Ледяное пламя: Легенда о белом Кицуне

Пролог

Тьма была древней. Такой древней, что даже звёзды, мерцавшие над заснеженными вершинами, казались лишь мимолетными искрами в её бесконечном царстве. Время здесь текло иначе — оно не измерялось годами или столетиями, а лишь ритмом вечного дыхания мира, который то замирает в ледяном безмолвии, то вспыхивает пламенем грядущих перемен.

Он стоял на краю обрыва — одинокая фигура в океане ночи. Белый мех переливался в лунном свете, словно сотканный из лунных лучей и инея. Его глаза — два пламени, холодные и безжалостные, — всматривались в долину, где тени шевелились, будто живые. Ветер взметал снежные вихри, но он не дрогнул. Холод не мог коснуться его — он сам был холодом. Пламя не могло сжечь его — он сам был пламенем.

Хёука.

Имя, забытое людьми. Имя, проклятое богами. Имя, которое когда‑то означало «хранитель».

Он помнил времена, когда его род был многочислен. Когда в священных рощах звучали песнопения, а огни алтарей горели неугасимым пламенем. Помнил лица предков — мудрых, суровых, исполненных достоинства. Теперь же он — последний. Последний из белых кицунэ, последний носитель ледяного пламени.

«Ты последний», — шептали камни под его ногами, и в их голосе слышалась не насмешка, а скорбь.
«Ты обречён», — вторили ледяные пещеры в горах, их эхо разносило приговор сквозь века.
«Ты должен», — звучал голос предков в завывании ветра, и это «должен» тяжёлым грузом ложилось на плечи.

Он закрыл глаза, и перед внутренним взором вспыхнули образы — яркие, как молнии, болезненные, как незаживающие раны:

Храм, покрытый инеем. Старец с глазами, как две угасающие звезды, возлагал на него бремя. Его когтистые пальцы дрожали, когда он передавал древний свиток — пергамент, испещрённый письменами, которые светились, словно замёрзшие молнии. «Ты — последняя нить, связывающая миры», — прошептал старец, и его дыхание смешалось с морозным туманом.

Битва в долине Теней. Его когти рвали тьму, а кровь падала на снег, превращаясь в алые цветы. Он помнил крик товарища, оборвавшийся на полуслове, и запах гари, пропитавший воздух. Тогда он впервые ощутил вкус проклятия — сила, дарованная ему, требовала жертвы.

Девушка с волосами цвета закатного солнца. Она протягивала ему руку, её глаза светились надеждой. Но тень, ползущая из‑за гор, поглотила её прежде, чем он успел дотянуться. Её последний взгляд — полный любви и упрёка — навсегда остался в его памяти.

Проклятие. Оно жило в нём, питалось его болью, требовало жертв. Каждое использование силы оставляло шрам в душе, каждый вздох напоминал о цене, которую он платил за право существовать. Ледяное пламя — дар и проклятие, передаваемое из поколения в поколение, пока не осталось никого, кроме него.

Но сегодня всё изменится.

В долине, под покровом тьмы, пробуждалось то, что должно было спать вечно. Древнее зло, запечатанное его предками, рвалось на свободу. Хёука чувствовал это — как дрожь земли, как холод, проникающий глубже, чем любой мороз, как шёпот, который сводил с ума.

Он вспомнил слова из древнего пророчества, высеченные на стене храма:

«Когда три луны сойдутся в небе, а лёд запылает синим огнём, проснётся Тот, Кто Ждал. И мир обратится в пепел, если последний из хранителей не принесёт жертву».

Три луны уже выстроились в линию — их призрачный свет окрашивал снег в неестественные тона. Лёд действительно пылал — его собственное пламя, холодное и беспощадное, пульсировало в ладонях. Оставалось лишь понять, какую жертву потребует пророчество.

Хёука поднял руку. На ладони вспыхнуло пламя — синее, как полярное сияние, холодное, как вечность. Оно не грело. Оно обещало.

— Я не хранитель, — прошептал он, и его голос эхом разнёсся по ущельям, отражаясь от ледяных стен. — Я — конец. И начало.

Пламя разгорелось ярче, озарив мир призрачным светом. Где‑то вдали раздался первый раскат грома, и снег под ногами задрожал, словно живое существо. В небе заклубились тучи, принимая очертания чудовищных силуэтов.

Из долины поднялся ветер — не просто холодный, а мёртвый. Он нёс с собой запах тления и шепот забытых имён. Хёука знал: это знак. Зло, дремавшее тысячелетия, пробудилось. И теперь всё зависело от него — от последнего белого кицунэ.

Он сделал шаг вперёд. Снег под его лапами не хрустел — он кричал. Каждый след оставлял на поверхности тонкую корку льда, которая тут же трескалась, обнажая чёрную, как смола, пустоту.

Где‑то в глубине души он понимал: возможно, это его последний путь. Возможно, ледяное пламя поглотит его, как поглотило всех, кто носил его до него. Но в этот миг, стоя на пороге битвы, он ощутил странное спокойствие.

Это его судьба. Его проклятие. Его миссия.

И он примет её — до конца.

Пламя взметнулось выше, окутав его фигуру сияющим ореолом. В его глазах отразился свет трёх лун, и на мгновение мир замер, словно затаив дыхание.

История начинается.