Лешакова невеста

Пролог

Стоянко сам не понял, как заблудился. Вроде бы только что бежал по тропе между двумя кривыми кустами ольшанника, спасаясь от преследователей. Про это место ещё народ в деревне баял, мол, вход в лесное царство, заходить надо с поклонами да краюхой хлеба.

А он нынче и без краюхи, и без поклонов. Думал лишь о том, как ноги благополучно унести от задиры Фрола и его сотоварищей. Вот и промчался, земли под собой не чуя. Пот так и лился струёй по хребту.

«Сироту да бедняка каждый норовит обидеть, - приговаривал частенько старик Анисий, подсовывая ему то пряничек, то ломоть пирога с мясом. – Ничего, Стоян, ты телом пока слаб, зато духом крепок, а сердцем – наоборот, мягок. Это хорошее дело, даже в лихую годину тебя достойным человеком сохранит».

Сейчас же Стоянко лишь зубами скрипнул, вспоминая дедовы речи, тихие да тягучие. Конечно, ему-то куда спешить? Его поганый Фролка с дружками не дразнит ежедневно, не цепляется к вечным заплаткам на коленях и локтях, не тычет пальцем в кривые да косенькие лапоточки! Неужто непонятно, что был бы батька в живых, сплёл бы какие получше? А так что у самого получилось...

И вот на тебе, пошёл за новым лыком в лес и столкнулся с давними недругами прямо на опушке! Драпал так, что ажно сердце чуть из груди не выскочило, задыхался от быстрого бега, хватаясь за бок, в который словно вилы воткнули. А злые насмешки летели ему в спину комьями грязи, только били больно не по плечам и спине, а по самолюбию.

«Ничего я не добрый, - думал он, кусая губы, чтобы не расплакаться. И так мчался через лес, не разбирая дороги – слёзы застилали глаза. Потому и заплутал. – Не желаю я доброхотом быть. Злодеям легче живётся, они ни о чём не переживают...»

Всё, решительно всё пошло с утра наперекосяк. Лапоточки порвал, и седмицы проносить не удалось. Матушка рассердилась с утра, что чашку расколотил, ещё и пирог, из печи доставая, едва на пол не вывернул. В сердцах и велела убираться к лешему.

Он и убрался – к деду Анисию, через дыру в заборе между дворами. Добрый сосед накормил его хлебом и простоквашей, и отправил в лес за лыком. Принесёшь, мол, самого лучшего, я уж сам тебе новые лапти сплету. А на матушку велел не сердиться, объяснил, что бранится она от большой усталости. И надобно ей чаще помогать, ибо он, Стоянко, после батькиной кончины у неё одна надежда и опора.

Вот и пошёл Стоян за лыком, а вышел непонятно где. Он озирался по сторонам и понимал, что никогда в этих местах не бывал. Сосны высоченные, голову запрокинешь – всё равно верхушек не видать. Ветви плотные, сомкнуты над головой, будто крыша огромного дома. Чуть пониже плотная можжевеловая стена, сколько не вглядывайся – ни одного просвета не найдёшь. И коряги серые то тут, то там валяются в колосках мятлика.

- И впрямь леший водит, что ли? – пробормотал он и вздрогнул: голос прозвучал в здешней тишине тоненько и жалобно. Тут же поспешил выругаться – ему уж десятый год, почти взрослый мужик, а пищит, как плаксивая девчонка! – Не води! Не боюся я тебя! Выпусти, а не то...

И на этих словах в лицо ему дохнуло смолой да ледяным ветром. Так мог бы дышать можжевеловый куст, будучи живым. Стоянко невольно задрожал, обхватил себя тощими ручонками, пытаясь спрятаться от холода, который так и лез под рубашку. По колючей плотной стене прошла рябь, затем ещё и ещё. Мальчишка невольно попятился.

А затем кусты с шелестом раздвинулись, роняя на землю пригоршни зелёно-рыжих иголок, и на тропу вышел он. Стоянко успел увидеть руки-сучья едва ли не до земли, поросшие мшистыми страшенными бородами. Светлые, почти белые волосы, что рассыпались в беспорядке по плечам. Личину, вырезанную из древесной коры – точно такую же таскали на Святках деревенские парни, что прятались за колодезным срубом и пугали до истошного визга явившихся за водой баб. И глаза в ней моргали совершенно человеческие, потому мальчишка и всплеснул сердито руками.

- Ты чего вырядился? Ещё и ветки под рукава насовал! До зимы ещё прорва времени! Или тебя Фролка подослал? Ну? Чего молчишь? Отвечай! Кто ты?

Чужак и впрямь молчал, тихонько покачиваясь из стороны в сторону. Затем моргнул раз, другой – и на деревянной личине будто сам собой проступил безгубый рот, извернулся в скорбную гримасу. Лес вокруг заскрипел ветвями, зашелестел колосками мятлика, бросил оторопевшему мальчишке в лицо горсть сухих листьев.

- Хозяин... прис-с-с-слал за тобой, - зашипело в ушах. – Пш-ш-ш-шли...

Стоянко силился что-то сказать и не мог. Тело сковало стылым ужасом от пяток до гортани. Он понял, наконец, что деревянная личина была настоящим лицом. Заперхал, пытаясь откашляться, рванулся с места что есть силы, пытаясь одолеть навалившуюся дурноту...

Лес перед глазами дрогнул, накренился. Стоянко упал головой в мягкий зелёный ковёр, усыпанный сосновыми иголками. Увидел кусочек синего неба в вышине и запоздало удивился, отчего оно здесь такое высокое.

А затем мир заслонила деревянная харя с кривым безгубым ртом.

Ночь на Ивана Травника

- Яринка! Яринка! – визгливый голос бабки Агафьи разносился по саду. – Куда запропастилась, окаянная?!

Яринка вздрогнула и едва не скатилась с толстой ветки, ложившейся краем на высокий дощатый забор. Место, где живое дерево соприкасалось с мёртвым, щедро оплетали колючки. Вжалась спиной в шершавый ствол, стараясь даже не дышать.

Нет, пронесло. Бабка с кряхтением потелепалась к ульям, стоявшим за их двором на косогоре, под которым начинался широченный луг. Яринка выдохнула с облегчением. Хорошо, ветка пополам не треснула от её ерзаний во все стороны! Хотя, в ней и весу-то особого нет, с чего там трескаться? Жилы да титьки, как метко, хоть и обидно, заявил один из соседей.

Вот Варькины бы прыжки дерево не выдержало точно. Раздобрела сестрица к прошлой зиме, и неудивительно – к сватовству готовится, и жених даже нашёлся. Вперёд сестры замуж решила выходить. Но Яринка не обижалась. Ей-то что? Ни рожи, ни кожи, вдобавок характер скверный, язык острый, а кулак – проворный, в переносье обидчиков бил справно ещё сызмальства. И получается, что присматривались женихи больше к приданому, чем к самой невесте. А коли так, зачем они нужны?

Лучше уж при стариках своих пожизненно остаться, приглядывать за обоими, а там уж видно будет. От Яринки в семье сплошная польза: работы тяжёлой не чурается, пчёл с пасеки не боится, и в лекарских травах хоть немного да понимает. У Варьки не получалось бабкину науку перенять, а Яринка на лету схватывала. За глаза её некоторые соседи ведьмой называли, но уж это было неправдой. Просто в дальних глухих деревушках, вот как их Листвянка, лекарей иных нет. Или травами да баней тело и дух врачуешь, или помирать придётся. К тому же, дед тяжело болел уже много лет, как без снадобий?

Вот и обучились обе потихонечку, нужда заставила, а добрые люди знаниями помогли. Не всегда получалось, конечно. Помнится, зим семь назад дед Еремей пробовал её зельем от ломоты в костях полечиться, так в нужнике двое суток сидел. С малыми перерывами. Ох, и отлупила ж её тогда старая Агафья! А главное – за что? Ломота у деда сразу ведь прошла. Побегай-ка во двор до ветру и назад, в тёплую избу!..

- Яринка, бабка тебя ищет! – раздался у смородиновых кустов голос младшей сестрицы. – Злющая она сегодня. Сватов ко мне со дня на день ждёт, а дома не метено, не убрано, половики не выбиты, стенки не подмазаны, печь не белена с осени...

- Ну так сама бы подмела да убрала, - огрызнулась Яринка. – Я вам нанималась, что ли, с утра до вечера грязь на веник наматывать? И так до петухов сегодня встала, притирки вам с подружками для красоты готовила.

Послышались шорох и ойканье – Варька полезла через заросли, и ягодные пятна расцветали на рукавах её рубахи. Встала рядом – щекастая, курносая, румяная, как маков цвет. Светлые кудри из-под платка выбиваются. До чего ж хорошенькая! Яринка ей даже не завидовала – толку-то? Ей и вполовину такой красивой не стать никогда, хоть заполоскайся в тех зельях да притирках. И волос в потёмках да при свечах в избе вроде каштановый, а на свету темно-рыжий, чем больше за ним ухаживаешь, тем ярче сияет. И конопушки по телу рассыпались, пуще всего - по носу и плечам. И глазищи непонятного цвета – как папоров лист, иссохший от жары.

То ли дело сестрица. Жених её говорил, мол, в Торуге куколки в богатых лавках продаются из фарфору заморского, страсть как на Варю похожи: голубоглазые, крутобёдрые и волосы, будто золото! И стоили те куколки не меньше стельной коровы. Да и вообще цены в столице на всё непомерно задраны: порт рядом, иноземцев прорва, вот и купцы всякий стыд потеряли. Потому и привёз Ванька невесте из гостинцев алый платок с кистями да резное коромысло. Варька и обиделась – не по нраву его дары пришлись.

По правде говоря, дары-то, может, и ничего, да сам Ванька выглядел неказисто – тоже щекастый, лицом нежный, нравом кроткий, тьфу, срамота одна. Это девке округлой да тихой быть хорошо. А мужику зачем? Ещё и грамоту почти не разумел, только закорючки на бересте ставить мог: кому, куда и за сколько продан тот или иной мешок муки. Он же сын лавочника, ему иных знаний и не надо, прибыль считать да в оборот пускать – и хватит.

А Варьку с Яринкой заезжий княжеский кметь четыре года назад и считать, и читать обучил, в благодарность за спасённую жизнь. Дело было так: ехал он по первым заморозкам из Торуги в дальнее Зауголье, с дарами к святым отцам. Золотишко вёз да книги – тяжелющие, богато украшенные, переплёт из тончайшей кожи. Да тронулся в путь с пятью конниками всего. На них скопом в лесной чаще и навалились разбойники, охрану в капусту порубали, а дядьку Бориса ранили сильно. Он от боли сомлел, а негодяи решили, что помер. Золотишко пригребли себе, книги бросили. Одна только и уцелела, остальные снегом побило, страницы попортило.

Обнаружили его поутру девки, что по дикую рябину в лес пошли. Ох, и крик поднялся! Хорошо, Яринке в тот день тоже дома не сиделось, решила с ними проветриться. Живо велела дурным визгуньям сухую да побитую морозом траву рвать, которая пожёстче. Сама же в то время ножичком ивовых ветвей настругала. Да, ножик у неё всегда был с собой, а как иначе? Не всякая трава корни да побеги без боя отдаёт, иногда и срезать приходится. И не голыми руками, а через рукавицу.

Дотащили раненого до деревни на волокуше из веток, связанных стеблями, а там и мужики деревенские помогли. Поселили кметя у бабки Агафьи да деда Еремея – у них и снадобий навалом, и раны перевязывать научены. Однако чаще за ним ухаживала Яринка. У Агафьи и без него забот было по горло, а с Варьки в лекарских делах проку никакого, она кровищу едва завидит – в обморок падает. Поначалу робела – мужик чужой, огромный да жилистый, весь седой да в шрамах с палец толщиной, будто крапивой его с утра до ночи стегали. Мало ли, чего от девицы захочет? Ему поди откажи, здоровенному-то...

2

Нынешний год выдался нехорошим: по окрестностям то и дело шныряли банды лиходеев, искали, чем поживиться. А у них в Листвянке пятнадцать дворов всего, даже церкви своей нет. Зато живут далече, практически у глухого леса. Даже степняки, четверть века назад прокатившиеся по столице и окрестностям злобной вооружённой ордой, до их медвежьего угла не добрались.

Однако именно в те годы деревенские собрались скопом да поставили вокруг Листвянки укреплённый тын выше человеческого роста. И две башенки деревянные, с которых мужики да парни днём и ночью дозор по очереди вели. Целое поколение на этих башнях выросло.

Степняков не дождались, хвала богам и старым, и новому. А вот лесные тати ломились порой. Получали по ведру горящей смолы на головы, а кто с первого раза не понял, тех секли и плетьми, и батогами, и чем ни попадя.

Ибо народ, живший в краю под названием Лесистая Балка, с чужаками особо не церемонился, ни в их деревне, ни в остальных. Ещё и князь Мирослав даром хлеб не ел и подати просто так не собирал – постоянно прочёсывали леса его дружинники. После чего численность разбойников в округе уменьшалась. Жаль, ненадолго. Здешний люд жил справно, не бедствовал, лес – он накормит и напоит, ещё и оденет. Потому нет-нет да шныряла вокруг пакость всякая, до чужого добра жадная.

Но сейчас, в праздник великий, временно позабыли о лиходеях. И без них дел хватало: молодёжь искала берёзки поветвистее по окрестным рощицам, плела венки, а к ночному гулянию снаряжала котомки да лукошки с варёными яйцами, хлебом и молоком.

Ярина тоже собиралась в лес – за банными вениками да дикоросами. Ночь на Ивана-травника раз в году бывает, и, если не напугаешься в чащу идти, будешь вознаграждена за смелость... ну, если повезёт. Диких зверей да лихих людей со счетов сбрасывать тоже не стоило.

Но уж веников настругать и где-нибудь поблизости можно, лишь бы без посторонних глаз. Дюже полезные они, если в это время заготовить. А раньше ни-ни: старики говорят, примета плохая. Непременно чесотка нападёт.

К Иванову дню местные готовилась загодя. Яринка ещё сидючи на ветке над забором видела, как сын старосты, зубоскал, насмешник и похабник Прошка, тащился с огромным ведром к запруде. Друзья его, вечно нечёсаный Ешка да драчливый Венька, уже шарахались по улице в самом драном тряпье и косились в сторону их с Варькой избы. Точно, грязью облить удумали, поганцы, ждут, когда кто-то из сестёр за калитку выйдет!

Обычай дедовской, говорят. Всякая людина в нынешнюю пору должна быть вымыта или хотя бы в воде обмочена. А что вода вперемешку с болотной жижей – так предками заведено, и поди докажи, правда или нет. И хихикают при этом мерзко. Сами, небось, с Масленицы как следует не мылись...

Яринка со вздохом открыла сундук с приданым, которое шила-вышивала долгими зимними вечерами.

Швея из неё была так себе, и хвастаться особливо нечем. Из подарков будущему мужу лишь рубаха с косым воротом, портки из небеленого сукна да пояс. Зато не тканевый, а кожаный, с тиснением и узорами, пробитыми шилом. Дядька Борис научил, и сам же подходящий кусок кожи помог выделать. На вышитые тканевые пояса, которые носили деревенские, смотрел чуть насмешливо. А однажды и скривился, мол, девицам такое можно, а мужику на кой ляд? Пояс должен быть широкий и крепкий, чтобы и кошель на него повесить, и ножны для клинка. А если серебряными бляхами по всей поверхности украсить, и вовсе хорошо.

Бляхи из драгоценного металла Яринке взять было неоткуда, пришлось довольствоваться тем, что есть. Но всё равно вышло справно: кожа крепкими нитками прошита, крохотные дырочки в обережные узоры складываются – вот утица с детушками, вот петухи, а вот лист травы петров крест, что от любой нечисти защитит...

Она аккуратно отодвинула вещи в сторону, нащупала под ворохом тряпья старые мужские портки – её собственные. В лес без них никак – комарьё заживо сожрёт. Собрала в лукошко лент, накануне нарезанных (на березки повязать), печёные яйки да хлеба два ломтя – себе и лесовикам. Обмотала ступни тряпицами, натянула сверху кожаные поршни – добротные, с двойной подошвой.

Последним в лукошко лёг нож с потёртой рукоятью да в старых деревянных ножнах.

Яринка вышла на крыльцо, оглядела двор. Пёс сердито чесался у будки, выкусывая надоедливых блох, серая котишка Мурка намывала морду, сидя на заборе у битого горшка – к гостям, не иначе. Точно, сваты же к Варьке собираются! Но не сегодня, поди. На Ивана-травника какое сватовство?

Не удержалась – зевнула, прикрывая рот. Хотелось вздремнуть хоть часок, да некогда. Столько забот сегодня! Ночью тоже в лес надо, ещё и подружки Варькины к кострам прыгать непременно уволокут. Хоть сейчас бы за вениками успеть.

Она вышла со двора, погружённая в думы, но чутьё не подвело – подняла голову аккурат в момент, когда подлец Прошка подкрадывался к ней из кустов с ведром мутной жижи. Не стала ни ругаться, ни здороваться. Просто посмотрела в глаза и сказала отчётливо:

3

Дома тем временем царила суета. Бабка Агафья едва ли не с порога встретила старшую внучку бранными словами, но взгляд у неё бегал туда-сюда – неужто и впрямь переживала?

Мысли Яринки подтвердил и дед, сидевший у стола с миской щей в узловатых пальцах. Он давно уже передвигался с трудом, и руки порой тряслись, как у больного падучей. Поэтому и ел из деревянной миски, иначе в избе ни одной бы целой глиняной посудины не осталось.

Яринка облокотилась спиной на прохладную бревенчатую стену. От облегчения кружилась голова – она дома! А Прошка с дружками... да что он ей сделает? Ну обольёт грязной водой, так она придумает, чем отомстить, да так, чтобы отец-староста ничего не заметил. С их семейством тоже враждовать не с руки.

- Бабка за тебя беспокоилась, - шепнул дед Еремей, когда Агафья выгребла золу из печи и понесла на улицу. – После полудня как заметалась по избе, за сердце хватаясь. Беда, говорит, с Яринкой стряслась, надо бечь да искать. Я едва остановил. Куды, говорю, старая, собралась? Соседей повеселить разве что. Яринка и волка по хребту палкой огреет, не побоится. Самая бойкая из здешних девок. Погодь до вечера, сама вернётся. И вот, так оно и вышло. И чего переживала?..

Он грустно вздохнул.

- Но ты её, внученька, всё равно побереги. Сама же знаешь, как страшно ей и тебя ещё потерять. Ты и так по березнякам да ельникам цельными днями бегаешь, как тот лесовик...

Внучка в ответ согласно закивала, хотя горло вновь будто сжала невидимая ледяная рука. Чуяла ведь бабка беду, не зря чуяла. Вдруг всё же не примерещилось?

Остаток дня прошёл как во сне. Яринка развесила над лавками веники на просушку, отчего по избе вскорости пошёл хороший терпковатый дух увядающих листьев. Заставила себя поесть – ещё ж к Коврижке вечером идти. Тем более, Варя вернулась на закате и с довольным видом заявила, что на общую гулянку не собирается, потому как с Ванькой повздорила.

- Я им всем сказала, что тебе буду с травками помогать. Насобираем добра всякого, запасы на зиму сделаем... – мечтательно протянула она, вытягиваясь на лавке во весь рост. – Маришка с Евлашкой просились с нами, мол, Яринка знает, где всё самое полезное для красоты растёт, а я их припугнула. Нельзя, говорю, вам в лес. У Яринки дар, а у вас глупость одна. Леший ночью украдёт, будете знать!

Яринка тут же вскипела.

- Варька, ну сколько раз говорено, что нельзя в такие дни нечистую силу всуе поминать?! Хочешь, чтобы взаправду явился? Будешь ерунду всякую молоть – не возьму с собой, объясняй потом Ваньке своему, почему ты дома весь праздник просидела!

Вскочила с лавки и удрала, делая вид, что не замечает, как обиженно дрожит у сестрёнки нижняя губа. Заплачет поди. Тут же стало стыдно. Но Яринка отогнала от себя дурные мысли и направилась в коровник, проверить, чисты ли стойла. Ибо лучшее средство от любой тоски и хандры – дело, которым можно занять руки.

К вечеру она как раз успела вычистить навоз и присыпать пол душистой соломой, а затем вымыться в баньке. Была она крохотной, но добротной: предбанник с двумя лавками да столом, мойка и парилка. Здешнюю печку-каменку никто не топил - париться семейство будет в субботу, как все добрые люди. Но плескаться у домашней печи после труда в хлеву тоже неправильно: навозный дух по избе разойдётся. И ароматные веники его не перебьют.

Собралась уже затемно. В привычное лукошко легла старая дедова рубаха, в которую можно было заворачивать травы, требовавшие отдельного от остальных хранения – колюку, дурман, адамову голову, что использовалась для многих дел, от заживления ран до окуривания охотничьих силков. А ещё старики говорили, что она каким-то образом помогает увидеть нечистую силу.

«Я и без адамовой головы её сегодня видела, - невольно фыркнула Яринка. – Достаточно было солнца, что напекло дурную башку».

Варька уже ждала её – заплаканная, с распухшим носом, и Яринке стало её очень жалко. Повиниться, рассказать о случившемся? Нет, нельзя. Худое дело поминать нечисть в ночь Ивана-травника – снова явится. От одной мысли о лешем, что её едва не поцеловал, у Яринки подкашивались ноги.

Потом расскажет. Через седмицу, не раньше. Или зимой, когда землю укроет снегом, люди осядут по домам, а в лесу примет власть боярин Мороз с длинной седой бородой и жена его, владычица Стужа. Тогда и можно – дома у печки, под защитой икон и чуров. Поэтому она лишь виновато обняла Варьку, коснулась губами её лба и шёпотом попросила вместо венчика надеть платок, чтобы комарьё не сожрало.

Улица была пуста, лишь в открытые окна кабака лился многоголосый мужицкий гогот. И то правильно. Куда ж им ещё? Неженатая молодёжь ближе к лесу да речке удрала: костры жечь, венки по воде пускать, плясать с тем, кто по сердцу, до рассвета миловаться и звёзды считать. А дитя следующей весной народится – так никто мать не осудит. Хорошее время, всё можно в эту ночь.

Ярина и Варя весёлую кутерьму, полную факельного дыма и задорного девичьего визга, обошли: травы собирать надо со спокойной душой и ровным сердцем. Глаза должны и в темноте находить нужный стебелёк или листик, нос должен чуять правильные запахи. У плакун-травы аромат свежесорванного бурьяна и мёда, у полевой рябинки – горького вяжущего зелья. А вот кочедыжник ничем не пахнет, его найдёшь, только ежели знаешь, где и что искать. А как искать, если дым с костровой гарью ударят в ноздри и в голову?

Поэтому выбрались из деревни чужими дворами да косогором. Зацепили лишь самый краешек поля, и то бежали, согнувшись в три погибели, чтобы из-за кустов их никто не заметил.

Огненная клятва

Хорошо, что дед по вечерам пил травяные настои для хорошего сна, без них боль в ногах даже задремать бы не позволила. Потому и спал спокойно на печке под двумя одеялами. И бабка, умаявшись за день, храпела на лавке. Аж скатерть качалась от её дыхания туда-сюда.

И никто из них даже не шевельнулся, когда Яринка с Варькой прокрались в избу и принялись хлопотать. Пока затопили в бане печь, нагрели воду, принесли для мытья яичный настой, овсяную муку и щёлок, уже и полночь минула. По-хорошему, нельзя в такое время в баню ходить – считается, что здешний хозяин уж больно крут, непременно обожжёт паром или обварит кипятком.

Но про́клятый лесовик, видимо, к нелюдям был ближе, чем к людям, поэтому никто им не помешал, ни банник, ни жёнка его, обдериха.

Для гостя, спасшего им жизнь, сёстры не пожалели ничего – и новый рушник дали, и воска с угольным порошком для свежего дыхания, и квасу целый кувшин прямо под дверь парной поставили. Сама Яринка вдобавок принесла женихову одежду из сундука. Перевернула в мокрой мыльне шайку вверх дном, положила на неё рубаху, портки и кожаный пояс, а рядом поставила старые сапоги дядьки Бориса, которые он бросил, когда уезжал. Продадите, мол, коли нужда будет. Сапоги были хоть и старые, но добротные и красивые, ни единой заплатки, ни единой дырочки. Дед Еремей сам бы носил, да впору не пришлись. Может, их спасителю пойдут?

Из еды взяли всего понемногу, но и этого хватило, чтобы уставить в предбаннике целый стол. Горячие щи с капустой да бараниной, здоровенный ломоть хлеба с маслом, сало с зелёным лучком, яички печёные – свежайшие, только сегодня из-под курицы вынули. Притащили кувшин молока, а к нему – пирог с требухой.

Гость сначала откисал в жарком пару, затем хлестал себя вымоченным в шайке берёзовым веником и охал, аж на улице было слышно. А затем затих – видать, оделся и сел трапезничать. Яринка с Варькой как раз тащили в баню разогретый горшок с ароматным взваром, взявшись с двух сторон за ручки – в толстых дедовых рукавицах, чтобы не обжечься.

- А он красивый, ты заметила? – вдруг фыркнула Варька, с озорством посматривая на тёмное банное окошко.

- Он весь в лохмах, чего бы я там заметила? – подняла Яринка брови.- А я тебе говорю, что красивый, вот увидишь! – стояла на своём сестра. – Сейчас бородищу сбреет только и патлы проредит. Он и ножницы попросил, и бритву. Я дедову дала, всё равно не пользуется...

Ну даёт, а? Такого страху натерпелась, а уже на едва знакомых мужиков с интересом пялится! Но Варька тут же добавила.

- А он только на тебя смотрит, заметила? Ты ему точно по нраву!

Огляделась воровато по сторонам и прошептала.

- Мы его от порчи избавим! Придумаем, как! Выкупим у лешего или в церкву столичную поедем, отмолим. Будет тебе муж справный, всё ж лучше, чем нашенские дурачки и жадины. Он, поди, городской да знатный, видела, какие пальцы тонкие? И ступни тоже. Словно у благородного!

- Не приглядывалась, - мотнула Яринка головой. – Я больше переживала, что ему жабья морда рёбра поломала и смотрела, как идёт, не кренится ли на сторону. Давай уже взвар внутрь затащим, болтать на ходу тяжело.

Но сестрица не унималась.

- Замуж за него выйдешь, семью его найдём. А потом он нас к себе заберёт непременно! А там, глядишь, и мне жених достойный сыщется... Яринка, а вдруг братец младший у него есть?! Вот хорошо бы вместе нам зажить, одной большой семьёй! В Торуге работы всяко меньше, и деда лучше полечат.

- Иди уже, трындычиха! – Яринка ускорила шаг. Придумает же сестрица, а? Даром что семнадцатый год пошёл, а как ляпнет чего – ну дитя сущеглупое, наивное.

Но у самой сердце в груди предательски застучало. А вдруг? Всякой девке хочется молодого да красивого в мужья. Да, молва не зря гласит, что главное в семейном благополучии – полная кубышка. И хорошо жить в большом и тёплом доме, вот как их изба. Но в итоге по хозяйству горбатятся они с бабкой, и мужицкой работой не брезгуют, только для совсем тяжких дел наймитов зовут.

Ни разу Яринка не видела, чтобы старая Агафья на жизнь жаловалась. Ругалась, хворостиной их по двору гоняла за невычищенный коровник да несбитое масло, а потом плакала втихомолку – это бывало. Но ни словом не попрекнула ни болеющего деда, ни бойких прожорливых внучек, которых ещё и одеть да обуть надобно. Но только слепец не заметил бы, как ей тяжело.

При таком раскладе замуж пойдёшь за кого угодно, хоть за лешего в его натуральном обличии. Лишь бы он о престарелой родне невесты тоже позаботился. Яринка дурой не была, понимала: сейчас они не бедствуют потому, что бабка здорова. Сляжет она, и не справятся две девки с таким хозяйством. Две коровы, пасека, дом да репище – непременно мужская рука нужна.

Но ведь настоящего счастья на одних деньгах да припасах не построишь. И замуж хочется за порядочного, не чета Прошке и остальным. А ещё – за молодого да крепкого, работящего и сердцем не злобливого. А если красавцем окажется – больше и мечтать не о чем.

Яринка первой сделала шаг в предбанник – и ахнула, едва не выпустив горшок из враз ослабевших пальцев.

Леший в человечьем обличии сидел за столом, доедая щи из пузатой миски. Вот деревянная ложка застучала по дну, и он со вздохом отставил посудину в сторону. Окунул в растопленное масло кусочек хлеба, сунул в рот, прожевал, а затем увидел вошедших хозяек. Тут же схватил с лавки мокрый рушник, обтёр губы и снова улыбнулся – смущённо и с благодарностью.