Леди из чужого времени. Дарованная звёздами

Глава 1

Елизавета

Сентябрь в этом году щедр на дожди, асфальт у крыльца блестел влажным маслом после ночного ливня, в небе опять ворочалась гроза. Я, как обычно, пришла пораньше — открыла дверь, а наш приют уже проснулся. Запах свежего компота с кухни, стиралки басовито урчат в прачечной, где-то в коридоре визжит машинка для мыльных пузырей, забытая после вчерашней игры.

— Доброе утро, мои золотые, — сказала я в дверях младшей группы, и десяток головок повернулись одновременно. Глаза — разные, судьбы — разные, а "привет Лиза Петровна!" всегда один и такой тёплый, что можно греться, когда отопление ещё не включили.

Нянечки в халатах, уже в бою, одна распределяет тарелки с кашей, другая ловко завязывает шнурки. Я прошлась по группам – у «середнячков» воспитатель Оля выставляет на стеллаж новые коробки с пазлами, у старших логопед с планшетом — ребята угадывают слова по картинкам. В кабинете медсестры мерцает стерилизатор, пахнет хлоргексидином и мятным кремом для рук. По дороге ко мне липнут объятия, вопросы, уточнения и предложения — всем по слову, по улыбке, по обещанию «посмотрим после обеда».

Кабинет директорский у нас простой, но вылизанный. Высокий шкаф с делами по алфавиту, две секции — по детям и по семьям. На стене часы с тикающим сердцем и доска-планер, исписанная маркерами. Рядом — пробковая панель с детскими рисунками, я на каждом — в очках и с зелёным камнем на шее, смешно. Под окном — два фикуса, которых мы с ребятами в шутку записали замами по озеленению. На столе — компьютер, сканер, принтер, чашка с потёками от кофе и керамическая сова, набитая карамельками «на смелость». Кондиционер упрямо моргает лампочкой, но толку мало – воздух тяжёлый, как мокрая простыня.

Сажусь. Экран приветливо вспыхивает календарём: «10:00 — консультация, 11:00 — первичное знакомство, 12:30 — видео-встреча с региональной опекой, 14:00 — просмотр карточек, 16:00 — наставники, 17:30 — повторная беседа». Работы и правда много. Открываю электронную базу – проверяю, кому подгрузились свежие медкарты, у кого истекают сроки справок, кому сегодня перепроверить прививки. Параллельно — «телеграм» пикает в волонтёрском чате. Марина пишет, что привезут конструкторы и спортивные мячи, бухгалтер напоминает про отчёт по благотворительному счёту. На подоконнике лежит тонометр — вчера забыла отнести в медкабинет. «Потом», — говорю я ему и самой себе.

В зеркало боком — короткий контроль. Почти шестьдесят, а волосы всё ещё густые, серебром до лопаток, я их собираю в мягкий пучок и фиксирую шпилькой. Овальные очки, простая чёрная блузка с вышивкой у горловины, тёмно-синие брюки, удобные туфли на низком ходу — мой боевой комплект. Кисти рук в прожилках, пальцы — быстрые, запоминают, где какой том в шкафу. Помада бесцветная, пахнущая вишней. В кармане — связка магнитных ключей, флешка с резервными копиями базы и маленькое сердечко из бисера — подарок от Леры, она сказала: «Чтобы ваше сердце знало, куда идти, когда заблудится». Я ношу.

Утро обрушивается встречами. На десять приходят молодые — растерянные, с блокнотом, задают правильные вопросы и неправильные тоже: «А ребёнок вырастет и уйдёт от нас когда узнает что мы не родные?» Я терпеливо рассказываю про адаптацию, про маршруты поддержки, про работу каждый день, а не волшебную палочку. В одиннадцать — пара постарше, серьёзная, у них с собой папка с документами, они внимательно смотрят анкеты, спрашивают про братьев и сестёр.

— Мы хотим сразу двоих. – Радуюсь, такое не каждый день.

Дальше — видеосвязь с опекой. Позади меня на стене висит муляж "Правил безопасного общения", я придвигаю к камере один из альбомов с фототерапией.

— Вчера рисовали дождь, у нас тут целая галерея туч.

Опека кивает, просит дослать сканы. Принтер жалобно сопит, бумага горячая на пальцах. Гроза за окном грохочет так, что динамики хрипят, — атмосферное сопровождение к бюрократии.

К двум я понимаю, что обед так и остался где-то между «туда» и «сюда». Хлеб с маслом, откусила на бегу, чай остыл дважды. Голова как в обруче. Давление заметно толкает виски изнутри. В медкабинет зайти?

После трёх, после вот этого, и ещё вот того, и потом точно. Почта приносит письмо от спонсора — соглашаются профинансировать спортивную площадку. Я улыбаюсь монитору, как будто он живой. В чате наставников спорят о завтрашней поездке в музей — гроза, автобусы, переносить или нет. Решаем не рисковать, договариваюсь на следующую неделю.

В четыре в коридоре появляется новая пара — тихие, сдержанные. Я провожаю их в комнату для встреч, светлая, с большим окном, столом-конструктором и мягким ковром, где дети обычно знакомятся с будущими родителями. Вазы с карандашами, настольная игра "ходилки", на подоконнике деревянный жираф — идеальное существо, умеющее молчать, когда людям важно говорить. Я рассказываю правила – сначала знакомство со мной, потом с психологом, потом, если всё в порядке, мы подбираем карточки. Люди кивают, смотрят, как за стеной бегут и смеются дети, и становятся на два миллиметра мягче.

Время стекает через пальцы. К вечеру офис уже дышит усталостью, компьютер греется, часы срываются с привычного ритма, батарея бесперебойника пищит, когда молния бьёт где-то совсем рядом — свет на секунду моргает. Я мимоходом подписываю накладную на продукты, отвечаю на звонок из опеки соседнего района, распечатываю письмо благодарности для волонтёров. К семи у нас ещё одна запланированная беседа — повторная, важная.

— Выдержи, Лиза, — говорю себе, — и домой. И нормальный ужин, а не чай с печеньем. — Печенье всё равно съедаю.

Голова гудит уже низким, ровным гулом — как та стиралка утром. Пальцы чуть дрожат, я кладу на стол ладонь, будто приглушая в себе этот мотор. За окном — тёмно-зелёный полумрак, дождь снова пошёл стеной, по подоконнику дробит, как по барабану. Я вытаскиваю из ящика тот самый тонометр, верчу, как будто в первый раз вижу — нет, сейчас не до этого, люди придут с минуты на минуту. Открываю дневник — бумажный, старомодный, чернила блестят свежим следом, список дел на завтра занимает полстраницы. Добавляю — позвонить по площадке, передать психологу новый набор карточек, спросить у повара про фруктовый день.

Глава 2

Елизавета

Темнота была вязкой, как сироп. Меня тошнило, тело ломило целиком — как после тяжёлой простуды и бессонной ночи подряд. Я пыталась открыть глаза — век будто кто-то подшил нитками. Где‑то рядом шуршали, говорили, но слова распадались на отдельные звуки, и я снова проваливалась.

Первый раз я выплыла на поверхность, когда к губам коснулась ложка. Металлический привкус, горьковато‑травяной запах. Мужской голос, усталый, но собранный, очень близко:

— Надо выпить, госпожа. По глотку. Дышим… вот так.

Я попыталась что‑то спросить — «где я?», «София?» — получилось только слабое мычание. Ложка осторожно коснулась губ ещё раз, по горлу горячей дорожкой потянулось терпкое. В животе тут же поднялась волна тошноты, я отвернулась, и темнота послушно накрыла снова.

В следующий раз меня достал на свет женский шёпот, на нервах, с обидчивой резью в интонации:

— Да могла бы госпожа Амалия уже и проснуться, раз умирать не собирается…

И чей‑то другой тихий шёпот поверх:

— Марен, язык попридержи. Лекарь сказал: ещё сутки.

«Как грубо», — успела я подумать. «Обязательно поговорю со старшей медсестрой: такого тона в отделении быть не должно». Голова гудела, виски покалывало, но мысль держалась: «Я в больнице. Конечно. Гроза, давление, день адский… Инсульт? Наблюдение. Главное — подняться, оформить документы, завтра позвонить в опеку, Софи… Софи нельзя оставлять без плана».

Меня снова укачало, и я провалилась в темноту.

Дальше всё смешалось: тёплая ладонь на лбу, влажная салфетка с лёгким запахом ромашки; редкие голоса — тот же мужской, уверенный, и женский, более мягкий; шаги — не резиновые тапочки по линолеуму, а что‑то тяжёлое по дереву; потрескивание — как будто где‑то горит огонь; и странные слова на границе сна: «настой», «лекарь», «целебные свойства», «оберег у изголовья». Я списывала это на усталость и бред: ну мало ли какие метафоры у наших докторов, кто‑то и «микстурами» лекарства называет.

Сколько прошло — не знала. Время в темноте теряет форму. Казалось, пару раз меня приподнимали, меняли бельё, поворачивали на бок, кто‑то считал пульс и что‑то записывал пером — шуршание было характерное. Я упрямо держалась за обычное: «Больница, реанимация, палата, всё под контролем. Выкарабкаюсь. Найдём для Софи самую лучшую семью на свете. Обязательно».

А потом я вдруг поняла, что могу. Могу открыть глаза.

С трудом — но веки поддались. Сначала — узкая щёлка света, потом — расплывчатые пятна, которые постепенно складываются в предметы. И я думаю, что сплю — потому что палата передо мной никак не укладывается в XXI век.

Высокая, слишком высокая кровать на резных столбах, и над ней — балдахин тяжёлой ткани, кремовой, с кистями по краю. По стенам — панели тёмного дерева, блестящие от воска. Окно глубокое, в нише, с толстой рамой и узкими стёклами; за окном отливает серым дождь, но не слышно привычного шипения трассы — только далёкий рокот и… треск. Я поворачиваю голову: в углу камин, самый настоящий, в нём горят поленья. На невысоком столике — фарфоровый кувшин, рядом — мисочки и пузырьки разных форм, некоторые с восковыми пробками и бумажными ярлыками, на одном каллиграфией выведено «лаванда». На полу — ковёр с витым узором. Ни стола с монитором, ни стойки с капельницей, ни тонометра.

Места действительно мало — мебель теснит воздух: комод с бронзовыми ручками, ширма, трюмо, кресла с завитушками и лирическими спинками. Воздух тёплый, пряный, пахнет травами и смолой. Я моргаю ещё раз, медленно, чтобы картинка не убежала.

«Сон», — решаю. «Слишком убедительный, но сон». Я закрываю глаза, собираясь «проснуться по‑настоящему», и шлёпаю себя по щеке, как делала десять тысяч раз во время бумажных отчётов — взбодриться. Вместо знакомой суховатой кожи с тонкой сеточкой морщин — чужая, гладкая, упругая. Как бархат. Я замираю.

Руки перед собой — и сердце делает лишний удар. Не мои. Узкие запястья, проступающие тонкие жилки, аккуратные длинные пальцы без пятен краски и следов от мелков, ногти, как у девчонок на выпускном — овальные, ухоженные. На правом запястье — тоненький шнурок с крошечной золотистой подвеской‑листиком.

Я вытягиваю руку вперёд, разглядываю её, и в груди поднимается паника — тихая, холодная. Ощущение, будто моё тело осталось где‑то по ту сторону сна, а здесь — чьё-то другое.

Дыши, Лиза. Медленно.

Ладонь сама собой скользит к волосам. Вчера — или когда это было — я упрятала свои густые седые пряди в пучок, освобождая копну волос лишь к вечеру. Сейчас пальцы тонут в мягких, густых, тяжёлых волосах, и они… чёрные. Такие чёрные, что кажется — синие на блике. Они рассыпаются по плечам, щекочут ключицы, пружинят на подушке.

Я осторожно приподнимаю одеяло. На меня смотрит чужое, молодое тело — узкая талия, тонкие плечи, гладкая кожа. На груди — белая сорочка с кружевом по краю и вышитой монограммой «A». Живот плоский, бёдра — не мои. Я глотаю воздух — слишком много, слишком резко. Мир на секунду расплывается.

«Нет», — говорю себе совсем шёпотом. «Спокойно. Это реакция после инсульта, галлюцинации, ты читала такие случаи, это пройдёт…»

Краем глаза цепляю зеркало — большое, в тяжёлой раме. В нём, в глубине комнаты, на подушках — девушка. Очень молодая, бледная, с румянцем лихорадки на скулах, с чёрными как ночь волосами и длинными ресницами. Её губы приоткрыты, дыхание частое. И это… я?

Меня накрывает волной — не громкой, тихой, но неумолимой. В висках звенит. Воздуха становится мало. Я откидываю одеяло ещё на ладонь — и понимаю, что сознание уходит, как уходит тёплая вода из ванны — быстро, без шанса ухватить.

Последнее, о чём думаю — не о себе. «София, родная. Я же обещала найти тебе семью...».

Глава 3

Елизавета

Как только дверь за лекарем Лораном закрылась, Лина почти бегом выскользнула в соседнюю комнату. Минуты через две из‑за стены послышался шорох, скрип кранов и ровное, успокаивающее шипение — вода набиралась в ванну. Я лежала и пыталась собрать в кучу то, что со мной происходит. Если разложить по фактам — картина выходила безрадостная. Я — непонятно где, моё тело — непонятно чьё, вокруг люди, которых я не знаю, а мои дети — мои мальчишки и девочки, все мои — остались без меня. У Софи сегодня тяжёлый вечер, а меня рядом нет. Мысли жгли и одновременно вязли, как вату тянула из головы усталость.

Дверь приоткрылась, вернулась Лина — с осторожностью кошки, боящейся скрипнуть половицей.

— Ванна готова, ваша светлость, — сказала она и осеклась, будто слова застряли. — Если… если пожелаете… я могу… — Она испуганно сглотнула, и я заметила, как мелко дрожит у неё подбородок. — Или принести поесть. Или… массаж… Ваша светлость, пожалуйста, не сердитесь на меня. Я правда не знала, что Марен уйдёт, оставив вас одну…

С ресницы сорвалась круглая слеза и оставила мокрую дорожку на юном, ещё совсем детском лице.

— Я не сержусь, — тихо сказала я, и это было правдой. — Всё хорошо. Я… буду рада принять ванную.

Лина торопливо вытерла щёку тыльной стороной ладони, кивнула и шагнула ближе. Я, по старой своей привычке всё рационализировать, на секунду подумала: «Кома? Галлюцинации? А может, рай?» Но стоило подняться — и рай испарился. Боль полоснула, сухая, костяная, будто меня ломали на трещотке. Тело откликнулось слабостью, как после тяжёлой болезни, и я поняла что это не рай и не сон — уж слишком убедительно болит всё.

— Осторожно, ваша светлость, — Лина подставила плечо — тонкое, но крепкое — и помогла мне встать. Мы медленно перешли к маленькому столику у ширмы. Лина, привычным движением, потянула за завязки ночной сорочки, помогая её снять. Я не ожидала такой близости, машинально прикрыла грудь руками и, потеряв опору, качнулась в сторону. Стол опасно съехал, я уже видела себя на полу, но Лина успела перехватить и усадить меня на мягкий стул.

— Простите! — она почти пискнула. — Простите меня, пожалуйста. Я… я не уследила…

— Ничего страшного не случилось, — я поймала её взгляд. — И спасибо тебе, Лина. Ты мне очень помогаешь.

Она будто не ожидала благодарности. Глаза у неё вздрогнули, как от тёплой воды после холода.

— Ваша светлость… вы решили меня уволить? — спросила вдруг шёпотом.

— С чего ты это взяла? — искренне удивилась я.

— Я… просто спросила, — она опустила глаза. — Позвольте помочь вам дойти и сесть в ванну.

Я кивнула. Мы добрели до купальни – комната поменьше, с белыми плитами на стенах и медной арматурой. Ванна — как маленький бассейн, с закруглёнными бортами и резными львиными лапами. Над водой поднимался лёгкий пар, пахло травами и мылом. Лина поддержала меня под локоть, помогла опустить ноги в воду и осторожно усадила. Тепло обняло тело, вытянуло из мышц свинец.

Она работала молча и бережно. Сначала — волосы, тёплые ковшики воды мягко сыпались на макушку, пальцы аккуратно массировали кожу головы. Потом — плечи, руки, спина. Губка с тонким запахом лаванды и мёда скользила неторопливо, будто Лина боялась причинить боль. Я старалась не думать ни о чём и просто дышать отмечая простые вещи – как перестаёт ломить лопатки, как меньше тянет поясницу, как тело понемногу становится моим — хоть и чужим.

Через какое‑то время — не знаю, час ли, полчаса — Лина помогла выбраться. Обернула меня в большое, плотное полотенце, сухое и тёплое, как хлеб в чистом полотне. В спальне уже стоял накрытый поднос – бульон в глиняной миске, ломтики белого хлеба, какая‑то нежная запеканка и компот. Живот ответил громким урчанием на запах еды — тело вспомнило, что оно не только болит, но и живёт.

Я села прямо в полотенце ведь сил одеваться самой не было — и ела молча, автоматически, пока тепло возвращалось к пальцам и в голову. Лина стояла у стены, как тень, не присела ни на секунду, смотрела в пол, руки скрещены на переднике, и целиком изображала послушание.

Злость поднялась неожиданно — тихая, обжигающая. Что должно было происходить до моего появления, если девочка пятнадцати лет так боится просто вдохнуть громче? Да, здесь другой мир, да, другие порядки, но ребёнок — он и в другом веке ребёнок. И жалость к ней — такая же, как к любому моему малышу в приюте — подступила к горлу.

Я поставила ложку, собираясь спросить её имя ещё раз, узнать, сколько ей лет, кто её родители, чем её наказывают и кто разрешил так разговаривать с ней Марен. Но Лина, будто почувствовав, что я открываю рот, торопливо подняла взгляд — быстрый, как птица, — и спросила первая:

— Могу ли я приступить к волосам и платью? Ваша светлость разрешит?

Я только кивнула. Сейчас спорить с обычаями — не время, я и вилку держала с трудом.

Лина принесла платье — но не дневное, а, скорее, ночное. Тончайшая ткань, бледно‑голубая, с чуть заметным узором, рюши по линии плеч, застёжки — крошечные вырезы. Я никогда такого не носила — и уж точно не в шестьдесят. Платье скользнуло по коже, как вода, лёгло идеально. В зеркале на секунду отразилась незнакомка — молодая, ухоженная, с тонкой шеей. Настроение предательски приподнялось. Да, это чужое тело, но сейчас оно хотя бы чистое, красивое и не болит так отчаянно.

Мы сели у туалетного столика. Лина взяла гребень и стала осторожно распутывать длинные чёрные пряди. Волос было много, гребень скользил, цеплялся, снова скользил. Минут через десять пряди поддались, легли послушнее. Лина замерла на секунду — будто выбирая, как быть дальше.

Меня слегка обдало тёплым воздухом — нежным, как дыхание на ладонь. Кожу на шее и плечах защекотало. Я подняла глаза на отражение — и остолбенела. Из ладоней Лины исходило мягкое свечение, молочное, ровное, без резких вспышек. С этим светом шёл и тот самый тёплый ветерок — он сушил пряди, укладывал их, как послушный шёлк. Свет обволакивал волосы, и они ложились сами, послушные, гладкие, будто кто‑то невидимый причёсывал их изнутри.

Глава 4

Лиза/Амалия

Лина, едва я переспросила про мужа, заметно съёжилась, будто сама испугалась сказанного. Её слова стали короткими, прерывистыми, и от прежней готовности рассказывать хоть что-то не осталось и следа. Она теперь отвечала вежливо, но так сухо, что каждый ответ напоминал мне детскую считалочку — без смысла, но чтобы что-то сказать. Я поняла, что давят на девочку — только сильнее загоню её в угол. А мне в этой жизни союзники нужны, а не загнанная в страх прислуга.

— Ладно, Лина, — я вздохнула, чуть смягчив голос. — Можешь пока заняться своими делами.

Девочка с облегчением кивнула и принялась собирать пустую посуду. Я отошла к окну, будто и не заметив, как её плечи наконец расправились.

Окно было высоким, с тяжёлой резной рамой и латунной защёлкой. За стеклом раскинулся лес — густой, но голый. Деревья тянулись к небу, переплетаясь чёрными ветками, как рисунки тушью на сером фоне. Ни одного листа. И снега — тоже. Земля была тёмная, влажная, кое-где на краю виднелись робкие островки зелени.

Понять, какое сейчас время года, было можно… но трудно. Камин в комнате горел так ярко, что в воздухе стояло сухое тепло, будто за окном — мороз. Но улица этого не подтверждала. Я прищурилась, всё же решив спросить:

— Лина… сейчас что у нас? Поздняя осень или ранняя весна?

Девочка, уже почти дошедшая до двери, обернулась.

— К счастью, уже ранняя весна, ваша светлость.

Я невольно улыбнулась.

Весна… для меня это всегда было особое время. Осень — как мудрая, немного уставшая хозяйка, которая аккуратно снимает с земли всё лишнее — смывает краски, стряхивает листву, убирает плоды в кладовки и тихо засыпает, положив голову на колени зиме. А весна — как девочка после долгой болезни, которая впервые выходит на улицу – дрожит от холода, но дышит полной грудью, жмурится от солнца и уже планирует, как завтра побежит. В весне есть предвкушение, обещание, шанс.

Я простояла у окна почти полчаса, всматриваясь в этот безлиственный, но живой лес, и ловила себя на том, что даже здесь природа не изменила своих законов — значит, и я смогу найти свои опоры. Но стоять и смотреть вечно не получится.

— Можешь идти, Лина, — сказала я тихо. — Я немного побуду одна.

Она кивнула и ушла. Я осталась в тишине, только камин потрескивал, выпуская в воздух очередную порцию сухого жара.

Я понимала, что есть высокая вероятность — что я здесь навсегда. И нравится мне это или нет, это тело и эта жизнь теперь мои. Мысли о том, что я в чужом месте, в чужом облике и с неизвестным прошлым, пугали — мне не нравилось действовать наугад. Я привыкла иметь план, хотя бы примерный. Значит, нужно собрать информацию. Возможно, в замке есть библиотека, и, если повезёт, в книгах встречались истории о подобных случаях. Может, я не первая, кто проснулся в чужом теле.

Я начала осмотр комнаты. Не спеша, аккуратно, как привыкла проверять группы в детском доме — ни один уголок без внимания.

Письменный стол — чернильница, несколько аккуратно стоящих перьев, стопка бумаги и три блокнота в гладких кожаных обложках, с тиснёными узорами. Бумага плотная, дорогая. Но все — пустые, ни одной записи.

Кровать — высокие столбы, резное изголовье, тяжёлые шёлковые шторы. Я отдёрнула балдахин — ничего, кроме постельного белья и подушек с вышивкой.

Сундук у стены оказался запертым. Гардеробная — просторная, с рядами платьев, аккуратно развешанных по цветам и сезонам. Ванная комната с медной ванной и полками, заставленными флаконами с маслами и мылом. Всё безупречно, но без намёка на личную жизнь. Ни писем, ни фотографий, ни мелочей, которые выдают характер.

После ревизии я чувствовала усталость. Воздуха в комнате не хватало — камин прогрел её так, что стоял сухой, вязкий жар. Каждый вдох отдавался в груди, как в парной.

Я подошла к окну и с усилием открыла его настежь. Петли заскрипели, створка тяжело поддалась. В лицо хлынуло прохладное, свежее, немного влажное дыхание улицы. Лёгкие, кажется, сами распахнулись навстречу. Кожа на щеках быстро остывала, лихорадочный жар ушёл, а в зеркале напротив окна я увидела, как глаза — ярко-синие, как весеннее небо — зажглись живым блеском.

Я только успела вдохнуть поглубже, когда в дверь постучали. Не дожидаясь моего ответа, в комнату вошла Лина, за ней — господин Лоран, и ещё один мужчина, которого я раньше не видела.

Он был старше Лорана лет на десять, высокий, широкоплечий, с прямой осанкой, которая говорила о военной выучке. Волосы тёмные, с лёгкой сединой на висках, глаза внимательные, спокойные, но цепкие. Лет сорока пяти, но возраст не делал его старым — наоборот, в нём было что-то основательное, уверенное, как в каменных стенах этого замка. Лицо красивое, с чёткими скулами и резкой линией рта, но без излишней холодности.

В тот момент я поняла, что он явно пришёл не просто так. И что этот разговор может многое изменить.

Они вошли с таким видом, будто переступают порог святилища.

Оба мужчины синхронно склонили головы и слегка развернулись корпусом в сторону — тот самый почтительный жест, которым, видимо, здесь приветствуют аристократа выше себя по титулу.

— Ваша светлость, — первым заговорил Лоран, — мы стучали, но вы не отзывались. Простите за столь дерзкое появление…

Он замялся, и оба мужчины, словно по невидимому сигналу, одновременно отвернулись в сторону, предоставив мне спину.

Я моргнула, не сразу понимая, в чем дело. Лишь когда Лина, торопливо подбежав, накинула мне на плечи длинный шёлковый халат, до меня дошло — что всё это время я стояла у окна в одном только тонком ночном платье.

Щёки залило жаром, но мужчины всё это время стояли, глядя в противоположную сторону, словно каменные статуи. Я собрала остатки достоинства, села в кресло у окна и пригласила:

Глава 5

Лиза/Амалия

Шёпот целителей царапал по краю сознания, как ногтем по стеклу. Мысли метались роем — обрывки слов, лица, чужие имена, «яд», «король», «муж». Было ощущение, будто кто-то изнутри стучит по черепу ложкой — и сосредоточиться невозможно.

Я поднялась и подошла к распахнутому окну, уперлась ладонями в подоконник. Свежий воздух ударил в лицо сыроватой прохладой. Сделала глубокий вдох, ещё один — до легочной боли, до сладкой пустоты в груди. За спиной шёпот стих, оба замолчали, наблюдая, но не вмешиваясь.

— Ваша светлость, — первым заговорил д’Астрен, — как вы себя чувствуете?

— Лучше, — честно ответила я. — Как будто сам воздух лечит. Он… наполняет и успокаивает.

Это было похоже на правду больше, чем всё сказанное сегодня. Порыв ветра пробежал по коже, и внутри стало тише — мысли разложились по полочкам, дыхание выровнялось. Я повернулась к ним.

— Я… солгала, — сказала я и почувствовала, как на секунду напряглись их плечи. — Я ничего не помню. Ни кто я, ни где мы, ни как здесь всё устроено. И уж точно ничего не знаю о магии.

Освальд Лоран кивнул, будто поставил галочку там, где и так уже стояла.

— Мы это поняли, ваша светлость.

— Как? — спросила я, удерживая взгляд ровным.

— Ваше поведение, — ответил он спокойно. — До нападения вы были иной. Резче. Холоднее. Были намного жёстче. Сейчас — иная речь, иные реакции. Я не берусь утверждать, вернётся ли память, так же как не стану строить догадки о причинах её утраты. Но факт — перед нами герцогиня, и мы движемся исходя из этого.

Я насторожилась. Сказано будто между строк, и в этих строках — больше, чем хочется слышать. Он догадывается? Или уже уверен?

— Что вы имеете в виду? — спросила ровно, стараясь не выдать суеты. Если не поинтересуюсь — выдам себя ещё явственнее.

Лоран задержал на мне взгляд, и в серых глазах мелькнуло что-то вроде сожаления.

— Давно, — произнёс он медленно, — в королевской хронике описан случай. После покушения на наследницу трона в её теле очнулась другая душа. Говорили — пришла из иного мира. — Он слегка наклонил голову. — Вам не снятся чужие сны? Не всплывают ли несвойственные вам воспоминания?

— Нет, — ответила я без колебаний. — В голове пусто. Только страх не проснуться. Я слишком долго проваливалась в темноту.

Он кивнул — принял. Но я видела что отметку себе поставил. Будет наблюдать. Будет ждать, когда я оступлюсь. Хорошо. Я тоже умею ждать.

— Что дальше? — перевела я разговор туда, где мне было безопаснее. — Что вы намерены делать?

Королевский целитель выпрямился.

— Доложить Его Величеству. И вашему супругу. Для вас — покой, щадящее питание, и… лучшие учителя. Если в вас действительно просыпается ещё одна стихия, в чём я уверен, её нужно осмыслить и взять под контроль, пока она не решила делать это за вас.

Я сжала пальцы на подоконнике. «Муж». Я не готова. Совсем. Любая встреча сейчас — как экзамен по предмету, которого ты не изучал.

— Лина говорила, — произнесла осторожно, — что герцог Кристофер уехал по политическим делам. С принцем Гидеоном. Это так?

Оба кивнули.

— Тогда… стоит ли тревожить его сейчас? — я услышала в собственном голосе деловую нотку, привычную, как старая ручка. — Они не на прогулке. Информации почти нет — ни кто и зачем травил, ни каков был план. Чем поможет его возвращение? А вот навредить короне в разгар переговоров — вполне может. Мне нужно время — учиться, читать, понимать, где я. Пусть завершит дела.

Лоран вздохнул с жалостью ссотря на меня. Д’Астрен опустил взгляд, рассматривая что-то на своих сапогах и тихо почти шёпотом сказал:

— Теперь мы окончательно уверены, что вы действительно многого не помните.

— Почему? — не удержалась я.

— Потому что Кристофер Рейнхарт не сорвётся и не приедет, — сказал Лоран без тени насмешки. — Он доводит начатое до конца. Всегда. Даже если небо падает. — Пауза. — А учитывая все обстоятельства, о которых вы пока не помните, мы можем гарантировать что он не приедет до конца миссии, Ваша Светлость.

Я кивнула. «Значит, время у меня есть», — это мысль невольно вызвала улыбку и чувство свободы и безопасности. Хотелось бы побольше узнать об этих обстоятельствах, но точно не у них. Заполнять пробелы нужно как можно быстрее, иначе их заполнит кто-то другой — за меня и, возможно, против меня.

Мужчины поднялись. Оба — короткие поклоны, отточенные движения.

— Ваша светлость, — д’Астрен, — мы оставим вас отдыхать. Я распоряжусь насчёт наставников. До вечера мы ещё зайдём.

— И я подготовлю список настоев и режим, — добавил Лоран.

— Благодарю, господа, — сказала я из тех же вежливых глубин, из которых привыкла благодарить людей, делающих свою работу.

Они вышли. Дверь закрылась. Комната снова наполнилась шорохом огня и дыханием открытого окна. Я стояла у подоконника и ясно понимала что я слишком многого не знаю. «Учиться. Быстро. Много. И тихо», — сформулировала я, почти как план для выживания.

— Лина! — позвала я, даже не пытаясь скрыть нетерпения.

Мой голос прозвучал в комнате твёрже, чем утром. И в этом тоне уже была я — та, что привыкла справляться всегда и со всем.

— Лина, подготовь простое дневное платье. И… — я уже тянулась к ширме, но взгляд зацепился за тяжёлый сундук у стены. — Подожди. Где ключ от этого?

— От сундука? — Лина тут же вытянулась. — Обычно вы храните его в шкатулке с драгоценностями, Ваша Светлость.

— В где именно это «обычно»? Покажи пожалуйста.

Она ловко выдвинула нижний ящик туалетного столика, достала ладную лакированную шкатулку с инкрустацией — на крышке тонкими золотыми веточками были выведены лилии. Ключ нашёлся в маленьком потайном отделении под бархатом — тяжёлый, старой работы, с резным стеблем.

Глава 6

Лиза/Амалия

Животный страх.

Тот самый, что я испытала однажды, когда в прошлой жизни теряла ребёнка на восьмом месяце беременности. Тогда тело сжималось в судороге, сердце рвалось на куски, а разум, словно зверь в капкане, метался в поисках выхода, которого не было. Точно такой же страх жил во мне сейчас, пока я держала в руках чужой дневник.

Я перевернула страницу, ожидая увидеть страшное объяснение слов «ненавижу» и «разорву». Но вместо этого — сухие строчки.

Распорядок дня.

«Подъём. Проверить двери. Умыться. Зарядка. Читать. Учиться. Ночью — когда все уснут — пробраться на кухню за едой, которую не нужно готовить».

Я замерла, не понимая. Зачем? Что это значит?

Перевернула дальше.

«Правила.

— Двери не открывать.

— Никому не доверять.

— Ни с кем не разговаривать.

— Не есть и не пить, что приносят.

— Умереть, но не допустить повторения».

Сердце сжалось в ледяные тиски.

Я продолжала листать. Целые страницы одинаковых записей. Пункты, повторяющиеся снова и снова. Изредка — короткие добавления:

«Дариус приходил. Требовал перестать вести себя так».

«Сегодня сказал, что король прислал приглашение на бал».

«Пришёл пьяный. Говорил, что все спрашивали, где я, и почему не пришла. Ответил всем, что я лишилась рассудка после смерти родителей».

Бог мой… Амалия жила как в осаде. Четвёртый блокнот закончился, не дав ответа, но оставив во мне тревогу и боль.

Я торопливо открыла пятый. Первые страницы — то же самое: распорядок, правила, запреты. Но ближе к середине — наконец длинный текст. Я жадно вчиталась.

«Сегодня ночью вышла за едой. Услышала разговор Дариуса с каким-то мужчиной. Они были пьяны. Дариус сказал, что ещё немного — и дожмёт короля на свадьбу со мной. Тогда всё это будет его по праву. Я испугалась, что они услышат, и ушла обратно. Но не в комнату. Я пошла в святилище. Это то место, где я часто молилась с мамой. Там выпустила магию — но кроме боли ничего не почувствовала».

Я прижала ладонь к губам. Страницы дрожали в пальцах.

Дальше:

«Возвращаясь, услышала их у своей комнаты. Подбирали ключ. Но ведь ключ у меня… Значит, поменяли замок. Или сделали копию. Но когда? Дверь открылась. Увидели, что меня нет. Дариус сказал своему другу, что в следующий раз подготовит всё лучше».

Чернила расплывались пятнами. Это были слёзы. И я понимала, что плачу вместе с ней. Мои слёзы падали рядом с её, на страницы, оставляя новые разводы.

Я перевернула дальше.

«Я больше не ночую в комнате. Прячусь в святилище. Мне приснилась мама. Она гладила меня по голове и говорила, что я ни в чём не виновата. Что они любят меня. Что я должна справиться».

Грудь сдавило так, что пришлось встать и подойти к окну. Я смотрела на серое небо, но видела перед глазами тонкую, обессиленную девочку, что писала это в темноте, при свече.

Следующие страницы — сумбурные, нервные.

«Написала королю. Попросила остановиться во дворце на несколько дней не следующем балу. Ответ пришёл через Дариуса. Он стучал в дверь так, что я думала — выбьет её, несмотря на щит и мебель. Ушёл только к утру. Сказал, мне повезло что бал через три дня. Иначе не отделалась бы».

Я сглотнула. У меня пересохло во рту.

«Эту ночь я не спала. Дёргалась от каждого звука».

А потом — новое испытание.

«В день бала я боялась ехать с ним в одной карете. Но соседка поехала тоже, и я решилась. Всю дорогу вздрагивала от топота лошадей. Но когда добралась во дворец, почувствовала облегчение. Пока не увидела Дариуса у входа».

У меня похолодели пальцы. Я знала, что сейчас увижу. И перевернула страницу.

«Всю дорогу до покоев он шептал угрозы. Говорил, что если я ещё раз попытаюсь «показать характер», то он покажет всем сохранённое им видео. Говорил, что я всё равно его. Что стоит мне только вздохнуть не в такт — и все узнают, кто я «на самом деле».

Меня бросило в холодный пот.

Видео. Что он мог иметь в виду? Я представила, как подлый, мерзкий мужчина снимает что-то, что можно использовать против испуганной девушки. Сжимало желудок, мутило от одного этого намёка.

«Добравшись до комнаты, я почти забежала в неё. Закрыла дверь, привалилась к ней спиной и просто дышала. Пока я здесь — пока эти стены вокруг меня — я могу дышать. Ведь так?».

Я коснулась страницы кончиками пальцев, будто могла передать ей поддержку через годы.

Следующая запись была длиннее.

«На балу я искала короля. Думала — вот шанс. Поговорю. Попрошу провести проверки. Умоляюще попрошу дать мне право самой управлять моим домом. Я готова, я сильна. Но когда встретила его… он был зол. Очень зол. Сказал: «Ты позоришь память родителей. Ты обязана выйти за Дариуса». Я не успела даже открыть рот. Его лицо было каменным, голос — ледяным. И всё. Меня не слушали».

Я замерла. Удар был такой сильный, будто это меня оттолкнули.

Амалия описывала дальше:

«Я стояла, как прибитая. Дариус рядом, сдавливающий мою руку так, что синяки. Он шептал: «Скоро ты будешь моей». Я вырвалась. Сказала: «Я лучше умру, чем выйду за тебя». А он рассмеялся. Сказал: «Ты слишком слаба для смерти. Бросаться словами — это всё, что ты умеешь».

Я прижала блокнот к груди, закрыла глаза.

Передо мной всплыл тот же животный страх. Потеря, кровь, восьмой месяц, прошлое, которое я похоронила глубоко в себе. Я знала, что значит чувствовать себя «слишком слабой для смерти». Я знала, каково это — когда твой крик не слышит никто.

Глава 7

Лиза/Амалия

Молчание в обеденном зале вдруг стало колючим и холодным, как иней за окном. Слуги застыли — кто с кувшином, кто с щипцами для булочек, — будто ждали сигнала, какого, я не понимала. Я смотрела прямо в глаза мальчишке лет шестнадцати и думала, как ответить. Так разговаривать с людьми нельзя — ни с плохими, ни с хорошими.

— Лина, кто это? — тихо спросила я, не сводя взгляда с юноши.

— Лорд Эдвард и леди Вивьен, — так же тихо ответила она. — Брат и сестра его светлости герцога Рейнхарта.

Я кивнула и неспешно прошла к столу. Слуга уже склонился над моим бокалом с вином, но я накрыла его ладонью.

— Воды, пожалуйста.

Пока наливали, я всё так же держала взгляд на Эдварде, а он — свой на мне. Открытое презрение, раздражение, в котором слышалось всё что он не говорил вслух. Я могла ответить колкостью — прежняя Амалия, судя по дневникам, так бы и сделала. Но мне нужна не война, а порядок.

— Ты ещё юн и не понимаешь что желать чужой смерти — значит звать беду в собственный дом, — сказала я ровно. — Когда поймёшь это, станет легче держать язык за зубами. Слова о смерти — как стрелы. Выпустишь одну — и уже не вернёшь. Думай, куда целишься, иначе ранишь сам себя.

Эдвард фыркнул, резко встал, бросил льняную салфетку на стол. Стул отъехал с преднамеренно громким скрежетом — спектакль для слуг — и юноша вышел, не оглядываясь. Девушка — Вивьен — задержалась. Едва заметно склонила голову в мою сторону и тихо, почти неслышно, последовала за братом.

Через пару минут в зал вошли господа Лоран и д’Астрен — увлечённо о чём-то споря в полголоса. Увидев меня, оба синхронно поклонились и заняли места. Мы ели в тишине, из звуков — только мягкий звон приборов и потрескивание камина. Я молчала, мне нужно было обдумать, как жить дальше.

Когда горячее унесли и на стол поставили чай и пирог с тонкой корочкой и густым ягодным сиропом, я отломила себе треугольник, попробовала — и не сдержала тихого вздоха удовольствия. Глаза, наверное, у меня и правда предательски закатились — судя по улыбкам целителей.

— Рады видеть, что у Её Светлости возвращается аппетит, — заметил д’Астрен. — Это верный признак, что вы идёте на поправку.

— С таким присмотром по-другому и быть не могло, — ответила я, отпивая чай.

Разговор сам нашёл русло.

— Господин Лоран, — сказала я. — Когда смогу начать занятия?

— Вчера я составил начальный план, — ответил Лоран. — Мы уже подбираем наставников.

— Какой план? Подробней, пожалуйста.

— Из обязательных навыков для герцогини — музыка, вышивание, история, счёт, танцы, — перечислял он, глядя в записную книжку. — Пять предметов по три часа, по разу в неделю каждый. Затем два дня отдыха и цикл повторяется.

Я поперхнулась чаем и закашлялась. Пришлось поставить чашку, чтобы не плеснуть кипятком.

— Простите… — отдышалась. — С такими «обязательными навыками» я смогу разве что собственноручно связанной куклой управлять, а не графством и герцогством. Напомню вам что я герцогиня с родовым наделом.

Лоран поднял руки, будто успокаивая:

— Понимаю, это много для начала…

— Это мало, — перебила я. — Раз нужно быстро — будем следовать моему графику. Во-первых: история мира и магии, правоведение — всё коронное право, налоговые и торговые уложения, судебные порядки. Счёт с практикой управления наделом — финансы, учёт, логистика, литература — чтобы понимать язык и традиции. География — дороги, порты, ресурсы. Каждый день — с восьми утра до восьми вечера. Завтрак, обед и перекусы — «на ходу», в процессе занятий. Музыка и танцы — на выходные, по пять часов, до приемлемого уровня — и только.

Ложка д’Астрена с громким «дзынь» нырнула обратно в тарелку. Лоран распахнул глаза так, что я едва не рассмеялась, но удержала улыбку — мне нужно было не эффект произвести, а договориться.

— Учителей — к началу следующей недели, — добавила я. — С графиком на месяц вперёд.

— Ваша светлость… — д’Астрен медленно вернул ложку на стол. — Это… интенсивно, даже слишком..

— Иначе не успею стать собой до того, как мир потребует от меня сыграть свою роль. — сказала я.

Пауза. Потом оба почти одновременно кивнули — каждый по-своему. Д’Астрен — с лёгкой улыбкой, Лоран — сухо и деловито.

— Хорошо, — сказал Лоран. — Я постараюсь.

— Ещё вопрос, — я поставила пирог обратно, аппетит уступил место делу. — Магия. Я не помню, как ею управлять. И что теперь с ней делать? Как понять, какие стихии во мне есть?

Лоран опустил взгляд в чашку, думая о чём-то важном.

— Чтобы точно узнать о новых магических потоках, нужен ритуал в родовом святилище. Там плетения рода откликаются на кровь и дают нам чистое чтение.

Внутри меня что-то дрогнуло — слишком живо всплыл дневник и строки о святилище, где Амалия пряталась и молилась с матерью. Я сохранила лицо.

— Когда едем?

Лоран медленно покачал головой.

— Замок Эстерваль пострадал после пожара. Часть сводов держится на подпорках, внутренний двор завален, стены трещат. Сейчас туда ехать слишком опасно.

По коже побежали мурашки. В памяти — всплыла запись: «Моё забрать никто не сможет. Лучше уничтожу всё, чем позволю Дариусу... Никому не достанется то, что принадлежит мне». Я сжала пальцы в замок — только бы не выдать дрожь.

— Понимаю, — произнесла я и подняла взгляд. — Но выбора у нас нет. Я не собираюсь ждать, пока прошлое догонит меня в темноте. Или есть другие варианты, которые можно использовать не проводя месяцы ожиданий?

Лоран медленно помахал отрицательно головой

— Тогда завтра едим в мой замок. Подготовьте всё. — сказала тоном из прошлого, которому никто не смел перечить.

Глава 8

Лиза/Амалия

Дорога тянулась бесконечно. Колёса кареты мерно стучали по утрамбованной дороге, и это мерное биение в висках напоминало удары сердца — слишком гулко, слишком навязчиво. Семь часов пути. Десятки деревень, крестьянских полей, стаек ребятишек, которые выбегали на обочину, чтобы поглазеть на блестящий герб Рейнхартов, выбитый на дверце кареты. Всё казалось таким торжественным, будто сама земля ожидала ответа, зачем едет её герцогиня.

Внутри было тепло и удобно, мягкие сиденья, резные подлокотники, на коленях лежала книга, но я так и не раскрыла её. Слишком много вопросов роилось в голове, и слишком много мыслей не дающих покоя.

— Ваша Светлость, — первым заговорил Лоран, поправляя очки на переносице, — вы, должно быть, устали. Но, позвольте, дорога становится легче, когда разговор сопровождает путь.

— Согласна, — кивнула я. — Расскажите мне о нашем континенте. Книги дают сухие факты. Но я хочу знать то, что в книгах не пишут.

Лоран и д’Астрен переглянулись. Первый медлил, второй лишь ухмыльнулся и чуть подался вперёд.

— Хорошо, — сказал Лоран. — Начнём с того, что наш континент зовётся Астеллария. Земля гордая и суровая, но не лишённая изящества. Вы правы, в книгах много сказано о датах и договорах, но куда меньше — о боли и крови, которыми всё это оплачено.

Я замерла. Его голос звучал так, будто он несёт в нём память веков.

— Мой дед, — продолжил он, — был военным главнокомандующим. Он участвовал в той самой революции, что свергла короля Альдерика Кальтенштайна. Вы уже что-то прочитали о нём?

— Было несколько упоминаний, но как-то не запомнилось.

— Этот человек… — вмешался д’Астрен, голос его стал хрипловатым, будто он выплюнул яд. — Он был чудовищем. Жестоким, подлым и алчным. Считал себя всемогущим, считал, что сильная магия делает его лучше всех остальных.

Я сжала пальцы. Сердце билось неровно.

— Из-за него, — Лоран кивнул, глядя прямо на меня, — вот уже пять веков длится война с Элидорией.

— Война? — тихо спросила я. — Что стало причиной?

Они оба замолчали. В карете повисла вязкая пауза, словно воздух стал гуще. Наконец д’Астрен вздохнул:

— Всё началось со смерти младшей дочери короля Элидории — Элианны Сольвейн.

Имя прозвучало как музыка — тонкое, хрупкое, будто крылья стеклянной бабочки.

— Её выдали замуж за Альдерика Кальтенштайна, — продолжил он. — Договорной брак. Торговля, союз, мир, гарантии. Принцесса была… — он замолчал, глаза его будто посветлели. — Она была ангелом. Я видел одну из сохранившихся картин. Лицо — как свет зари, глаза — как чистейшее небо. На неё смотрели — и забывали обо всём. Она была как луч — надежды, веры, чистоты.

— Говорят, — вставил Лоран, — что сама её улыбка могла даровать смысл жизни.

Я сглотнула. Слишком живой образ. Нереальный, но возможный.

— Но Альдерик… — д’Астрен сжал кулак. — Он ревновал её так, что и сам не мог вынести этой ревности. Любил налево ходить, забавы себе устраивать. А когда она поднимала голос или пыталась сопротивляться — бил её. И бил жестоко.

Я почувствовала, как к горлу подкатила тошнота. Кожа покрылась мурашками.

— И вот однажды, — Лоран понизил голос, — после очередного скандала, после побоев, принцесса Элианна... бросилась с башни.

— Она… — я выдохнула. — Сама?

— Да, — подтвердил д’Астрен. — И когда семья её приехала, они нашли не только тело… но и доказательства того, что она носила ребёнка.

Гул колес будто стих. Казалось, даже воздух в карете остановился.

— Вот тогда, — Лоран закрыл глаза на мгновение, — король Фалько Сольвейн поклялся отомстить. Они забрали тело Элианны и уехали. С тех пор каждое поколение элидорийских королей ведёт войну. И, поверьте, у них достаточно причин.

Я опустила взгляд. Слёзы жгли глаза. В голове вертелась лишь одна мысль: «Как можно было быть таким безжалостным?»

— Говорят, — Лоран снова поправил очки, — что каждый, кто видит изображение Элианны, не может примириться с мыслью о её короткой и мучительной судьбе. Они ненавидят нас за то, что мы позволили ей умереть.

Я закрыла глаза. Вдохнула.

— А что стало с Альдериком? — спросила я наконец.

На этот раз ответил д’Астрен, сухо, почти с усмешкой:

— Его убили. Через десять лет. Свергли, обезглавили. И тело его выдали Элидории — как доказательство покаяния. Но это ничего не изменило. Ненависть не умирает вместе с одним человеком. Она становится наследием.

Тишина упала вновь. Долгая, гулкая. Я смотрела в окно, на мелькающие деревни, но видела лишь девушку в башне, чей крик растворился в ветре.

— Скажите… — мой голос дрогнул. — Он любил её?

Лоран вздохнул. Его глаза потемнели.

— Дед мой говорил, что да. Любил. По-своему. Но его не научили любить правильно. Его растили жестоким, без права на слабость. И потому, потеряв её, он стал ещё более жестоким. И эта жестокость и погубила его.

Я не знала, что сказать. Лишь крепче сжала руки на коленях.

Любовь, искалеченная ненавистью. Жизнь, искалеченная властью. И целый континент, искалеченный чужой трагедией.

Прошло, наверное, полчаса, когда я, чувствуя, как ноги затекли и мысли начали путаться от постоянного покачивания кареты, наконец спросила:

— Долго ли нам ещё ехать?

Лоран поднял глаза от записей, что держал на коленях, и вежливо ответил:

— Ещё около двух часов, Ваша Светлость. — И, чуть подумав, добавил мягче: — Может быть, проведём время в более приятных беседах?

— Нет, — качнула я головой. — Простите, но мне не хочется. А вот сделать небольшой перерыв… размять ноги, пройтись чуть-чуть… вот это было бы неплохо.

Глава 9

Лиза/Амалия

Когда карета остановилась у ворот, я ощутила, что ноги мои словно окаменели. Казалось, что кровь в них застыла от долгой дороги, и каждый шаг давался с трудом. Я едва переставляла ноги, вцепившись в локоть Лорана так, будто он был единственной опорой в этом мире.

Воздух был тяжёлым. Замок стоял передо мной мрачный, словно оживший кошмар. Его стены, изъеденные копотью, казались чёрными ранами на теле камня. Где-то провалились крыши, где-то зияли пустые дыры вместо окон. И всё же — он был огромен, непоколебим, словно насмехался над своей собственной смертью.

Мы подошли ближе. Тишина была гробовой — не слышалось ни птиц, ни шороха леса, только гулкое эхо наших шагов.

У самых ворот целители остановились. Д’Астрен шагнул вперёд, обернувшись ко мне:

— Ваша Светлость… — голос его прозвучал глухо, будто он сам не хотел произносить эти слова. — Узнать, кто поджёг замок, нам так и не удалось. И если вы не помните… мы не можем спросить у вас напрямую.

Он выдержал паузу.

— Но вы должны знать. Если огонь пущен вашей рукой… духи предков, что дремлют в святилище, могут быть злы. И тогда этот обряд станет опасен.

У меня перехватило дыхание. Я хотела развернуться и уйти прочь. Каждая клетка моего тела кричала — беги, пока можешь. Но… что-то другое тянуло меня внутрь. Словно чья-то незримая рука ухватила за сердце и вела вперёд.

— Я… не помню, — выдохнула я. Это была правда. Но в глубине души я знала, в дневнике Амалии были намёки. Скорее всего, именно она и обрушила пламя на своё родовое гнездо.

Я сделала шаг. Потом ещё один. И вот уже сама вела целителей за собой.

Мы прошли через зал, где некогда стоял парадный холл. Теперь это было место мрака — своды почернели, колонны треснули, на полу валялись куски камня и сломанных балок. Коридоры зияли тьмой, за каждой дверью скрывалась пустота, мрак и пепел.

Я шла, и сердце моё рвалось на части. Слишком величественное место, чтобы быть сведённым к руинам. И слишком красиво окружение — озеро, горы, лес — чтобы этот замок стоял среди них чёрным призраком.

— Ваша Светлость, осторожнее, — тихо сказал Лоран, когда я чуть не задела ногой острый обломок.

Я не слушала. Внутри меня росло странное чувство, как будто меня кто-то ведёт.

Мы вошли в огромный зал. Здесь не было мебели, ни ковров, ни украшений. Только стены, закопчённые и сырые, да огромное витражное окно. Когда-то оно, наверное, сияло всеми цветами — теперь лишь осколки стекла играли редким светом.

Но воздух… воздух был другим. В нём чувствовалось давление. Словно кто-то невидимый дышал мне в затылок, толкал вперёд.

Я вздрогнула, когда из углов выползли жирные жуки, шурша по камню. Схватилась за платье, чтобы не закричать. Меня передёрнуло, в животе всё перевернулось.

— Здесь, — сказал д’Астрен и опустил на пол свёрток.

Целители разложили травы, начертили руны прямо на камне, зажгли свечи. С каждой свечой воздух становился плотнее, жарче, как будто кто-то всё сильнее давил на грудь.

— Ваша Светлость, — Лоран взглянул на меня серьёзно, — вы должны войти в круг. И оставаться в нём, что бы ни происходило.

Я шагнула внутрь. Круг замкнулся за моей спиной.

Они начали читать заклинания. Их голоса звучали, словно удары колокола — ритмичные, тяжёлые, древние.

Поначалу ничего не происходило. Только свечи дрожали, а я сама чувствовала, как пот скатывается по спине.

А потом — мир словно дрогнул. Воздух сгустился, свет исказился.

И передо мной — как из воды — вышла… она.

Амалия.

Та самая, только в другом облике — прозрачная, будто сотканная из тумана и света. Лицо её было моим и чужим одновременно — величественное, холодное, красивое до боли.

У меня подкосились ноги.

Я смотрела на неё, и дыхание застревало в груди.

Она стояла напротив меня и смотрела так внимательно, словно пыталась разглядеть во мне саму себя.

Я обернулась — и замерла. Моё собственное тело стояло в круге, неподвижное, с закрытыми глазами. Лицо бледное, губы приоткрыты, ресницы дрожали, но тело не двигалось. Оно было словно оболочка, пустая и хрупкая. Значит… я сама теперь дух?

— Лоран! — крикнула я, но он не услышал.

Он вместе с д’Астреном уже бросились вперёд, пытаясь войти в круг, но их словно ударило невидимой стеной. Вода, собравшись в тонкую оболочку, окружила чертёж рун и не пропустила их внутрь. Лоран сжал кулаки, но, понимая, что любое вмешательство может только навредить, опустился рядом с д’Астреном на колени.

Я осталась одна.

Амалия повернула голову и встретилась со мной взглядом. И впервые за всё время я увидела на её лице… спокойствие. Даже счастье. Она выглядела умиротворённой, словно наконец дождалась чего-то важного.

— Привет, — выдохнула я, не зная, что ещё сказать.

— Привет, — её голос прозвучал мягко, как звон стекла.

Мы замолчали. Казалось, сама тишина давила нам на плечи.

А потом — воздух передо мной задрожал, и из света соткались ещё две фигуры. Мужчина и женщина. Величественные, ухоженные, с теми же голубыми глазами, что и у Амалии. Лёгкая седина серебрила их волосы, но лица были красивыми, гордыми, будто созданными для портретов.

Я сразу поняла. Родители.

— Добро пожаловать, дитя, — сказала женщина. Голос её был ласковым, как шёлк.

— Мы благодарны, что ты пришла, — добавил мужчина и чуть склонил голову.

Я растерянно кивнула.

— А… вы знали, что я приеду?

Амалия подошла ближе. Её облик мерцал, но глаза светились уверенно:

— Часть моей души всё ещё в теле. Я знаю всё, что знаешь ты. И потому знала, что ты появишься здесь. Но, чтобы уравнять наши шансы… ты тоже должна знать всё.

❤️‍Дорогие читатели ❤️‍

✨ Дорогие читатели!

С этой главы открывается подписка на роман. Впереди нас ждёт по-настоящему увлекательное путешествие: мы узнаем, какая магия пробудилась в Амалии, как на это отреагирует герцог Кристофер, какие испытания выпадут на её долю и как она будет спасать не только своё графство, но и всё королевство, отстраивая замок Эстерваль и возрождая величие рода.

Я подготовила для вас несколько GIF-сцен, чтобы ещё ярче закрепить образы и «распалить интерес» к новому герою, от лица которого пока ещё не было главы — но скоро будет. Мы увидим происходящее и с его стороны, и это обещает быть особенно захватывающе.

История только набирает силу, и я уверена — она подарит вам много эмоций, неожиданных поворотов и сильных моментов.

Буду благодарна вам за ⭐звёздочки, комментарии и за поддержку книги. Ваша вовлечённость и отклики — это то, что вдохновляет меня продолжать и делать историю ещё ярче.

Спасибо, что вы рядом! 💖

Ваш автор

❤️‍🔥Eliot Rimma ❤️‍🔥