Лес будет помнить наши следы

Пролог

Ночь стиснула лес в объятиях так крепко, что обычному человеку не было бы разницы закрыть глаза или держать их открытыми — такая стояла темень. Даже великородные из рода Волка, которые видели в темноте, предпочли не удаляться далеко и составили тихий разговор в подлеске рядом с домом Таора. Из-за черных столбов деревьев виднелся силуэт его дома, где в паре окон приветливо горел свет.

— ...и она говорит, что ничего не получится, потому что я слишком хороший. Что мне надо делать, быть хуже? Это как? — горячился Дрей. Он только что расстался с Тайрой. Точнее — она с ним. И вот с такой «хорошей» формулировкой.

Морщась, Таор почесал пальцем горло и обронил только одно.

— Н-да. Хрень какая-то.

Подобное он выслушивал не в первый раз. Дрею с женщинами хронически не везло, сколько Таор его знал.

— Задрали они меня, брат... Чего им надо, не понимаю. Вроде все делаю, внимание, подарки, а они...

Он не договорил. Некоторое время они стояли молча. Дрей смотрел на небо, а Таор — на свои окна, где уже ждала его Аса.

— Н-да... — повторил он вслух, глядя на дом. По правде, Таору хотелось неприятный разговор уже бы и закончить. Что советовать, он не знал, потому что «хорошим» никогда не был, а сказать было нечего. И в целом обсуждать отношения друга со своей бывшей было неловко, будто холодную лягушку жрешь наживую, а она во рту шевелится, задевая перепончатыми лапками нёбо.

Он все же попробовал буркнуть нечто утешительное:

— Тайра так-то не идеал. У меня же с ней тоже не вышло. Ты уж не терзайся особенно...

— Да знаю, знаю... В дупло всё! — Дрей то говорил спокойно, то срывался, порыкивая. — Буду плохим! Хотят — получат!

Таор поднял брови.

— Что собрался делать, бродяга? Кучу посреди комнаты наложишь? Углы начнешь метить?

— Иди ты!

— Сейчас пойду, — примерно понимая чувства друга, Таор говорил спокойно. — Серый... Плюнь и разотри уже. Не по тебе эта баба, а ты не по ей. Никто тут не виноват. Ну что она с собой сделает? А ты с собой? Ну не сошлись. Бывает.

— Если б только с ней так, Таор! Со всеми одно и то же!

— Не ври, ты всех не пробовал.

Довод Дрея неожиданно чуть успокоил.

— Тут ты прав.

Они снова помолчали. Волки тихо подвывали тут, там.

— Свалю из города пока, — наконец обронил Дрей. Голос его звучал уже устало, без эмоций.

— Далеко? — поинтересовался Таор.

— В Каталгу. Брата деда след растаял в лесу. Загляну что ли... Повод есть.

«Растаял в лесу»: Волки говорили так о естественной смерти.

— Пусть лес помнит его следы... — традиционно отозвался Таор. — Тебе полезно будет прогуляться. Не бешуй только, а то опять придется тебе пасть рвать...

— Пусть лес помнит... Пошел ты. Не буду...

Они еще постояли вместе уже молча.

— Как Аса?

— Скоро уже, — коротко сказал Таор. Аса была на последнем месяце.

— Если не успею вернуться, передай от меня поздравления. Только приличные! Не вздумай брякнуть, что-нибудь в своем духе!

— Дрей.

— Что?

— Ты слишком хороший.

— Вот ты ублюдок.

— Зато я с тобой не расстаюсь.

— Вали уже... — Дрей все же хохотнул.

Лес смотрел на Волков свысока, шевелил листьями. Через несколько минут друзья, не прощаясь, разошлись.

Глава 1. Исток

Я проснулась странно счастливой. После стены собственной непроницаемой бесчувственности и безучастного оцепенения, окружавших меня в последние годы, ощущение было непривычным, странным: словно я сбросила лет двадцать и вернулась в детство. Тело казалось легким-легким; я не ощущала, что у меня почти нет возможностей, надежд; что молодость кончается; не чувствовала себя усталой, одинокой, ненужной... Меня вдруг окутал беспричинно-счастливый задор, в мареве которого до зуда захотелось сотворить что-то особенное. И я подумала о своем волшебном источнике.

«А не сбегать ли мне к нему как раньше?»

Ужасно не хотелось думать об уборке, о том, что нужно готовить завтрак, ухаживать за мамой, поднимать сына и прочих взрослых вещах... Шалость, зазудевшая в голове, сделала ее невесомой как одуванчик, разом вытолкнув взрослые заботы. На время превратившись в девчонку, я поспешно накинула на себя первое попавшееся платье. Утро было еще раннее, петухи едва пропели, а моя мама — дамиса Такари — предпочитала прослушать всех птиц в округе, и только после звала меня. Я решила, что успею. Прыская в руку от собственной неожиданной задумки, я прокралась по коридору дремлющего дома. Ступала тихо. Скрипучий пол, видно тоже не проснулся, потому что не издал ни звука, и мне удалось выскользнуть из задней двери без шума. Башмаки надевать и вовсе не стала — выскочила из дома босой. Перед выходом глянула в зеркало — глаза горят, губы улыбаются, коса полураспущена... Да и хвост с ней!

Трава под ногами влажно поскрипывала, отдавая приятной прохладой. За домом располагался двор, до краев заросший сорняками, под сенью которых едва выглядывали овощи. Полусонные куры едва слышно квохтали в сарае. Несколько широких прыжков по протоптанной тропке — и я оказалась за оградой. Оттуда уже кинулась к ручью, быстро минуя задние дворы соседей нашего небольшого села.

Солнце всходило медленно, нехотя. Небо, еще бледное после ночи, озарял нежный голубой свет, а в воздухе висели крошечные капельки тумана. Я торопилась, прыгая мимо толстых стволов тринейр, по корнями, влажным кочкам травы и через пару десятков минут, уже порядком запыхавшись, прибежала к истоку, спугнув ласку.

Исток бил из-под земли, образовав вокруг себя огромную лужу, окруженную тремя гигантскими тринейрами. Вокруг лужи густо и высоко росла трава, незаметно переходя в частый кустарник, через который я с трудом протиснулась — ветки дергали юбку, словно пытаясь задержать. Я тоже дергала юбку, и, ругаясь на ветки, настойчиво протискивалась к воде.

Я с детства считала исток волшебным. Все началось с подруги. Маленькая большеротая Ката, которая в этому времени превратилась в пухлую маму двух близняшек, а тогда была похожа на худого лягушонка по секрету сообщила мне, что исток слышит желания.

— Волшебный! Чтоб меня зайцы загрызли, Риска! — громким шепотом поклялась Ката, тараща на меня зеленые глаза, еще больше подчеркивающие ее сходство с лягушкой. — Я попросила, чтоб баба мне купила пирог и она... КУПИЛА!

Ката сделала многозначительную паузу, свидетельствующую о могуществе источника. Я с интересом слушала. Нам было лет по восемь тогда.

— А потом я попросила исток о желтом платке — и, видишь? Видишь? — она дернула углы платка, висящего на худенькой грязной шее. — Он ПОЯВИЛСЯ. А я никому не говорила! Клыками клянусь!

Она царапнула грязным ногтем кончики клыков — левого и правого. Кату я выслушала несколько скептически, но возражать ей не стала — все же мы были подругами. Истоку я желание тогда сказала. Ката посвятила меня, как это нужно делать. Надобно наклониться губами низко-низко, прямо к бьющему из-под земли фонтанчику и прошептать желание ему в водяное ухо. Он услышит.

Не помню, сбылось ли то первое желание: потом я просила у истока многого. Но некоторые желания действительно неведомым образом исполнялись. Я желала сладостей — и сердитый Аний вдруг угощал нас медом. Просила, чтобы меня миновала беда — и задира, держащий в напряжении всю округу, словно не замечал меня. Просила дождя — и тучи затягивали небо, стоило только немного подождать. Все это полностью убедило меня в том, что исток действительно волшебный. С одной оговоркой: если я говорила свое желание кому-нибудь еще, оно почему-то не исполнялось. Я сделала вывод, что исток обижается, когда говоришь не только ему. Так, он не вернул мне отца, а я действительно молилась не только истоку; не излечил мать; не заставил Арея обратить на меня внимание — напрасно я судачила о нем с подружками. Арей-то теперь уже женатый, даже помечтать не о ком...

Стянув платье, я осталась в белой нательной сорочке, и ту смотала вокруг бедер, чтобы не замочить, сделав из ткани внушительную шишку на заду. А потом прошла подальше в широкую лужу, погрузила руки во влажную холодную воду, и что есть возможности наклонилась к играющему в воде истоку, низко отжимаясь на руках. Глубина тут была совсем небольшой: мелко, даже до локтя не доходило. От ручья пахнуло волной прохлады, от которой кожа сразу покрылась крошечными пупырышками. Глядя на собственное отражение, я коснулась сладкой воды губами, и тихо-тихо прошептала из губ в губы:

— Исток добрый, помоги... Исполни просьбу. Хочу я...

Я помедлила, думая, что попросить. Хотелось многого: чтобы Рикон образумился, чтобы с мамой было легче, чтобы не болел никто из семьи, чтобы Шир забыл дорогу к дому и вовсе сгинул, чтобы урожай был хорошим и охота... Желания были взрослыми, как и я, но откровенно насущного просить не хотелось, даже язык не поворачивался. Если желать, так волшебного, правильно? Я улыбнулась игривому ручью.

— ...дай мне себя еще раз живой почувствовать! — неожиданно вылетело из губ. — Еще хотя бы раз хочу... Живой, молодой, счастливой... Чтобы...

— Гкхм! — раздалось чье-то покашливание.

Звук, произведенный явно мужским горлом, прозвучал для меня как гром. Руки, испугавшись, тут же дрогнули и разъехались по склизскому земляному дну, мутя воду. Я не удержалась — плюхнулась в холодную воду сразу лицом, щедро окунув бедра и грудь. В довершение ручей, к которому я так близко приникала, выбросил фонтанчик наверх, прямо мне в нос.

Глава 2. Каталга

Вода в истоке отражала небо и зеленые ветки, безмятежно светясь то розовым, то зеленым. Дрей любоваться пейзажем не стал — одним рывком быстрее вскочил на ноги, чтобы проводить заинтересованным взглядом удаляющуюся «водяную кувшинку».

Зрелая Волчица была совершенно в его вкусе — высокая и фигуристая, с пышными бедрами и такой же грудью. Еще и бежала совсем по-женски: соблазнительно виляла задом, сверкала голыми пятками. Мокрая белая ткань облепляла сочные крепкие ляжки, которые Дрей успел немного рассмотреть, а растрепанная каштановая коса качалась из стороны в сторону, как заячий хвост. Чувствуя по запаху, что женщина свободна, Дрей даже машинально рванул за манкой целью, но уже в следующий миг остановился, придержал себя.

— Куда собрался, дурень? — пробурчал сам себе под нос. — От одной юбки к другой захотел? Не хватило? Хватило же... Баста. Перерыв.

Ты слишком хороший.

В голове опять противно зазвучал голос Тайры. Дрей скривился. Нахлынувшее возбуждение тут же ушло, сменившись мрачным скептицизмом. После расставания с Тайрой внутри периодически скребло и болело, так что хотелось выцарапать из себя эту боль, смешанную с досадой, забыться и снова начать улыбаться как прежде. Но губы в улыбке пока особо не растягивались. Что в себе нужно изменить, чтобы стать счастливым, Дрей не знал, поэтому решил вопрос просто: перестал об этом думать. Вернувшись к роднику, мужчина поскорее умыл лицо, шею; зачерпнув ладонью, шумно хлебнул воды. Тут же мыслями перенесся в прошлое: вода на вкус была сладкой, как в детстве.

Цокнув от удовольствия, мужчина напился от души, зачерпывая воду ладонями, наслаждаясь ощущениями и вкусом. Рядом в густом кустарнике звонко токовала, щелкая и щебеча, крохотная синебрюхая варакушка. Послушав ее немного, Дрей не спеша пошел к селу, ощущая как в груди понемногу наступает мир. Он не был в родных краях уже лет двадцать — с тех пор, как переехал в город с родителями. Кое-какие родственники в селе все же остались: брат деда с женой не пожелали покидать насиженного места. А теперь и дед умер, осталась только его жена Урсала. Строго говоря, родственницей по крови она Дрею не являлась. Но и оставлять старуху одну было как-то не по чести. Получив весть, что дед помер, Дрей и прибыл. Надо было решить, что с родственницей делать дальше.

Мать сказала коротко: «Что делать? В город тащи, с нами будет жить». Дрей в успехе предприятия сомневался, но решил разобраться на месте. Три дня он добирался до села и вот — удачно зашел попить водички на старое место.

Его родное село Каталга стояло на горе в чаще леса такого древнего, что местные гигантские деревья почти дотягивались до луны, когда она спускалась достаточно низко. Гиганты назывались тринейры. Некоторые вымахали такими широкими, что их не могли обнять и дюжина мужчин, взявшиеся за руки.

Село же стояло в этом лесу не так давно, может лет пятьсот, Дрей не знал точного срока. Знал, что назвали село в честь высшего Волка Катала, пришедшего на это место одним из первых. Говорили, что воин был великий и охотник легендарный. Только вот сдох глупо: не выжил после того, как пьяный залез на дерево и шлепнулся с ветки. В пору, когда здесь жил Дрей, высших Волков в селе уже несколько сотен лет как не рождалось и вряд ли что изменилось.

Длинные пахучие иглы тринейр похрустывали под ногами. Свободно шагая по узкой дороге Дрей тянул носом, с любопытством оглядывался. Запахи и виды рождали воспоминания. Здесь был двор друга, а здесь они ягоду ели, тут рубились на палках, а вон там уже на ножах... Первая кровь тоже была здесь. Памятные места казались знакомыми и одновременно странно уменьшенными, будто игрушечными. Дрей понимал, что это не места уменьшились, это он сам вырос в два раза выше, чем был. Но осознавать это было сложно и даже немного неприятно, будто кто-то злорадно укоротил его светлые воспоминания о больших домах и большой дороге. Дома оказались маленькими, дорога — узкой, а самая высокая яблоня, на которую волчата лазили на спор, весьма средней высоты. Только тринейры остались такими же гигантскими, как были.

Со дворов на путника молча смотрели ручные волки. Такие жили не в каждом дворе — зверей традиционно брали только мужчины. И то, волки нужны были не каждому — то ответственность, уход, выгул, вычесывание... Дрей тут же вспомнил своего зверя, погибшего от рук магов в ущелье, и, поминая друга, кивнул бурой морде, выглядывающей из-за забора. Волк пошевелил носом, провожая незнакомца настороженным, но уважительным взглядом. Он чуял Силу. Это великородным Силу Волка видно только в деле, а звери... Звери чуют лучше.

Тихий свист за спиной заставил Дрея остановиться. Тут же его тенями окружили местные мужчины. Дрей видел двоих. Он потянул носом: еще двое за спиной. Дрей улыбнулся про себя, понимая, что село охраняют не слишком тщательно.

«Ишь, чужак уже к домам подошел, а эти пеньки только явились». Вслух он этого говорить не стал. Окружившие его мужчины тоже молчали, традиционно ожидая слов пришлого. Волки грызут молча.

— Внук Урсалы. Прибыл проведать. Иду к ней, — спокойно доложил он, глядя прямо перед собой.

— О как. Внук. Туда? — рыжеволосый и конопатый бугай перед ним намеренно показал не на тот дом.

— Туда, — легко прошел проверку Дрей, показав в верном направлении.

Селяне чуть расслабились. Бугай осклабился, хрустнул длинной шеей и открыто зевнул, показывая зубастую пасть.

— Не слышал, чтобы у Урсалы внуки были, — бросил он. — Она ж бездетная.

Растягивал слова он неторопливо, по-сельски. Тут никто никуда не торопился.

— Молод еще, — так же неспешно ответил ему другой, со спины. — Были у родственников, но в город перебрались. А не знаешь ли ты Дрея-серого часом?

Услышав свое имя, Дрей обернулся, встретившись глазами с коренастым черноволосым великородным в тонкой кожаной куртке. На коричневых рукавах сверкали капельки росы. Дрей тут же понял, что мужчина только вернулся с охоты.

Глава 3. А впереди все то же?

Оглядывалась я раз сто. Вернувшись домой, застыла перед калиткой в огород, настороженно обшаривая глазами лес, и еще раз убедилась, что незнакомец со шрамом меня не преследует. Только потом с облегчением прошла во двор, пугая мирно кудахтающих кур. Потом долго шаркала грязными ногами по траве, чтобы не нести грязь в дом, и бешено стучащее сердце постепенно притихло, улеглось. В полутемном, прохладном доме я окончательно выдохнула, превращаясь обратно в себя. Шагать бесшумно я уже не пыталась, и половицы отчетливо поскрипывали под весом тела.

— Рикон! — стукнула в дверь в комнату сына. Оттуда донеслась только тишина.

— Риса! — тут же отозвалась из другой комнаты мама. — Дойди, давно зову. Где была?

— Выходила... Сейчас! — отозвалась я, опять стукнула в дверь сына, прислушалась. Старая деревянная дверь, сколоченная из досок смотрела на меня глухо и мрачно. — Рикон! Зубастик?

Из комнаты не отвечали. Обеспокоившись, я застучала в дверь сильнее.

— Не ночевал он, — ворчливо откликнулась на мысли мама.

С беспомощной злостью снова долбанув запертую дверь, я пошла мыть ноги. Утренняя шалость развеялась как и беззаботное девичество. Наступивший день снова делал меня взрослой, усталой, ответственной за все, всех, и до одури обеспокоенной. Мысль, что Рикон опять не ночевал дома, волновала сильнее прочих.

«Где ходит всю ночь? А вдруг с Широм? Только бы не с ним, хоть бы... Хоть бы просто шлялся с такими же волчатками, как он».

В зеркале отразилась женщина с потемневшими глазами, скорбными, крепко сжатыми губами и платьем... шиворот-навыворот!

«Ах ты ж...»

— Риса! — снова капризно потребовала мама.

— Да иду я, иду!

Я дернула подол наверх, наспех переодеваясь. Еще влажная сорочка напомнила о встреченном у источника мужчине.

«А он ничего...» — успела подумать я, уже объективнее анализируя встречу. Не тронул, не приставал... Я вспомнила крепкую фигуру, полуулыбку на тонких губах и — особенно — округлившиеся от восхищения глаза. На меня давно не смотрели с таким восхищением, таким откровенным интересом. Откуда? Некому, все жить хотят. Я как невидимая, будто не существую... А он увидел, надо же... Чувство оказалось приятным, даже несмотря на грубоватое восхищение «дыньками». Я нарочито выгнулась, гордо выпятив грудь перед зеркалом. Грудь была еще хороша, почти не опустилась с юности. Повернулась, погладила... Еще раз вспомнила.

«Впала в детство, надо же», — подумала уже с улыбкой.

— Ну Риса же! — мама звала уже плаксиво. — Забыла о матери?

— Все я помню, иду... — не успев переплести косу, потопала к ней.

Мама лежала на боку, зажав между ног одеяло. Левая рука плетью беспомощно свешивалась за боком. Седые волосы завешивали недвижимую половину лица. Удар будто разделил ее надвое, располовинил на прошлое и то, что теперь. В прошлом была активность, в настоящем — полная беспомощность. Единственное, речь осталась, хоть и стала не очень разборчивой. Но я привыкла ее понимать.

— Так долго идешь... — укоризненно произнесла она. — Я же жду.

— Прости. Раз-два, оп! — повинилась я, быстро переворачивая ее на другую сторону. — Ну что, как ты сегодня, лучше?

Вопрос был задан нарочито бодро. Я знала, что лучше уже не будет: мама лежала второй год. Но без оптимизма тоже было нельзя — иначе точно все, можно сразу в землю закапываться и дерном накрываться.

— Да какой «лучше»? — возмутилась мама, лежа спиной ко мне. Здоровой рукой она шевелить не стремилась, оставляя все на откуп мне, потому я лично задрала на ней ночную рубашку. — Всю ночь глаз не сомкнула, сон не шел, все думала... Об огурцах, о Риконе... Знаешь, кабы дед был бы жив, он бы калитку починил.

— Угу, — согласилась я. След отца растаял в лесу давно, лет десять назад, мама все вспоминала его — в основном про обязанности. Делать мужицкую работу по дому было некому. Калитка вон стояла, не открывалась уже, ее только переставляли — поближе к ограде и подальше от ограды. Сын тогда долбанул ногой по ней со злости, и снес крепление. Несколько месяцев уже так, некому чинить. Зимой не до того, весной тем более... А летом... Летом вообще не до чего! Сорняки же еще!

— Я починю, — утешила мать, мысленно планируя починку до осени.

«Нет, до осени не успею, до зимы!»

— Скажи Рикону, пусть починит, он хороший мальчик, — мама периодически путала кто хороший, а кого надо бы и за уши оттаскать.

Только вот таскать за уши Рикона я уже не могла: поздно.

Достала из-под кровати и подложила под маму ночной горшок. Молча глядя в окно дождалась, чтобы перестало журчать. За окном весело расходился день, набирая жар, и вовсю летали птицы. Эх, была бы я не Волчицей, а Вороном — распахнула бы крылья и улетела. Мама о чем-то говорила, я вполуха слушала, стараясь быть больше за окном, чем здесь и сейчас. Урсала рассказывала, что есть такая страна, где деревьев вовсе нет, а вместо них — только голая степь. Мне было непонятно, как такое вообще возможно. Если леса нет, куда же ходить? И как же охота?

— Леденца хочу, — капризно провозгласила мама, когда я убрала горшок и перевернула ее обратно.

— Тебе вредно много леденцов, — парировала.

— А я хочу! — она упорствовала.

— Если будешь хорошо себя вести, не будешь капризничать, принесу, — позволила.

На дряблых щеках появилась счастливая улыбка. Мама кивнула. Я закончила разминать ей руки и ноги, затем посадила ее в кресло смотреть за окно и отправилась готовить завтрак. Мама стала ребенком, а я — взрослым. Трансформация, от которой некуда деться, которая мне не нравилась — свершилась, и не в мою пользу. Зачем я мечтала быть взрослой, когда вырасту? А если мечтать стать ребенком, в старости я стану морщинистой девочкой, как сейчас мама? Да ну их, такие мечты.

Если она снова мечтала стать девочкой, то ее мечта сбылась. А я приняла роль матери. Таков Порядок, да. Только очень хотелось стать Вороном, распахнуть крылья и...

Глава 4. Медовый вечер и соломенный день

Продолжать разговор было не к месту. Обогнув женщину, Дрей направился к другу, но его мысли еще толпились на крыльце. Древняя старушка Рисания, с которой он планировал побеседовать, оказалась утренней «водяной кувшинкой», теперь, к сожалению, одетой. Но Дрей прекрасно помнил как просвечивала грудь через мокрую ткань, не собирался забывать. На время выкинув из головы Шира, он оглянулся у калитки. Смотрит ли еще?

Но на крыльце было пусто: «кувшинка» уже скрылась в доме.

Ощущая каплю разочарования, смешанную с ложкой азарта, любопытства и возбуждения, Дрей прищурился.

— Кто она? — спросил у Шира.

— Женщина моя, — сквозь зубы сказал Шир, отчетливо агрессивно морща нос: приготовился защищать свое. Дрей поднял бровь, проглатывая вопрос, почему в таком случае на женщине нет метки, а на Шире — не ее запах. Спрашивать было неприлично, за то можно было и по морде схлопотать. Хотя, отсутствие метки в отношениях — не редкость: пара могла поругаться, временно расстаться или просто не иметь близости какое-то время, чтобы запах партнера полностью сошел.

Но женщина была красивой, а Шир — еще молодым.

Долго думать об этом Дрей не стал, быстро делая сразу два вывода. Первый: не его дело. Второй: правильно сделал, что не стал догонять и знакомиться.

— Ясно. Куда дальше? — спросил, стряхивая с себя липкую досаду. Шир осклабился и кивнул на деревья.

Вечер шел, а лес темнел, выволакивая из своих недр огромные тени тринейр, вперемешку с деревьями обычных размеров. Пробежавшись до чаши, где начались спутанные ветки, Волки решили передохнуть, но, присев, застряли на несколько часов: говорили. О настоящем особенно не распространялись, погрузившись в воспоминания о той жизни — тогда, не сейчас. Дрей помнил, как он бросал лезвие ножа в мишень, намалеванную углем на дереве. В один из бросков нож отлетел, впившись в правое ухо Шира. Шир хохотал, демонстрировал ухо и рассказывал, что тот нож ему ещё долго поминали, и утверждал, что до сих пор туговат на правую сторону. В ответ Дрей подставлял свое уже ломаное ухо, требовал в него ножа и орал, что готов понести наказание. Затем они немного помутузились там же в траве и Дрей позволил Ширу попасть. Больше об ушах не вспоминали. Подогретые медовым напитком, что принес в огромной фляге Шир, к полуночи они орали песни, а потом вздумали устроить ночную охоту, разумеется на лося, хоть и не сезон. Сохатого искали долго, но вынюхать толком его так и не получилось, потому что они то и дело перекликались, хохотали, а потом и вовсе влезли в голос Стаи, наплевав на правила села и правила приличия. Про женщин говорили тоже, сойдясь во мнениях, что они все одинаковы, что непонятно, чего им надо, и что «пошли они». Разговор достал тайное и обострил скрытое: Дрей накручивал себя, думая о Тайре, гадая, где и с кем она сейчас. Мысли больно лезли в голову и он пил из фляги, стремясь утопить их в горьковатом меду и, вроде получилось. Шир настойчиво давил на то, что они свободные самцы и могут иметь кого угодно. Дрей смеялся и соглашался, чувствуя благодарность за Шира: с семейным Таором так было уже не посидеть, а Шир возник как благословение, как самый лучший, самый понимающий друг, нужный Дрею именно здесь, сейчас и именно в этом состоянии. До краев наполненный благодарностью, он клялся, что все для него сделает, допытывался, что нужно. Шир клялся, что у него все есть и настойчиво спрашивал, что нужно Дрею. У обоих в тот момент было все.

Потом настроение сменилось: Дрей почувствовал чужое присутствие. Разговоры тут же забылись. Шир заломал молодую березу и гулко колотил ее стволом по тринейре как по колоколу, орал, чтобы чужак выходил. Конечно, никто не вышел, но им ещё долго отовсюду чудились запахи и тени, а кроны деревьев шумели под ветром угрожающе и недовольно. Дрей долго бегал по лесу, держа наготове топор, но так и не нашел ни чужаков, ни следов их присутствия, сколько ни кружил по лесу. Шир уже храпел, когда ближе к рассвету Дрею вздумалось влезть на гигантскую тринейру, и он даже влез, хотя высоту недолюбливал. Солнце вставало, озаряло небо и лес нежно, по-утреннему, Дрей свистел ему, хлопал по рыжему стволу и орал, что ему плевать, насколько он хороший, что он не вовсе слишком хороший, а вот день — лучший, точно лучший и у него еще будет много таких дней, никто для этого не нужен. И это хорошо.

Когда успокоился, молча смотрел на солнце. Тринейры возвышались над простыми деревьями как великаны над травой. Поднимаясь все выше, солнце стало теплым, розово-оранжевым и подсветило собой весь лес. На несколько минут небо вдруг обрело цвет сирени, розовый и сирень смешались, перетекая друг в друга, поражая сердце такой пронзительной красотой, что глазам не верилось. Дрею захотелось поделиться, показать.

— Шир! — крикнул он. — Смотри какая тут... Красотень, брат!

Но Шир приземленно храпел, матюгнувшись сквозь сон. Больше не пытаясь подозвать друга, Дрей смотрел вдаль. Красоту никто кроме него не видел, не смотрел, делиться было не с кем и от этого внутри него потянулась и затренькала знакомая тоскливая струна. Она тренькала не так уж часто, но звучала годами и стала привычной как кожа. Дрей уже знал, что нет такой души, которая будет такой же, как он; которая будет подходить к нему с ног до головы, сочетаться полностью, до донышка. Где-то обязательно не совпадет. Вот Таор — хорош, прикроет спину и позубоскалить с ним можно, но порой нечувствительный как бревно, не понимающий, грубый. Не все с ним можно разделить. С женщиной и подавно не все разделишь: тут скрывай, там выпячивай, об этом вообще не говори, а иногда хочется не скрывать и не выпячивать, а просто...

Сирень сползла с неба и Дрей, откинул философию. Тоже пополз вниз.

После рассвета разошлись по домам. Дрей спал беспокойно, и ему бесконечно снились покосившиеся тринейры, среди которых бежала женская фигура в белой, прилипшей к ногам сорочке. Босые пятки сверкали как розовое солнце, Дрей щурился от света, а Шир бил дрыном по стволам и деревья звенели гулко, нестерпимо больно отзываясь в висках.

Глава 5. Сосна ходячая

Я оторопело сидела на привычном мне шатающемся стуле, как говорящая кукла автоматически отвечала Урсале и... вспоминала.

Да, я знала Дрея, пусть не близко, но знала. Его лицо не зря показалось мне знакомым. Он был другом Шира. Серые глаза, пепельные волосы... «Серый», вот как его называли.

Я плохо помнила его, потому что центральное место в моих воспоминаниях занимал Шир.

Те детские воспоминания находили меня даже годы спустя, окружали высоким страшным хороводом и окутывали холодным снегом, которому уже больше двадцати лет.

Мне двенадцать. Лицо мокрое, я отфыркиваюсь, чувствуя как елозит и тут же тает снег на коже. Это Шир с Дреем встретили нас с Катой в лесу. Шир нагнул меня за шею к сугробу и, смеясь, нещадно мылит свежим снегом лицо. Рядом Дрей делает то же самое с подругой, она пронзительно верещит. Не происходит ничего страшного, все так делают, мальчишки старше нас только на год и просто развлекаются. Мама потом скажет, что у нее тоже так было, что лицо мылят только симпатичным девочкам, что таковы мальчишки, и мне сначала даже лестно, ведь Шир — красавчик, у него синие глаза и черные волосы. Мысль, что я симпатична такому, приятно волнует, оседая где-то в животе. Дрей отпускает Кату довольно быстро, я слышу, как она продолжает визжать и проклинать его, он довольно посмеивается. Но меня не отпускают: почему-то Шир никак не останавливается. Он продолжает и продолжает, снова и снова зачерпывает снег, с каким-то остервенением растирая его по моему лицу. Зажмурившись, я машу руками, пытаясь освободиться.

«Хватит! Пошли уже, психованная скотина!», — слышу смеющийся голос сбоку. Это Дрей. Я не могу вырваться сама, и надеюсь, что Шир послушает друга. Они всегда вместе, не разлей вода, оба из банды Зубастых. Там главный Шир, а Дрей — его тень, правая рука. Он идет туда же, куда идет Шир, а Шир не появляется без Дрея. Друга Шир действительно слушает. Хотя, может и не слушает, просто реагирует на «скотину». Он отпускает меня и со всех ног бежит за Дреем. «Урод! Кусок дебила! Тупая свинья ты, а не волк!» — я ору ему вслед, ощущая злость и облегчение.

Потом оказывается, что он все эти слова запомнил.

У меня заметно налилась грудь, бедра, я крупнее и выше девочек своего возраста и Шир начинает называть меня «ходячей сосной».

«Эй, сосна ходячая!»

«Смотрите, кто чешет — ходячая сосна!»

«Ого! Сосна ходит!»

Шир — лидер, у него сильное горло, его слова подхватывают и повторяют остальные. «Сосна ходячая» — становится моим вторым именем. Кличка преследует меня по пятам, я огрызаюсь, ненавижу и побаиваюсь Шира, и всех Зубастых заодно. Рядом с Широм всегда маячит сероглазый Дрей, но он не отличает меня от других девочек, а Шир — отличает, он точно лезет именно ко мне. Я не понимаю, что ему нужно, но осознаю, он выбрал меня жертвой.

Это от Шира я просила помощи у истока в детстве. Уверена, о том молилась не я одна. Зубастые шатаются по лесу и по улице, им нельзя попадаться, ходить приходится осторожно, оглядываться, потому что хулиганы не дают проходу, цепляются абсолютно ко всем, устанавливают правила и ненавидят сопротивление силе. Особенно непросто приходится мальчишкам их возраста и младше. Я знаю, что пацаны из банды едят боригоц, от которого становятся совершенно неуправляемыми, их невозможно вразумить, на них невозможно повлиять. Мои родители лаются с родителями мальчишек из банды, тех лупят, пытаются воспитать и проучить...

По моим воспоминаниям это длится бесконечно долго, но потом как-то быстро заминается. Дрей переезжает, Шир остается без лучшего друга, в дело вмешиваются старшие Волки, банда распадается и все временно притихает. А вот моя кличка будет жить еще несколько лет.

И вот я сталкиваюсь с Дреем, который опять вместе с Широм, и мне даже дурно думать о нем, и о них вместе — не из-за страха перед будущим, а из-за вкуса того прошлого, где «ходячая сосна», страх, что силуэт проклятого мальчишки покажется из-за дерева и ощущение, что кожу лица остро прижигает холодным снегом. Кислые ягоды, которыми угощает меня Урсала, сводят челюсть. А может ее сводят воспоминания?

— Рисанюшка, ты уверена, что между ними пятнадцать шагов?

Сколько же слез было пролито из-за них, сколько тревог испытано! И все никак не прекратится до конца!

Я перевела глаза на Урсалу. А бабушка у него хорошая и совсем другая. У нее мягкое овальное лицо, все в морщинках, и своей округлостью оно совсем не похоже на резкие линии, из которых состоит лицо Дрея.

— Да... Пятнадцать, я запомнила, — кивнула, глянув на карту. На пожелтевшем от времени листке были обозначены точки — тринейры. И расстояние между ними. Но об обожаемых Урсалой деревьях я сейчас могла думать в последнюю очередь.

— А он... Дрей вас не обижает? — шепотом спросила.

— Кто? Серуня? — явно удивилась она. — Ну что, ты он хороший мальчик. Вот сам вызвался крышу починить. Не спит, не ест — работает за троих. Не может смотреть, как я тружусь, представляешь? Ты поешь, дочка.

Она пододвинула ко мне поближе тряпочку, на которую положила несколько алых ягодок кислой летней брусники.

За что я любила Урсалу, так за то, что она никогда ни о чем не просила, не жаловалась, а наоборот, пыталась обслужить и накормить меня теми нехитрыми яствами, что у нее было. То прибережет несколько найденных ягодок, то угостит пчелиным хлебом, то засушенным кусочком мяса. И неизменно сочилась энтузиазмом и жизнелюбием — откуда только силы берутся?

Сказанному про «хорошего мальчика» я, разумеется, не поверила. Моя мама тоже говорит, что Рикон — хороший мальчик. А мать Шира повторяет про своего отпрыска все то же, слово в слово, ведь он исправился, стал местным смотрителем за порядком.

«Хороший мальчик...»

Разве можно родственникам верить?

Дождь зашумел снаружи, застучал по окнам, влажно заплюхал по еще сухой земле. Урсала посмотрела за окно. Дверь открылась и послышался гулкий удар, тут же сменившийся сдавленным ругательством. Звук возвещал, что мужчина входит в дом, а значит — мне пора удалиться. Я не хочу находиться рядом ни с одним из них.

Глава 6. Подвязка

Шир был все тот же: гуляка, ходок и буян со списком невероятных инициатив. Даже банда, пусть и поредела, но осталась, превратившись в более официальную структуру охраны за порядком. Главным смотрителем, естественно, был Шир. Кое-что изменилось: раньше они собирались в лесу, а теперь сборы проходили в здании управы.

В комнате, закрепленной за смотрителем, мебели было немного: деревянный стол, высокое кресло, да шкаф с тремя десятками ящиков для хранения бумаг. Все старое, потертое от времени. Стульев для посетителей не предполагалось. На аскетично пустом столе стояла глиняная тарелка с подсохшими остатками супа. На стене над столом висела дряхлая деревянная гравюра, изображающая Катала, пришедшего с поселенцами на место будущей Каталги.

Дрей подпер плечом массивный шкаф из светлого дерева, с удовольствием наблюдая за сходкой.

— Молодые барагозят, надо разобраться. Прижать щенков, — Шир обвел глазами собравшихся. Сейчас в комнате находились шестеро. Кроме Дрея и Шира, присутствовал рыжий бугай по имени Торин, которого Дрей встретил в первый день; на подоконнике сидел толстяк Агрин, которого Дрей едва помнил, он то и дело щелкал пухлыми пальцами, похожими на сосиски; нетерпеливо ходил туда-сюда долговязый, нервный Стир; сидел на корточках мелкий Теон. Сам Дрей улыбался, слушая повестку. Все бередило воспоминания, щекотало какое-то тайное место в памяти, о котором он давно успел позабыть.

Шир привычно устроился на кресле, схватившись пальцами за засаленные рукояти. Дрей вспомнил, как друг и в детстве любил забраться и усесться на повалившееся дерево, так же важно клал локти на торчащие в разные стороны корни и так же неторопливо говорил. Дрей к возвышениям остался равнодушен, на «трон» не претендовал, может потому они и сдружились с Широм, не разлаялись. Даже про то, что теперь ходит в звании князя и стал высшим Волком, Дрей не стал говорить — знал, что Шир воспримет новость болезненно, может даже уязвится. Это Таору было все равно, а Ширу... Шир всегда любил быть сильнее прочих.

— Как барагозят-то молодые твои? — ухмыляясь, спросил Дрей.

— Как? Не слушают, Серый. В казну не платят, уважение в полной мере не высказывают.

— Ты сейчас не о сельской казне говоришь? — уточнил Дрей и по улыбкам понял, что угадал. Не про официальную казну села шла речь. Он цокнул языком, удивляясь.

— Осуждаешь? — Шир заметил движение.

— Не, — лениво сообщил Дрей. Он действительно не осуждал, скорее удивлялся. Как получилось так, что двадцать лет прошло, а ничего не изменилось? Даже темы всё те же: борьба за территорию, установка силы, сбор дани, прижатие к земле младших.

— Так ты с нами или как? — Стир подозрительно сощурился.

— С вами, — Дрей улыбнулся, показывая клыки. Он действительно был всей душой с ними, опять превратившись в мальчишку, жаждущего игры и приключений.

«Хранители Порядка» застучали ногами и руками в знак одобрения. Мелкий Тион подскакивал на корточках, а Агрин отложил семечки, начав громко щелкать костяшками пальцев. На столе Шира зазвенела, мелко подрагивая, тарелка.

— Добро! — провозгласил Шир, когда комната отгремела. — Вечером подвяжем тебя, брат.

— Хах? Серьезно? И подвязка еще? — Дрей расхохотался. Воспоминания в голове бликовали как случайно пойманные солнечные лучики. В юности «подвязывали» в банду просто — доброй славной дракой.

— А то как же? — выкрикнул рыжий Торин. — Всех подвязывают!

Агрин кивнул, подтверждающе хрустя костяшками.

— Я ж вроде как подвязывался, — усомнился Дрей.

Шир покачал головой.

— Ты к Зубастым подвязывался, Серый, а мы теперь — не Зубастые, а...

— Беззубые? — Дрей сострил.

Длинный Стир резко посмотрел на Дрея, и тот не сразу понял почему. Позже увидел, что у Стира нет переднего зуба.

— Теперь мы — управление охраны за порядком Каталги, — важно проговорил Шир, одновременно щелкая ногтем по металлическому значку на груди. На значке скалилась голова волка. Дрей поднял руки в знак того, что все принял и осознал.

— Где подписать-то?

— В лесу подпишешь.

Поторчав в управе еще полчаса, дружной ватагой двинули в лес. Шли друг за другом по следу, и на «место» пришли через полчаса. Тут Дрею окончательно стало ясно, что ничего не изменилось. Рыжий Торин притащил мелкого кабанчика, и сейчас его споро освежевывали — собирались варить похлебку. Место было насиженным, потому что котелок имелся, как и миски. Все бывалое, с крепким налетом времени и совсем родное. О прошлом больше не говорили, больше шутили, да подбрасывали сухую кору под полено, которое Дрей споро разрубил на несколько чурбаков. Полено поставили вертикально. Пламя из него било точно вверх, освещая всех шестерых.

Ни о чем конкретном не говорили, но разговор шел бойкий. Так, Агрин заметил, что медведь — добрая добыча, потому что из него много выходит. Теон с ним не согласился:

— ...ага! Из медведя выходит только пара сапог. Или пара ботинок. В общем, во что охотник был одет, то и выходит.

Взрыв хохота временно прервал Теона.

— Не скажи... — похожий на шар Агрин шуток не понимал, потому начал рационально возражать, даже не улыбнувшись. — Из медведя можно цельную шубу справить и даже на шапку еще хватит. А мяса сколько? Что ржете? Разве не так? Так же! Чего ржете-то?

Все хохотали до слёз. У Дрея от смеха до судорог свело живот.

— Так, Агри, так... — Шир вытирал глаза. — Мы просто про маленьких медведей говорим. Про медвежат.

Он показал руками размер.

— Карликовых! Они же смешные.

Снова взрыв хохота. Агрин снова ничего не понял, но на всякий случай захохотал — чисто за компанию.

— На, братка! — кивнул Теон. Он вынул из-за пазухи кисет и передал его Дрею.

Кисет Дрей принял, вопросительно покрутил в пальцах.

— Эт что?

— Подарок, — Теон улыбался во весь рот. — Шир рассказывал, ты любишь, оценишь.

Дрей на секунду поднес кисет к носу и тут же отпрянул, почуяв тонкий, острый и очень знакомый запах.

Глава 7. Неожиданное плечо

Порой единственным реальным убежищем и укрытием от внешнего мира становится кровать. Одеяло превращается в низкое обволакивающее небо, подушка и матрас становятся опорой, и вот ты уже в другом мире, который принадлежит тебе одной. Там пушистое небо, мягкая земля; там нет проблем, а вместо них есть все, что ты можешь вообразить. Это второй дом, который, в отличие от первого, ничего от тебя не требует. Накройся одеялом, закрой глаза и войди.

Но когда внешний мир тянет за руку, укрыться в убежище не получается. Я лежала в кровати, по ощущениям, целую вечность, но уснуть никак не удавалось из-за необъяснимой, сложной тревоги. Грудь распирала такая гнетущая тяжесть, что лежать становилось все тяжелее, и я, наконец, вскочила. Пытаясь успокоиться, начала метаться по комнате, но получалось только накручивать себя еще больше.

День был ужасным, долгим. Всех то ли солнце прижгло, то ли осы покусали. Мама капризничала: сначала отказалась есть кашу, говорила, что горячая; потом не пожелала есть холодную. Все ей не нравилось. Не захотела и делать гимнастику, поворачиваться. Я рассердилась, ведь ей нельзя лежать в одном положении, и в какой-то момент, тягая её, потянула плечо. Накричала на нее. Мама заявила, что я сама виновата, я... Поругались мы, в общем.

Обозлившись, пошла бороться с сорняками, Рикона тоже заставила. Все сорные травы этим летом как взбесились, размножались быстрее комаров и росли буквально на глазах. За полдня я одолела только треть огорода. Рикон, выползший из комнаты к полудню, что помогал, что не помогал — двигался не быстрее улитки и только делал вид, что работает. В сердцах, сказала, чтобы шел куда хочет, что кормить лодыря не собираюсь. А он просто собрался и ушел.

К ночи я о брошенных словах пожалела. Куда он ушел, вернется ли, натворит ли что? Вопросы терзали, рука окончательно разболелась. Сердце было неспокойно: из списка всех моих головных болей, Рикон оставался самой большой. Куда только делся тот мальчик, который в любую секунду говорил: «Мамочка, я люблю тебя»? Казалось, теперь сына раздражает все, что я говорю, и он демонстративно делал наперекор. Говоришь «делай» — не делает, просишь «не ходи» — идет, просишь сходить — не идет. И правды не говорил. Даже ловить его на горячем было бесполезно — все равно не сознавался. Глядя на нервный огонек свечи, я винила себя. Без отца растет, вот и...

БУХ!

Калитка хлопнула так, что я подпрыгнула.

«Рикон!»

Как была — в ночной рубашке — я выскользнула на улицу, но под слабым лунным светом увидела не Рикона. Вместо него стояла большая мужская фигура. Кто он, тут же поняла: Дрей! Ужас возрос в разы. Сына я углядела повисшим на мужском плече. Темная голова безвольно покачивалась где-то на уровне мужского пояса, руки свисали как плети. Только увидев, я сама покачнулась. Сердце оборвалось.

«Убили...»

— Рикон! — выкрикнула, метнувшись к мужчине.

— Сын твой... — начал мужчина. Говорил медленно, а я ждать не смогла.

— Что ты с ним сделал? — хватаясь за Рикона, быстро начала предполагать я, приходя в ужас от мысли, что Дрей, должно быть, избил моего сына. — Он же еще маленький! Если ты его тронул, я убью тебя! Убью, слышишь! Если ты...

Я никак не могла нащупать шею левой рукой, чтобы послушать пульс.

— А ну успокойся, женщина! — ругнулся мужчина, отстраняя меня. Сделал он это так уверенно, что я действительно немного успокоилась — в основном потому что виноватые так уверенно не ругаются. — Нашел я его. В лесу. Нажрался твой маленький. Только мамку и смог назвать. Вот, принес.

— Чего... нажрался? — с ужасом спросила, цепляясь за рубаху сына. Почему-то я боялась, что если отпущу хоть на миг, Дрей утащит сына назад в лес.

— Известно чего... — проворчал Дрей, двигаясь к дому с ношей и мной на прицепе.

— Почему он мокрый?! — по пути хватая сына, я нащупала мокрый пояс штанов.

— В реке купался, — получила ответ.

— Рикон?

— Все купались, — мрачно молвил Дрей, останавливаясь на крыльце. — Куда его?

— Давай мне!

Не противясь, Дрей начал сгружать мне сына, но правая рука меня не слушалась, и тяжелого сына я удержать не смогла, вскрикнула от боли. Рикон начал оседать и Дрей опять подхватил его.

— Да что с тобой? Безрукая? — раздраженно рыкнул где-то рядом с ухом.

— Ничего... — простонала я, держась за руку. — Донеси его до комнаты... Если можешь...

Хмуро гукнув, Дрей без воодушевления прошел в темный тихий дом, удерживая Рикона на руках. По пути свалил несколько курток с вешалки, громко брякнул об пол длинную рукоять метлы, припертую к стене. Я распахнула перед ним дверь комнаты Рикона. Входить в свое убежище сын запрещал. Внутри царил хаос, очертания которого были заметны даже в темноте. Что-то захрустело, застонало под мужскими ботинками. Дрей рывком свалил Рикона на смятую постель. Голова сына запрокинулась, он пьяно всхрапнул, что-то пробормотал. Я быстро потрогала руки, ноги... Следов избиения на сыне не было, только налипшая грязь и листья. Запах реки стоял отчетливый.

Дышит! Меня немного отпустило.

Постояв несколько секунд серой глыбой, Дрей потянул носом, огляделся и четко прошел к окну. Затем начал бесцеремонно шарить над ним.

— Что ты... — шепотом возмутилась. Мужчина вытянул из щели над окном и показал мне на раскрытой ладони небольшой мешочек. — Что это?

Не успев подивиться хорошему нюху, я вопросительно потянулась к находке здоровой рукой, но Дрей мне мешочек не отдал.

— Сама как думаешь? — вполголоса спросил, сотрясая воздух низким шепотом. Мешочек сунул себе в карман. — Скажешь ему, что я забрал.

Он плюнул на руку, и припечатал плевок над окном.

— Вот так точно поймет.

— Дрей! — меня возмутил жест. — Куда... Что?

Глянув на бессознательного сына, я побежала за мужчиной. Закрыв дверь в комнату, Дрей выпрямился, оглядел меня, негромко, но с внушением, заговорил.

— Значит так, трепетная мать... Как выползет, не спрашивай его ни о чем. Не трезвонь, не пили! Дай воды, молока там, бульона... Передай, что я велел зайти. Поняла? Не проси, не требуй! Просто передай, что старший за должок велит зайти. Он поймет.

Глава 8. Калитка

Утром как всегда была мама, кухня, огород, стирка, опять мама, выползший из комнаты Рикон. Все ежедневные дела тянулись мимо меня, ползли как в тумане, и я фиксировала их только краем сознания и глаза, сосредоточившись на одном: Дрей придет чинить калитку. Одновременно я пыталась уговорить себя перестать на этом сосредотачиваться, потому что объективно в происходящем не было ничего такого уж обнадеживающего или необычного...

«Что такого? Мужик будет приколачивать калитку. Все. Сосна ходячая, помнишь? Риса?!»

Маму я обихаживала одной рукой. Увидев мою наплечную повязку, она неожиданно испугалась, забеспокоилась и расшевелилась — хоть какая-то польза от травмы. Выползшему из комнаты Рикону я дала воды и сказала ровно то, что велел Дрей. Сын порозовел, посерел, покраснел, позеленел и... ненадого скрылся в комнате, но уже через несколько минут поспешно вышел из дома. Понимая, куда и к кому он направился, я убежала к себе.

Летнее небо безмятежно светлело нежно-голубыми облачками, а у меня в груди грохотало и содрогалось.

В последний раз я так прихорашивалась уже и не помню, когда. Наверное, еще до Рикона. Тщательное обтирание с ополаскиванием кожи ароматным отваром, укладка волос то так, то эдак. Перед зеркалом стояла бесконечно, пока пыталась заплестись — рука плохо поднималась, поэтому пришлось просто собрать волосы слева. Порывшись в сундуке, вытащила давно забытые ленты и засомневалась. Незамужние девушки часто вплетали их в волосы, но я... Красная лента на мне смотрелась уж очень нарочито.

«Тут же поймет, что я готовилась», — расстроенно оглядев себя в зеркало, я ленту отвергла. Нужно было выглядеть лучше обычного, но незаметно! Хорошо, но не слишком! Нарядно, но не так, будто сегодня праздник и я на него собралась! Ко мне придет мужчина чинить калитку, только и всего! И единственное, что нужно — выглядеть лучше обычного.

Я с внушением посмотрела в зеркало, пытаясь внушить себе тот самый правильный вид в нужных пропорциях.

Сначала я вплела ленту по всей длине волос, потом расплела. Без ленты было не то, а с лентой — слишком. Белая лента смотрелась глупо, красная — вызывающе, синяя выглядела непонятно как. Зачем только купила? Большой бант буквально кричал о том, что я наряжалась, поэтому я от него отказалась. Порядком промучившись, в итоге завязала самую маленькую красную ленточку на основание косы — без банта. Так, будто у меня просто не нашлось под рукой обычной серой веревки.

«Он просто придет чинить калитку!!!»

С выбором одежды тоже пришлось потерзаться. Во-первых, из-за руки. Во-вторых, из-за сомнений. Нельзя было выглядеть и слишком серо, и слишком ярко. Плохо смотреться строго. Развязно — тоже никуда не годится. Я двигала вырез на платье по меньшей мере полчаса. Немного приоткрыть или побольше? Закрывать нельзя, я же не совсем дура. Решила немного приоткрыть. Но на сколько? Так, чтобы была видна только ложбинка или.. ниже? Ниже, оно как-то надежнее... Но там в дело вступала развязность.

Остановилась на ложбинке, ослабив шнурок на рубашке достаточно, чтобы он немного приоткрывал.

Вооруженная грудью и ленточкой притаилась в засаде у дома. Стояла в тени яблони, в руках держала котелок с пшеном и пеструху, которую коварно отловила во время завтрака. Чтобы не слоняться вокруг Дрея без дела, я планировала делать вид, что очень занята птицей. Пеструха подозрительно квохтала и сучила длинными желтыми ногами, пачкая землей свежий передник, который я надевала всего два раза.

— Тихо, идут, — прошипела я, углядев две мужские фигуры, двигающиеся к моему дому. Точнее полноценная мужская фигура была одна, вторая — гораздо поменьше — принадлежала Рикону. — Делай вид, что нормальная, поняла?

— Ко-ко-коооо? — издевательски переспросила курица.

— Что слышала!

Стоя за домом, я держала ее здоровой рукой, издалека услышав разговор.

— ...а это еще что? Сам не видишь? — низкий голос принадлежал Дрею.

— Все там нормально! — высоко бурчал Рикон.

— Нормально? Ограда вот-вот землю взасос поцелует.

— Нормально!

— О, тоже к землице хочешь приложиться, малыш? Не проблема, устрою, — Дрей говорил многообещающе. — Послюнявишь землицу, может одумаешься.

«Угрожает сыну?» Тут я чуть сильнее сжала пеструху, от чего она истошно вскрикнула.

— Извини... — прошептала ей, вслушиваясь дальше.

— ...нет! Не надо! — Рикон благоразумно отказался.

— А то может надо?

— Не надо!

— Решил поработать — похвально. За своей территорией почему не следишь?

— За какой?

— Чья земля?

— Мамина.

— Мама чья?

— Моя.

— Кто за нее отвечает?

— Она сама.

— А за тебя кто отвечает?

— Сам я!

— То есть все-таки считаешь себя взрослым? Или еще сосунок? А то я чего-то не понял. Если взрослый, найди уже в себе мужика! Принимай на себя территорию. Мать зови и возвращайся!

Поняв, что «мать», это я — попятилась, поспешно скрываясь в зарослях огурцов. Точнее, огурцы были... где-то там. Могучие зеленые стебли уверенно заслоняли чахлые ростки, посаженные месяц назад. Тогда мама вдруг заявила, что у нее волшебные руки и все, что она ими не посадит, взойдет с оглушительным успехом. Она заставила меня притащить ее на огород, где сажала огурцы, которые точно затмят огуречные рекорды ее заклятой подруги, по совместительству соседки, дамисы Дайниры. Мне запретили прикасаться к огурцам для чистоты эксперимента, и вот уже несколько недель я наблюдала, как волшебные огурцы бледнеют рядом с волшебными сорняками: мама обладала чудесным свойством не замечать то, что замечать не хотела. А может у нее и вправду волшебные руки, точнее рука — только по сорнякам. Никогда не видела таких махин. Это же, считай, кукуруза!

— Мам, — Рикон обнаружил меня в кустах быстро. — Иди там... Тебя зовут. Чего ты тут с курицей-то?

Он глаза прятал. Я свои тоже прятала, но не от того.

— Кормлю... — деревянно вымолвила, следуя за сыном.