Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам, вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме, к треугольным домам, вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному дну, освещенный луной, и ее замечая одну. Гулкий топот копыт по застывшим холмам -- это не с чем сравнить, это ты там, внизу, вдоль оврагов ты вьешь свою нить, там куда-то во тьму от дороги твоей отбегает ручей, где на склоне шуршит твоя быстрая тень по спине кирпичей.
Ну и скачет же он по замерзшей траве, растворяясь впотьмах, возникая вдали, освещенный луной, на бескрайних холмах, мимо черных кустов, вдоль оврагов пустых, воздух бьет по лицу, говоря сам с собой, растворяется в черном лесу. Вдоль оврагов пустых, мимо черных кустов, -- не отыщется след, даже если ты смел и вокруг твоих ног завивается свет, все равно ты его никогда ни за что не сумеешь догнать. Кто там скачет в холмах... я хочу это знать, я хочу это знать.
Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю, одиноким лицом обернувшись к лесному царю, -- обращаюсь к природе от лица треугольных домов: кто там скачет один, освещенный царицей холмов? Но еловая готика русских равнин поглощает ответ, из распахнутых окон бьет прекрасный рояль, разливается свет, кто-то скачет в холмах, освещенный луной, возле самых небес, по застывшей траве, мимо черных кустов. Приближается лес.
Между низких ветвей лошадиный сверкнет изумруд. Кто стоит на коленях в темноте у бобровых запруд, кто глядит на себя, отраженного в черной воде, тот вернулся к себе, кто скакал по холмам в темноте. Нет, не думай, что жизнь -- это замкнутый круг небылиц, ибо сотни холмов -- поразительных круп кобылиц, из которых в ночи, но при свете луны, мимо сонных округ, засыпая во сне, мы стремительно скачем на юг.
Обращаюсь к природе: это всадники мчатся во тьму, создавая свой мир по подобию вдруг твоему, от бобровых запруд, от холодных костров пустырей до громоздких плотин, до безгласной толпы фонарей. Все равно -- возвращенье... Все равно даже в ритме баллад есть какой-то разбег, есть какой-то печальный возврат, даже если Творец на иконах своих не живет и не спит, появляется вдруг сквозь еловый собор что-то в виде копыт.
Ты, мой лес и вода! кто объедет, а кто, как сквозняк, проникает в тебя, кто глаголет, а кто обиняк, кто стоит в стороне, чьи ладони лежат на плече, кто лежит в темноте на спине в леденящем ручье. Не неволь уходить, разбираться во всем не неволь, потому что не жизнь, а другая какая-то боль приникает к тебе, и уже не слыхать, как приходит весна, лишь вершины во тьме непрерывно шумят, словно маятник сна.
Иосиф Бродский
Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю,
одиноким лицом обернувшись к лесному царю, --
обращаюсь к природе от лица треугольных домов:
кто там скачет один, освещенный царицей холмов?
Рыжий (см. Интерактивный Эпиграф)
Эпилог
Радующая глаз, ласкающая слух нежная зелень. Шелест солнечных лучей на изумрудных листьях. Лес одет в свои лучшие изумрудные украшения. Падая с крон солнечные лучи, играют с тенями. Величественный, Огромный ( с двухэтажный дом), Совершенный, Царственный, не от мира сего ... Олень пересекает свои лесные владения. Тот тут, то там лишь мелькнет его полная спокойствия фигура. Видно его лишь мельком, и вдруг становится ясно даже для оленя его грация ошеломительна. Это царица. Лесная королева. Дух Леса. Я тянусь к золотым карманным часам моей юности, чтобы отдать их…
Обычное детство боевого мага
Удар, удар, еще удар и вот я на полу и мне не хорошо! Мать опять меня приложила в кулачном бою. О бое на деревянных мечах вообще страшно говорить. А до этого было очередное разочарование на уроке магии у отца. Он у меня Целитель знаете ли. Еще и с талантом к агии разрушения… У меня ни того ни другого. Зато мать – воин. Многие герои «превозмогают» свои недостатки или ущербности, становятся лучше. Только это не мой случай. Я мог бы пытаться до конца своих дней развивать свой дар чуть ниже минимального. Точнее минимальный. Отец утешал меня – я в маму. А мама утешала говоря, что я размазня, как и мой отец. Способности были…вот только им никогда не стать чем то больше. Почти все дети мечтают стать магами. В рыцари идут редкие дураки. Махать тяжелым мечем… уж лучше стать лучником. Только вот у меня тремор. С детства. Нервы. Мать говорит – это эмоциональная распущенность. И нечего, мол со мной сюсюкаться - главное спорт. У нее на все один ответ – спорт. Правда во время тренировок и спаррингов тремор и правда проходит. Я решил просто развить природный потенциал тела. У каждого человека есть такая возможность. Если у тебя есть мышцы и рефлексы – их можно качать. Карьеру ученого, менестреля , артиста, или творца произведений искусств могут позволить себе только относительно состоятельные люди. Мы не могли. Если бедность – отсутствие минимального капитала. Тогда можно считать, что мы была за этой чертой. Но если считать уровень жизни и нужды… Я ни в чем не нуждался, всегда была у нас всегда была вкусная еда, у меня были игрушки, несколько учебников. И даже жеребенок. Корова, куры и злые-презлые гуси. С гусями жить все равно, что жить с толпой низкорослых задир. Хочешь вырастить из ребенка бойца – брось в толпу гусей. Я серьезно. Синяки, ссадины, ушибы. Один раз чуть не заклевали. У меня ушло 3 года на то чтобы научится спокойно уклонятся от них. До этого я не ходил по двору. Я бегал или крался. Гуси поддерживали меня в форме. Сначала я ненавидел их. И с удовольствием ел гусей на ужин. Потом жалел их – и просил маму больше не готовить гусей...Потом просто ел их. Когда я наконец стал подростком жаренный гусь стал одним из моих самых любимых блюд. Может это и жестоко есть своих бывших друзей. Только вот они мне не были друзьями. Скорее суровыми испытаниями.
Осознание того факта, что я ущербный придавало мне злости. А к моим успехам добавляло горечи. Я никогда не освою более сильной магии, чем легкая поддерживающая, смешное исцеление и смогу поджарить себе обед. Это заставляло меня заниматься усердней. Поначалу. А потом просто надоело. Зачем становится лучшим мечником? Какая главная задача любого воина? Либо выжить, либо – защитить. Чтобы держать на себе полчища врагов я конституцией не вышел. То есть я вполне так себе высокий - мои метр семьдесят с лишним это конечно показатель, но не впечатляющий похоже расти я больше не буду. И я решил, что просто буду укорачиваться. Это вполне облегчило мне жизнь. Рефлексы наше все. Ловкость тела и никакого мошенничества. Вместо того чтобы буквально выживать после тяжелых подростковых побоев – я уклонялся. Да да как только я стал подростком мать начала спарринги на деревянных мечах. Каждый раз я отходил после спарринга. Поначалу неделю. Три сломанных ребра и легкая контузия… Потом Три дня. Потом по одному- двум. А потом я наконец понял, что мне не нравятся мамины взгляды на воспитание и просто стал уклоняться. Ее это вроде бесило. Она даже ускорилась и опять начала попадать. Вот только я не сдался. Любой настоящий умный лентяй вам скажет – сначала нужно поработать, чтобы потом не работать вообще. Хорошей идеи мало – ее нужно воплотить. И я работал, только уже не над силой удара, фехтовальным мастерством или стойкостью. Я работал над скоростью. И я преуспел. Конечно, мне доставалось, но если знать какие удары можно пропускать – вполне сносно. В конце концов, мать поняла, что я упрям в нее. Я не желал менять стиль ведения боя, и даже увеличение числа спаррингов ей не помогло. И опять же она пыталась меня обыграть. На первых порах поняв, что у меня получается - она пыталась меня вымотать. И получилось. Полтора дня непрерывного спарринга… Вот только после этого этот трюк больше не работал. Я проработал свои проблемы нерационального расхода сил, поупражнялся с выносливостью, что было не сложно меня и так с детства натаскивали. Следующее два дня мы сражались. И я уклонялся. Нет, она не устала. Просто поняла, что это не рационально для моей подготовки. Да и папа ворчал, что из-за нас он не может спокойно поспать. И ей пришлось перейти к нескольким интенсивным спаррингам в течении одного дня.