, так далеко от Академии фигурного катания насколько это вообще возможно. Подальше от внезапных чувств, сложностей и выбора, который нужно сделать, если я хочу продолжать свою профессиональную карьеру. И ведь всего-то нужно выйти из этого кабинета, взять из раздевалки свой рюкзак и уйти, не оглядываясь. И, возможно, тогда все станет проще.

В Академии я тренируюсь с четырех лет. Весь путь с первых детских соревнований до серьезных юниорских и взрослых побед я прошла бок о бок с Суворовой. Неужели сейчас, из-за глупой влюбленности в младшего тренера, позволю себе перечеркнуть все, что связывает меня с этим местом и людьми, и уйти в никуда? Я не дура, понимаю, что этот сезон - мой единственный шанс вернуться в сборную. В следующем году из юниоров выйдут новые трикселистки и квадистки, и в лучшем случае мне светит замыкать пятерку на любом домашнем старте, а об отборе на чемпионаты Европы и мира можно вообще забыть. Готова ли я отказаться от своей мечты из-за некстати разбушевавшихся гормонов?

Прижимаюсь разгоряченным лбом к прохладному стеклу и глубоко дышу. Должен быть какой-то выход. Возможно, стоит просто переждать эту критическую фазу новизны чувств, и вскоре все опять войдет в привычную колею?

А если нет?

4

Мое платье для короткой программы восхитительно. Когда наш дизайнер Ксения Иванова обсуждала со мной и Виолеттой Владимировной эскиз у меня были сомнения относительно фасона. Но сейчас, разглядывая себя в зеркале, я настолько довольна результатом, что на какое-то время забываю о свалившейся на меня влюбленности в тренера.

Моя короткая программа поставлена на музыку из фильма «Жанна Д’Арк» Люка Бессона, поэтому наряд сшит из ткани цвета расплавленного серебра и украшен блестками по фактуре напоминающими звенья кольчуги. С длинными рукавами, высоким воротом и короткой юбкой с разрезами по бокам платье выглядит крайне необычно. Такие скромные фасоны носили в прошлом веке, но, странным образом, сейчас оно смотрится крайне актуально и свежо.

- Крутое платье! - в кабинет Суворовой, где я примеряюсь, заглядывает самый возрастной фигурист нашей группы Ваня Леонов. Оборачиваюсь к нему как раз тогда, когда он театрально хватается за сердце. - Пощади меня, Жанна!

Широко улыбаюсь парню и показываю язык. 

- Ты не видела Виолетту Владимировну? - спрашивает Ваня.

- Я думала она на льду вместе с девочками. Сегодня у многих примерки и тестовые прогоны.

- Нет, ни ее, ни Никиты Сергеевича там нет.

Имя Вернера, невзначай произнесенное Леоновым, делает со мной странную штуку. Сердце екает, а потом начинает биться быстро быстро, а в животе разливается приятное тепло, Ох, черт, ну когда это прекратится?

- Извини, - стараясь не выдать своего волнения, я качаю головой. - Не видела никого из них минут сорок.

- Ладно, - Ваня задорно улыбается и, уже уделяясь, подмигивает мне: - А платье на самом деле очень классное.

Оставшись одна, я еще какое-то время изучаю свое отражение в зеркале, но на этот раз мое внимание приковано не к искусному наряду, а к бледному лицу, на котором выделяются темные тени под глазами - неоспоримое свидетельство беспокойных ночей. Неудивительно, что все вокруг интересуются моим самочувствием.

Глубоко вздыхаю и приглаживаю волосы на макушке. Так нельзя, Арина, говорю сама себе. Трусихой ты никогда не была, а значит своим страхам пришло время посмотреть прямо в лицо.

Вздергиваю подбородок и улыбаюсь своему отражению, а потом, уповая на смелость, которой на самом деле не чувствую, выхожу из кабинета и иду в раздевалку за коньками и теплой олимпийкой.

Каток в этот обеденный час забит фигуристами нашей группы. До контрольных прокатов остается всего пара недель, поэтому все работают в усиленном режиме. Стайкой кружатся в уголке девчонки-новисы, главная юниорская надежда сезона Зара Бархатова, один за другим прыгает каскады, Ломакина и Быстрова в новых соревновательных платьях тренируют вращения и дорожки. Даже Ваня здесь - о чем-то живо переговаривается с одним из младших тренеров.

Не заметив на льду Вернера я испытываю мгновенное облегчение. Это глупо, потому что скоро он обязательно появится здесь, но даже такая маленькая отсрочка бальзамом проливается на мои напряженные нервы.

Сняв с лезвий коньков чехлы, я ступаю на лед и, набирая скорость, еду вдоль бортиков. Немного разогревшись, снимаю олимпийку и подъезжаю к калитке, чтобы положить ее на скамейку. И именно в этот момент на каток заходят Виолетта Владимировна и... он.

Застываю с курткой в руках, словно меня поймали на месте преступления, и взглядом кролика, загипнотизированного удавом, смотрю на тренеров.

- Арина? - Суворова удивленно вскидывает брови. - Я думала, мы договорились, что ты сегодня не выходишь на лед.

- Я... Я решила немного покататься в платье, чтобы убедиться, что ничего не мешает, - сбивчиво объясняю я. - К тому же, нога совсем не болит, честное слово. Можно даже попрыгать.

Виолетта Владимировна удовлетворенно улыбается, а я внезапно узнаю это выражение на ее лице. Она ведь нарочно сказала мне не кататься, только чтобы посмотреть на мою реакцию! Раньше ничто, ни распухшая коленка, ни ноющая лодыжка не могли удержать меня вдали от катка. И маленькая проверка, которую она устроила мне сегодня, доказала ей, что я не опустила руки и не сдалась.

Выпустив, наконец, олимпийку из рук, я оставляю ее на скамейке, а сама возвращаюсь на лед, но еще до того, как успеваю отъехать от бортика, слышу небрежное:

- Красивое платье, - сказанное низким голосом Вернера.

От его слов по спине ползут мурашки, а коленки становятся словно ватными. Сделав вид, что не услышала его, я, не оборачиваясь, мчусь на противоположную сторону катка, надеясь там вернуть вмиг потерянное самообладание.

Я думала сохранить свои чувства в тайне будет сложно? Сейчас мне кажется, что это невозможно!

Несмотря на хаос в чувствах, лед все же помогает мне прочистить голову. Сосредоточившись на базовых прыжках и шагах я вскоре нащупываю нужный ритм для тренировки. К бортику, у которого стоят тренеры, я больше не подъезжаю, но, когда раздаются первые аккорды музыки из моей короткой программы, я встаю в исходную позицию и механически повторяю трехминутную историю Жанны на льду от начала до конца, делая лишь несколько незначительных помарок.

Удивительно, конечно, - мое тело так хорошо помнит и делает то, о чем мозг вообще не может думать...

- Романова! - резкий окрик Виолетты Владимировны возвращает меня к реальности.

Я смотрю на Суворову и покорно киваю, когда она махом руки велит мне ехать к бортику за которым разместился весь тренерский штаб, включая Никиту Сергеевича.

Ну что ему, сложно выйти? В туалет сходить? Или потрепаться по телефону со своей блондинкой?

- Арина, тебе особое приглашение нужно? - прикрикивает на меня Виолетта Владимировна, когда видит, что я не тороплюсь выполнять ее указание. - Быстрова, ты следующая!

Я вздыхаю и, ощущая на себе десятки взглядов, плетусь к бортику. О да, прилюдная порка Суворовой - как раз то, чего мне сегодня не хватает.

- Слушай, - говорит мне тренер, когда я останавливаюсь в метре от нее. - На сегодня тренировку ты закончила. Я не знаю, что с тобой происходит, но ты, уж пожалуйста, выкинь эту ерунду из головы. Если ты, конечно, еще намерена соревноваться в этом сезоне.

5

Со Светланой Вернер, преподавателем по актерскому мастерству, я познакомилась задолго до того, как Никита Сергеевич пришел в нашу группу в качестве тренера. На протяжении последних нескольких лет она несколько раз в сезон приходила в Академию и проводила для топ-фигуристов индивидуальные занятия. Инициатива подобных встреч, как правило, принадлежала Виолетте Владимировне – она считала, что профессионал поможет нам лучше передать характер героев на льду. За свою пока еще недолгую карьеру я выступала в образах Джульетты, Наташи Ростовой и Черного лебедя. Но ни с одной из этих героинь мне не было настолько сложно, как с Жанной Д’Арк, поэтому на этот раз именно я инициировала встречу со Светланой. Правда, это произошло задолго до того, как я потеряла покой и сон, влюбившись в ее брата.

На часах половина восьмого. На улице уже темно, и мое такси давно уехало, оставив меня возле дома, где располагается квартира Светланы, а я все стою, переминаясь с ноги на ногу, и не решаюсь зайти в подъезд. Я очень люблю занятия со старшей Вернер. И, учитывая мои планы на сезон, они мне необходимы. Но как же я смогу как ни в чем ни бывало работать с ней теперь, когда все стало так сложно? Что если она узнает правду о моих чувствах к Никите Сергеевичу? Что если о них узнает он? Это ведь неэтично встречаться со своим педагогом?

Невесело усмехаюсь и одергиваю себя. Неужели я всерьез допускаю мысль, что Вернер может захотеть встречаться со мной? Да он будет настолько шокирован, если все поймет, что не подойдет ко мне ближе чем на километр!

Внезапно мне становится грустно от этой мысли. Я представила, какими напряженными теперь будут наши отношения. И с тоской осознала, что я больше никогда не смогу как раньше проговорить с ним или попросить совет, а любое его прикосновение, будь то напутствие перед прокатом или часть тренировочного процесса, теперь всегда будет отзываться во мне болью несбыточного...

К счастью, Никиты Сергеевича у Светланы не было. Видимо, задержался в объятиях своей блондинки, раздраженно подумала я. А с другой стороны, зачем ему приходить? Уж точно не для того, чтобы увидеть меня, да и со Светланой мы обычно разбирали программы в приватной обстановке. Это все его предложение подвезти меня сбило меня с толку.

После приветствий и объятий Света по привычке дает мне комнатные тапочки и приглашает на кухню:

- Я заварила чай, Ариш. Пойдем, расскажешь мне, как твои дела.

Отказавшись от предложенной шоколадки, я делаю глоток чая и ловлю на себе внимательный взгляд педагога.

- Ну, как тебе новые программы? Никита говорил, что в произвольной ты себя чувствуешь более органично, чем в короткой. 

- Это правда, - признаюсь я. - В короткой и сам образ, и музыка очень сложные. 

- Ну, ничего удивительного. Рассказывать историю воительницы, которую одни считали святой, а другие ведьмой, это не самая простая задача, если мы говорим об эмоциональной составляющей программы. 

- Просто... Виолетта Владимировна говорит, что я катаю как робот. Что я должна раскрыться, чтобы зрители и судьи поверили, что я могу повести за собой легионы воинов, что меня могут любить абсолютно и безоговорочно. 

- Ох, Ариша, - Светлана добродушно усмехается. - В этом я с ней согласна, и несогласна тоже. Твое очарование - в твоей скромности и искреннем непонимании своей силы. Поэтому и Жанна Д’Арк из тебя получится совершенно особенная. Но то, что ты уже сейчас, несмотря на юный возраст, можешь, если не вести за собой войска, то завоевывать мужские сердца - в этом у меня нет ни малейшего сомнения.

Ощущаю, как от этих слов мои щеки заливает жаркий румянец. Интересно, что бы подумала старшая Вернер, если бы узнала, что я мечтаю завоевать только одно сердце - сердце ее брата.

Какое-то время мы молча пьем чай. Потом женщина выходит из кухни и через несколько минут возвращается с ноутбуком. 

- Давай посмотрим на твою Жанну, - предлагает она, открывая крышку ноутбука.

Следующие полчаса мы смотрим отрывки из фильма, слушаем музыкальную нарезку Никиты Сергеевича для моей программы и разбираем, какую эмоцию можно переложить на то или иное движение. Работа так захватывает меня, что я совершенно теряю счет времени и возвращаюсь к реальности лишь тогда, когда в коридоре слышится звук захлопнувшейся двери и приближающиеся шаги. 

- Никита пришел, - с улыбкой говорит Светлана, вставая со стула и раскрывая объятия для встречи любимого брата.

Я же в это время с особым вниманием изучаю узор на скатерти, чтобы невзначай не встретиться с Вернером взглядом и не последовать примеру его сестры. Вот бы он удивился, если бы я бросилась ему в объятия! 

- Ну, как идут дела? - спрашивает он, непринужденно опускаясь на свободный стул рядом со мной. 

- Все хорошо, - отвечаю я кратко, изо всех сил стараясь спрятать предательскую дрожь в голосе, вызванную его появлением.

- Я просто старалась донести до Арины, что ей вовсе не надо играть роль Жанны - покорительницы сердец, потому что покорять сердца она может и сама, - приходит мне на помощь Светлана. - Ей нужно просто понять мотивы героини и все пойдет как по маслу. Внутренний огонь, какой есть у Жанны Д’Арк, горит и в ней самой. Согласен? 

- Абсолютно, - слышу уверенный ответ тренера, а в следующий миг ощущаю его руку на своей спине. 

В этом прикосновении нет ничего особенного - простое дружеское похлопывание, каким он награждал меня тысячи раз до этого вечера. Но только на этот раз каждая клеточка моего тела отзывается на этот жест. Я замираю, даже, наверное, перестаю дышать, совершенно ошалевшая от нахлынувших на меня чувств, но Никита Сергеевич убирает руку так же быстро и неожиданно, как положил ее, и я едва не кричу от разочарования и желания продлить это прикосновение еще хоть на мгновение. 

- Никит, ты голоден? - между тем спрашивает Светлана. 

- Нет, спасибо, я поужинал с другом.

«С подругой», мысленно поправляю я, и сама поражаюсь острой вспышке ревности, пронзившей меня в этот момент. 

6

С тех пор, как мы ушли от Светланы, ни я, ни Никита Сергеевич не сделали ни единой попытки завязать разговор. Поэтому салон автомобиля, который движется в общем потоке по ночной Москве, погружен в напряженную тишину.

Я невидящим взглядом смотрю в окно на проносящиеся мимо огни, которые сливаются в одну светящуюся картинку. Он сосредоточенно ведет машину, небрежно барабаня пальцами по кожаному рулю.

Низко урчит мотор. В салоне тепло и приятно пахнет одеколоном и кожей. И в другой ситуации я бы получила удовольствие от этого вечера. Но я так зажата, что боюсь даже дышать, а по напряженному профилю, сжатым губам и бесстрастному выражению лица Вернера очевидно, что он тоже не в духе. И я почти не могу поверить в то, что причиной его дурного настроения являюсь я сама.

Дорога от дома его сестры до квартиры, в которой живем мы с мамой, занимает не больше получаса. И все это время мы проводим в отчуждении.

Из моей груди вырывается непроизвольный вздох, который не остается незамеченным Вернером. Он бросает на меня быстрый взгляд, но, ничего не сказав, вновь фокусируется на дороге.

А ведь раньше нам было так комфортно в обществе друг друга! Всегда находились темы для разговоров. Всегда было место для дружеских подколов и шуток. Сейчас же напряжение в воздухе можно едва ли не пощупать, настолько явным оно кажется в замкнутом пространстве автомобиля.

Неожиданно я вспоминаю, как месяц назад он вот так же подвозил меня домой после поздней тренировки. Мы оживленно болтали: я увлеченно рассказывала ему про новые игрушки для своей собаки, а он подтрунивал над моей неуемной любовью к животным, на которых я спускала астрономические суммы.

От этого воспоминания мои губы, помимо воли, растягиваются в легкой улыбке.

- Я бы многое отдал, чтобы узнать, о чем ты сейчас думаешь, - вдруг говорит Вернер.

Погруженная в свои мысли, я даже не замечаю, что мы проделали весь путь до моего дома, машина сбросила скорость и теперь медленно едет по переулку.

Мои щеки начинают гореть, а язык словно прилип к гортани - какое счастье, что в салоне темно и мой спутник не может разглядеть меня как следует.

Когда Никита Сергеевич сворачивает во двор и аккуратно паркуется у бордюра, я отстегиваю ремень безопасности и берусь за ручку двери - всего несколько секунд и все закончится, думаю я с облегчением. Но моим планам не суждено сбыться.

Вернер щелкает по кнопке центральной блокировки дверей и с нажимом произносит:

- Давай, Арина, выкладывай, что там у тебя случилось. И не говори «ничего», я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы понимать - что-то беспокоит тебя. 

- Никита Сергеевич, сколько можно повторять одно и то же? Со мной все хорошо, - отвечая на его вопрос, я заставляю себя говорить твердым сдержанным тоном, но мои руки так дрожат, что мне приходится сжать их в кулаки, отчего ногти больно впиваются в ладони.

Вернер выразительно закатывает глаза, потом складывает руки на груди и разворачивается ко мне всем корпусом.

- Я не выпущу тебя, пока ты не скажешь, что с тобой происходит. 

- Тогда, надеюсь, вы взяли с собой туалетные принадлежности, потому что ждать придется долго, - с поразившим меня саму сарказмом, выпаливаю я, демонстративно повторяя его движение и складывая руки на груди.

Он непонимающе сдвигает брови, но когда до него доходит смысл моих слов, он издает отрывистый смешок, а потом искренне смеется.

- Романова, и где же ты раньше прятала свой острый язычок? - спрашивает он. 

- Видимо там же, где вы спрятали свои хорошие манеры, Никита Сергеевич, - огрызаюсь я, сохраняя бесстрастное выражение лица. - Запереть меня в машине, чтобы утолить свое любопытство - просто верх галантности.

Моя отповедь приводит его в ступор. Я вижу, как на красивом лице сменяются эмоции. Сначала исчезает улыбка, потом появляется растерянность и, видимо, сожаление. Он протягивает руку и нажимает на кнопку. Замки щелкают, и я понимаю, что свободна.

- Арин, прости, - с искренним раскаянием в голосе произносит он. - Я не хотел обидеть тебя. Ты же знаешь, я волнуюсь и хочу помочь.

Я вздыхаю и откидываюсь на сидение, ощущая себя ребячливой склочницей.

- Вы меня тоже извините, - шепчу я.

Внезапно на глаза наворачиваются непрошеные слезы и чтобы спрятать их, я сцепляю руки и начинаю крутить простенькое колечко на пальце - подарок родителей на восемнадцатилетние. 

- Совсем плохо? - тихо спрашивает Вернер, неожиданно накрывая мои холодные руки своей теплой ладонью.

Вместо ответа я качаю головой, отчаянно моргая, чтобы не дать слезам пролиться.

От его руки идет такое тепло, такая сила и уверенность, что на мгновение, на одно короткое мгновение, я позволяю себе расслабиться и насладиться этим целомудренным прикосновением.

Тем временем, он легонько сжимает мои ладони, как бы выражая поддержку и одновременно удерживая их на месте. Его свободная рука приподнимается, и в следующее мгновение я ощущаю прикосновение его пальцев к своему подбородку.

Тренер вынуждает меня поднять взгляд, и я робко подчиняюсь.

- Что-то случилось дома? - спрашивает он спокойно.

Я качаю головой.

- В университете?

Я вновь отрицательно мотаю головой.

- Кто-то обидел тебя в нашей группе?

Снова нет.

- Я тебя обидел?

- Нет, конечно, - шепчу я, опуская глаза, не в силах дольше выносить его явное сочувствие, но продолжаю ощущать на себе его внимательный взгляд, прожигающий меня насквозь.

Он тяжело вздыхает. Потом откидывается в своем кресле и запускает пальцы в волосы - он делает так, только когда волнуется, я знаю. А волнуется он крайне редко.

- Ты... - на секунду он замолкает. - Ты влюбилась? - продолжает тихо, вновь ероша волосы на затылке и, тем самым, выдавая свою нервозность. - Блин, я убью урода, который посмел обидеть тебя!

Я столбенею. Но самое ужасное в том, что еще до того, как я понимаю, что он имеет в виду влюбленность не в себя, а в какого-то гипотетического парня, я успеваю охнуть и покраснеть, тем самым подтверждая его догадку.

7

Не знаю как, но я умудряюсь прожить остаток недели без особых потерь. В финале сумасшедшего дня, когда Никита Сергеевич вообразил, что я страдаю из-за неразделенной любви к мифическому парню, я несколько часов ворочаюсь в постели, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации. На ум приходят театральные жесты вроде ухода из группы Суворовой, чтобы не компрометировать всю команду, и поиска фейкового молодого человека, чтобы при случае предъявить его Вернеру, но я понимаю, что не сделаю ни того, ни другого.

До контрольных прокатов в Сочи остается чуть меньше недели, и тренерский штаб здорово нагружает нас тренировками. Несмотря на ночи, которые я провожу в мечтах о Вернере, днем я вполне успешно включаю режим спортивного робота и на льду выкладываюсь на сто процентов. Виолетту Владимировну по-прежнему не устраивет компонентная часть моих программ, но даже она отмечает, что в техническом плане я настолько хороша, что есть шансы вернуть в свой арсенал тройной аксель, который я не прыгала с шестнадцати.

После памятного разговора в машине Никита Сергеевич сильно ко мне не придирается. На тренировках он предельно корректен, а свободного времени перед началом сезона ни у кого из нас практически нет: он доводит до совершенства программы фигуристов нашей группы, а я занята прыжками и повторениями хореографических связок. Наедине мы больше не остаемся. Правда, несколько раз я ловлю на себе его изучающий взгляд, но он отводит глаза, как только замечает, что я тоже смотрю на него. Порой у меня создается ощущение, что ему некомфортно в моем обществе, но, справедливости ради, я и не просила его лезть мне в душу, так что сам виноват!

Мне, конечно, непросто в новой реальности, но я приспособилась сдерживать романтические порывы и вовремя отворачиваться, когда Вернер входит в помещение, а мое сердце начинает исполнять сальто-мортале. Короткая передышка длиной в десять-пятнадцать секунд позволяет мне привести дыхание в норму, избавиться от мечтательного выражения на лице и убавить градус горения щек до умеренного. Учитывая бешеный отклик моего тела на один вид этого человека, о большем я пока и не мечтаю.

Этим утром я просыпаюсь даже раньше, чем обычно. В девять меня ждет съемка для бренда спортивной одежды, с которым у меня завершается четырехлетний контракт, а потом нужно забежать в университет – перед началом учебного года в деканате хотят уточнить мой график посещений.

Пока меня фотографируют в ярких нарядах из новой коллекции Ambre, в чат группы скидывают обновления по открытым прокатам. Оказывается, я вместе с Ломакиной, Быстровой и Ваней Леоновым в сопровождении Виолетты Владимировны и Вернера улетаю в Сочи уже в эту среду. При виде фамилии Никиты Сергеевича в животе мгновенно возникает странное тянущее ощущение, но оно уже не кажется таким пугающим и ошеломляющим, как на прошлой неделе. Не зря говорят, что привыкнуть можно ко всему – даже к влюбленности в своего тренера.

В Академию я добираюсь только к четырем и сразу попадаю на вечернюю разминку. Как следует разогрев мышцы и растянувшись, выхожу на лед и почти физически ощущаю царящее здесь напряжение. Все участники контрольных прокатов заметно нервничают, а меня вдруг накрывает полный дзен. Возможно, потому что для меня это не в новинку – я уже в четвертый раз принимаю участие в этом мероприятии ФФКР,  а девочки только  вышли из юниоров. А может быть, все дело в том, что личные переживания в этом году затмевают собой мое спортивное волнение. Как бы то ни было, я спокойно катаю обе программы, сделав лишь едва заметную помарку на выезде с тройного флипа в произвольной.

Никита Сергеевич появляется на катке под занавес тренировки, когда Виолетта Владимировна собирает всех вокруг себя и дает нам общие указания. Несмотря на порцию здоровой критики, она вкладывает в свои слова заряд мотивации для каждого из нас и вселяет уверенность в собственных силах. После Суворовой выступает Вернер, напоминая график вылета команды в Сочи, а потом ребята предлагают сделать общую фотографию для архива.

Как-то совершенно неожиданно я оказываюсь стоять рядом с Никитой Сергеевичем, который, улыбаясь, вытягивает руку за моей спиной, чтобы обнять.

Паника. Это единственное слово, которым можно описать мое состояние в это мгновение. У меня нет времени думать и рассуждать. Я инстинктивно дергаюсь, делаю несколько шагов влево, теряю равновесие на скользком льду и оказываюсь в объятиях Вани Леонова.

- Романова, - поддевает меня Виолетта Владимировна. – Будь любезна, не повторяй подобные па на открытых прокатах.

Под дружный смех группы я заливаюсь краской смущения и прячусь под боком у Вани, но перед этим успеваю бросить взгляд в сторону Вернера.

Он не улыбается. О нет, он вовсе не улыбается. Со странным выражением, которое я могла бы описать смесью злости и раздражения, он смотрит прямо на меня. Почувствовав головокружение от его внимания, я мертвой хваткой вцепляюсь в плечо Леонова, потому что если останусь без поддержки – просто упаду.

8

Время до открытых прокатов в Сочи пролетает незаметно, и вот я уже еду в аэропорт, с легким волнением предвкушая первые за долгое время публичные выступления.

Вся наша группа уже зарегистрирована на рейс, поэтому я с чемоданом для ручной клади, в котором лежат коньки и тренировочный комбинезон, сразу иду на досмотр. Там я сталкиваюсь с Лизой Ломакиной и Мариной Быстровой, которые в компании врача Академии ждут своей очереди, и ребятами-парниками из школы «Москвич». Обменявшись скупыми приветствиями, после досмотре мы вместе идем в зал ожидания, куда постепенно стекаются все остальные: Ваня Леонов, моя приятельница Маша Калинина из ЦСКА, с которой мы когда-то начинали тренироваться на одном катке на окраине Москвы, сильнейший одиночник сборной Дима Зотов с тренером, брат и сестра Грачевы, считавшиеся второй парой в танцах. Когда до посадки остается всего десять минут, у выхода на посадку появляется и Никита Сергеевич.

В модном спортивном костюме и кроссовках, с взлохмаченными светлыми волосами, он словно сходит с модной картинки в молодежном журнале. Мое сердце пропускает удар, но я изо всех сил сохраняю непроницаемое выражение лица и даже выдавливаю из себя приветливую улыбку.

- Виолетта Владимировна прилетит утренним рейсом, - сообщает Вернер нам с девочками после короткого приветствия. - У нее проблемы личного характера.

Что ж, это значит, что до завтра за старшего в группе остается он.

В салон самолета я захожу одной из последних. За мной идут только Марина Быстрова, сам Вернер и Грачевы. Ищу взглядом свой ряд и место и замечаю, что с моей стороны уже сидит наш врач, а с противоположной – Ломакина и Леонов. Быстро прикинув, что если сяду на место, указанное в моем посадочном, то с большой вероятностью два часа полета проведу в компании Вернера, я прыгаю в свободное кресло рядом с Ваней.

Это ребячество, но кто меня осудит? Сохраняя дистанцию между собой и Никитой Сергеевичем, я делаю благое дело для всей группы.

- Тут мое место, - капризно говорит Марина, протягивая мне посадочный. 

- Сможешь посидеть на моем? – прошу я, с мольбой глядя ей в глаза. – Я хотела обсудить кое-что важное с Ваней.

Быстрова пожимает плечами и усаживается в предназначенное для меня кресло, а я под немигающим взглядом Вернера, который становится молчаливым свидетелем этой сцены, демонстративно разворачиваюсь к Леонову и спрашиваю про видеоигру, о которой он трещал всю прошлую неделю.

Полет проходит как в тумане. Мой собеседник засыпает, едва самолет набирает высоту, нарушая все мои планы. Какое-то время я тоже пытаюсь делать вид, что сплю, но, в конце концов, отрываю глаза и беру в руки бортовой журнал. Строчки прыгают у меня перед глазами, и я вынуждена читать каждое слово по несколько раз, чтобы до меня дошел их смысл. В бессилии захлопнув журнал, я украдкой бросаю взгляд на место через проход от меня.

Никита Сергеевич, удобно устроившись в кресле, читает книгу, не обращая на меня никакого внимания. Это отличный шанс рассмотреть его как следует, но я не готова рисковать быть пойманной. В итоге, опускаю глаза на его длинные пальцы, сжимающие книжный переплет, а потом ловлю себя на том, что десять минут изучаю шнурки на его кроссовках, всерьез размышляя о том, какого цвета у него носки.

***

В гостиничный номер я заселяюсь вместе с Викой Грачевой из танцев. Мы не слишком близко знакомы, так что для меня это отличный вариант. Можно не бояться, что она будет лезть мне в душу, а я ненароком сболтну что-нибудь лишнее.

О полноценной тренировке сегодня не идет и речи, но около восьми вечера нас на автобусах вывозят на тренировочную арену недалеко от ледового дворца «Айсберг», чтобы мы освоились на новом льду. Покатавшись в свое удовольствие, я несколько раз захожу на каскад и аксель, приземляя их без особых проблем, а потом тренирую вращения.

Ночью я сплю как младенец. Вика оказывается неплохой девчонкой и весь вечер развлекает меня забавными историями с тренировок, даже не подозревая, что тем самым спасает меня от запретных грез о мужчине, который в это самое время находится в номере через несколько дверей от нашего.

Следующее утро начинается с завтрака и встречи с Виолеттой Владимировной, которая, несмотря на прилет утренним рейсом, выглядит сногсшибательно. Когда она поднимается к себе в номер чтобы переодеться, к нам с девочками спускается Вернер. Все еще с влажными после душа волосами, которые в беспорядке падают ему на лицо, в простой белой футболке с логотипом модного бренда и джинсах он выглядит невероятно привлекательно. Мое глупое сердце сладко сжимается, а ладони начинают потеть с такой силой, что я всерьез думаю, что внезапно в помещении перестали работать все кондиционеры.  

– Возьми, - я не сразу понимаю, что Никита Сергеевич обращается ко мне, поэтому несколько мгновений в замешательстве смотрю на его протянутую руку, в которой зажат белый листок. – Твое расписание.

С горящими щеками, я забираю у него лист и, пробегая по нему глазами, с облегчением думаю, что день будет таким насыщенным, что времени на всякие глупости у меня просто не останется.

***

По давно заведенной традиции контрольные покаты сборной идут два дня: в первый фигуристы показывают короткую программу, во второй катают произвольную. В этом году отрывают программу танцоры, следом – мужчины, спортивные пары и закрывают вечер выступления женщин.

На утренней тренировке в день короткой программы у меня получается буквально все. Выезжая с катка, я чувствую, как крепнет моя уверенность в себе, и с улыбкой встречаю сдержанную похвалу Виолетты Владимировны и Вернера.

До старта остается меньше двух часов, поэтому вся наша группа перемещается в буфет, а потом в спортивный зал. К моему облегчению, там к нам присоединяется только Суворова.

Заткнув уши наушниками, я методично выполняю упражнения на координацию и растяжку. Тренер по очереди общается со мной, Лизой и Мариной, делая последние замечания к программам, а когда до выхода на лед остается пятнадцать минут, я отпрашиваюсь в туалет, который находится в ста метрах по коридору.  

9

Вернер так и не появляется в тренировочном зале. На моей памяти, это первый случай, когда он пренебрегает своими непосредственными обязанностями. Очевидно, объятия с Сорокиной для него оказываются важнее, чем я, Марина и Лиза вместе взятые.

Игнорируя обеспокоенные взгляды Виолетты Владимировны, которые она бросает на меня с того момента, как я ворвалась в зал, дрожащими пальцами всовываю беспроводные наушники и включаю музыку на максимум.

Мне пора надевать коньки, потому что до разминки на льду остаются считанные минуты, но бешеный адреналин внутри не позволяет мне остановиться. Я хорошо себя знаю - стоит мне дать слабину, как я тут же расклеюсь. Поэтому я бегаю по кругу. Тренирую прыжки на паркете. С маниакальным упорством растягиваюсь. Но как ни стараюсь, не могу изгнать из головы видение двух стройных, прижимающихся друг к другу тел.

Вот Никита Сергеевич обнимает Сорокину. Вот ее тонкая рука скользит по его широкой груди. Вот он с нежностью в глазах смотрит на нее и наклоняется, чтобы поцеловать...

Прекрати, прекрати сейчас же!

Зажимаю пульсирующие виски пальцами, отчаянно пытаясь вернуть самообладание, но от слез, застилающих глаза, спасения не нахожу. Сжимаю переносицу и часто-часто моргаю. Мне ни в коем случае нельзя плакать. На льду камеры, зрители, все сливки ФФКР*, а мне после провального прошлого сезона дали шанс доказать, что я чего-то да стою. Почему, черт возьми, Вернер появился в моей жизни так некстати?

Делаю глубокий вдох и медленный выдох. Слезы отступили, но грань, которая отделяет меня от срыва, настолько тонкая, что я боюсь сделать одно неосторожное движение, чтобы ее не перейти.

С остервенением шнурую коньки и перематываю их скотчем, надежно фиксируя на ноге. Потом. О нем я подумаю потом. Единственное, что должно заботить меня сейчас - мое выступление.

Вернер на арене. Я замечаю его на привычном месте у бортика, когда отдаю чехлы от лезвий на коньках Виолетте Владимировне. Он ловит мой взгляд и коротко кивает, словно ничего не произошло. С болезненной обреченностью я вдруг понимаю, что для него действительно ничего не изменилось - это только мой мир разлетелся вдребезги.

Я буквально заставляю себя выйти на лед. Понимаю, что нужно сосредоточиться, сжать себя в кулак и сделать то, что я умею, выкинув из головы любые воспоминания о Никите Сергеевиче. Но вместо этого мои глаза приклеены к бортику, где он стоит в компании Суворовой и нашего врача, а сердце мучительно екает, когда я проношусь в непосредственной близости от него.

Шесть минут разминки. Три минуты выступления. Конечно, я могу выдержать это.

Стискиваю зубы, взывая к своей внутренней Жанне Д’Арк, делаю свой фирменный каскад и перехожу на вращения.

Обычно я ищу поддержку в лице Виолетты Владимировны, но сегодня ничто не может заставить меня оторваться от созерцания Вернера. Вот он что-то говорит Суворовой, вот забирает спортивную куртку из рук Лизы, вот смеется и проводит рукой по волосам.

Если бы только он не был таким красивым! Таким обаятельным. Живым. Талантливым. Харизматичным и настоящим. Как бы мне хотелось, чтобы мужественность и сила, исходившие от каждой клеточки его тела, не били наотмашь по моим чувствам. Чтобы я могла оставаться равнодушной, когда он обнимает других. Чтобы...

Противный скрежет лезвий по льду вырывает меня из омута фантазий. Резко оглянувшись по сторонам, я торможу, едва избегая столкновения с заходящей на четверной прыжок Быстровой.

Пробормотав сбивчивые извинения, я пытаюсь сбросить с себя опасное оцепенение и уже осторожнее еду на новый круг.

***

Прокат короткой программы я полностью заваливаю. Хуже я катала только на прошлогоднем Чемпионате России, хотя, вполне возможно, сегодня переплюнула даже то «великое» достижение. Я падаю с каскада и акселя, кое-как устояв на флипе, спотыкаюсь на дорожке, а финальное вращение даже не успеваю закончить в музыку. К бортику возвращаюсь в полном раздрае, все еще не до конца понимая, что только что произошло, но предвкушая выволочку, которую устроит мне Суворова, и сенсацию, которую из всего этого сделают журналисты, в очередной раз отправив меня на пенсию.

Резко натягиваю на коньки чехлы и с неожиданной ненавистью смотрю на Вернера, игнорируя попытку Виолетты Владимировны обнять меня. Борясь с жжением в глазах, набрасываю на плечи свою олимпийку и, не оглядываясь, бегу в раздевалку.

Впрочем, бежать мне не стоит - за мной никто не идет. После меня выступает Лиза – смотреть на нее и ее тройной аксель, куда приятнее, чем разговаривать с неудачницей, которая отчаянно цепляется за карьеру фигуристки.

_____________________

*ФФКР - Федерация фигурного катания России

10

Один, два, три, четыре... Семнадцать... Двадцать пять... Тридцать... Семьдесят восемь.

Механический счет. Свист скакалки. Прыжок. Свист скакалки. Прыжок.

Девяносто, девяносто один…

Со стороны я, должно быть, похожа на заводную куклу, которая прыгает, пока не кончится заряд, но именно так я себя и ощущаю: как бесполезная сломанная Барби, место которой осталось далеко в прошлом.

Когда я в растрепанных чувствах убежала с ледовой арены и спряталась в этом маленьком спортивном зале, я не представляла, что буду делать. Рыдать? Кричать? Биться головой об стенку? Внутри все звенело от напряжения, а душевная боль, кислотой выжигающая внутренности, казалась нестерпимой. Мне хотелось драться, кусаться, орать, что есть сил, но вместо этого я схватила со скамейки скакалку и начала прыгать.

Девяносто девять. Сто... Сто двенадцать.

Я чувствую опустошение, усталость, растерянность. Эмоционально я на стадии выгорания. И ноги меня не держат, и по спине бежит струйка пота, но остановиться я не могу. Боюсь, что если сделаю это, что-то окончательно сломается во мне, а я к этому не готова. Что-то и так уже сломалось во мне там, в полумраке коридора…

Сто семьдесят…

Я погружена в себя, но слышу, нет, скорее физически ощущаю, что в зал открывается дверь. Даже это не заставляет меня остановиться и оглядеться. Я просто знаю, что больше не одна.

Сто семьдесят три. Сто семьдесят четыре.

- Хватит, - произносит низкий, вибрирующий, до боли знакомый, до дрожи в коленках любимый голос. 

- Я хочу побыть одна, - задыхаясь, бросаю я.

Сто восемьдесят.

По паркетному полу Вернер двигается почти бесшумно, но я ощущаю, что с каждой секундой он становится все ближе.

Сто восемьдесят три.

Крепкое прикосновение к моему локтю, легкий толчок и рассекающий воздух свист скакалки, которая вот-вот исполосует мое тело. Я жмурюсь, ожидая неминуемой боли, но ее нет, а в следующее мгновение скакалка оказывается выдернутой из моих рук и отброшена на пол.

- Достаточно.

Жадно хватая ртом воздух, я открываю глаза.

Никита Сергеевич стоит в метре от меня, не делая ни единой попытки заговорить, а у его ног валяется моя скакалка. Его лицо спокойно и расслабленно. В глазах нет ни жалости, ни злости. Уже за это я ему благодарна. За то, что не жалеет. Жалость от него все только усугубит, а мне жизненно необходимо выпустить пар. И скакалка этому лишь жалкая прелюдия.

Он делает шаг, потом еще один, останавливаясь строго напротив меня. Как бойцы на ринге, приходит мне в голову дикое сравнение.

Все напряжение последних недель, горькое послевкусие проваленного проката и жгучая-жгучая ревность – все это обрушивается на меня одним махом. Барьеры приличия, сдерживающие меня, падают, и первая яростная вспышка, такая яркая, что затмевает мой разум, буквально ошеломляет меня.

- Уйдите, - севшим от эмоций голосом прошу я, мысленно умоляя тренера дать мне пространство и время, чтобы прийти в себя, чтобы перетерпеть эту злость, подумать. 

- Нет, - категорично отвечает он.

Перед глазами у меня мерцают красные огоньки, и где-то на границе сознания я думаю, что, наверное, так чувствует себя бык на родео, когда перед ним размахивают красной тряпкой. 

- Пожалуйста, - мой голос похож на писк.

Но Вернер не сдвигается с места.

Напряжение, повисшее в воздухе, достигает апогея. Сердце наливается свинцовой тяжестью. Что-то взрывается внутри меня. Что-то незнакомое. Страшное. Пугающее.

Я больше не Арина, прилежная ученица, чемпионка, хорошая девочка, которая всегда слушает старших, а Вернер не мой наставник, старший друг, даже не герой моих фантазий. Он просто человек, который оказался рядом тогда, когда я больше всего в нем нуждаюсь. И я, совершенно не отдавая себе отчет в своих действиях, замахиваюсь и бью его.

Этот первый неловкий удар попадает прямо в широкую грудную клетку. Потом еще один, и второй, отметившийся у предплечья. Вместе с каждым новым ударом я отчаянно надеюсь, что он остановит меня. Но он этого не делает. Не останавливает. Не отталкивает. Даже не уклоняется от моих ударов. И это его смирение становится последней каплей – я окончательно слетаю с катушек, перестаю различать оттенки, мысли покидают мое тело. Я бью, а он стоит и молчит, позволяя мне выплеснуть всю ту желчь, накопившуюся во мне, и в глазах его горечь, которая не имеет ничего общего с физической болью.

То, что происходит сейчас, за гранью отношений тренер – ученица. Я это понимаю. Знаю, что он понимает тоже. Тогда что это? Разрядка? Зарядка? Логический финал?

Я не представляю, сколько времени проходит – часы, минуты, доли секунды. Знаю только, что настает момент, когда моя истерика начинает угасать: злость выдыхается, руки безвольно повисают вдоль тела, а глаза жжет от наводняющих их слез. И только тогда Никита Сергеевич начинает двигаться – берет мои холодные дрожащие пальцы в свои ладони и сжимает. Его прикосновение теплое, крепкое и надежное, вселяющее в меня ложную уверенность, что пока он рядом, со мной не случится ничего плохого.

- А теперь возьми себя в руки, - командует он, будто бы всего минуту назад это не он выступал мишенью моей ярости. - Скоро придут девочки и Виолетта Владимировна.

Наши взгляды встречаются. Нежность в его глазах повергает меня в такое смятение, что я спешу отвернуться. Все еще не доверяю себе. И лишь только-только начинаю осознавать, что натворила.

Стараясь не делать резких движений, высвобождаю свои руки и делаю пару неуверенных шагов назад.

О, Господи!

Я никогда, никогда в жизни не обидела ни одно живое существо. Как я могла поднять руку на своего тренера?

- Я... Извините... - мне с трудом удается выдавить из себя эти слова, а в следующий миг в зал действительно заходят Виолетта Владимировна с Лизой и Мариной.

11

Укутавшись в тонкий плед, я сижу на балконе номера, глядя, как на горизонте догорает и утопает в море закат. Несмотря на тяжелые события уходящего дня, я ощущаю необъяснимое умиротворение. Может быть, потому, что все, чего я боялась, уже произошло?

– Тебе не обязательно выступать завтра, - Вика ставит на столик рядом со мной чашку травяного чая и опускается в плетеное кресло по соседству. – Ты всегда можешь сняться.

Все-таки хорошо, что я живу именно с Грачевой. Она словно из другой вселенной, где все проще, – в нашей группе никому и в голову не придет сняться, пока ты в состоянии передвигать ноги.

– Я не могу сняться, Вика, - со вздохом говорю я. – Как бы мне ни хотелось бросить все и вернуться в Москву первым же рейсом, слишком многое поставлено на карту. Я должна выйти.

– Ну, вот, – она добродушно улыбается. – Теперь я узнаю Арину Романову. А то расклеилась из-за пары падений. Вон Марина Быстрова тоже упала.

– Она упала с тройного акселя, а я с двойного и лутца, - уточняю я с печальной иронией. - Нашла чем утешить.  

– А я и не утешаю тебя, - фыркает она, беспечно пожимая плечами. - Посмотри на это с другой стороны. Завтра у тебя будет шанс показать всем настоящую Арину Романову – чемпионку мира и Европы.

– Я выигрывала их три года назад, - напоминаю я. – С тех по многое изменилось. Может быть, та, что сегодня протерла лед своей пятой точкой, и есть настоящая Арина Романова.

– Ой, сама хоть веришь в то, что говоришь? – Вика картинно закатывает глаза. - Все в сборной знают, что ты боец, а неудачные дни бывают у каждого.

Делаю глоток чая и вновь смотрю на темнеющее небо. Неудачный день звучит как насмешка над тем, что приключилось со мной сегодня. Еще никогда, даже после непопадания на главные старты в прошлом году, я не чувствовала себя настолько растерянной. Тогда я была уверена в своей способности бороться, а сейчас не представляю, что ждет меня дальше.

Конечно, побег – это не мой путь. Выступить завтра, и выступить хорошо, я должна не только для себя, но и для Суворовой, которая, несмотря на наличие юного отряда с трикселями и четверными, не списала меня со счетов и наравне со всеми готовила к новому сезону. И даже для Никиты Сергеевича. Он же не виноват, что я так неосторожно влюбилась и не могу контролировать свои эмоции, когда он рядом. Он всегда был добр ко мне. Приходил на помощь. Поддерживал и оберегал. Уж конечно он не заслужил... всего этого.

Тру щеки руками, отгоняя от себя воспоминания о постыдной сцене в спортивном зале. За нее мне еще предстоит попросить прощения, а пока надо взять себя в руки. Сыграть свою роль завтра как нельзя лучше, а потом уже принимать какое-то решение. Я не отплачу людям, которые верили в меня и долгие годы вели к победам, такой черной неблагодарностью. И не важно, придется ли мне потом уйти или остаться, смирившись с тем, что подружки Вернера будут у меня перед глазами, он никогда не узнает, что каждый день разбивает мне сердце.

***

Склоняюсь в поклоне, благодаря зрителей за поддержку, и мысленно ставлю себе «удовлетворительно» за произвольную программу. Пусть сегодня я катала без особого огня, но, по крайней мере, не упала с прыжков и выдержала нарастающий темп музыки. Было непросто настроить себя, но я справилась.

Виолетта Владимировна встречает меня у бортика в гордом одиночестве. На ее сосредоточенном лице тень одобрения, но она лишь кивает, передавая мне чехлы для лезвий. Я не жажду встречаться с Никитой Сергеевичем, но внутри меня все сжимается от осознания, что, скорее всего, теперь так будет постоянно.

Когда я покидаю арену, на ходу раздавая автографы юным поклонницам, вижу Вернера с Лизой Ломакиной. Она выступает через пять минут и, видимо, именно он готовил ее к выходу. Острая ревность пронзает сердце, но я с высоко поднятой головой прохожу мимо, делая вид, что их не замечаю.

За весь оставшийся день я больше ни разу не сталкиваюсь с Никитой Сергеевичем – он не появляется ни в автобусе, который везет нас в отель, ни в лобби, где мы ужинаем. Допускаю, что он избегает меня, но больнее и, скорее всего, реалистичнее мысль о том, что он приятно проводит свободное время с Катериной Сорокиной.

В Москву мы тоже улетаем без него. Когда я осторожно интересуюсь у Виолетты Владимировны, почему с нами в самолете нет младшего тренера, она равнодушно отвечает, что он задержится в Сочи еще на пару дней и вернется к работе в Академии в среду.

Два дня до возвращения Вернера я мониторю его Instagram и отметки, надеясь узнать о нем хоть что-то новое, но все безрезультатно. В конце концов, я делаю то, что обещала себе никогда не делать – захожу на страницу Сорокиной, чтобы убедиться, что в Сочи задержался не только Вернер, но и она.

Вечером во вторник, уже засыпая в своей кровати, я обещаю себе принять его выбор и держаться от него на максимальном расстоянии. Впрочем, уже к концу следующего дня понимаю что, особенно это и не требуется – Никита Сергеевич сам ведет себя крайне отчужденно, и, хотя это причиняет мне боль, я не могу не признать, что так проще.

Нет, на людях все вполне пристойно. Он, как и прежде, дает комментарии к моим прокатам и ставит задачи, но легкость, теплота и дружелюбие исчезают из наших взаимоотношений. Мы больше не остаемся одни, и он не приближается ко мне без особой на то надобности. Впрочем, чего я ожидала после того, как буквально избила его?

За прошедшие дни я много раз анализировала то, что произошло между нами в зале. И если со мной все было более или менее понятно, то его поведение оставалось для меня загадкой. Почему он не остановил меня? Почему позволил это физическое насилие? Понятно, что я не покалечила его. Но не удивлюсь, если на память о том случае ему остались несколько синяков и царапин. Сложно представить, что такую дерзость мне бы спустил кто-то другой из Академии. С другой стороны, роль тренера для Вернера была новой – он ведь лишь два года назад сам завершил карьеру из-за травмы. Возможно, он просто не знал, что делать в подобной ситуации.

12

В аэропорт мы, по традиции, едем из Академии. Вместе. Хорошо, в такси Никита Сергеевич садится на переднее сидение рядом с водителем, и я могу немного перевести дух.

С того самого момента, как я узнала, что именно он, а не Виолетта Владимировна, поедет со мной в Братиславу, меня преследует ноющая, накатывающая волнами паника. Еще пару часов назад умеренная, но набирающая обороты с каждой секундой, проведенной в его обществе. А ведь мы даже не улетели из Москвы!

Накануне я долго лежала без сна. Глядела в потолок, считала овечек, ворочалась, взбивая подушку и пиная одеяло, пытаясь отыскать выход из сложившейся ситуации. И лишь когда горизонт начал светлеть, забылась тяжелым беспокойным сном. Меня разбудил звон будильника и аромат кофе, доносящийся из кухни. Посмотрев на часы, я поняла, что спала не больше трех часов, и чувствовала себя совершенно разбитой.

Отправляясь в Академию настраивалась быть сильной, вежливой и отстраненной. И не давать собственным эмоциям возобладать над разумом. Но стоило мне увидеть Вернера, как внутри все сжалось и растаяло, как мороженое на солнце. Теперь я вообще не представляю, как держать под контролем чувства, если собственное тело предает меня на каждом шагу.

Как сейчас вижу, как он по пустому коридору  идет мне навстречу, одетый в привычную черную толстовку с капюшоном, светлые джинсы и модные сникеры, а у меня в животе сходит с ума стая бабочек, и в груди так горячо, словно выпила чашку горячего чая. Все-таки, он сильно отличается от общепризнанного понятия тренер: сам в возрасте топового фигуриста-одиночника, атлетичный, модный, на первый взгляд рубаха-парень, но со стальным стержнем внутри. Я помню, как он впервые пришел к нам на тренировку, и Виолетта Владимировна представила нам его в качестве своего помощника. Несмотря на то, что до этого мы с ним сталкивались на соревнованиях, я только тогда оценила, насколько он физически привлекательный и сексуальный. Даже в одежде, которую мог носить подросток, в нем чувствуется настоящее мужское начало, сила и энергия, к которым невозможно оставаться безразличной.

В аэропорту мы старательно делаем вид, что ничего необычного не происходит. Хотя обоим очевидно, что за нарочитой вежливостью скрывается напряженность. Говорим мало и только по необходимости, ограничиваясь общими фразами и односложными ответами. Смотрим друг на друга и того меньше. А когда на стойке регистрации оба одновременно тянемся за паспортами и посадочными, и наши пальцы соприкасаются, не сговариваясь, неловко одергиваем руки.

Привыкшая все и всегда анализировать, я потом долго размышляю, почему он избегает даже мимолетного физического контакта. Возможно, после случившегося в Сочи, ему неприятно меня касаться? Со мной все проще – этой пародии на прикосновение оказалось достаточно, чтобы внутри меня взорвался фейерверк эмоций. Я и представить не могла, что в моем теле возможна такая концентрация взрывоопасных веществ.

Почти весь полет мы проводим в тишине, хотя сидим рядом. Чтобы немного отвлечься, я затыкаю уши наушниками и включаю на телефоне аудиокнигу, но уже через несколько минут понимаю, что мне совершено не удается следить за развитием сюжета. Сложно оставаться спокойной и отстраненной, когда Вернер настолько близко, что краешек его толстовки касается моего плеча, а пряный запах одеколона кружит голову.

Наверное, в данных обстоятельствах я должна быть благодарна ему за нейтралитет. Но правда заключается в том, что меня тревожит эмоциональная дистанция между нами. Я скучаю по нему. Мне не хватает простоты наших отношений, доверия, теплоты, близости. Его добрых насмешек. Искрящихся смехом синих глаз. Полуулыбки, которая появлялась на его губах всякий раз, когда он смотрел на меня в прошлом. И разговоров обо всем на свете, за которыми мы раньше коротали время в полетах. Теперь рядом со мной сидит незнакомец, а напряжение между нами похоже на натянутую струну, которую я боюсь невзначай задеть и разрушить то немногое, что еще осталось невредимым.

- Чай, кофе, сок, вода, - звучит над моим ухом голос стюардессы.

- Нет, спасибо, - отказываюсь я с вежливой улыбкой.

Никита Сергеевич берет воду, залпом осушает стакан и вновь погружается в свою книгу.

Вдохнув, я закрываю глаза, стараясь сосредоточиться на голосе чтеца в моих собственных наушниках…

Как бы мне хотелось проникнуть в голову Вернера, заглянуть в мысли, узнать, что же так беспокоит его во всей этой странной ситуации. Почему-то мне кажется, где-то на уровне интуиции, что за его поведением стоит нечто большее, чем обида на меня...

Несколько раз за время полета я порываюсь извиниться. За свой срыв в Сочи. И за что-то еще, что стало так раздражать Никиту Сергеевича во мне. Если бы это хоть немного ослабило звенящее напряжение между нами, я бы извинилась за что угодно. Даже за свои чувства, над которыми я абсолютно не властна. Но подступиться к нему у меня не получается.

В Братиславе льет дождь. Разглядывая город из-за стекла автомобиля, который везет нас в отель, я невесело думаю, что такая погода как нельзя лучше соответствует моему внутреннему состоянию – отвратительному состоянию для выхода на старт.

Продолжая игру в вежливую молчанку, в отеле мы без задержек получаем ключи от своих номеров на стойке регистрации. В лифте едем одни. Я бросаю на него взгляд украдкой, и ощущаю на языке противный привкус горечи. Сейчас Вернер кажется мне таким холодным, чужим и далеким, словно мы лишь случайные попутчики, которые через мгновение навсегда разойдутся в разные стороны. И когда мне кажется, что я больше не выдержу ни секунды этой тишины, наши глаза вдруг находят друг друга и впервые за долгое время никто не делает попытки их отвести.

Что-то происходит в этот момент, неуловимо меняя атмосферу в замкнутом пространстве лифта. Это уже не та тягучая напряженность, от которой хочется выть от тоски. Нет, эта новая напряженность наполнена каким-то пока неясным ожиданием, от которого кожа на моей спине покрывается мурашками, а в груди становится тесно.

13

До выхода остается пять минут, а я все еще стою перед раскрытым чемоданом и недоумеваю, почему не положила в него что-нибудь приличное. Кроме пары спортивных костюмов, белья и нарядов для выступлений, мне надеть нечего. Да, это стандартный набор для поездок на Челленджеры, и раньше у меня не возникало подобных проблем. Но сегодня сама идея пойти на ужин с Никитой Сергеевичем в трениках и олимпийке вызывает у меня отвращение. Так хочется, чтобы он увидел меня другой. Взрослее, может? Интереснее. Женственнее. К сожалению, по собственной глупости, имею то, что имею.

Довольствуюсь тренировочными легинсами и простой белой футболкой оверсайз, а на плечи набрасываю кожаную куртку, которую использую в качестве реквизита для показательного номера в этом сезоне. Одевшись, расчесываю волосы перед зеркалом и машинально тянусь за резинкой, но в последний момент решаю оставить их распущенными. Подвожу глаза, крашу ресницы, а синяки под глазами - последствия вчерашней бессонной ночи – скрываю консилером. Выгляжу неплохо.

С Никитой Сергеевичем мы договорились встретиться в вестибюле отеля в семь. Спускаясь в лифте, ощущаю себя как перед экзаменом – ладошки потеют, сердце неистово барабанит в грудную клетку, а дыхание короткое и сбивчивое. За месяц наши отношения с тренером совершили разворот на сто восемьдесят градусов, и сейчас я не представляю, чего ожидать от предстоящего вечера.

Вернер ждет меня, комфортно устроившись в одном из кресел в лобби. Меня он не видит, потому что погружен в телефон, но это дает мне пару лишних секунд на то, чтобы перевести дыхание и заодно рассмотреть его. Он, конечно, невероятно хорош: светлые волнистые волосы в беспорядке падают на лицо, высокие скулы подчеркивают суровую мужественность лица, а пухлые губы, наоборот, придают ему неожиданную мягкость и ранимость. Поразительный контраст.

Ощущаю, как горячая волна прокатывается по телу, и рефлекторно сжимаю в пальцах свой собственный мобильный.

Дыши, Арина, Дыши.

Как раз в этот момент Никита Сергеевич отрывается от изучения своего телефона и замечает меня. Синие глаза впиваются в меня, но лицо остается абсолютно невозмутимым.

Заставляю себя вежливо улыбнуться и сделать шаг навстречу.

- Здравствуйте, - говорю неловко. 

- Привет, - он бегло осматривает меня с ног до головы и встает. - Пойдем?

Смущенно киваю в ответ, следуя за ним через холл в ресторан, расположенный в правом крыле отеля. Выбрав столик в дальнем от входа углу, мы присаживаемся на уютные диваны, оказываясь друг напротив друга.

Прячу глаза в меню, но, на самом деле, не могу прочесть, ни строчки из написанного в нем. Никита Сергеевич первым делает заказ. Пока я сбивчиво диктую официанту свой, он ставит локти на стол, складывает руки в замок и подпирает ими подбородок, сверля меня взглядом. Я же еще сильнее смущаюсь и неловко ерзаю на диване.

- Никита Сергеевич…

- Арина…

Мы начинаем говорить одновременно и одновременно замолкаем. Вернер делает характерный жест рукой, призывая меня продолжать, а я хочу откусить свой болтливый язык – потерпела бы секунду и смогла бы узнать, что он планировал сказать.

- Я хотела... - осторожно подбираю слова, но понимаю, что в моей ситуации нет ничего лучше правды. - Я давно хотела извиниться за свое поведение в Сочи. Это было недопустимо.

Он задумчиво склоняет голову, не сводя с меня взгляда.

- Тебе не за что извиняться, - говорит спокойно. - Тебе нужна была разрядка. Я это прекрасно понимал и тогда, и сейчас. 

- Но я... - чувствую, что щеки начинают пылать, но, все же, нахожу в себе силы продолжить. - Я же причинила вам боль.

На этот раз он иронично усмехается.

- Разве что моему эго, - от улыбки на его щеке появляется ямочка, от которой я с трудом отвожу взгляд. - Впрочем, и оно не пострадало в ходе твоей атаки.

Опускаю глаза и сосредоточенно изучаю замысловатый узор на салфетке, чувствуя себя крайне неловко.

- Спасибо вам, - шепчу я. 

- За что? – сейчас в его голосе сквозит неподдельное удивление.

- За то, что были со мной. И за то, что не рассказали о моем срыве Виолетте Владимировне.

Слышу его тяжелый вздох, а потом он вдруг тянется через разделяющий нас стол и берет мои руки в свои.

- Ты всегда можешь рассчитывать на меня, ты же знаешь это, правда?

Потрясенная его прикосновением, нахожу в себе силы кивнуть, а сама неотрывно смотрю на его крупные ладони, в которых утонули мои пальцы. Это едва ли длится десять секунд – как бы я ни мечтала продлить этот момент, выразив сочувствие, Никита Сергеевич быстро отпускает меня. И только тогда я позволяю себе поднять глаза и посмотреть на него.

Не знаю, как это назвать – магией, химией, притяжением, но стоит нашим взглядам встретиться, что-то происходит. Что-то неожиданное, как искра, высеченная из камня, и очень личное. В первое мгновение я даже сомневаюсь, что это произошло в реальности, но по тому, как резко Вернер втягивает в легкие воздух и хмурит брови, убеждаюсь, что он тоже не остался равнодушным.

К счастью, как раз в это время к нашему столу подходит официант с напитками. Никита Сергеевич резко откидывается на спинку дивана, а я, чтобы занять руки, беру чайник и разливаю чай.

- Слушай, - когда официант отходит, он первым начинает разговор. - Я понимаю, что тебе сейчас нелегко. Скажи, чем я могу помочь тебе? Хочешь, я поговорю с Суворовой, и мы разделим твои тренировки с Леоновым?

Озадаченно смотрю на него, не понимая, к чему он клонит.

- Причем здесь Ваня? – спрашиваю я.

- Твои чувства... – впервые на моей памяти Вернер тушуется и замолкает.

Это так непохоже на него, что в первое время я могу думать лишь об этом. Но позже, когда смысл его предположения, наконец, до меня доходит, я едва сдерживаю истерический хохот.

- Вы всерьез решили, что я влюблена в Леонова? 

- А это не так?

- Конечно, не так! - выпаливаю я, все еще шокированная его предположением. - О, Господи! Как вы только могли подумать, что я влюблена в Ваню!

14

Утро начинается с решения организационных вопросов. Получив свою аккредитацию для турнира, вместе с другими ребятами из сборной я еду на арену, чтобы провести первую тренировку в Братиславе.

После обеда все участники соревнований собираются в просторном зале на жеребьевку короткой программы. Я вытягиваю седьмой номер и, довольная собой, возвращаюсь в зал, чтобы сделать заминку. Обожаю начинать состязание в середине – проще собраться, чем в первой разминке, и однозначно менее нервозно, чем в последней.

Все время Никита Сергеевич находится где-то рядом. После того, как я почти месяц избегала его, постоянное присутствие тренера действует на меня странно успокаивающе. Очевидно, вчерашний вечер снизил градус мой возбудимости, так что сегодня я не чувствую былого смятения в его обществе. Он привлекает меня как прежде, если не сильнее, но вчера у меня будто глаза открылись на то, как много я теряю без его дружбы. Именно поэтому я сознательно решаю держать свои чувства в узде. Надежды на взаимность у меня все равно нет, а терять его как друга слишком болезненно. Приходится выбирать, и из двух зол, я предпочитаю выбрать наименьшее.

Тренировка проходит хорошо. Оттачивая прыжки и вращения, я время о времени поглядываю в сторону Вернера. При виде удовлетворенной улыбки на его лице, внутри у меня все поет – для него мне особенно хочется кататься лучше.

После заминки мне звонит Виолетта Владимировна и осторожно интересуется, как у меня дела. Видимо, наше с Никитой Сергеевичем категоричное нежелание ехать в Братиславу вместе тревожит ее, поэтому я в деталях посвящаю ее в подробности дня. По вздоху облегчения, который она не в силах сдержать, я понимаю, что все делаю правильно.

Вечер я провожу в своем номере. Накануне стартов я предпочитаю побыть в одиночестве, чтобы настроиться на прокат. И пусть сегодня предательские мысли о том, что Никита Сергеевич находится в соседнем номере, атакуют мою невозмутимость, мне все же удается собраться. Только засыпая, позволяю себе насладиться воспоминанием о том, с какой теплотой сегодня улыбался мне тренер, и как красиво на нем сидела черная водолазка.

На следующий день встаю по будильнику, одеваюсь и собираю вещи, чтобы ехать на ледовую арену. По расписанию у нас утренняя открытая тренировка, которую я провожу безукоризненно. Покидая лед под аплодисменты зрителей, ощущаю в себе веру в собственные силы. Поскорее бы на старт!

Женские соревнования начинаются поздно вечером, поэтому мы с Никитой Сергеевичем на несколько часов возвращаемся в отель, чтобы я отдохнула, а к пяти вновь приезжаем на арену.

Подготовку к выступлению я начинаю с разминки в уютном спортивном зале с удобной зеркальной стеной и танцевальным станком. Под неусыпным контролем тренера я растягиваюсь и разогреваю мышцы, как вдруг чувствую острую боль в правом предплечье. Резко вскрикнув, оседаю на мат, морщась при каждом движении.

- Дай посмотрю, - Никита Сергеевич опускается передо мной на колено и осторожно ощупывает мое плечо.

Не могу сдержать глухой стон, когда его пальцы касаются места сосредоточения боли. В глазах темнеет.

- Расстегни куртку, - инструктирует Вернер озабоченно, а когда я этого не делаю, сам тянет змейку молнии вниз и помогает стянуть олимпийку.

Следующее, что я ощущаю – прикосновение теплых пальцев к голой коже, ритмично разминающих сведенную мышцу. Застываю от неожиданности, но теперь не столько от боли и страха, сколько от того, как его прикосновение отзывается в моем теле: дрожью удовольствия, бурлящей в жилах кровью, медленно разгорающимся внизу живота пламенем.

Да, он учитель, а я его ученица, и между нами не может быть никаких романтических отношений. Это я понимаю. Но понимать – не значит принимать. И сейчас вдруг настает такой момент, когда я не могу согласиться с тем, что еще недавно казалось единственно возможным. Ощущение его рук на моей голой коже, теплое дыхание, согревающее мою шею, пульсация крови в висках – окаменевшее тело не может реагировать на его близость, и мне отчаянно хочется продолжения. И это желание сильнее меня.

Голова  Никиты Сергеевича склонена, поэтому я не вижу его глаз, но пока он методично массирует мое плечо, принося облегчение натруженным мышцам, у меня есть шанс полюбоваться им. Прямым носом, высокими скулами, длинными ресницами…

Сейчас я ощущаю абсолютную беспомощность перед силой чувственного желания, которое он открыл во мне. Пытаюсь унять бешено колотящееся в груди сердце, но не могу. Все происходит помимо моей воли, а над собственным телом я уже не властна.

Крепкие пальцы творят волшебство. Перед глазами все плывет. Дышать становится трудно, и воздух вдруг кажется тяжелым.

- Я... Уже лучше, - сиплым голосом, который я сама узнаю с трудом, произношу я.

Никита Сергеевич облегченно вздыхает и поднимает глаза. И когда наши взгляды встречаются, озабоченное выражение его лица вдруг меняется на что-то, чему я не в состоянии подобрать определение. Мрачное, темное, интенсивное…

Дрогнув, его пальцы, замирают на моем плече, а сам он долго и пристально сверлит меня взглядом, словно желает проникнуть сквозь телесную оболочку и прочитать мысли. Пусть я совершенно неопытна, сейчас могу поклясться, что вижу в его глазах желание.

На миг напряжение, отчетливое чувственное напряжение, достигает апогея. Кажется, если кто-то из нас сделает неосторожное движение, посыплются искры.

«Ну, обними меня... Поцелуй...» - мысленно умоляю я. Но Вернер, словно очнувшись от сна, отпускает мои плечи и, резко отвернувшись, встает на ноги.

- Я жду тебя за дверью. Покажем тебя врачу, - бросив напоследок эти слова, он уходит.

С минуту я в замешательстве сижу на полу, пытаясь восстановить дыхание. Потом заставляю себя встать. Мне действительно нужен врач и обезболивающий укол, иначе я не смогу выйти на старт.

Ноги едва держат меня и, покачнувшись, я прислоняюсь спиной к стене. Мои глаза мечутся по залу и останавливаются на собственном отражении в зеркале напротив.

15

Доктор наложил мне поддерживающий пластырь на плечо и вколол обезболивающее, но уверил меня, что ничего страшного не произошло. Я придерживаюсь того же мнения, поэтому наотрез отказываюсь сниматься с соревнования по медицинским показаниям. Федерация и так проявила ко мне благосклонность – если я сейчас сдамся, таких авансов, как этот Челленджер, на который я приехала первым номером сборной, мне больше не дадут. И про поддержку на ближайших внутрироссийских стартах тоже можно забыть. Правила игры устанавливает ФФКР – чтобы выживать в этом конкурентном спорте, нужно играть по ним.

Все время консультации у врача, Вернер стоит рядом с моей кушеткой. Мрачный и немногословный – я чувствую, что внутри него идет какая-то внутренняя борьба. Безусловно, его беспокоит мое предстоящее выступление, но есть здесь что-то другое. Так странно, еще утром я могла бы поклясться на всех своих медалях, что он видит во мне исключительно ученицу и друга, но то, как он смотрел на меня в спортивном зале десять минут назад, полностью опровергает эту теорию. Даже я не настолько наивна, чтобы неверно истолковать его взгляд.

Он, наконец, увидел во мне девушку! И от одной этой мысли меня накрывает волной бесшабашной радости, способной смести все на своем пути. Все. Даже железный самоконтроль Никиты Сергеевича.

С улыбкой думаю, что судьба оказалась ко мне добра: еще вчера я считала свою любовь обреченной на вечную агонию одиночества, а сегодня ощущаю пьянящую радость от неоднозначности ситуации. Ответный интерес Вернера открывает совершенно новую главу этой истории: я больше не желаю подавлять в себе чувства и не стремлюсь, во что бы то ни стало, удержать их при себе. Нет. Теперь я хочу взаимности. И, судя по реакции тренера, у меня есть все шансы ее добиться.

Я не глупая – не рассчитываю, что мне будет легко. Несмотря на то, что я совершеннолетняя, и Вернер всего на шесть лет меня старше, в глазах общества наша связь будет порочна. Я готова пойти на риск, но не уверена, что на него пойдет Никита Сергеевич. К тому же, его поведение – вновь отстраненное и подчеркнуто вежливое, красочнее любых слов говорит мне о том, что он находится в стадии отрицания. Но я не собираюсь стоять в стороне и ждать, пока он проанализирует ситуацию, разложит все по полочкам и задвинет меня на самую дальнюю с надписью «Запрещено». Я буду делать все от меня зависящее и даже немного больше, чтобы показать ему, что достойна его.

Несмотря на проблему с плечом, вдохновленная этой идеей я выдаю идеальный прокат короткой программы. Под бурные овации зрителей покидаю лед, чтобы поскорее обнять Никиту Сергеевича. Кто мне после такого успеха запретит это сделать?

Учитывая обстоятельства и наши отношения в последнее время, когда я сама избегала любого физического контакта, Вернер явно ошарашен тесными объятиями, в которые я его заключаю. Его тело деревенеет, и он даже не поднимает рук, чтобы обнять меня в ответ, но на нас нацелены десятки камер, поэтому он, конечно, не может позволить себе оттолкнуть меня.

В КИКе* он садится на пионерском расстоянии от меня на самый край дивана. Только сейчас даже это не способно лишить меня хорошего настроения. После объявления оценок, я с улыбкой победителя придвигаюсь к Вернеру и обвиваю руку вокруг его плеча. Неистово щелкают затворы фотоаппаратов, а я позволяю себе насладиться пряным запахом и волнующим ощущением порхающих в животе бабочек.

По итогам короткой программы я остаюсь первой с солидным запасом в шесть баллов от второго места и вместе с тренером иду на пресс-конференцию. Обычно любой провокационный вопрос журналиста здорово портит мне настроение, но не сегодня. Сегодня я чувствую себя так, будто у меня выросли крылья, и сохраняю несвойственное мне хладнокровие до конца мероприятия. В конце концов, что мне журналисты, когда внутри меня буйно цветет надежда.

Мне сложно объяснить, что позволяет мне укрепиться в мысли, что надежда есть, ведь технически я не знаю, сможет ли моя любовь к Никите Сергеевичу и его потенциальная взаимность найти место в реальном мире. Я не знаю, получится ли из нас пара. Я не знаю, как к этому отнесутся окружающие, в частности Виолетта Владимировна и моя мама. Но я точно знаю, чувствую каждой клеточкой своего тела, что ради него я готова свернуть горы. И если он мне позволит – я сделаю все, чтобы быть с ним рядом.

Когда все формальные процедуры, наконец, подходят к концу, часы показывают девять вечера. Чувствуя страшную усталость, я встаю с неудобного стула, на котором просидела всю пресс-конференцию, и взглядом ищу тренера. Все время он находился поблизости, и я постоянно держала его в поле своего зрения, но когда меня обступили фотографы, он исчез.

Нахожу Вернера в раздевалке. Дверь в помещение открыта, поэтому, оставаясь незамеченной, я позволяю себе понаблюдать за ним. Он слоняется по тесному помещению из угла в угол и походит на тигра, запертого в клетке. Интересно, что там происходит в его голове?

- Я вас потеряла, - говорю с улыбкой, заходя в раздевалку.

Никита Сергеевич резко останавливается и поднимает на меня свои синие глаза.

- Одевайся, - бросает он достаточно холодно, игнорируя мой дружелюбный тон. – Машина нас ждет. Уже поздно и тебе пора отдыхать. Завтра будет долгий день.

Обескураженная, но не сбитая с толку его поведением, я киваю и подхожу к своему шкафчику. Соревновательное платье я давно сняла, так как у меня была масса времени после выступления, поэтому я лишь снимаю олимпийку сборной, в которой по протоколу нужно отвечать на вопросы журналистов, и беру в руки кожаную куртку.

Вернер стоит у двери, засунув руки в карманы джинсов, и старательно избегает даже мимолетного взгляда в мою сторону. Несмотря на напряженную обстановку, мне вдруг хочется рассмеяться. Я, конечно, была права насчет стадии отрицания. Но я больше не хочу прятаться. И ему тоже не дам. Если между нами что-то есть, что-то настоящее, я предпочитаю выяснить это как можно скорее, а не ходить вокруг да около, делая вид, что ничего не происходит. Я и так угробила на это почти два месяца.

16

Следующий день похож на предыдущий: утренняя тренировка, несколько часов на отдых и возвращение на арену перед произвольной программой. Отличие лишь в том, что вчера я купалась в лучах внимания Никиты Сергеевича, а сегодня он не выходит за рамки образа строго тренера. Никаких улыбок и шуток, ни одного случайного прикосновения и слова, которое бы позволило мне или окружающим усомниться в его профессионализме. Если бы это так ни раздражало меня, было бы даже забавно – судя по всему, не только мое эмоциональное состояние который день напоминает езду на американских горках.

В произвольной программе я делаю попытку приземлить тройной аксель. Падаю в итоге, но судьи засчитывают его как полностью докрученный прыжок с ошибкой на приземлении – несмотря на срыв, я рада, что попыталась. В финале программы неожиданно сдваиваю каскад – глупая ошибка, которая, я надеюсь, не будет стоить мне первого титула за два года.

После финальных поклонов, еду к бортику, где меня ждет Никита Сергеевич.

- Напомни мне, двойной сальхов мы планировали? – спрашивает он снисходительно, помогая мне надеть олимпийку.

- Глупая ошибка, знаю, - сокрушенно качаю головой. – Я после ойлера совсем скорость потеряла и…

Фраза так и остается недосказанной, потому что в это момент тренер кладет руки на мои плечи и порывисто прижимает к своему крепкому телу. Этого оказывается достаточно, чтобы в груди разлилось предательское тепло и сердце зашлось от волнения. Я тяну руки, чтобы обнять Вернера, но все заканчивается также неожиданно, как и началось.

- Рано расслабилась, - говорит он спокойно. - Скорость потеряла, потому что замешкалась на заходе. И ребро гуляло.

Несмотря на допущенные ошибки, по итогу соревнований я сохраняю за собой итоговое первое место. Наверное, моя победа закономерна, потому что по-настоящему серьезных соперниц из первой десятки мирового рейтинга у меня здесь не было, но я все же ощущаю эйфорию. Стоять на высшей ступени пьедестала – только ради этого момента можно терпеть изнурительные тренировки, постоянную диету и отсутствие личной жизни за пределами катка.

Из-за награждения и протокольных мероприятий, в отель мы возвращаемся почти в десять вечера. Поглаживая свою золотую медаль, я лелею надежду, что у спонтанных объятий Вернера будет продолжение, но все заканчивается как вчера. Он скрывается в своем номере до того, как я успеваю придумать вескую причину, чтобы он остался.

Наверное, глупо с моей стороны рассчитывать, что Никита Сергеевич так легко поддастся своим желаниям. Но мне казалось, что шаг вперед абсолютно естественен, ведь воздух между нами искрится от едва сдерживаемого напряжения.

Той ночью я долго лежу без сна. Раньше я бы вспоминала приятные моменты медальной церемонии, испытывая гордость и удовлетворение от результата, но сейчас все золото моей коллекции меркнет перед желанием сдвинуть с мертвой точки отношения с тренером.

Когда утром я спускаюсь к завтраку, Никиты Сергеевича нигде не видно. Заняв столик у окна, прошу официанта налить мне кофе, а сама иду к шведской линии – соревнования завершились, и я могу позволить себе что-нибудь вкусное. Вернер появляется, когда я доедаю овсянку с фруктами и орехами. Выглядит как всегда умопомрачительно. В потертых джинсах, обтягивающем его крепкую фигуру сером лонгсливе и расстегнутой куртке в университетском стиле – не человек, а ожившая картинка из девичьих фантазий. Пока он идет ко мне через весь зал, замечаю, что не только я не могу от него оторваться – несколько девчонок за соседним столом пожирают Вернера глазами и глупо хихикают. А он словно и не замечает этого.

Пожелав мне доброго утра, Никита Сергеевич усаживается напротив и просит у официанта кофе. Потягивая ароматный напиток, он задумчиво изучает улицу за окном, а я нервничаю, потому что меня он будто не замечает.

- Как спалось? - спрашиваю, не желая включаться в эту молчаливую игру, которую Вернер, по всей вероятности, выбрал в качестве развлечения на сегодняшний день.

- Прекрасно, - отвечает он лениво. И хотя эти слова произнесены будничным тоном, мне почему-то кажется, что за ними кроется какой-то неуловимый подтекст. – А тебе?

«Всю ночь мечтала о вас».

Интересно, как бы он отреагировал, если бы я не побоялась сказать что-то подобное?

- Много думала перед сном, - отвечаю пространно, рассчитывая вынудить Вернера на дополнительные вопросы, но он лишь грациозно поднимается со стула и идет к столам с едой.

К тому моменту как он возвращается, я заканчиваю завтракать, отодвигаю от себя пустую чашку и тарелку и со скучающим выражением лица рассматриваю входящих и выходящих из ресторана людей. Но стоит Вернеру занять свое место, я подаюсь веред, подпирая щеку ладонью, и без тени стеснения обращаю на него все свое внимание.

- Не хочешь подняться к себе и отдохнуть перед тем, как мы поедем на репетицию? – спрашивает он.

Если он и заметил мое демонстративное внимание, то совершенно не подает виду.

- У меня совершенно другие планы, - отвечаю я.

На мгновение мне кажется, что в выражении лица Вернера я замечаю признаки паники, но они исчезают так быстро, что я решаю, что это просто игра моего воображения.

- Я хочу пройтись по магазинам, - поясняю я.

В Москве я крайне редко хожу на шопинг, зато в поездках стараюсь не упускать такую возможность. Тем более до репетиции и показательных выступлений остается уйма времени.

- Я собирался немного поработать перед тем, как мы поедем на арену, - с тенью недовольства говорит Никита Сергеевич, отправляя в рот сочную оливку.

- Ну, а мне и не нужна нянька, - запальчиво отвечаю я, раздосадованная его тоном. - Я в состоянии доехать до торгового центра самостоятельно.

- Одна ты не поедешь, - грубовато бросает он, вытирая полные губы салфеткой и комкая ее в руках. - И бродить по незнакомому городу тоже не будешь.

- Почему? Я хочу пройтись по магазинам и отвлечься перед показательными выступлениями, - настаиваю я. - А вы, видимо, жаждете провести этот прекрасный день, уткнувшись в экран своего ноутбука. Зачем вам насиловать себя и делать то, что вам совсем не хочется?

17

В ближайший крупный молл мы приезжаем к открытию. У меня нет никаких конкретных планов покупок – честно говоря, мне просто не хочется сидеть в отеле, а ливень за окном не позволяет отправиться на осмотр достопримечательностей. К тому же, у меня нет ни малейшего сомнения, что если я останусь в номере, то не увижу Никиту Сергеевича до того самого момента, как нам придется ехать на арену. Судя по тому, как протекал завтрак, он решил перечеркнуть все, что произошло между нами за последние два дня и убедить меня, что его горячие взгляды – игра моего воображения.

Какое-то время я бесцельно брожу по магазинам, чувствуя за спиной молчаливую тень в лице своего тренера, пока мое внимание не привлекает вечернее платье в витрине. Несмотря на то, что наряд совершенно не в моем стиле, я решительно заворачиваю в магазин. Беру заинтересовавшее меня платье и еще несколько вешалок с топами и юбками и иду в примерочную. Не представляю, когда мне представится шанс надеть что-то подобное, но сегодня я без покупки не уйду!

В примерочной я быстро снимаю с себя одежду и примеряю выбранные вещи. Все не то, поэтому я без сожаления возвращаю их на вешалки. Платье с витрины оставляю на сладкое и, как я была права, сидит оно просто изумительно!

Покрутившись перед зеркалом, открываю дверь и на цыпочках выхожу из примерочной. Никиты Сергеевича нигде нет. Выглядываю в магазин и замечаю его у прилавка с украшениями – не иначе выбирает подарок для Сорокиной, ревниво думаю я. Нет, я не питаю иллюзий относительно его личной жизни, просто оказавшись с ним вдали от Москвы, предпочла закрыть глаза на то, что он состоит в отношениях. Господи, какая же я глупая!

Подобрав длинный подол, собираюсь незаметно вернуться в уединение примерочной, но не успеваю. Видимо, почувствовав на себе мой взгляд, Вернер поднимает голову и замечает меня.

Он застывает, продолжая удерживать на весу какую-то безделушку, я тоже не могу сдвинуться с места, потому что его глаза, неторопливо ощупывающие мое тело, словно прожигают меня насквозь. Я ощущаю, как горят мои щеки, как тесно становится в груди, а кожу словно покалывает. Инстинктивно прижимаю ладонь ко рту – это движение приводит в чувство и моего тренера. Он резко сглатывает, так что на его шее дергается кадык, и, бросив блестящую брошку на прилавок, идет ко мне.

Что ж, кажется, именно на такую реакцию я и рассчитывала, когда выбрала это платье – с абсолютно голой спиной, с узким треугольным вырезом до самой талии и длинной юбкой, подол которой доходит до пола. Несмотря на плотную ткань, оно струится по телу, выгодно подчеркивая его достоинства, а глубокий синий цвет эффектно оттеняет молочную белизну кожи. Лично я никогда в жизни не носила ничего столь красивого и в то же время столь откровенного.

- Что это на тебе надето? - требовательно спрашивает Вернер, останавливаясь в нескольких шагах от меня.

Я невинно приподнимаю брови.

- Я думала, это называется платье.

Он с шумом выдыхает, явно не оценив шутку. Зато его взгляд медленно, словно против воли, скользит вниз по моей фигуре, задерживаясь на глубоком вырезе. С трудом поборов дрожь, я вздергиваю подбородок и жду, когда Вернер вновь посмотрит мне в глаза. И когда он это делает, я оказываюсь не готова к свирепому пламени, которое в них пылает.

- Это не платье, - рявкает он. - Это ночная сорочка.

А потом разворачивается и уходит.

Платье я покупаю. Не то, чтобы я действительно собиралась его куда-то надевать, но, во-первых, оно мне жутко понравилось, а во-вторых, сложно удержаться от соблазна немного подразнить Никиту Сергеевича. Пусть я не обладаю роскошными формами Катерины Сорокиной, в этом платье я выгляжу взрослой и привлекательной. И если даже Вернеру до этого нет никакого дела, мне, для поднятия собственной самооценки, такая вещь в гардеробе точно не помешает.

Расплатившись на кассе, выхожу из магазина, сразу натыкаясь на хмурый взгляд Вернера. Пару секунд он молчаливо изучает картонный пакет в моих руках, а я в ответ вызывающе приподнимаю подбородок. Пусть только попробует мне что-то сказать!

Я знаю, что подсознательно его провоцирую. Возможно, в надежде, что один из вызовов достигнет цели и пробьет ту броню, которую он нацепил после случая в спортивном зале. Но тренер и сейчас сдерживается: к моему раздражению, ему требуется лишь мгновение, чтобы вернуть былую невозмутимость.

В торговом центре мы проводим еще полчаса. Пока я выбираю сувенир для мамы и красивую заколку для Дины, Никита Сергеевич отлучается минут на пять, а потом возвращается с небольшим пакетом без каких-либо опознавательных знаков. Я сгораю от любопытства, но упрямо молчу – вдруг там нижнее белье для Сорокиной или, того хуже, кольцо? О некоторых вещах мне лучше не знать.

Когда мы едем в такси обратно в отель, Вернер спрашивает:

- Хочешь перекусить?

- Было бы неплохо.

Столовая на арене совершенно никудышная, а я бы съела салат. Учитывая плотное расписание дня, непонятно, когда у меня в следующий раз будет возможность подкрепиться.

Кафе, в которое меня приводит тренер, располагается буквально в сотне метров от отеля. Мы садимся за свободный столик, и официант тут же раскладывает перед нами меню. Вернер делает заказ и непринужденно откидывается на спинку своего стула, а я, вновь зачарованная его близостью, долго не могу определиться с выбором. Должно быть хорошо, когда ты настолько в себе уверен!

Когда официант удаляется, получив от меня инструкции, что можно, а что нельзя добавлять в мой салат, за столом вновь повисает давящее молчание. С печальной ностальгией вспоминаю, насколько легко нам было раньше – не было такой темы, которую я бы боялась обсудить, не было такого вопроса, который я бы стеснялась задать. А теперь разговоры с Никитой Сергеевичем напоминают прогулку по минному полю – того и гляди нарвешься и получишь в ответ холодный поучающий взгляд.

Впрочем, несмотря на молчание, сейчас Вернер не выглядит таким хмурым и неприступным, как утром или во время похода по магазинам. С легкой полуулыбкой он изучает что-то в телефоне, а я, запрятав предательскую мысль, что он общается с Сорокиной, позволяю себе воспользоваться редкой возможностью понаблюдать за ним.

18

Показательные выступления проходят на отлично. На арене царит теплая атмосфера, зал овациями провожает и встречает каждого спортсмена, и я с нетерпением предвкушаю свой выход на лед в финале праздника.

Мой новый показательный был поставлен Вернером на инструментальную лирическую композицию еще в конце прошлого сезона, но сегодня я впервые катаю его на публике. Легкое платье струится по телу, музыка проникает в сердце, мое тело движется в такт каждому музыкальному акценту – я хочу сделать этот прокат особенным для Никиты Сергеевича. Знаю, что он смотрит и, надеюсь, понимает, что сегодня я выступаю в первую очередь для него. В свой номер я вкладываю чувственность и нежность, силу и ранимость – такой он видел меня много месяцев назад, когда мы ставили эту программу, такой я стараюсь быть для него сейчас.

После финального общего номера и фотосессии с другими шоу, я еду к борту, чтобы поскорее встретиться с Никитой Сергеевичем, и в этот момент что-то странное происходит с моим коньком. Доля секунды – я теряю равновесие и падаю, больно ударяясь затылком об лед. В глазах темнеет и мне кажется, что на непродолжительное время я даже теряю сознание. Когда прихожу в себя – меня окружают фигуристы. Кто-то подает мне руку, кто-то что-то говорит, но у меня так звенит в ушах, что я совершенно не могу сосредоточиться. Окружающий мир кружится, а перед глазами расплываются красные и черные круги.

- Арин, ты как?

- Надо позвать доктора.

- У нее может быть сотрясение.

- Арина...

- Арина...

- Арина...

Какофония голосов сливается в единый шум, словно я оказалась в центре пчелиного улья. Пытаюсь поднять голову, меня тут же подхватывают чьи-то руки, с помощью которых мне удается приподняться и сесть – на большее я пока неспособна. Морщусь от резкой боли в затылке, инстинктивно прижимаю ладонь к месту ушиба. Уже сейчас кожа под моей рукой горячая и плотная, и, кажется, я физически ощущаю, как на голове растет огромная шишка.

Постепенно мир возвращается на свою ось. Лица вокруг перестают кружиться, цветные круги бледнеют, и я разбираю отдельные голоса.

- Я в порядке, - потирая затылок, говорю я. - Просто ударилась.

Не в моих правилах лежать на льду. В Академии подобные слабости вообще не поощряются, поэтому я делаю над собой усилие и пытаюсь встать, но меня останавливает приказ «Не двигайся», произнесенный голосом Никиты Сергеевича, а в следующий миг он сам опускается на корточки прямо передо мной.

- Эй, как ты? - его голос тихий и взволнованный, а ладонь, которая осторожно прикасается к моей щеке, немного дрожит.

У меня возникает совершенно неуместное желание потереться щекой о его ладонь, и мне стоит больших усилий сдержаться и не сделать этого. Вокруг нас с тренером собралась толпа в несколько десятков человек, а мне совсем не хочется делить такой интимный момент с кем бы то ни было.

- Голова болит, - признаюсь я. - Похоже, будет громная шишка.

Вернер укоризненно качает головой.

- Еще шутишь.

Делаю попытку улыбнуться, но затылок сводит судорогой. Я снова морщусь, и вижу, как мрачнеет лицо тренера, а мне так не хочется, чтобы он волновался. Собрав в кулак все силы, я вновь делаю попытку встать.

- Полегче, Арина, - Вернер хватает меня за предплечье и заставляет сесть обратно.

А в следующую секунду рядом с нами опускается мужчина с медицинским чемоданчиком.

- Как ты себя чувствуешь, Арина? Голова кружится? Тошнит?

- Я в порядке, правда. Просто голова болит, - я осторожно трогаю наливающуюся кровью шишку. - Здесь, в месте удара.

Доктор достает из чемоданчика прибор, напоминающий фонарик, и светит им мне в глаза, потом заставляет посчитать до десяти и обратно и несколько раз проводит перед носом указательным пальцем, заставляя меня следить за ним.

- На сотрясение не похоже, - заключает он, наконец. – Сильный ушиб. Но тебе нужно следить за собой. Если вдруг появится тошнота или головокружение – сразу в больницу. Ну, и на сегодня лучше не планировать увеселительных прогулок.

Даже рот не успеваю открыть, как инициативу перехватает Никита Сергеевич.

- Спасибо. Я прослежу, чтобы она как следует отдохнула.

Вместе мой тренер и доктор помогают мне подняться на ноги. Меня слегка штормит, так что я мертвой хваткой цепляюсь за руку Вернера, чтобы не упасть снова. Слышу тяжелый вздох, а потом вдруг Никита Сергеевич берет меня на руки. В прямом смысле – на руки! Словно я пушинка, и нести меня по льду для него сущий пустяк.

От его прикосновений, близости, знакомого запаха, ощущения, как где-то рядом со мной ритмично вздымается его грудная клетка, меня пронзает электрическим разрядом. Мысли путаются, и я с опаской думаю, что, возможно, стукнулась головой чуточку сильнее, чем мне показалось.

Специально для нас открывают ближайшую калитку и тренер, осторожно ступая, выносит меня со льда. Я ожидаю, что теперь он поставит меня на ноги, но этого не происходит. По-прежнему прижимая меня к себе, он просит кого-то из ребят забрать мои вещи и чехлы на коньки, а сам несет меня в раздевалку для спортсменов.

Все еще ошеломленная быстротой случившегося, я не делаю ни единой попытки вырваться. Хотя, честно говоря, чувствую себя гораздо лучше и в состоянии идти сама. Но находиться в объятиях Никиты Сергеевича так приятно, что, устроившись поудобнее у него на груди, я позволяю себе понежиться в лучах его внимания и заботы. В конце концов, в последнее время, мне не так часто это удается.

Мечтательно прикрываю глаза и позволяю себе погрузиться в волшебную фантазию. В ней Вернер заботится обо мне не как тренер, а как человек, которому я не безразлична. В груди расползается приятное тепло, и я оказываюсь не в силах сдержать улыбку, которую смущенно прячу, уткнувшись носом в пахнущий пряным одеколоном свитер.

Тем временем, Никита Сергеевич со мной на руках заходит в раздевалку. Здесь я замечаю ребят из нашей сборной с моими вещами, оставленными на арене. Тренер осторожно опускает меня на скамейку, и я невольно вздыхаю, понимая, что фантазиям пришел конец.

19

На этот раз в такси Никита Сергеевич садится рядом со мной. Это сущая мелочь, но сейчас я с благодарностью принимаю любую крупицу его внимания. Словно это в порядке вещей, придвигаюсь к нему поближе и даже склоняю голову ему на плечо. Тренер не отстраняется, и я, довольно улыбаясь одними уголками губ, прикрываю глаза, смакуя этот момент близости. Возможно, я пользуюсь ситуацией с падением в своих интересах, но разве кто-то меня осудит? Говорят, что в любви, как на войне, все средства хороши – я просто пользуюсь теми, что есть в моем скудном арсенале.

Дорогой я молчу, и Вернер молчит тоже. Не представляю, о чем он думает. Но точно знаю, о чем думаю я – не хочу, чтобы этот момент был испорчен словами. К тому же, в затылке набирает силу болезненная пульсация, предвосхищая приближение мигрени, поэтому безопасное молчание и близость моего тренера полностью меня устраивают.

В этот воскресный вечер машин на нашем пути почти нет, и мы доезжаем до отеля за каких-то пятнадцать минут. Замечая за окном знакомые фасады, я с трудом сдерживаю разочарованный вздох. Сегодня я бы с радостью попала в самую большую пробку мира, только бы подлить драгоценное ощущение умиротворения, которое в уединении такси я делю с Никитой Сергеевичем. Его крепкое плечо под моей головой, тепло, которое я ощущаю даже через многочисленные слои одежды, уже знакомый пряный запах от которого путаются мысли – этого достаточно, чтобы окружающий мир перестал для меня существовать, съежившись до тесного пространства автомобиля.

Из такси Вернер выбирается первым. Собираюсь последовать его примеру, но он вновь останавливает меня твердым «Сиди»: остаюсь на месте и наблюдаю, как он стремительно обходит машину и открывает дверь теперь с моей стороны. Упиваясь его заботой, вкладываю свои тонкие пальцы в мужественную ладонь и касаюсь плечом его плеча. Даже если все это только следствие его беспокойства за мое здоровье, я не в силах отказать себе в удовольствии прикасаться к нему.

Вновь идет дождь. Чтобы я не промокла, Никита Сергеевич отводит меня под навес перед входом в отель, а сам забирает из багажника сумку с моими коньками и костюмом.

В лифте мы поднимаемся молча, но на этот раз тишина меня не тяготит. И когда наши глаза встречаются, никто из нас не отводит их в смятении или смущении – после двух месяцев изматывающей игры в прятки это ощущается как маленькая победа.

Когда лифт замирает на нужном этаже, тренер выходит первым, а я на ватных ногах следую за ним. Несмотря на то, что его номер располагается первым по коридору, он проходит мимо и останавливается у двери, ведущей в мою комнату. Да, Никита Сергеевич несет мою сумку – объяснение его поведению может быть самым простым, но мое глупое сердце начинает учащенно биться в груди, взволнованное возможным продолжением вечера.

Роюсь в рюкзаке и дрожащими пальцами достаю из кармашка пластиковый ключ. Тренер забирает его, прикладывает к электронному замку и, когда раздался характерный щелчок, толкает дверь, пропуская меня внутрь.

- У тебя есть болеутоляющее, которое выписывал тебе врач на сборах в Новогорске? - спрашивает он мягко.

От его пристального взгляда и тихого, низкого голоса меня внезапно бросает в жар. Вернулось смущение и мне приходится несколько раз быстро вдохнуть и выдохнуть, прежде чем у меня получается ответить на его вопрос. 

- Должно быть... – шепчу я. - В чемодане.

- Прими его и ложись спать, - внезапно он поднимает руку и ласково проводит указательным пальцем по моей щеке.

От этого мимолетного прикосновения внутри меня разгорается пламя, а адреналин начинает стремительно нестись по венам, разгоняя кровь. В воздухе повисает томительное ожидание, но Никита Сергеевич отступает назад.

- Но сейчас только семь вечера, - вяло протестую я.

- У тебя был трудный день, - он вздыхает и нетерпеливо проводит рукой по волосам. - Да и у меня тоже. 

- Вы... Хотите зайти? - спрашиваю я внезапно севшим голосом. - Может, закажем еду?

К моему разочарованию, он отрицательно качает головой.

- Позвони, если тебе что-то понадобится, - сказав это, тренер ставит мою сумку на пол и уходит.

Через несколько секунд я слышу отдаленный звук захлопнувшейся двери, но продолжаю стоять на месте, пытаясь унять бешено бьющееся сердце.

20

Часы показывают начало девятого, когда я в сотый раз взбиваю подушку и, отчаявшись уснуть, беру в руки телефон. Снимаю блокировку с экрана и без энтузиазма отвечаю на несколько новых сообщений от родных и знакомых в мессенджере. Второй день меня поздравляют с победой на первом соревновании сезона, а у меня на душе кошки скребут – поразительное стечение обстоятельств, когда личное вдруг стало затмевать профессиональное.

Несмотря на установку отдохнуть, спать совсем не хочется, голова раскалывается и уже минут двадцать мне приходится слушать жалобное урчание собственного желудка.

 «Почему не спишь?»

Внезапное сообщение от Никиты Сергеевича заставляет меня подпрыгнуть на кровати. Не в силах сдержать счастливую улыбку, торопливо набиваю:

«Следите за мной?»

Он оставляет это сообщение без ответа, хотя я почти уверена, что в этот миг он тоже улыбается.

«Как голова?»

«Болит»

«Выпила таблетку?»

«Не нашла ее в чемодане»

Получаю сообщение с десятком вопросительных и восклицательных знаков, а потом Никита Сергеевич выходит из сети. Злится на меня, думаю отстраненно, но не успеваю сочинить достойный ответ, как тишину комнаты нарушает настойчивый стук в дверь.

Вскочив с кровати, приглаживаю взлохмаченные волосы, потом со всех сторон осматриваю свою пижаму и, только убедившись, что она выглядит пристойно, распахиваю дверь.

Приветливая улыбка тут же сползает с моего лица, когда я вижу перед собой мрачного тренера.

- Я же сказал, чтобы ты позвонила, если тебе что-нибудь понадобится, - нравоучительным тоном цедит он, протягивая мне упаковку того самого обезболивающего.

Секунд десять я в замешательстве смотрю на раскрытую ладонь, на которой лежит блистер с таблетками. Может быть, подсознательно я ожидала, что Вернер придет, но точно к этому не подготовилась. Мысли путаются, дар речи мне отказывает – я нервничаю и ничего не могу с этим поделать. А когда вспоминаю, что я в видавшей лучшие дни пижаме с мишками, с взлохмаченным хвостом и без капли макияжа, мне хочется испариться – выгляжу я как страшный сон девушки, которая открывает дверь мужчине своей мечты.

- Зайдете? – спрашиваю смущенно, осознавая, что и дальше держать тренера в коридоре как минимум невежливо.

Вернер не сразу отвечает на мое приглашение. Вижу, что колеблется, и даже не рассчитываю, что в итоге он согласится. Но в этот момент у меня урчит в животе. Громко. И пока я стою и молю, чтобы земля подо мной разверзлась и избавила меня от этого стыда, Никита Сергеевич широко улыбается и проходит мимо меня в комнату.

- Честно говоря, я уже съел все шоколадки в мини-баре, - признается он с кривой усмешкой. – Давай посмотрим, что есть в меню Room Service.

Закрыв за ним дверь, все еще немного смущенная и одновременно шокированная тем, что тренер находится в моем номере, я лихорадочно смотрю по сторонам. Носки под кроватью. Раскрытая косметичка на столе. Боже, куда я дела свой бюстгальтер, когда переодевалась в пижаму?

- Что бы ты хотела? – интересуется Вернер, погрузившись в изучение меню.

- На ваш вкус, - отвечаю равнодушно, не представляя, как в таком взвинченном состоянии смогу проглотить хотя бы кусочек.

Пока тренер звонит на ресепшн и низким бархатным голосом, от которого внутри меня разливается тепло, оформляет заказ, я беру из бара бутылку с водой и запиваю таблетку. Потом усаживаюсь на диван и включаю телевизор.  

- Сказали ждать минут двадцать, - сообщает Никита Сергеевич, опуская на место телефонную трубку. 

- Угу, - протягиваю я, судорожно переключая каналы, только чтобы не смотреть на него.

Вот ведь странная вещь – жизнь. Вчера я бы многое отдала за то, чтобы тренер оказался в моей комнате. Вроде бы, у меня был план и решительный настрой, но сейчас, как назло, все вылетело из головы. Вместо этого я чувствую нервозность, скованность, растерянность и совершенно не представляю, что делать дальше.

Начинаю подозревать, что отношения – чересчур сложная для меня категория, ведь в один момент ощущаю, что могу горы свернуть и положить Вернера на лопатки, а в другой – что я неудачница и он никогда не обратит на меня внимание. То мне кажется, что между нами что-то есть, то хочется рассмеяться над собственной самонадеянностью, то он холоден, как сегодня за завтраком, то, наоборот, внимателен и заботлив, как сейчас. Как понять, что хочет он? Как узнать, что точно нужно мне?

Пока мы ждем еду, Никита Сергеевич отбирает пульт, в который я тычу с маниакальным упорством, и усаживается на пушистый ковер у моих ног. Какое-то время мы с ним молча смотрим новости. Точнее, он смотрит, а я сижу как на иголках и изучаю волосы на его затылке. Интересно, что будет, если я протяну руку и коснусь их?

Искушение запустить пальцы в его густую шевелюру настолько сильное, что у меня зудят ладони, поэтому я испытываю несказанное облегчение, когда раздается стук в дверь, и Вернер легко поднимается на ноги, чтобы встретить официанта с передвижным столиком.

Пока тренер оплачивает заказ, я одну за другой поднимаю крышки над блюдами, распространяя по комнате волнующие ароматы свежей еды и специй. Все-таки, я зверски проголодалась.

Едим мы, расположившись на полу. По телевизору идет эпизод «Шерлока» на английском и, хотя я не смотрела ни одной серии, происходящее на экране достаточно занимательно. Уплетая запеченные на гриле овощи, я вдруг думаю о том, что Никита Сергеевич за довольно короткое время успел хорошо изучить мои вкусы, тогда как он для меня – закрытая книга. И сейчас мне сильнее, чем когда-либо, кажется, что в отношениях с ним я блуждаю в кромешной темноте и на ощупь пытаюсь отыскать путь, которого нет.

После ужина я чувствую себя значительно лучше. К тому же, видимо, подействовало болеутоляющее, потому что моя голова больше не трещит по швам. Откинувшись на подушку, которую я предусмотрительно прислонила к нижней части дивана, я удовлетворенно улыбаюсь.