Лес Лаокэсо

Поспеет в лесу ягода

С ветви чертополоха сорвалась колючка. На ногах зверей, в чьей шерсти запуталась, вынесло колючку из лесу. А дальше колючка огляделась и покатилась сама.

Осенью цепляла листья, летом – цветы. Из низины взбиралась все выше и выше, а когда настигла солнце – ничем не уступала ему в красе.

"Чего ты хочешь?" – спросило солнце.

Все, кого оставила колючка позади, смотрели на нее изумленно. Они смотрели то на нее, то на небо, где рассыпались миллиарды звезд – нисколько не ярче колючки.

Колючка долго молчала. А потом склонила свой взгляд в самый низ, где чернел лес.

***

Воздух в тесной маленькой землянке был пропитан запахом Скверны. Мао целую ночь силился сомкнуть глаза и зарывал нос в жесткую ткань верхнего ханьфу, чтобы спастись от нестерпимой вони и гнета приближающейся смерти. Но тяжелые веки вопреки желанию раз за разом открывались, чтобы вновь увидеть склоненную фигуру сестры над телом их названого отца. Она помогала Ванго поднимать голову, чтобы он сплевывал дурную кровь в неглубокую миску. Протирала его губы, которые не вымолвили ни слова с прошедшей ночи.

Мао и Ванго ждали, когда уже все кончится, а Тяо – все еще – когда к ним придут на помощь. Но Ванго был совсем плох уже который месяц, и каждый среди Чжу знал, что его конец можно только отсрочить.

Ванго был слаб всегда и, по слухам, покидал Лаокэсо лишь в первые годы после получения взрослого имени. В памяти маленького Мао он всегда безразлично провожал взглядом их мать, когда она вместе с остальными уходила на охоту. Воротившись, она отдавала своему названому мужу частичку Духа, чтобы того не одолела Скверна. Но когда Мао едва ли было пять лет, его мать не вернулась. Десятилетняя Тяо резко повзрослела, Мао бесконечно снились теплые материнские ладони, пахнущие дорогой, а Ванго так же равнодушно провожал уходящих на охоту людей и жевал жареных кузнечиков.

Возможно, раньше Ванго был другим, до рождения Мао. Иначе как объяснишь болезненную синеву под глазами Тяо и отчаянное упрямство тесно сжатых губ?

Мао не любил Ванго и, сидя в затхлой тишине, молчаливо ждал его смерти. Он не хотел, чтобы его кто-то спасал. Он впервые в жизни хотел, чтобы охотники не возвращались так долго, насколько это возможно.

Рассвет ознаменовали трели птиц, необъяснимым образом пробивающиеся сквозь толщу земли. Мао вскочил со своего спального места, чтобы броситься к выходу, отодвинуть тяжелый камень от двери и выпорхнуть наружу. Но прежде его запястье схватила сестринская твердая рука, заземляя, удерживая его тут, на глубине нескольких чжанов от земной поверхности, освещенной лучами солнца. Хотя ее тело было истощено, взгляд не потерял прежней осознанности и справедливой строгости.

– Не уходи далеко, сяо Мао. Я не могу за тобой сейчас присматривать.

Мао гордился Тяо так же, как гордился своей умершей мамой. Он знал, что Тяо станет такой же сильной и смелой, как она. Но он не любил сестру хоть сколько-нибудь столь же. Смерть мамы не сблизила их, а будто вовсе отдалила. Мао был уверен, что это тоже из-за Ванго. И все же он постарался ласково улыбнуться, чтобы подарить изнеможденной сестре хоть немного тепла.

– Конечно, Тяо-мэй.

За столько лет Мао ни разу не выходил за стены шершавых стволов и спутанного кустарника. Старшие рассказывали о полях, разлившихся реках и полных рыбой озерах... но Мао видел в своей жизни лишь узкий ручей, который после дождя всегда засыпало листвой.

Сначало Мао держала зарубка на дереве, дальше которой мама настрого запретила ему уходить. Потом это был зычный голос бабушки Чжэнву, который, казалось, мог цапнуть Мао даже на краю леса (однако береги Хранительница того, кто не откликнется на зов Чжэнву в тот же фэнь!). Но с годами бабушка стала все реже ругать Мао, а когда все же подзывала к себе, то подолгу всматривалась в его лицо.

– Сяо Мао! А ну-ка подойди ко мне.

И Мао, только выползший из хижины, покорно и тихо повернул к бабушке, сидевшей у костровища.

– Показывай голову. Совсем вы с Тяо раскисли! Она хоть косы себе плетет, а в твоих волосах поди уже вши завелись.

Мао подставил голову чужой цепкой пятерне и с наслаждением вдохнул воздух, когда нестриженные ногти размашисто провели по коже головы. В благодарность этой ласке Чжу Мао даже не хотел спорить, что еще не было ни дня, когда он забывал чесать себе волосы.

– Лао Чжэнву, – тихо вздохнул он, не поднимая глаз. – У нас заканчивается еда. Я бы хотел собрать ягоды для Тяо-мэй.

Бабушка шумно втянула воздух, однако возмущенное молчание так и не разрешилось. Она собственноручно заплела Мао косу и скрутила в гульку, закрепив одной из выструганных за утро заколок.

– Если не потеряешь эту, я вырежу тебе ребристую, как хвост дракона, – стекшая по плечу ладонь легонько подтолкнула Мао к лесу. – Помоги сестре. Но дальше зарослей орешника не уходи.

Мао склонил голову еще ниже и только после этого позволил себе отвернуться от самой старшей Чжу. За свою жизнь Чжэнву видела больше семидесяти весен и из них только последние семь совсем не выходила на Охоту. Ее иссохшие конечности становились удивительно проворны, когда Чжэнву позволяла темной ци пропитать свое тело. Ее молочно-белые глаза могли видеть то, что было неподвластно острому детскому зрению восьмилетнего Мао. Сознание Чжэнву было ясным, даже когда изо рта ее безостановочно лились самые сложные и опасные заклинания.

Я закрою глаза

Дикий, первородный страх уже успокоился и свернулся клубком где-то в тайниках сознания, но Мао все еще ощущал на затылке холодное дыхание ночного леса. Он сидел на коленях и желал приблизиться к незнакомому мальчику – теплому и совершенно точно живому – и далеким огням зажженных окон домов позади него. Чужое лицо после мимолетного испуга тут же сгладилось – на нем осталась лишь тень недоумения, а в блеске округлившихся глаз зарождалось пытливое любопытство. Мао поднялся, ощущая чужой взгляд на своем промокшем, безнадежно испачканном ханьфу, и сделал пару быстрых шагов навстречу.

Плеск воды привел незнакомца в чувства. Он размотал вившуюся вдоль колышка веревку и бросил Мао. Тяжелые сапоги тянули вниз, а держась за веревку бороться с течением было бы проще. Убедившись, что Мао воспользовался помощью, мальчик закатал штанины и плюхнулся в воду – вылавливать белье.

Когда Мао подплыл к мостку, незнакомец уже заталкивал тряпки в лохань.

От воды тянуло холодом, однако раскаленный дневным солнцем воздух еще не успел остыть после заката. В сером свете звезд не различались цвета, но очерчивались тени, выделяя горящие нетерпением глаза.

– Ты что делал на том берегу? – было первым, что спросил мальчик.

Из-за пережитого страха и волнения Мао не сразу смог оценить возраст своего собеседника. Его мысли подгонял холод и скользкая глина под непослушными ногами. Поэтому Мао с бездумной честностью ответил на вопрос так, как будто его допрашивала старшая сестра:

– Я… Я убегал от демонов.

На самом деле, мальчишка был мельче его и младше года на три. Конечности его были коротки, а щеки по-детски пухлы, несмотря на худость тела. Когда Мао полностью вышел из воды и поравнялся с поднявшимся с колен мальчиком, разница в их росте составила несколько цуней.

– Врешь! – разлетелось над водной гладью.

Мальчик тут же зажал себе рот ладонями, а лесная мгла ответила ему хлопанием тяжелых крыльев. Пару секунд оба молчали, вглядываясь в серые стволы, однако, когда с поля набежал ветер, вороша початки рогоза, мальчики зябко поежились.

– Давай убираться отсюда. Потом расскажешь.

Ухватившись на пару за края лохани, они побрели к далеким огням. Тяжелые ноги вязли в высокотравье, но хруст и треск ломающихся стеблей убаюкивал, словно шепчущий в волосах гребень. Мальчик спросил:

– Тебе сколько?

– Девять. А тебе?

Они вышли из предлеска, и пространство вокруг них резко расширилось. От сильного степного ветра, бьющего прямо в лицо, колени Мао задрожали, а сердце забилось чаще. Под этим огромным звездным небом он ощущал себя неуютно и боязно, но вместе с этим восторг в расширенных глазах не мог укрыться от внимания незнакомого деревенского мальчишки. Приоткрыв от удивления рот, Мао смотрел на волнами расходящуюся от ветра высокую траву, на маячки домов на склоне холмов и больше всего — на крупные горсти звезд на небе.

– И мне. Меня Цзанцзы зовут. Вернее, с утра – Цзы-цзы, а к вечеру – Цзан-цзан.

Цзанцзы присмотрелся, какое впечатление на Мао произведет его остроумие.

Но Мао все еще рассеянно рассматривал силуэты черных домов, высоко задрав подбородок, будто перед ним высились скалистые горы, а не невысокие плетеные изгороди.

– А меня Мао, – коротко ответил он, зябко поводя плечами. Он догадывался, что даже если его впустят в чужой дом, чем-либо хорошим для него это вряд ли кончится. Чужие люди и для этих людей, наверняка, оставались чужими, и их страдания ничего не стоили.

– Ты, наверное, из города, раз таращишься так. Отсюда в любую сторону далеко... Как же ты тут очутился? Ладно, не бери в голову, завтра поговорим. Отдай одежду, я со своей повешу. Вон там – мое окно. Иди потише, я тебя догоню.

Цзанцзы стащил с Мао рубашку, а штаны тот сам отдал. Пока Цзанцзы возился с бельевой веревкой, Мао, вытягивая заледеневшие стопы в походке на цыпочках, скользнул вдоль изгороди. Из дома доносилось сопящее дыхание.

Указанное окно чернело в темноте как огромное дупло. Мао скользнул к нему, поспешно цепляясь за деревянный подоконник руками. Он уже пробовал вскарабкаться наверх, мельтеша в воздухе босыми ногами, как вдруг от испуга рухнул на спину обратно, на мерзлую землю. Справо от него из-за тонкой деревянной перегородки выглядывала огромная звериная морда. Нечеловечески широкие ноздри жадно вдыхали ночную прогладу, а из-за толстых волосатых губ выглядывали желтые зубы. Зверь громко засопел, а затем забил ногами, стуча по земле огромными оленьими копытами. Мао отполз назад, прижимаясь к стене дома и во все глаза глядел на обычную гнедую лошадь.

– Тш! – раздалось у его уха. Окончательно оглушенный, Мао бестолково смотрел на возмущенное лицо Цзанцзы. – Ты что, кобылу никогда не видел? Лезь давай.

И, стоя позади Мао, Цзанцзы словно контролировал его движения, не позволяя двинуться в сторону, отличную от проема окна.

Как оказалось, лошадь равнодушно жевала, привычная к ночной возне человеческих детенышей.

Мао поспешно взобрался внутрь, опускаясь босыми и грязными ступнями на деревянный пол. Воздух был теплым и надышенным, практически сразу же Мао ощутил вокруг себя как минимум пять чужих спящих тел. Он инстинктивно пригнулся к полу и юркнул под холодное одеяло, когда в углу комнаты кто-то зашевелился, а потом и вовсе поднялся на локтях. В это же время Цзанцзы уже аккуратно прикрывал ставни, после собираясь также спрятаться под одеялом, но был остановлен недовольным шепотом.