Ледяное сердце эриды

Эпиграф

Мир этой истории не всегда безопасен. В ней присутствуют эмоционально тяжёлые сцены, включая моменты давления, угроз и внутренней борьбы героев. Содержимое может быть некомфортным для чувствительных читателей.

Говорят, были времена, когда эриды сидели за спинами монархов, на мягких коврах тронных залов, незаметные, но всесильные. Нас называли хладными тенями, усмирителями чувств, глушителями крика и шёпота внутри человеческих сердец.

Эридов приглашали к королевским детям, чтобы убрать панику, задушить первые ростки страха, вытравить из памяти те эмоции, что делали будущих королей слабыми. Сильнейших из нас держали при советах, генералах и правителях. В ночи, когда трон сотрясался от сомнений, наши руки ложились на виски монарха, вычищая всё лишнее: жалость, зависть, угрызения совести и даже слабый отблеск нежности к врагам. Вместо этого мы оставляли одно лишь спокойствие. Не эмоции правили королевствами, а расчёт, отточенный нашими прикосновениями.

Все шептались, что сами эриды не способны испытывать человеческие эмоции. Любовь, сострадание и раскаяние — чуждые слова, не касающиеся нашей плоти и разума. Так повелось думать, что у эридов нет сердца, лишь тихий холод между рёбрами, пульс для чужих эмоций, но не для собственных.

Мы не плакали. Ни при жизни, ни перед лицом смерти. Ни один правитель не видел нашей слезы, до того момента пока один король не пал.

Из хроник Золотого Века

Неизвестный автор

Глава 1

В этом лесу нет чудовищ. Есть только голодные и те, кто ещё не понял, что их ищут.

Я голодна.

Но это не тот голод, который выворачивает живот наизнанку, не тупое требование плоти: хлеба, мяса или чего там ещё люди в себя кидают, чтобы притушить внутренний вой. Мой голод иной. Он — холодный. Лёд медленно ползёт по костям, стягивает кожу на руках и проступает инеем на пальцах. Ещё немного и поползет выше: к шее, под скулы, к глазам, делая фиолетовые зрачки почти прозрачными.

Последние дни лета выдались непривычно холодными — между корнями сосен стелется туман, цепляется за мох и старую хвою. Запредельный лес застыл где-то между ночью и рассветом, хорошее время, чтобы объяснить себе, зачем я снова вышла так рано. В этом нет тайны, ведь я — эрида. Существо, которое живёт питаясь человеческими эмоциями. От того люди рассказывают о нас сказки, будто мы призраки или злые духи. Это неправда.

Я смотрю на свои руки: пальцы такие же, как у людей, разве что на них тонкий иней, да ногти чуть светлее. Волосы выбеленные, глаза, вероятно сейчас слишком светлые, но под моей кожей кости и кровь. Просто сердце не бьётся. Всего-то.

Рядом идёт Эсса.

Она ступает мягко, почти не оставляет следов, волосы собраны в свободную косу. На ней простая туника с длинными разрезами по бокам и плащ с капюшоном. Её одежда не сковывает движения и не звенит, Эсса не любит кожу, говорит, что она слишком громкая. А я наоборот, всегда выбираю броню. Лёгкие кожаные наплечники и плотный корсет привычно скрипят на плечах и талии, ремни чуть натирают кожу под рукой, но мне нужно ощущать вес и жёсткость защиты.

— Если бы не твоя привычка вставать до рассвета, Селина, я бы сейчас спала, — произносит Эсса, не сбавляя шага.

— То есть тебе пища не нужна? Посмотри на себя, скоро с инея на твоём лице можно будет соскребать крошки.

Отмечаю, как у неё побелели уши, скулы отливают серебром.

— Я не собираюсь спорить, — её взгляд изучает меня бегло, потом уходит в глубину леса. — Просто предпочитаю охотиться бодрой. Сон даёт точность, ты же знаешь.

— А я предпочитаю, чтобы мои пальцы ещё могли сжимать человеческое горло, когда появится шанс насытиться. Сон подождёт.

Я не жду согласия, нам обеим нечего доказывать. Если бы не новый указ Верховного, я бы сейчас шла по этому лесу одна, как и тысячи раз до этого. Охотиться парами — нелепость. Для эридов всегда было проще рассчитывать только на себя и я не привыкла делить охоту ни с кем, даже с себе подобными. Но теперь правила изменились. В этом лесу стало опасно даже для охотников, потому что кто-то начал охотиться уже на нас.

— Если свернём на эту тропу, — Эсса чуть кивает подбородком в сторону, — выйдем на поляну с артеррой. Люди собирают её как раз в такую рань, как ты любишь.

Я смотрю туда, куда она указывает. Лаэр рассказывал про артерру — редкую траву, которая тянется к лунному свету и сгорает под солнцем. Он не раз просил собрать её по пути с ночной охоты. Её ростки тонкие, серебристые, будто сплетённые из света и инея. Если не успеть к восходу солнца от неё останется только пепел.

Осторожно приседаю в тени массивного корня, когда вдалеке трескается ветка. Не зверь — звери чувствуют нас. Это человек.

— Не спеши, — бросаю взгляд на Эссу.

Она внимательно смотрит на заросли.

— Чувствуешь? Мужчина. Один.

Я киваю, но не отвечаю. Сейчас важнее тишина и запах человеческой тревоги. Я ощущаю её: она тёплая, немного солоноватая, уже доходит до меня, обещая облегчение.

Эсса медленно выпрямляется, я вижу, как у неё дёргается уголок рта — признак нетерпения, привычка сдерживаться, чтобы не выдать себя раньше времени.

В голове крутится мысль: если сейчас не подпитаюсь, начну терять чувствительность. Это пугает больше, чем любые человеческие ловушки. Люди называют нас бессердечными, но если бы они только знали, как отчаянно мне сейчас хочется почувствовать что-то тёплое, впитать эту хрупкую, дрожащую волну страха и наконец снова стать собой.

— Держись в тени. Он идёт сюда, — тихо шепчу, чтобы Эсса услышала.

Я замираю. Всё тело становится напряжённым. Человек уже совсем рядом, он нас не замечает, занят сбором артерры, смотрит по сторонам в поисках новых ростков. Я наблюдаю за ним, не моргая, слежу как он срывает стебли, кладёт их в мешок, оглядывается через плечо. Его тревога уже доходит до меня, делая внутри немного теплее. Знаю, что нельзя спешить. Если броситься сразу, удастся вызвать только поверхностный страх, а мне нужно больше — хочется добраться до самого корня его эмоций.

Эсса отходит чуть в сторону, прикрывает меня, чтобы никто не подошёл сзади. Она сторожит, а я подбираюсь ближе. Мужчина поднимает голову, встречается со мной взглядом и резко отшатывается, будто увидел что-то ужасное.

— Нет! Не трогайте меня!

Он резко срывается с места и кидается в сторону от тропы. Я мгновенно бросаюсь за ним, ловлю его за плечо, наношу удар по коленям — не слишком сильно, чтобы не покалечить, но достаточно, чтобы сбить с ног. Он падает в мокрую траву, мешок с травами выскальзывает из руки. Я тут же хватаю его за горло, сжимаю крепко, но не перекрываю дыхание — просто удерживаю и заставляю смотреть мне в глаза.

Глава 2

Мох под ногами сменяется камнями, воздух становится холоднее. Шум реки за спиной постепенно стихает. Только в ушах ещё отдаются удары копыт и эхо криков, будто нас всё ещё преследуют. Я останавливаюсь, прижимаюсь спиной к старой сосне, стараюсь выровнять дыхание и не дать себе ослабнуть. Поднимаю руку, смотрю на кровь, которая стекает по рукаву и размазывается по запястью.

Из кустов выходит Эсса. Волосы выбились из косы, на щеке у неё налипла ветка, она смахивает её коротким движением, подходит ближе и хмурится, как будто ждёт от меня объяснения.

— И что это было, Селина?

— Ты о чём? — делаю вид, что не понимаю, хотя прекрасно знаю, что она имеет в виду.

— Ты едва не осушила того травника! — голос у неё напряжённый, она резко отходит на шаг, будто так ей легче сохранять спокойствие. — Ты забыла, что бывает, если взять слишком много? Ты же знаешь, что нам нельзя…

— …вытягивать эмоции полностью, — перебиваю я её, не поворачиваясь. — Знаю. Видимо, просто человек попался слабый.

Мне не хочется объясняться. Я разворачиваюсь и иду дальше. Слышу за спиной хруст веток — она не отстаёт, догоняет меня через пару шагов.

— А всадники? — Эсса бросает мне в спину. — Я уже думала, ты сейчас бросишься на них с ножом, в следующий раз хотя бы предупреди, если собираешься рваться в бой.

— Я не собиралась рваться в бой, — отвечаю спокойно и чуть сбавляю шаг, чтобы она не подумала, что я убегаю от разговора. — Хотела посмотреть, кто нас ловит. Разве тебе самой не было интересно?

— Интересно? Может быть, — отзывается она. — Но у меня сейчас нет лишних жизней, чтобы проверять, кто там за нами пришёл. Ты хоть понимаешь, что если бы они нас догнали, то никого бы не интересовало, зачем ты пялилась на них?

— Ты слишком громкая, Эсса или тебя так веларронцы взбодрили? — я оборачиваюсь, поднимаю брови. — Может, пойдем в тишине? Хватит разговоров.

— Не могу! Ты-то хоть немного насытилась, а я?

Мысленно усмехаюсь: голод делает Эссу разговорчивой — редкое, странное явление.

— Ты же собиралась спать, — говорю нарочито небрежно. — После полудня сходишь с Ривеном, он будет рад твоей компании.

Она смотрит на меня с таким недоумением, будто я предложила ей прыгнуть в ледяное озеро Луциора.

— С Ривеном? Вот уж спасибо, — Эсса резко выдыхает и вдруг замечает мою руку. Кровь всё ещё стекает по запястью. — Тебе надо к Лаэру. Он вылечит, даже шрама не останется.

Я смотрю на кровь, потом на Эссу. Чувствую, как раздражение снова поднимается, перемешивается с остатками голода.

— Это просто царапина, сама перевяжу.

— Ага, просто царапина. Поэтому у тебя уже весь рукав в крови? Или думаешь, эриды бессмертны, если иней внутри? Не спорь, Селина. Я не хочу потом объяснять Верховному, почему из-за твоей гордости он потерял свою драгоценную охотницу.

Я не отвечаю, потому что Эсса права. Мы, эриды, не бессмертны, как бы люди нас ни описывали в легендах. У нас есть сердце, просто оно не бьётся — оно холодное, затянутое инеем. Сколько бы я ни впитывала людских эмоций, оно не становится теплее. Но кровь у меня настоящая, густая и тёмная. Вместо пульса её гоняет по телу имфирион — поток энергии, который я впитываю из человеческих чувств. Без имфириона тело медленно замерзает изнутри, покрывается инеем. Не самая приятная участь — уж лучше умереть от стрелы или меча, чем окоченеть заживо.

Мы наконец выходим из леса. Первое, что я вижу — небо. Здесь оно всегда кажется ниже, чем где-либо: тяжёлое, плотное, как будто сама гора, над которой стоит Луциор, держит облака за горло.

Город притаился у подножия огромного Гранного Пика. Дома здесь, как будто сливаются со скалой, повторяя её линию. Солнечные лучи скользят по стенам и на камнях вспыхивает слабый, неуловимый блеск инея, будто весь город укрыт тонкой прозрачной вуалью. Это знак нашего рода, холодный отпечаток того, что здесь живут эриды. В расщелине между скал, стекает водопад. Вода скользит по камню почти беззвучно и исчезает в глубине озера, кромка которого даже летом разбита льдинами.

Дом Лаэра стоит немного в стороне от остальных, ближе к скалам и подальше от тренировочной арены. Здесь ветер всегда сильнее. Перед входом на перекладине сохнут травы: синий мох, связки сушёных корней. Запах здесь всегда резкий, будто лекарства въелись даже в камни. Я открываю дверь плечом, пропуская Эссу вперёд. Внутри прохладно и сумрачно. На стенах деревянные полки, уставленные банками и глиняными горшками. Под потолком висят пучки листьев, стоят плошки с порошками и маленькие сосуды с синими отметками. В углу — низкая кушетка, застеленная шерстяным пледом. Всё чисто, но видно, что здесь главное — порядок и быстрый доступ к снадобьям, а не уют.

Эсса сразу идёт к столу, за которым сидит Лаэр, наш лекарь. Он высокий, очень худой даже для эридов, с длинными руками. Волосы собраны в узел, несколько прядей выбились на лоб. На нём простая серая рубаха, рукава закатаны, пальцы тонкие, в потёртостях от работы с травами. Лаэр скоблит засохшую кору лезвием, смотрит лениво и чуть насмешливо. Иногда кажется, что он дышит этими настоями и сам стал наполовину лекарством.

— Не думал, что вы вернётесь до полудня, — он бросает взгляд на мою руку. — Охотники?

— Ты бы хоть раз сделал вид, что удивлён, — бросает Эсса, глядя на него. Она опускает капюшон, и я вижу, что ей важно, заметит ли Лаэр её голод.

— Удивляться? — он чуть улыбается, лезвие замирает в руке. — Если бы я не знал, что вы умудряетесь нарываться на неприятности даже там, где их нет, давно бы перестал держать этот дом открытым.

Эсса закатывает глаза. Слишком демонстративно, чтобы я поверила, будто она действительно недовольна, но достаточно резко, чтобы у Лаэра дрогнуло веко. Иногда думаю, если бы нам можно было питаться имфирионом друг друга, Эсса могла бы кормить половину нашего воинского отряда только своим раздражением.

— Сколько смотрю на тебя, — вдруг говорит Эсса, останавливается у стола, опирается на спинку стула, — ты всё время в своей лекарне пропадаешь. Ты что, питаешься эмоциями своих трав? Скоро прорастёшь корнями к этому полу.

Глава 3

В Обители Луциора, что возвышается над скалой, всегда холоднее, чем на улице. Здесь большой, круглый зал с высоким сводчатым потолком, его стены покрыты толстым ледяным слоем, будто зал дышит тем же воздухом, что и сердце каждого из нас. В центре стоит круглый стол из серого камня, тяжёлый, отполированный до блеска.

Во главе стола возвышается Эзар Дарр. Верховный сидит, не опираясь на спинку трона, и кажется, будто он сдвинул с места не только этот Совет, но и саму скалу, под которой построен Луциор. У него длинные, прямые волосы, они блестят и ровно ложатся на плечи. Лицо вытянутое, черты острые, губы плотно сжаты. На нём только белое: камзол без гербов, плащ без вышивки, ни одной цветной нити, никаких символов, кроме него самого. Его власть и есть его знак.

Советники сидят полукругом, облачённые в белоснежные мантии.

Среди них — Сейра. Лицо у неё спокойное, черты мягкие, взгляд цепкий. Объёмная коса венчает голову, подчёркивая правильность её движений. Она Хранительница имён, ведёт Книгу Памяти, куда вписывают достойных павших, и записывает летопись рода. Перед ней всегда лежит большая книга, перо с острым срезом и чернильница.

Дальше по кругу — Халем. Волнистые волосы обрамляют его лицо, спокойные черты, уверенный взгляд. Он отвечает за разведку: следит, чтобы Луциор знал всё о мире за Гранью. У Халема есть свои наблюдатели среди эридов, они пробираются в города людей, собирают новости, изучают их быт, привычки, слабости. Всё, что они находят, Халем приносит сюда, к этому столу.

Справа от трона сидит Реваль Энн, командующий стражей Грани. Он крупнее большинства эридов: широкие плечи, резкие черты, угловатый подбородок. Реваль отвечает за патрули и порядок на границах Луциора. Всю информацию из леса, что мы приносим, Орвин передаёт ему.

Я вхожу в зал одной из первых. Рядом проходит Орвин, его плечо едва касается моего, за ним идут остальные стражи Грани. Среди них и Ривен, его присутствие ощущаю ещё до того, как он появляется — этот эрид всегда двигается с лишним шумом, будто проверяет, кто выдержит его присутствие, а кто дрогнет.

Когда все рассаживаются, Эзар Дарр выпрямляется, кладёт ладони на колени.

— Сегодня Совет обсуждает новый порядок, — объявляет он, оглядывая зал так, будто оценивает каждого в отдельности. — С сегодняшнего дня каждый эрид, выходящий за Грань, отдаёт часть имфириона во фриалы. Времена меняются, угрозы растут. Мы больше не можем жить по старым законам, когда каждый заботился только о себе. Теперь наш долг — собирать запасы, чтобы род выжил. Это касается всех без исключения.

Я ловлю взгляды соседей. Ривен скалится, кто-то вздыхает, но никто не возражает вслух.

— Мое решение не обсуждается, — продолжает Верховный. — Нарушения будут караться. Всё, что вы приносите с охоты, делится. Всё, что удастся собрать, хранится под защитой. Сейчас время выживать вместе, или не выжить вовсе.

— Вчера вечером из Элмора прибыл один из моих наблюдателей, — Халем наклоняется вперёд, говорит спокойно, будто просто докладывает о чём-то ожидаемом. — Принёс вот это. — Он достаёт из внутреннего кармана сложенный лист, аккуратно раскладывает его перед Верховным. На листе неясные линии, словно нарисованные наспех углем: вытянутая форма, треугольники, дуги, какие-то прямые линии.

— Люди называют это кораблём, — поясняет Халем, проводя длинным пальцем по рисунку. — Они строят такие, чтобы переправляться по реке Хорн, собирают людей со всех городов к северу от Элмора. Работают быстро, не жалеют ни древесины, ни рабочих. Наблюдатели видели уже три таких корабля. Люди собираются использовать реку для перемещений между городами, чтобы не попадаться нам на глаза. Если раньше мы отслеживали их по тропам, теперь придётся стеречь берега.

В зале проходит сдержанный гул. Люди постоянно что-то придумывают, используют страх, чтобы строить дороги, плотины, лестницы. Новые человеческие изобретения всегда приносят нам только проблемы.

— Выходит, что всё идёт к тому, чего мы опасались, — Реваль подаётся вперёд, опирается на стол обеими ладонями. — Если люди перенесут часть путей на реку, то в Запредельном лесу их станет меньше. Значит, нам будет труднее добывать имфирион.

— Они не оставят Запредельный лес, — отвечает Сейра, не поднимая головы от Книги. Перо скребёт по странице чуть резче обычного. — Лес кормит их, даёт древесину, ягоды, травы, дичь — всё, что им нужно. Люди не откажутся от леса, даже если у них появится река.

— Тем не менее, — Реваль переводит взгляд с неё на Халема, потом на Верховного, — это сильно сократит их количество. Люди будут реже попадаться нам. Меньше добычи — больше голода.

Я слушаю и быстро прокручиваю всё внутри: если людей в лесу станет меньше, охота для нас превратится в игру на выживание. Кто сегодня встретил человека — тот выжил, кто нет — будет ждать следующей возможности с холодом под кожей.

— Жечь их корабли, — Ривен откидывается на спинку скамьи, усмехается, белоснежные зубы резко выделяются в тени. — Что тут думать? Пусть собирают дерево, тратят силы, а мы всё сожжём. Один раз сгорит — десять раз подумают, стоит ли снова соваться в реку.

— Ты хочешь войны, — возражает Халем, не отрывая пальцев от рисунка. — Поджог кораблей — это открытый удар. Люди не оставят его без ответа.

— Они уже начали войну, — Ривен подаётся вперёд, улыбка исчезает, в голосе становится больше тяжести. — Строят лодки, перетаскивают оружие, людей, свои законы. Думаете, они остановятся на кораблях? Нет. Сначала захватят берега, потом мосты, потом построят стены. Если ждать, они придут к нам сами. Лучше встретить их дымом, чем ждать их костры под нашими скалами.

— Никто не тронет человеческие корабли, — говорит Верховный, не повышая голос, но я чувствую в его тоне предупреждение. — Это не обсуждается. Мы не устраиваем ловушек, не жжём их постройки, не убиваем без причины. Я запрещаю любые провокации. Кто ослушается — сам ответит за последствия.

Глава 4

Глава 4

Шаги Ривена слышны за спиной сильнее, чем запах мха и прелых еловых иголок. Он ломает ветки неосторожно, будто специально оставляет следы: был здесь, не скрывался, не боялся. Я иду впереди, чуть в стороне от тропы — держусь в гуще ветвей, но даже здесь его тяжёлые шаги чувствуются в земле. Птицы замирают на миг, потом снова перекликаются где-то наверху, а Ривен, кажется, только громче дышит, как будто делает это нарочно.

— Ты когда-нибудь пробовал идти тише? — бросаю через плечо. Руку держу на ремне, чтобы не поддаться привычке схватиться за нож. — У нас всё-таки охота, а не сбор хвороста.

— Может, я просто хочу, чтобы они боялись сильнее? Чем больше страха, тем сытнее для тебя, разве нет?

Осматриваюсь по сторонам, мимолётно ловлю, как на его лице играет свет: взгляд хитрый, плечи будто шире обычного, словно ему важно, чтобы его заметили все.

— Ах, да, — добавляет он негромко, сдерживая улыбку. — Я всё время забываю, что насытиться можно не только страхом. По словам Эйдана, мы слишком зациклены на людской панике.

Я замедляю шаг, пропуская острый изгиб ветки вперёд. Эйдан — из тех, кто чаще бывает в человеческих городах, чем в Луциоре. Он носит короткие волосы не из-за удобства в бою, а потому что так делают все наблюдатели Халема. Ни длинных прядей, ни привычной одежды — только тёмный капюшон, чтобы не выделяться среди людей. Цвет глаз скрывает отваром Лаэра, чтобы радужка стала темнее, почти как у людей. В толпе его не замечают, а он видит всё.

Эйдан каждый раз возвращается с записками, слухами, иногда с тонкими листами пергамента, на которых он срисовывает уличные вывески, разные механизмы, детали их оружия, печи, даже систему подачи и подогрева воды. Помню, как однажды принёс схему умывальника с кранами, которые дают воду без ведра. Он хранит всё это в своей дорожной сумке, аккуратно завёрнутое в ткань — будто очень ценит, хотя мы смотрим на это без интереса.

Но больше всего Эйдан любит рассказывать об эмоциях. Не о тех, что мы ловим здесь — не о страхе, не о панике, не о резкой ненависти. Он описывает совсем другие чувства. Сдержанная нежность, когда старик протягивает руку ребёнку. Тоска у мужчины, который каждый день приходит на мост и стоит там в одиночестве. Смущение — неловкое, тёплое, когда парень не может посмотреть в глаза девушке, улыбается и не знает, почему. Простая радость у детей, которые гоняются друг за другом, с липкими от мёда пальцами.

Я отмечаю всё это про себя, как будто перечёркиваю список, который давно уже ничего не вызывает во мне. Всё, что Эйдан приносит из городов, все эти эмоции — не для меня. Мне не нужна их нежность, ни эти крошечные вспышки радости, которые он описывает так, будто держит что-то очень хрупкое. Я не создана, чтобы ловить это, и не питаюсь этим. Я знаю своё место в этой цепи. Всё, что человек должен испытывать рядом со мной — это страх. Всё остальное пусть оставят другим.

— Смешно. Ривен, если хочешь, пробуй насытиться восторгом или скукой. Только заранее предупреждай, когда начнёшь, мне бы хотелось посмотреть на это.

— Ты бы посмотрела? — он замедляет шаг, всматривается в меня. — А если мне понравится? Если я не смогу остановиться и вытяну из человека всё, до последней эмоции? Сделаю его безмолвным?

Останавливаюсь у вывороченного корня, оглядываюсь. Он стоит чуть в стороне, руки в карманах, взгляд упрямый, будто уже готов спорить, но ждёт, что я скажу дальше.

— Если вытянешь всё, тебя в Совете будут разбирать дольше, чем у тебя хватит терпения оправдываться.

— Ты говоришь, как будто никто из нас никогда не рисковал. Ни разу не тянул больше, чем положено. Не верю. У всех есть предел, но иногда его хочется проверить. Ты сама… хоть раз брала у человека больше, чем следовало?

В голове вспыхивает чужой взгляд. Помню тот вкус — слишком острый, слишком сильный, когда жертва едва могла дышать. Кровь из глаз, кожа леденеет, в венах будто взрывается иней, и я вижу, как человек оседает на руках, не отпуская мой взгляд. Тогда казалось — ещё миг, и я напитаюсь по-настоящему. Но вместо насыщения пришла тяжесть, рвущийся в грудной клетке холод, и желание вырвать всё изнутри.

Моргаю.

— Нет, — отвечаю ровно. — Никогда.

Ускоряюсь, петляю между стволами, вглядываюсь в мох, стараюсь ловить не только звук, но и остатки того, что здесь было: эмоции, следы, тонкие линии на влажной земле.

— Только не забывай, теперь нам надо не просто насытиться, — бросаю через плечо, — имфирион собирать во фриалы, иначе Орвин с нас шкуру снимет.

Ривен хмыкает, касается ладонью сумки на поясе — там тихо звякает стекло.

Слышу впереди лёгкий хруст, мелькает тень между стволами. Улавливаю запах — острый, с примесью железа и костяники, с ноткой пота. Люди. Два голоса, два дыхания. Выглядываю: первый выше, плечи напряжённые, явно настороже. Второй ниже, держится чуть позади, всё время оглядывается. У обоих оружие — у первого лук на плече, у второго короткий топор. Не для дров. Для головы, если понадобится.

Замедляю шаг, показываю Ривену жест: быть тише. Он сразу ловит мой ритм, перестаёт ломать ветки, становится осторожнее.

Выхожу из тени резко, не даю им времени среагировать. Первый сразу выхватывает нож, пытается ткнуть мне в горло — перехватываю его запястье, выкручиваю кисть так, чтобы пальцы сами разжались, нож падает в траву. Второго Ривен валит на землю, прижимает коленом, кладёт ладонь на шею — парень хрипит, дёргается, но быстро затихает.

Первый бросается на меня, замахивается кулаком, но я отталкиваю его ногой в ствол ели. Слышу хруст, когда воздух выбивается из его лёгких. Тут же оказываюсь рядом, хватаю одной рукой за ворот, второй сжимаю горло. Ловлю взгляд — он замирает, и уже не может сопротивляться.

На пару секунд мы будто застываем во времени: мы оба держим своих людей, оба впитываем их эмоции. Раздражение, паника, всплески боли, внутренний протест. Вокруг становится совсем тихо. Инстинкт подталкивает взять больше, дотянуться глубже, но что-то внутри удерживает: предел переступать нельзя. Отпускаю раньше, чем хочу. Глаза у первого мутнеют, он медленно оседает по стволу ели, скользит вниз в мох.

Глава 5

— Просыпайся, эрида, хватит спать, — грубый голос пробивается сквозь туман в голове. Потом по щеке прилетает короткий, звонкий шлёпок. Открываю глаза, всё плывёт, свет бьёт в лицо, пытаюсь сфокусировать взгляд.

Надо мной наклоняется лицо рыжего: борода взлохмачена, скулы жёсткие, светлые глаза смотрят внимательно, цепко. Он наклоняется ближе:

— Слышишь меня? — трясёт за плечо, пальцы давят до боли. — Проснулась? Отлично.

Тянусь двинуть рукой, но замечаю цепи на запястьях, холод металла впивается в кожу.

Нет. Это сон. Сон ведь? Не может быть, чтобы люди поймали меня, заковали в цепи…

Сквозь мутный свет различаю каменную дорогу под собой, она тянется из леса к огромной крепостной стене. Между башнями расположены массивные деревянные ворота, в центре которых вырезан дракон с распахнутыми крыльями, его пасть раскрыта так, будто готова проглотить любого, кто решит пройти внутрь без приглашения. Веларрон. Меня притащили в этот проклятый Веларрон, — смешно, не думала, что увижу его так близко. Всю жизнь обходила его стороной, считала, что только дурак сам сунется сюда. И вот, я здесь.

Голова всё ещё тяжёлая, мысли словно завязли в тумане. Вспоминаю, как меня тащили — лес, болота, короткие стоянки у реки. Стоило чуть прийти в себя, мальчишка с иглой опять делал укол и жидкость обжигала плечо, тело моментально становилось ватным, даже попытки разозлиться куда-то тонули. На третьем уколе перестала понимать, где день, где ночь.

Рыжий резко хватает меня под локоть, дёргает, ставит на ноги. Боль отзывается в плече, колени сгибаются сами по себе. Сглатываю раздражение, не даю себе пошатнуться.

Сбоку появляется женщина, морщит лоб, смотрит на меня с явным раздражением.

— Поторопись, Айвен, — командует она рыжему, даже не смотря на меня. — Только проверь цепи как следует, слышишь? Не как в прошлый раз.

— Да сделаю, Мира, — отвечает рыжий раздражённо, отмахиваясь от неё. — Я помню, как тот зверь чуть не вырвался, теперь два раза смотрю. Кей, иди сюда!

Мальчишка тут же выбегает из-за спины. Он, видно, нервничает, бегло осматривает замки, щёлкает по кольцам — пальцы у него быстрые, но чуть дрожат. Раздается звон стали, цепи на запястьях и щиколотках натягиваются сильнее.

— Готово, — выдыхает он, отступая в сторону.

Айвен проверяет ещё раз на всякий случай — дёргает за цепь, смотрит в глаза. Ожидает, наверное, что я сейчас рванусь или заору, но я просто стою.

— Кей! Шляпу не забудь, — напоминает Мира. — Будешь отвечать за сбор с тех, кто глазеть будет, понял? И чтобы ни одной серебряной монеты не прошло мимо!

Мальчишка не спорит, только кивает и шмыгая носом, отводит взгляд.

Рыжий перехватывает мою цепь на запястьях и тянет вперёд. Я делаю первый шаг, металл тут же звякает о камни. За спиной женщина коротко толкает в спину.

— Пошла, — бросает она. — Не заставляй меня повторять.

Вот и всё. Дожила, Селина. Так легко попасться людям — охотилась на них полжизни, считала себя осторожной, а вот теперь шагаю за ними словно трофей.

Краем глаза ищу Ривена, но его нигде не видно. Может, остался в лесу, а может… нет, не сейчас. Тревога внутри медленно разгорается, но отрава ещё держит мысли в тумане.

Перед воротами уже ждёт стража. На груди у них герб Веларрона — тот самый дракон, что теперь встречается мне с каждой стены. Айвен тянет меня к ним, достаёт пару серебряных монет, протягивает их стражнику. Тот берёт деньги быстро, даже не считает, просто бросает на меня холодный взгляд и отводит засов. Ворота медленно распахиваются с тяжёлым гулом. Я шагаю вперёд, ощущаю, как Айвен дёргает меня за цепь, а Мира нетерпеливо подгоняет меня в спину.

Веларрон открывается сразу — широкие улицы из серого камня, дома высокие, вытянутые вверх, на балконах кованые решётки, под ногами ряды лавок. Торговцы выкладывают рыбу, хлеб, ткани, связки лука прямо на камень. Воздух наполняют звон молота, смех, крики, но как только цепи звякают на всю улицу, люди тут же оборачиваются.

— Смотрите, эриду ведут! Настоящую! — орёт кто-то из толпы, тянет шею, чтобы рассмотреть.

— Демон бессердечная! — слышу другой голос, кто-то явно настроен агрессивно.

Меня тащат по мостовой, цепи не просто звенят — гремят так, что слышно, наверное, в каждом доме. Люди сбегаются, запах пота, дыма, крики и чужое дыхание бьют в лицо. Кто-то смотрит с ненавистью, кто-то с опаской, но все жадно ловят мой взгляд.

Я выпрямляюсь, позволяю спине оставаться прямой, подбородок приподнимаю выше, чем нужно. Пусть ищут в моём лице страх, а находят только холодное безразличие. Слабость — последнее, что я позволю себе выдать этим людям.

— Эрида! Покажи глаза! — мальчишка прыгает в стороне, отчаянно пытается разглядеть меня из-за чьих-то спин.

— Хладоносец! — подхватывает женщина, лицо у неё в саже, волосы собраны в узел.

— Серебряный за взгляд чудовища! — выкрикивает Кей, поднимает шляпу и крутит её над головой, ловит монеты, которые летят в воздух со всех сторон. — Серебряный за взгляд! Не зевай, народ!

Толпа сразу начинает сыпать монетами, звон серебра перемешивается с выкриками.

— Платите, кто хочет увидеть чудовище!

В меня летят грязные тряпки, корки хлеба, даже гнилой помидор, от него я отшатываюсь, и липкая кожура размазывается по чьей-то рубахе позади. Айвен резко дёргает цепь, подтягивает меня к себе, не даёт толпе дотянуться, но люди всё равно лезут со всех сторон. Эмоций слишком много, словно меня бросили в кипящую реку криков, интереса, пьяного восторга. Мир гудит, шумит, бьёт в виски — я хочу зажать уши, сбежать из этого роя. Неужели все пропавшие в лесу эриды прошли через это? Их так же волокли по улицам, выставляя напоказ, будто диковину, ради зрелища и горстки монет?

Меня охватывает раздражение. Жалкие люди — они называют нас чудовищами, бессердечными, а сами толпятся вокруг, кидают грязь, хватают за цепи, как за поводок. Им нужна возможность почувствовать себя сильнее, унизить, забрать последнюю тень достоинства. Если это их человеческая справедливость, я предпочту свою гордость их шумному стаду.