Леший

Глава 1

Ночью шел ливень. Река неподалеку от деревни даже слегка вышла из берегов, а дороги между покосившимися домами раскисли в грязи. Около одного из ветхих домов стояла телега, в которой когда-то перевозили скот, теперь же она была собственностью церкви. Это была старая телега, походившая на клетку на колесах. Некоторые решетки были сломаны, а на дне чернели высохшие пятна крови и клочья волос. Отец Григорий много лет назад выкупил ее у пьянчуги, и теперь раз в год ездил на ней от двора ко двору, собирая ужасную дань.

Дети стоили дешевле свиней. Священник пересчитывал монеты в кожаном мешке, пока мать, тощая, с жидкими волосами и лицом больше похожим на череп обтянутый кожей, толкала к нему своего сына. Мальчик уже не плакал, он понимал, что слезы тут не помогут.

- Три серебряных. – Сказал Григорий, даже не глядя на ребенка.

- За здорового дал бы пять, но у этого хрипы в легких.

- Он не хрипит! – Женщина схватила его за рукав. – Он просто простудился…

- Тогда вообще ничего не получишь.

Он оттолкнул крестьянку, упавшую в лужу грязи и кинул ей монеты. Она замерла, глядя, как блестящие кружочки металла тонут в черной жиже, а когда подняла взгляд – сына уже уводили к телеге, где сидели другие дети. Самые маленькие спали, напоенные маковым молоком. Те, что постарше – смотрели пустыми глазами. Они знали, Лес – голоден, и утолять этот голод будут их жизнями.

Один из детей, мальчик лет семи, держит в руке деревянную игрушку. Волка из липы ему вырезал отец на день рождения. Проходя мимо мальчика, отец Григорий видит эту игрушку, его лицо искажается в гримасе гнева и отвращения. Узловатая рука священника в застарелых ожогах протягивается сквозь прутья к мальчику и отбирает у него фигурку. С ненавистью мужчина кидает деревянного волка в грязь под копыта лошадей, и те мгновенно топчут его.

- Здесь твои боги – только мы, мальчик. Оставь эти еретические предрассудки, или же ты хочешь вечных мучений после смерти? В то время как остальные, кто едет с тобой сегодня – завтра будут наслаждаться вечным блаженством?
Фигурка была в руках мальчика меньше суток, а отец, скорее всего еще не знал, что мачеха продала ребенка этому ужасному человеку.
Телега медленно двигалась вдоль улицы в направлении старой деревянной церкви, в которой детей запирали до заката. Вокруг была тишина, несмотря на то, что почти все жители деревни стояли во дворах. Ни кто не подавал голос, ни кто не пытался остановить ужасную процессию, в прошлом году площадь перед церковью была усеяна кострами, на которых сжигали тех, кто пытался спрятать детей или отказывался их продавать, выходя в открытый конфликт со священником. В одном из дворов женщина сидела на крыльце и, гладя по голове дочь лет четырех, тихо напевала колыбельную:
«Спи, дитя, не слышь, как воют ветра,
Под окном не ходит зверь.
Это тень отца, у старого костра,

Собирает твою постель...»
-А правда, что Леший съедает их живьем? – шепотом спросила девочка в телеге.
Григорий ухмыльнулся.
- Нет, он делает хуже.
- Что?
- Он оставляет их себе.
Над ближайшей чащей взвились в небо стая черных ворон, даже лошади насторожились.
- Он здесь? – Глаза девочки расширились от испуга.
- Он везде, — Священник нарочно громко щелкнул спусковым крючком арбалета. – И сегодня мы его убьем.
Детей заперли в церкви, а сам Отец Григорий вместе со своими послушниками двинулся в корчму, что стояла неподалеку. Скоротать время до заката и начала «охоты».
Зайдя в помещение, освещаемое несколькими огарками свечей, Григорий поправил на плечах свой кожаный плащ, достал из-за пазухи деревянный крестик и уверенным шагом двинулся к корчмарю, у которого при виде священника лицо сразу скисло.
- Напои и накорми меня и моих людей корчмарь, а я помолюсь за тебя и твою семью.
Вскоре их посадили за столы, выделив Отцу Григорию отдельное место рядом с зеркалом. Корчмарь всегда хвастался им и называл место рядом с ним самым почетным и дорогим, ведь на всю деревню было всего два зеркала, у него, и у Старосты. Григорий сидел, в ожидании еды и напитков, и размышлял, завершится ли сегодня эта многолетняя охота, или нет. Зеркало в точности повторяло интерьер корчмы, и двойник-отражение Григория повторял движения самого священника, однако в отражении у мужчины почему-то отсутствовал крест на груди, на шее зеленела прядь мха, а глаза горели зеленым пламенем.
Сегодня вечером, после жертвы, он выследит и убьет чудовище, живущее в лесу, и никто не сможет его остановить. А дети, что ждут своей участи в церкви... это малая плата за спасение мира от очередной нечисти. Григорий даже немного завидовал им, они умрут, отдав свои жизни во имя благого дела, и вскоре будут наслаждаться вечным блаженством в присутствии создателя.

Солнце багряным диском катилось к горизонту, близится время ритуала. На окраине темного леса, на обширной поляне в ряд стояли дети. Рядом с каждым из них стоял послушник в черной ритуальной рясе. За ними, со стороны деревни стояла толпа, перед ними, со стороны леса стоял Отец Григорий.

-Братья и сестры, мы собрались сегодня здесь, в день осеннего равноденствия, когда грань между миром людей и миром духов тонка как никогда. Все вы знаете и слышали об ужасном чудовище, что живет в нашем лесу. Мы зовем его Лешим, у кого-то он утащил в глухую Чащу родных или близких, у кого-то – забрал рассудок, как у бедного безумного Старика. Но сегодня – все изменится. Сегодня мы ослабим его, выследим и убьем. Сегодня мы избавимся от гнета нечисти, живущей в этих лесах. Сегодня мы совершим богоугодное дело. Сегодня мы станем свободны! – Голос священника становился сначала все увереннее, но после уверенность стала сменяться фанатичностью, слепой, безумной верой.

- А сейчас, помолимся за души невинных агнцев, приведенных на заклание.

Воронье с криками взлетело, когда ритуальные ножи послушников одновременно вскинулись и опустились, перерезая нити жизней, едва только успевшие появиться. Горящие зеленым пламенем глаза, наблюдавшие за ритуалом, разочарованно отвернулись и скрылись в темноте глухой чащи.

Глава 2

Она бежала, бежала через лес, через бурелом. Вдаль от родной деревни. «Их видели вечером, уходящих в лес». Ветка больно хлестнула по щеке, оставив царапину. В лес. Они ушли в лес, маломальская, но зацепка, откуда их можно начать искать. Нога запинается о змеящийся над землей корень. Она падает, сильно ударившись бедром и содрав кожу. На белом ночном платье растекается алым кровь. Ей было плевать, что кто-то видел ее в подобном неглиже, если бы она спала голой – выбежала бы и голой. Они ушли в лес и не вернулись. Она должна была их найти, или хотя бы их останки. На шее болтался из стороны в сторону кулон. Кружочек из железа, с выбитым на нем крестом. Безделушка, но такой был и у отца, и у матери, и у братьев. Иногда ей чудилось, что ее окликают по имени знакомые голоса: «Черна!». Но то было лишь игрой маленького лесного духа, называемого Блуд. Черна бежала, спотыкалась, продолжала бежать и снова спотыкалась. Она не хотела верить, что осталась одна, совсем одна. Наконец – силы покинули ее, и, упав – она уже не смогла подняться. Утекающим, словно песок сквозь пальцы, сознанием она услышала странный разговор:

-Да пусть лежит, все равно этих…людей – пруд пруди, одного не хватятся.

-Ты не права, Он будет недоволен, Он говорил, что играть можно только с теми, кто несет вред, а она в одном исподнем по лесу бегает, какой тут вред?...

Чернота в глазах постепенно закрыла все, оставив из ощущений лишь звон в ушах. Черна потеряла сознание, не надеясь когда-либо уже прийти в себя. Спустя пару часов Боги, наконец, смилостивились над ней и привели ее в чувство, или же это была их очень жестокая шутка. Она сидела, оперевшись спиной на дерево, а перед ней на корточках сидел старик. Его тощее, покрытое морщинами лицо нависло прямо над ней. На нем была улыбка, которая как казалось, всегда украшает лица почтенных старцев и добродушных старушек, которые угощают на ярмарках детей сластями. Однако в его серых глазах была видна жестокость. В них плясали бесы, предвещая боль и ужас.

- Как тебя зовут, дитя? Мое имя – Отец Григорий. Что ты тут делаешь и как же ты сюда попала?

Следующий час прошел слишком быстро и как в тумане. Сильные руки послушников рывком подняли ее и потащили через всю деревню к старой заброшенной церкви, налево, к покосившемуся сараю, вниз по лестнице в подвал, вдоль голых каменных стен, в одну из массивных деревянных дверей, за которой была маленькая комната. Даже самый наивный человек, увидев, что в этой келье есть лишь мешок соломы в одном углу, да дыра в полу в другом – понял бы, что оказался в тюрьме.

В первый день Отец Григорий пришел и просто с ней разговаривал, выясняя кто она, и как оказалась на опушке. Черна охотно делилась, рассказывала, но тот не верил, лишь вздыхал и качал головой. Второй день начался с удара плетью, оставившему тонкий кровавый, вертикальный росчерк, проходящий через левый глаз девушки. Она плакала, умоляла остановиться, поверить ей. Ее не слушали, раздели догола и хлестали плетью, пока та не провалилась в беспамятство от боли. Ближайшую неделю она провела в спутанном, помутненном сознании, приходя в себя лишь на пару десятков минут в сутки, что бы поесть несъедобную кашу и пасть в спасительные объятия Морфея, унимавшие боль. На седьмой день ее увели в соседнюю с камерой дверь. Интерьер там был поразнообразнее: кресло с кожаными ремнями посреди комнаты, пара столиков на которых блестели молотки, ножи всех мастей, железные гвозди и прочие радости жизни пыточных дел мастера. Каждый инструмент был тщательно отполирован и разложен в строгом порядке, так монахи готовят священные реликвии перед богослужением.

Отец Григорий стоял перед одним из столов, поднимая и вертя в руках то молоток, то щипцы. Его мозолистые руки с легкостью и привычными движениями поднимали инструменты, примерялись к ним. Он выбирал. В деревянном кресле сидела Черна, ее привязали к нему кожаными ремнями. На левом глазу была грязная повязка, пропитавшаяся сукровицей и желтевшая гноем. Правый ее глаз, изумрудно-зеленый, смотрел отсутствующим взглядом куда-то сквозь палача, из рук вон плохо пытавшегося казаться добрым дедушкой.

-Опять будешь молчать? Или снова расскажешь небылицу про родителей и братьев, исчезнувших в одночасье?

Его руки остановились на кузнечных щипцах, инструмент не внушительный, однако обладающий достаточной силой, что бы ломать кости.

-На каком пальце мы вчера остановились? Не напомнишь? А то что-то дедушка совсем старый стал, все из головы вылетает.

Черна в ответ лишь промолчала. Старик ухмыльнулся, приблизился к ней, со щипцами в руках.

-Последний шанс, девочка. Кто ты и как оказалась около нашей деревни? Как ты прошла сквозь чащу? Какая нечисть тебя провела?

Молчание в ответ. Священник вздохнул и взялся щипцами за мизинец девушки. Послышался тихий, мерзкий хруст ломающихся костей. Черна вскрикнула. Боль обжигала, заполняя сознание девушки. Инструмент отпустил нежную плоть с ужасным чавканьем, оставляя палец изогнутым под неестественным углом.

-Это был Леший?

Удар под дых заставил Черну широко раскрыть рот, жадно глотая воздух, которого резко стало не хватать.

-Не знаю…я….твоего лешего…

Каждое слово давалось с трудом, словно не хотело выбираться из горла. Григорий резко замер, словно прислушивался. Звук, который он услышал – можно услышать в лесу, когда в ночной тишине падает ветка. Однако услышать что-то подобное в подземелье…Размышления священника прервал ветер, принесший запах прелых листьев и влажного мха.

-Что же…дам тебе время подумать, я вернусь через час, и ты ответишь на мои вопросы, иначе…

Он не договорил, резко развернулся на каблуках и вышел из камеры. Черна облегченно выдохнула. Наконец-то она не потеряла сознание от боли, хотя все еще впереди. Дверь снова отворилась, но зашел уже совершенно другой человек: он был одет в плащ, полностью скрывающим его фигуру. Повернулся к Черне мужчина с волосами цвета соли с перцем, крепко сложенный.