Легенда о Гвендолин

Пролог

Стоя над обрывом, смотрю, как закатные всполохи окрашивают небо над океаном. Алые, серебристые и лиловые, невесомой дымкой закрывают линию горизонта.

Там, на западе, остался Аустрайх — место, где когда-то я встретила тебя.

Там, на западе, остались годы моей молодости и моей веры.

Там остались моё сердце и моя душа.

Провожу рукой перед собой, пробуждая древнюю магию, о которой ещё недавно и помыслить не могла. Стоила ли она того, что я прошла?

Стоила ли она тебя?

Я закрываю глаза.

Память одичавшей кошкой скребётся в груди. Память — это всё, что осталось у нас, навсегда потерявших кров.

Пусть те, кто не верит, скажут, что всё ерунда. Что есть завтра и есть вчера, и надо радоваться уже тому, что мы живём.

Я не могу. На рассвете, и даже днём, я могу делать вид, что всё хорошо. Но стоит солнцу коснуться нижним краем островов, как магия, куда сильнее той, что я обрела, тянет меня сюда. На мыс Потерянных надежд.

Солнце небрежной лаской высвечивает прошлое, и я, Гвендолин с Острова Туманов, первая чародейка Игвендола, закрываю глаза, чтобы спрятать слёзы, которые не хотят подчиняться мне.

Каждую ночь ты приходишь ко мне во сне.

Чёрные волосы твои падают на плечи, сливаясь с темнотой ночи, и вместе мы бредём по руинам города, который давно уже перестал существовать. С вечно серого неба, нависшего над осколками мраморных дворцов, слепо смотрит на опустевшую землю одна единственная звезда. Свет её мертвенно-бледными лучами озаряет твоё лицо. Всё в этом месте кажется неподвижным, как будто время остановило свой бег. Я знаю, что оно никогда не повернётся вспять. Я знаю, что мы никогда не ступим сюда.

И ещё я знаю, что это место означает для тебя. Знаю, что его ты всегда будешь любить сильнее, чем способен любить меня.

Но как бы я ни старалась избавиться от прошлого, надежда живёт в моей душе. В этом видении моё сердце бьётся напротив твоего, и ритм его силится слиться с твоим.

Ты берёшь мою руку и подносишь её к губам. Сухие губы касаются пальцев — таких же сухих.

Мы с тобой — два одиночества, неспособных дарить тепло.

Я в бессилии смотрю на шрамы, изрезавшие твоё лицо.

«Я люблю тебя» — ты никогда не говорил мне этих слов. А я так и не сумела сказать их тебе.

Каждый раз я задаю себе вопрос: это ты, или память играет со мной?

Каждый раз понимаю, что мне всё равно. Лишь бы касаться твоих плеч, скользить пальцами по изрезанным шрамами щекам. Лишь бы почувствовать вкус твоих губ на своих губах ещё хотя бы раз…

Твоё тело обволакивает меня, втягивая в бесконечный танец, который танцуют вдвоём. Сильные руки комкают платье, оголяя кожу и подставляя обнажённое тело холодным, колючим ветрам.

Мне всё равно, если эти недолгие мгновения ты проведёшь со мной.

Мне всё равно, что в этом мире никогда не наступит рассвет.

Мой Истинный мир — тот единственный мир, в котором мы с тобой сможем быть вдвоём. Всё остальное — только тени мира, которого нет.

Потом наступает рассвет. Лучи холодного северного солнца бегут по векам, заставляя открыть глаза.

Начинается новый день, полный учителей, учеников, политических танцев и других привычных забот.

Но я знаю — наступит вечер, и я снова приду сюда, на Мыс Потерянных Надежд. Чтобы протягивать руку и силиться попасть туда — в мир, которого нет. Чтобы с наступлением ночи вернуться в пустую постель и опять и опять видеть один и тот же сон.

Как глупо… Как нестерпимо глупо… Но есть силы, которые могущественнее меня.

Снова и снова я прихожу сюда, чтобы вспомнить о днях, которые не вернутся уже никогда.

Когда-нибудь я напишу о них — не в тех дневниках, что могут читать мои ученики.

Я сделаю это так, чтобы никто не узнал меня. Чтобы никто не понял, что это Первая чародейка Игвендола, та, что вернула магию в страну замков и драконов, говорит о себе.

Вдалеке звенят колокола. Солнце окончательно скрылось за призрачной дымкой, воцарившейся над водой.

Я слышу своё имя, и нужно идти.

Когда-нибудь настанет день, и я снова увижу тебя. Того единственного, без которого жизнь моя — лишь тень теней в череде миров.

1

Место, где я родилась, мало отличалось от сотни таких же мест. Небольшой квартал поблизости от старой части города, носившего имя Когерр-ласт. Не самый дешевый и не самый дорогой.

Всё, что я могу вспомнить о нём, это то, что там почти всегда шёл дождь. Небо было серым летом и зимой. И если бы я была немножко умней, возможно, радовалась бы, что нас не мучают ни холод, ни жара.

У нас почти не выпадал снег — разве что в самой середине зимы побережье накрывала белая пелена, и маяки, обычно светившие тусклыми фонариками с других островов, становились не видны.

Так же редко выглядывало солнце, хотя летом камни мостовой всё же плавились под его лучами, так что становилось больно ногам.

Причудливое переплетение городских кварталов и торговых площадей, прошитых неисчислимыми нитями каналов, узких улиц и пристаней, оплетало почерневшие от времени здания, дома галантерейщиков и сапожников, колодцы и склады муки, винные погреба, конюшни, овощные лавки, аптеки и прочие ремесленные мастерские. Неброские домики лепились друг к другу, и бельё — своё и чужое — вывешивали сушиться не только на балконах, нависавших над проулком, но и растягивали на верёвках между домами.

Соседские мальчишки играли в тени этих тряпок, пока не высовывался кто-то из взрослых и не загонял его за работу — большинство помогало родителям по хозяйству, выполняло черновую работу.

Я рано поняла, что родилась не такой как все — и что не буду такой, как все, никогда. Мне было шесть лет или около того, когда я впервые услышала голоса, говорившие со мной. Голоса из других миров.

Там были женщины и мужчины, и всполохи магии, звуки музыки, танцы и смех. Я видела их урывками. Надолго выпадая из реальности, разглядывала их драгоценные платья и украшения и больше всего боялась, что кто-нибудь узнает о людях, которые живут в моей голове.

Когда мне исполнилось десять, я настолько свыклась с мыслью о том, что чужие, яркие миры — часть меня, что мне стало казаться, что такие же миры есть у всех. И тогда же я обнаружила, что слышу не только голоса, доносившиеся из других миров — я слышу мысли чужих людей.

Меня одолел страх. Не от того, что я могла, а от того, что то же самое, видимо, могут и все, кто окружает меня. Это значило, что мои миры и голоса больше не принадлежат мне — они общие для всех.

Я стала пугливой, предчувствуя тот момент, когда кто-то раскроет все мои тайны — и, видимо, именно поэтому накликала беду. Я всё больше и больше времени проводила в себе, разговаривая с теми, кто живёт на той стороне, пока однажды мать не услышала один такой разговор.

Она долго плакала — я не понимала почему. А потом пришёл мужчина в сверкающем доспехе и красном плаще и сказал, что я уезжаю с ним.

Я не плакала. Миры оставались во мне — а на остальное мне было наплевать. Я, конечно же, не отличалась умом, но мне, как-никак, было одиннадцать лет.

Мы сели на корабль, раскачивавшийся у пристани нашего островка на волнах, и тронулись в путь. Три ночи мы провели на палубе. За всё это время мой спутник ни разу не заговорил со мной — да и я не горела желанием разговаривать с ним. Для меня он был просто случайный, чужой человек. Куда роднее были те, чьи голоса слышались только мне.

На третье утро корабль миновал хрустальную завесу — это было чудесное зрелище, и я, широко раскрыв глаза, наблюдала за тем, как он проникает сквозь мерцающий заслон. Такова была первая магия, которую я увидела наяву.

Корабль причалил к берегу, и мы сошли на пристань.

С того момента берёт отсчёт моя жизнь, о которой я точно могу сказать, что я — это я.

Изящная башня с широким основанием к верхушке становилась тонкой, как проткнувшая небо игла.

Академия.

Круг магов.

Место обучения чародеев — и их тюрьма.

Много веков назад люди Аустрайха решили, что способные видеть сквозь Завесу опасны для мира живых.

Когда-то подобных мне почитали, и каждая мать мечтала, чтобы её дочь или сын обнаружили в себе Дар. Так много находилось желающих попасть под покровительство Круга, что неспособные к чародейству стали изобретать способы пробудить его.

Молодые девчонки, ещё не превратившиеся в женщин, пробовали на себе эликсиры и порошки, которые должны были привить им магию — но вместо этого лишь уродовали тела, превращая их в ни на что не похожие потусторонние существа.

Сами родители давали детям загадочные жидкости, купленные у «самых настоящих чародеев», чтобы вместо зовущего Дара обнаружить лишь красные зрачки.

Но порой им удавалось добиться того, что они искали. Многие дети обрели дар тогда. И магов стало много — так много, что обучение их из ритуала превратилось в простую формальность.

Случалось, что брали в Академию и тех, кто вовсе не владеет волшебством — тех, кто просто хотел носить на груди заветный статусный медальон.

Среди сотен новоявленных магов нашлись, конечно, и те, кто использовал магию во зло. Их было тем больше, чем больше людей приходило в Академию не для того, чтобы постигать мастерство, а для того, чтобы обрести власть.

В конце концов люди, само собой, стали бояться магии — наверное, иначе быть не могло. И вот тогда появились они — Орден Луны.

2

«Проводник» — очень красивое название для того, чей удел и судьба — убивать.

«Проводник между миров» — так они назвали меня и других, таких, как я.

В течение нескольких недель нас с девочками и всех остальных, кто прошёл испытание, расселили по разным спальням. Не знаю, как изменилась жизнь других, а меня поселили одну в северное крыло.

Здесь вдоль длинного мрачного коридора тянулись двери учеников — у каждого своя. В конце располагалось окно, выходившее на утёс, над которым почти что всегда бушевала гроза.

Я полюбила стоять, распахнув ставни, и смотреть на океан. Он сливался в единое пространство с моей душой, где царил такой же сумрак, всегда было холодно, и бушевал ураган.

Я снова осталась абсолютно одна и от того всё чаще задавалась вопросом — что же такое я? Мать рассказывала мне сказки, где кроме прочего существовало и колдовство. В её волшебных историях маги творили добро, защищали мир от тёмных сил, создавали из ничего замки и мосты.

За четыре года, проведённые в башне, я успела позабыть, как выглядит её лицо. Но ни разу не видела я и того, о чём она пела мне перед сном — ни замков, ни мостов. Только вечная гроза, бушевавшая за окном.

Чары, подчинявшие чувства и волю. Чары, приносившие боль. Чары, способные обратить пламя очага в пожар, покорить молнию и послать её во врага.

И вот теперь меня обучали убивать.

Мы, Проводники, на словах служившие звеном между миров, на деле изучали жизнь и смерть. Есть множество способов «проводить» несчастного в мир иной, помимо электрических разрядов и огненных шаров, которые магом использовать давно уже было запрещено.

Нас обучали как отличить одну чудодейственную траву от другой. Один и тот же цветок, поданный по-разному, мог спасти жизнь, а мог накликать смерть.

Мы изучали, как устроен человек, и как одним движением ветра заставить его замереть.

Как исцеляющий сон превратить в смерть, а смерть — в сон.

Они говорили красивые слова — о том, что мы, «проводники», нужны Аустрайху для защиты наших Островов. О том, что пока существуем мы, никому не придётся идти в бой. О том, что наша жизнь сольётся с жизнью архипелага в одно, мы будем дышать его душой и чувствовать каждое движение овевающих утёсы ветров.

Я верила. С каждым днём моя вера становилась всё сильней.

Но я ничего не могла поделать с собой. Меня привлекали не тайны жизни и смерти, а тайны материй и миров. Загадки отражений иных реальностей и сновидений, отражённых в зеркале и в воде. И легенды о тех существах, что обитают «на другой стороне».

Я хотела быть чем-то большим, чем просто одинокой девочкой, застрявшей в жерновах Семи Ветров. Пусть даже и Проводником.

Смерть, молнии, холод и огонь — они подчинялись мне всё лучше день за днём.

Мне было пятнадцать, когда я научилась прогонять грозу от своих окон — или снова призывать её. Тогда, когда захочу.

Наставник Озер — теперь он проводил со мной времени больше, чем кто-либо ещё, сказал, что это очень хороший результат. А я толком не знала почему. Я была грозой, и гроза была мной. Конечно, она делала так, как я захочу.

Больше всего меня удивило то, что в группе, куда меня перевели, почти что не было девочек, кроме меня.

Только худенькая и молчаливая Рейчел, длинные чёрные волосы которой всегда закрывали лицо, и Локлин — угловатая и широкоплечая, больше похожая на мужчину.

Первая пугала меня больше, чем любой из мальчишек. Когда она поднимала лицо, можно было увидеть, что в глазах её уже живёт та смерть, которую она призвана привести в этот мир.

Рейчел наслаждалась тем, чему её обучали. Наслаждалась мыслями о том, как будет убивать. Обычно она не говорила об этом вслух — но я видела это чувство в её глазах.

Не могу сказать, чтобы оно было так уж чуждо и мне.

Как-то я разговорилась с ней — я хотела знать. А она, очевидно, была рада расспросам, потому что кроме меня с ней не говорил никто.

— Тебе нравится убивать, — первая сказала я. Думала, она станет со мной спорить, но Рейчел ответила:

— Да.

По спине у меня пробежал холодок.

— Почему? — спросил я тогда.

Она странно повела головой, на секунду становясь похожей на змею.

— Они отправили меня сюда.

Я пока ещё не понимала тогда.

— Разве ты не хочешь изучать магию? — с удивлением спросила я.

— Меня никто не спрашивал, чего я хочу, а чего — нет.

Мне нечего было ответить ей.

Меня тоже никто не спросил. Но я никогда не считала наказанием то, что оказалась здесь. Что я имела бы там, на общей земле? Жила бы сейчас в нищете и стирала чужое бельё, чтобы помогать матери зарабатывать на хлеб.

И всё же зерно сомнения оказалось посеяно в моей душе. И, стоя у своего окна, я теперь часто думала о том, почему нас отправляют сюда, не спрашивая, хотим мы этого или нет?

3

Возведенная на скоплении небольших островов, омываемых лазурными волнами, тонувшая в лабиринте причудливо переплетавшихся улиц, каналов и проливов, лишённая защиты стен и отдавшаяся на волю ветров, Кахилла не походила ни на один другой город страны. Описать ее было очень нелегко. Мистерия, из которой вырос сам город и появилось его название, феномен, которым стали её влияние и мощь, Кахилла - древнейший город Аустрайха. Красота её прославила город на весь Архипелаг, вдохновляла поэтов на оды, а соседей - на зависть.

В кольце портов, заполненных кораблями, мачты которых виднелись почти из любого квартала, Кахилла раскачивалась на волнах.

С большого расстояния казалось, что она вырастает из вод морских. Однако чем ближе подходила процессия, тем явственнее я замечала, что все-таки город стоит на земле, и из насыщенного водными парами воздуха появлялись завораживающие дворцы, великолепные башни и непредсказуемые изгибы её проливов.

Улицы Кахиллы сияли огнями: небольшие колбочки висели вдоль линии домов, и прозрачные жидкости внутри сверкали разноцветными язычками пламени.

Из каждого закоулка слышались пение и звон литавр.

Тут и там мелькали силуэты мужчин и женщин, разодетых в яркие платья. Многие лица закрывали маски, украшенные перьями. Девичьи косы, перевитые самоцветами, стлались по ветру.

Процессия из двенадцати паланкинов, лежавших на плечах темнокожих великанов, медленно двигалась мимо этого безумия. Танцующие прямо на улицах пары расступались перед нами.

Я осторожно выглядывала из-за занавесок в неудержимом желании хоть краешком глаза увидеть жизнь, которую до сих пор наблюдала только во сне.

С одной стороны тянулся, казавшийся бесконечным, дворец Древнейших - здесь собирались выслушать и подтвердить решения императора главы девяти древнейших родов. К боку его примыкал Храм Солнца, олицетворявший могущество и сиятельность Островной Империи. А напротив них я увидела площадь Лунного Ветра, окруженную портиками, что строили самые знаменитые архитекторы Аустрайха.

Затем гайдуки вынесли носилки на широкую улицу, и мы двинулись по направлению к мосту Львов. Процессия носильщиков двигалась по прямоугольным плитам из красного мрамора, миновала площадку, служившую городским базаром. Сюда ежедневно с лодок сгружали все, что вырастало на полях соседних островов, что было выловлено в их лесах или поймано в море.

Наконец мы достигли моста, переброшенного через Коралловый пролив. Этот мост был построен с одной-единственной аркой шириной в сорок ярдов и такой высокой, что под ней спокойно проплывали каравеллы и баржи, даже когда прилив достигал наивысшей точки. Способный пропустить четыре пары носилок, устроившихся в ряд, мост служил одной из стен трем десяткам магазинчиков с жилищами для хозяев с зелеными черепичными крышами.

Я не знала, что в мире так много людей. Что может быть так много смеха и песен. Всё, чем я жила до той ночи — пустые и тихие коридоры Башни Слоновой Кости и гроза за окном, которая мне казалась верхом великолепия.

Наконец процессия остановилась у въезда на площадь. Паланкины опускались на мостовую один за другим. Девочки выбирались из них и выходили вперёд. Там, на площади, где сверкали костры, каждая танцевала единственный танец, чтобы снова скрыться под тканью покрывал.

Танец у каждой был свой. С удивлением я заметила, что вижу алые юбки Даи, первой выступившей из носилок. Шло время, звенели бубны. Танец, которого я не видела, подошёл к концу, и следующая девушка отправилась на площадь её сменить.

Три или четыре танца прошли так, когда я обнаружила, что и Иона тоже здесь. Тело её укутывали покрывала цвета морской волны, золотой обруч украшал чело.

Мне стало завидно — никогда я не смогла бы выглядеть так ухожено и благочестиво, так по-королевски, как она.

Стройная ножка, украшенная браслетом, скользнула по мостовой, и Иона отправилась танцевать.

Я танцевала седьмой.

«Танец» мой состоял из множества стоек и бросков, отточенных веками, чтобы убивать. В моих руках не было ни посоха, ни клинка — Проводнику не нужно оружие, кроме него самого.

Когда я замерла, рухнув ниц на мостовую, и прижалась щекой к камням, наступила тишина. Мучительно выжидающая, от которой по венам разливался страх.

Я подняла голову, уже не надеясь разглядеть одобрение на лице Императора — но вместо этого увидела другое, спрятанное под агатовой маской до середины. В прорезях маски виднелись аметистовые отблески глаз. Чёрные волосы падали на плечи. Расшитый серебром камзол не скрывал тонких ключиц.

Что-то пробудилось внутри. То, что не имело имени до сих пор.

И будто во сне прозвучал в моей голове голос с другой стороны:

«Подойди к нему».

Две наставницы приблизились ко мне и, взяв за руки, помогли подняться, отвели в сторону и закрыли собой.

А я всё глядела на силуэт, затянутый в синий, как ночное небо, шёлк. В голове продолжало звенеть:

«Подойди».

Я стояла и смотрела на него из-за спин наставниц, прикрытых разноцветными покрывалами. Он же глядел мимо меня. Казалось, ему безразлично всё — потуги танцовщиц, огни костров. Рука незнакомца лежала на подлокотнике трона, изукрашенного позолоченным деревом. Император — мальчик лет четырнадцати, сидел в этом огромном кресле, разодетый в алые и золотые одежды, с короной на челе, которая казалась тяжелей его головы. Он сверкал, как все огни Кахиллы — такой же бесполезный и безвольный, как они.

4

Голос не обманул, и так я впервые поняла, что могу кому-то доверять.

Едва началась весна, и поутихли бушевавшие над островами дожди, как колёса экипажа застучали по мосту, ведущему на Остров Слоновой Кости.

Среди наставников начался переполох — я видела это из окна, но смысла происходившего понять не могла.

Любопытство одолевало меня, но совсем нестерпимым оно стало тогда, когда я увидела, как на пути от кареты до входа в центральную башню выстраивается вооружённый эскорт.

Несколько охранников, стоявших на подножке, встали по обе стороны от дверей, и только после этого из кареты появился человек, на чьих плечах лежал подбитый соболем плащ, а лицо укрывал чёрный капюшон.

Сердце моё забилось сильней. По походке, по движениям рук, одна из которых небрежно лежала на эфесе меча, я поняла — это он. Тот, кто не давал покоя ни мне, ни учителям.

Глупо было бы поверить, что он приехал за мной. Он, наверное, давно уже забыл меня… а я всё ещё видела в полусне его глаза, серые, как небо, насытившееся грозой.

Сердце бешено билось, пока я наблюдала, как, минуя выстроившийся эскорт, он заходит в башню.

Выждав, пока двор опустеет, я торопливо вынула из сундука шаль, накинула на волосы, так чтобы никто не мог в первые секунды разглядеть лицо, и, выскользнув в коридор, направилась к входным дверям.

Конечно же, холл уже опустел. Я огляделась по сторонам и, убедившись, что никто не подсматривает за мной, поиграла пальцами в воздухе, пробуждая к жизни завесный след — такой оставляет любой человек, и он исчезает только за пару дней.

Определив, таким образом, что процессия направилась в восточное крыло, я произнесла ещё одно короткое заклятье, провела рукой над шалью, набрасывая на себя вуаль незримости, и, стараясь всё же на всякий случай держаться в тени, бросилась туда, куда вёл след.

Я успела проскользнуть в дверной проём за мгновение до того, как последняя из наставниц закрыла за собой дверь.

Огляделась по сторонам. Я никогда не бывала в этой части здания, и потому всё — изысканная, хоть и показавшаяся бы мне теперь слишком простой — мебель, посуда из тонкого фарфора, серебряный кувшин с вином на столе — всё представлялось мне творением волшебства.

И самым волшебным в этой комнате был наш гость.

Он скинул на плечи капюшон, и теперь я могла видеть его лицо — безупречно правильное, но навсегда искалеченное шрамом, пересекавшим правую бровь. Впрочем, шрам ничуть не портил его — по крайней мере в моих глазах. Чёрные волосы его спускались по плечам, у висков прихваченные серебряным венцом.

«Он королевской крови?» — невольно подумала я. И тут, к собственному удивлению, услышала ответ, прозвучавший в моей голове:

«Он двоюродный брат короля».

По телу моему пробежала дрожь — не знаю, от волнения ли, от восхищения мужчиной, которого я видела перед собой, или от гулких вибраций, которые рассылал по телу этот бархатистый голос.

А потом мужчина, сидевший передо мной, заговорил.

— Вы же понимаете, — произнёс он, — в Аустрайхе много людей, которые ненавидят императора… и меня.

— Императора или вас? — уточнила наставница Фиэра. К моему удивлению, напротив гостя сидела именно она.

— Это не имеет значения. Важно, готовы ли вы нас поддержать.

— А готовы ли вы поддержать нас?

Мужчина кивнул и поднёс к губам кубок с вином.

— Резонный вопрос. Но разве для Круга не будет честью уже то, что один из вас — или одна — станет приближен ко мне?

Фиэра молчала. Видимо, гость попал в точку.

Я начинала понимать смысл слов, которые сказал мне архимаг. «Только Круг всегда будет помнить о тебе». Все здесь мечтали о том, чтобы маги — чтобы хоть один из магов — вернулся ко двору. И если он будет один — чтобы этот единственный остался верен Академии.

Мне стало грустно. Вряд ли в этом отношении я отличалась для магистра от других. Скорее всего, он говорил каждой девочке подобные слова.

Но я-то в самом деле любила Академию, в отличие от большинства из них! Разве же не заслужила я особого отношения к себе?

Однако мне некому было это сказать. Я затаилась в углу, за шторой — почти как во сне — и стала ждать.

— Маги с факультета защиты, а так же маги с факультета боевой магии предстанут перед вами завтра, — сказала тем временем Фиэра, — вы сможете выбрать себе компаньона — а затем обговорить с архимагом условия сделки.

Гость воздел перед собой руку и отрезал:

— Нет. Всё не то.

Фиэра в недоумении смотрела на него.

— Мне не нужны электрики и огневики. Вы что, плохо понимаете, что я говорю? Мне нужен тот, кто сумеет делать своё дело тихо, так, чтобы скандалами не навредить мне.

— Проводник!.. — невольно выдохнула я.

На несколько секунд воцарилась тишина.

— Здесь кто-то есть, — сказал гость. Он встал и, взяв в руки свечу, очертил ею полукруг, пытаясь высветить того, кто это сказал — но покров надёжно скрывал меня от обычного света.