Лесной дом

Глава первая

Глава первая
В усадьбе барина Лисовского жизнь шла своим чередом, в Новой Крепости своим, а у крестьянина да войскового обозника Луки — своим. Умный надеется на голову, сильный на силушку, а на что надеяться бедному Луке, коли Господь если уж и наделил его чем, так плодовитостью. К своим неполным сорока годам Лука имел восемь ребятишек — старшему сыну уж пятнадцать сравнялось, младший едва ходить начал, да еще двоих дочерей старших уже, слава богам, замуж выдали. Да жена, дай Макошь и пресвятая Богородица ей здоровья, опять на сносях...

Этим ранним утром Лука уже успел побывать в церкви у отца Михаила, свечки поставить, истово помолиться, а теперь потихонечку крался старым богам требы положить. Ничего зазорного! Это они, боги, пусть там, наверху, разбираются, кто выше, а он, Лука, человек маленький, на всякий случай и тех уважит, и этим помолится. Тем более что видно: боги как-то не сталкивались промеж собой и Луку еще до сих пор в двуличии не заподозрили, не наказали, а, наоборот, усиленно помогали с обеих сторон — дети здоровы, да и из всех рожденных не умер никто, тоже дело небывалое. Сыновья опять-таки — помощники и в поле, и в обозе. Скотина не болела, урожаи были добрые. Вадька только вот, стервец, в Новую Крепость сбежал, подвигов ему ратных хочется! А землю, землю-то кто поднимать будет? А барин Лисовский, вместо того чтобы вернуть паршивца своим словом, еще откуп ему подмахнул! Это ж угораздило Луку припереться к барину, когда они с крепостным воеводой удачную охоту обмывали!

— Богаты-ы-ырь, богаты-ы-ырь, — тряся редкой бороденкой, передразнил недосягаемого воеводу Лука. — За царя-а-а, за Русь би-и-иться хочет! А за урожай? За урожай кто биться будет? — Лука погрозил сухоньким кулачком. — Для того ли богатыря рóстили?
Ну, как бы то ни было, своими руками судьбу парню справил, барин тут же откуп Вадьке написал, подмахнул и песочком присыпал, а воевода лично пообещал о пацаненке попечься. И слово, кстати, сдержал: чуть ли не в личных денщиках у воеводы Вадька-то. Лука приосанился, вспоминая, с какой гордостью шел по селу с сыночком, Вадькой, в фо-о-орме... Отцу гривну дал на шкалик. Матушке платочек...

Меж размышлениями крестьянин углубился в лес, без страха, чего там, дорожка-то знакомая.
Дело тайное, суеты и лишних глаз не терпящее, но сегодня в лесу прям как вече на площади! Сначала Манька, Лисовская дочка, бесстыдно задрав подол, сверкая белыми коленками, как коза пронеслась в сторону городской ограды. Вот девка! Уж он-то, Лука, знает, что чего-чего, а христианского смирения в ней ни на грош! Вопреки уверенности папаши Лисовского, кстати. Уж не гнался ли за ней кто? На всякий случай обозник посидел в кустиках, заодно и нужду справил. И не зря посидел, так как, словно дух лесной, бесшумно проплыл по лесу урманин. У-у-у, вражина! Напугал-то! Хоть и живет в здешних краях лет восемь, все равно — не свой. И живет бобылем, будто девок мало на выданье. Только двинулся дальше — треск веток. Медведь, что ли? Господи и все святые заступники! На свои с детства больные ноги Лука не надеялся, поэтому присел опять в кусты, поминая всех старых и новых богов вперемешку, не передерутся! Но вместо медведя увидал только удаляющуюся спину да крутящийся во все стороны нос бабы Варвары, молодой сплетницы деревенской. А далее Лука уже и удивляться перестал, чего удивляться-то, главное — в кусты сигать вовремя. За три четверти часа, пока шел до заветного камня с отметиной, увидал он двух холопок, кажись тоже Лисовских, Авдотью, из той же усадьбы ключницу.

— Может, они тоже требы клали? Всем домом? А чего ходят друг за другом, а не кучно? Таятся, что ль? — И опять еле успел присесть в кусты: мимо, по-звериному принюхиваясь, пронесся Волчок, взрослый уже волчара, урманина выкормыш, но не к городищу, а, напротив, в лес. В Лисовино его, Волчка, не очень привечали, но Лука всех мальцов любил, и звериных, и человеческих — да, малец-то он и есть малец...

Далее последовала Степанида, местная ворожея, чего-то поздно в лес подалась, обычно чуть засветло ходит... Кажись, ох, не в себе баба, вон как решительно вышагивает, и лицо такое, ну совсем не смиренное, даже как-то... как будто кого-то только что прибила... Или не, в сторону усадьбы идет с намерением только... прибить.

Потом еще раза два слышал треск веток, но, кто там был, уже не видал, да и не больно любопытствовал-то.

— Не Варвара, чай, вот та бы даже мышь проглотила, лишь бы на моем месте оказаться. Ну вот, наконец, и полянка!

Бережно прижимая к груди тряпицу с куском курника да колосьями, обозник двинулся к опушке, но, наученный опытом этого утра, потихонечку, стараясь не шуметь. Кроме курника была припасена и баклажка с медовухой, но зачем Макоши медовуха? Верно, поэтому вот пенечек удобный, и с полянки не видно, и медовуха очень правильно приживется... Подумал, да так и не донес баклажку до рта: со стороны поляны донесся трубный рык раненого зверя, потом голос женский как аукается.
Лука, уже обученный не хуже собак или воев из крепости, бесшумно схоронился в кустах и так, одним глазком, не баба Варвара, чай, выглянул на поляну.

У заветного камушка (ну как знал, не один он там требы кладет) стоит та самая Степанида, глазами по сторонам зыркает, ножкой, в яловый сапожок обутой, притопывает, ждет кого-то. Ну чего там бабе мешать-то, Лука не гордый, Лука и в кустах посидит. Хоть не баба Варвара, конечно, но уж больно любопытно, чего Степанида сюда притащилась. Корзинка рядом, но требы не выкладывает... Али свиданьице у бабы? Лука хихикнул беззвучно.

 Степанида хоть и была чуть моложе его женки, почитай ровесница, но замужем отродясь не бывала, мужиков не привечала и к блуду была не склонна. Если еще приметить рост ее, ратнику впору, да силушку неженскую, с сохой похлеще мужика управляется, то и понятно, что склонять ее к блуду охотников особо не было.

Глава вторая

Лесной дом и его обитатели

Петляя, тропка вывела через мостик к выселкам — не огороженному забором хозяйству, только крыша терема с окошками да высокий овин. Степанида окинула окрестности цепким крестьянским глазом, заметив и распаханную полосу земли с колосящейся рожью, и коровьи лепешки. Обжито, значит. И хозяева рачительные, чуть свет скотину выгнали.

Рогдай, оборотившийся в человеческую ипостась, приостановился, пропуская женщину вперед, давая тем самым понять: там безопасно, там ждут...

Двор чистый, поросший мелкой травкой, копошатся странные птицы, похожие на крупных куропаток. На тропинке, ведущей к терему, сидит крупный кот черной масти, причем сидит, явно что-то пряча под своим мохнатым задом.

— О! Здоров будь, корогуша, — поприветствовал перевертыш кота. — Что опять спер? Домовитый ты наш!

Кот, как и следовало ожидать, на приветствие не ответил, зато ловко подкинул лапой мешочек, что прятал под задницей, схватил его зубами и потрусил в терем. Рогдай улыбнулся, взял Степаниду за руку и повел вслед за котом.

— Это корогуша, он неплохой, только вороватый, все в дом тащит, что плохо лежит.

— Домовитый какой кот, — попробовала улыбнуться Степанида, хоть не до улыбок сейчас, но рядом с Рогдаем, как всегда, было очень спокойно, не страшно…

— Какой кот, Степушка? Это не кот, это дух, такой же, как вон овинник иль дворовый. — Степанида обернулась в ту сторону, куда кивнул Рогдай: два невысоких человечка в теплых не по погоде овчинных безрукавках, холстяных портах да рубахах. Оба рыжеволосые и конопатые, только один повыше и тощий, другой крепенький, пониже, идут, переругиваются. «…Почто Буренку выгнал сегодня? Она на ногу прихрамывает! Что, лень травы было скосить?» — это низенький. «Ничего не лень! Некогда мне! Жатва скоро, надо овин прибрать, сено утрамбовать, чтоб соломе было место! А Буренка твоя не хромает совсем, подлечил ты ее ночью, да и полевику я сказал, чтоб присмотрел особо. В поле бабы его управятся».

Степанида с детства слышала про дворового да овинника и даже в девках гадать к ним или, может, к их родственникам бегала, но чтобы вот так, запросто, средь бела дня увидать — то чудно!

Вот стоит и смотрит — двор, ладные постройки, скотина есть, судя по навозу и разговору опять же; поле, все как у людей… Так и пялилась бы, наверное, рот открыв, вот дура-то, что про нее подумают?
Тут Рогдай подтолкнул ее легонько — пошли, мол, ждут нас. Просторными сенями прошли в горницу, образов, как и следовало ожидать, в красном углу не было, зато на полочке лежали колосья, ленточки и даже стояла миска с чем-то съестным.

Посреди горницы — большой, добела выскобленный деревянный стол, по краям стола лавки, коврами домоткаными крытые. Во главе стола сидит белый как лунь старик с длинной ухоженной бородой в синей шелковой рубахе.

— Оттого и сед, что лешака дед! — весело усмехнулся хозяин и молодецки подмигнул Степаниде. Рогдай слегка нахмурился, а сердце женщины сладко екнуло: ревнует! 
По правую руку от седого хозяина сидят домовой с домовухой, как их не узнать? Напротив них парень — по лицу прям дите, пухловатый, большая голова в кудрях, а из кудрей уши торчат, большие и острые.

— Воструха я, — отвечая на невысказанный вопрос Степаниды, отозвался парень детским голосом. — И сестра моя воструха. Мы беду всегда чуем и хозяев упреждаем. Как можем.

— Да, как можете, знамо, как можете, — это уже домовой. — На грудь человеку сядете, и ну душить его! А потом с нас спрос! Домовой душил!

— Как можем, так и упреждаем, ты нам не указ! Лучше бы вон за домашними следил, не знаешь, что у тебя под носом делается!

Домовой аж подпрыгнул, стал ножками на лавку от такой наглости и набрал в грудь воздуху побольше для достойного ответа, но тут мизансцену нарушил давешний кот, ворвавшись в горницу с жалобным воплем, и чисто человеческим языком с ходу начал ябедничать, тыча лапкой в Степаниду с Рогдаем:

— Дедушко! А вот они, дедушко, меня вором обзывали, говорили, что я краду завсегда! А я же не краду, дедушко! Ну взял я полушалок у коробейника, так а кто ему виноват, что он вина напился и не за товаром своим смотрел, а за юбкой подавальщицы в трактире? Ладно, ладно. — Кот замахал лапкой под вопросительно-хитрым взглядом седого хозяина. — Ну еще ленты… три, красные… ну бусы еще, тоже красные… и сережки к ним. Всё! Шкурой клянусь, всё! И не крал я! А подобрал, как положено, у человека, что добро свое не бережет! В своем праве я! Так для нашей же Поляны… Вон краса--девка и жениха приглядела, — тут голос кота стал вообще мурлыкающим.

Да, сдал со всеми потрохами кошак девицу, вон как покраснела, и руки вздрагивают, вот-вот горшок уронит. Всего-то и вымолвила: «Угощайтесь, гости дорогие, не побрезгуйте, это зайчатина томленая, сейчас кашу принесу и молоко» — и исчезла быстро, только длинной русою косою махнула. С синей шелковой лентой. Видно, путь к коробейнику был проложен не вчера…

Дед приподнялся и, показывая на свободное место по правую сторону, пригласил:

— Присаживайтесь, гости дорогие, у нас тут по-простому все, отобедайте с нами да потом расскажете, с чем пожаловали.

Как по волшебству, на столе появились две деревянные ложки, Поляна принесла еще один горшок, незаметно присоединились дворовый с овинником, и первое время было слышно только причмокивание и сопение: вкусна была каша с зайчатиной!
 

Глава третья

Почти в то же время, в усадьбе и селе…

В усадьбе Лисовских переполох с самого утра.

С самого раннего часа, когда Лукерья, повариха барская, пошла по малой нужде на двор да наткнулась на мертвое тело Арины, а в просторечии Аринки, барской полюбовницы.

И не просто мертвое: в одной исподней рубахе, простоволосая и со страшной рваной раной на горле лежала блудливая Аринка, уже околевшая, у дверей кухни.

Голосила Лукерья громко и долго, пока не вылил на нее Зосим, муж любезный, бадью воды холодной, а не вылил бы — так и не замолчала бы, наверное.

Вопила Лукерья, держа самую высокую ноту и так, что слышно было не только на всю усадьбу, но и в селе Лисовино.

Первым делом услыхала вопль Лукерьи Варвара, баба хоть и не старая, но очень любопытная. И надо сказать, отточенное любопытство никогда не давало сбоя. Сразу чуяла Варвара, где очень интересно будет, а где интересу — мышка в кубышке.

Сегодня же утренний вопль тянул на «очень-очень интересно», пусть и был он, надо сказать, едва слышен здесь, в деревне.

Вон муж-то — дрых, даже не шелохнулся! А что ему? Ему не надо идти к колодцу и с честью оправдывать звание самой осведомленной особы!

Ему, Фролу, кстати говоря, вообще ничего оправдывать не надо. Достаточно пошевелить богатырскими плечами слегка. Ну, на худой конец березку там молодую с корнем выдернуть, а то и взгреть чью-то спину, которую не успели унести быстрые ноги и не спасла глупая голова. Вообще, к слову сказать, Фролушка человеком был добрым и терпеливым.

Во всяком случае Варвара, проведя в браке пятнадцать лет, то есть ровно половину своей жизни, кулака мужнина так и не знала.

Хотя обещал, ох как обещал, сердешный, иногда! Поначалу она верила и даже побаивалась, а потом, когда детки пошли, увидела Варвара, как они из батьки веревки вьют. С каким умиленьем на бородатом лице батька достает им из-за пазухи петушков на палочке, как тетешкается… Вовсе успокоилась, уяснив, что послала ей добрая Макошь святого человека в мужья!

Вот и сейчас, услыхав сквозь сон, как заворочалась жена, накрыл ее своей могучей десницею, поправил одеялко, и все это не просыпаясь.

Но как ни манила теплом супружеская постель, комаром звенел в ушах женский вопль, и знаменитый нюх не давал покоя, заставляя быстро накинуть летник да поневу, наспех покрыть платом голову и нестись бегом к усадьбе. «Там… что-то там, что-то там!» — стучало сердце бабы Варвары.

Чутье Варвару не обмануло, как всегда, впрочем. Большие ворота усадьбы распахнуты настежь, дворня снует, как муравьи в потревоженном муравейнике. Варвара, ловко проскочив ворота, ввинтилась в толпу дворни и услышала грозный крик барина:

— И что взбесились тут? 

Старый Лисовский вышел на крыльцо, потирая припухшие глаза. Почти седой, с залысинами, в мятом домашнем халате.

Варвара еще помнила время, когда барин держался молодцом, приставал к девкам и даже в игрищах на Ивана Купалу участвовал.

Жену барин схоронил рано, сын эдак лет пять как представился, осталась одна дочь, Манька, и не сказать, что очень отцом любимая.

Лисовский беззастенчиво почесал голый живот, вот ведь ирод, даже исподней рубахи не носит.
Острый глаз бабы Варвары фиксировал каждую мелочь: и что не заспан барин совсем, скорее не выспался, и исподнего на нем нет, не потому, что не носит вовсе, а просто сейчас его нет. Вон как рука сначала потянулась рубаху поднять, по привычке, а потом уж тощее пузо чесать взялся. И людей, без дела по двору снующих, не разгоняет. С чего бы?

— Та-ак, что там у вас? — Лисовский широким шагом направился к кухне, стоящей от дома отдельно.

— Опа… — Барин наклонился над растерзанным, распростертым на земле женским телом. — Аринка!..

Глава четвертая

Выселки. Степанида

— …Аринка-то Лисовского ключницей была, за палатами смотрела, ну что промеж них с барином еще было, я свечу не держала и говорить не буду… — продолжала рассказ Степанида. Лесной хозяин сидел напротив, слушал внимательно, не перебивая. Рогдай вместе со всеми на двор вышел, чтобы лишний раз ее, Степаниду, не смущать. Знал он всю эту историю.

Познакомилась Степанида с барином еще молодой девицей семнадцати лет от роду. Маменьку тогда уж два года как схоронили. Семья Степаниды были в этом краю пришлые люди, пришли уже не молодыми, детей не имели.

Отец мельницу поставил на реке, мать, как и Степанида, была травницей. Степанида появилась на свет, когда у иных уж правнуки бегают, а тут родителям Бог дочь послал. Родители ее любили, работой не перегружали.

Отец со временем домик справил на краю деревни, но, как мать скончалась, дома бывал редко: поначалу тосковал сильно, потом привык жить на мельнице.

А Степанида все в лесу пропадала — ягоды, грибы, травы. Не то чтобы не любили в селе дочь мельника, не обижали, но и не дружили.

Всяк знает, что любой мельник — колдун по совместительству. Лучше подальше от таких держаться.
Барин… Барин год почти за ней увивался, речами сладкими увещевал и чего только не говорил: что и на Дон с ней сбежать хочет, и в реке утопиться, коль она ему откажет, в общем, жизни ему без Степаниды нет. Никак.

Ну а для девки такие речи — что сладкий мед, и не первая она, и не последняя, которая на обещания в вечной любви купилась да в стогу переночевала.

Ну и любила, чего там говорить. Хоть и понимала, что глупость, но верила.
Потом, когда жену похоронил, Лисовский другие речи заводил, что вот еще чуток — и в дом возьмет, барыней сделает.

Сначала, правда, ключницей звал, но к тому времени уж лет семь их знакомству минуло, Степанида стала и старше, и умнее и понимала, что врет ей бессовестно барин, но и любовь жила еще, и верить хотелось.

Так прошло всего пятнадцать лет. Барин захаживал все реже, а потом любовь Степаниды как бабка отшептала. Как отрезало.

И на ночной стук в дверь просто не открывала, днем барин не приходил никогда — таился, а в лесу она всегда его вперед слышала и скрыться успевала.

По-другому приказать ей у Лисовского права не было, все ж вольные они с отцом люди, да и отца барин как бы побаивался, хоть и сравнялось почти тому восемьдесят лет.
Ну а потом Рогдай встретился. И не надо теперь Степаниде иной судьбы, как рядом с ним. Кто бы он там ни был.

— В ту ночь Рогдай у меня был, и Лисовский в дом ломиться начал. Да еще выпивший. Я-то, как обычно, просто открывать не хотела, а Рогдай пошел и открыл. Лисовский остолбенел сперва, потом петушиться начал: да кто таков, да я тебя властям сдам, да ты беглый… Ну, Рогдай на двор вышел, а там… полнолуние ж было, вот он и не удержался, оборотился нечаянно, прям при барине, да еще со злости. И медведем на барина и оскалился… Как тот улепетывал от Рогдая! Только пятки сверкали. — Степанида чуть улыбнулась, вспоминая, как слетел с Лисовского весь его задор. — Ну а я, баба-дура, как вернулся Рогдай, кричать на него начала, что дверь открыл. Я-то перепугалась, что Рогдай перед ним обернулся, а уж подлый характер барина кому как не мне знать. А милый мой подумал, что я Лисовского жалела. И ушел. Опять зверем обернулся и ушел. Я за ним кинулась — куда там мне за зверем угнаться, но бегу… Нагнала. Только не его. Лесом до усадьбы рукой подать, там и тропочка протоптана, но ночью кто там ходит? Вот на этой тропочке и нагнала я барина с Аринкой. В таком переполохе я была, что не услышала, а лаялись они на весь лес. Аринка в основном Лисовского поносила — и козлищем старым, которому не набегаться по чужим огородам, и лягушкою холодною, и что уд у него что уж дохлый. Ну и всяко непотребно и любому мужику обидно.

Я только в кусты успела шмыгнуть. Но он все равно что-то заметил.

Рот ей ручищей своей зажал и стоит, прислушивается. Я, обомлевши с перепугу, бочком, бочком, да бежать. Я же и бегать тихо по лесу умею. А я сначала к отцу, на мельницу, побежала, чтоб тот через водяника Рогдаю передал, что ищу его, что дура я премерзкая и жизни мне без него, Рогдая, нет.
Да перепугалась очень, что видал барин что не положено, ну, думаю, дойду до него, зубы заговорю, что с Серком, мол, перепутал. Пес у меня, Серок.

Дошла до усадьбы, калиточкой тайной проскользнула, а там… Аринка мертвая посреди двора прям лежит. Я обратно, потом на поляну, думаю, Рогдай почувствует, придет… Да на Маньку Лисовскую наткнулась, потом Лука-обозник нас видал. Но он человек хороший, не-е-е, ни языком молоть, ни козни делать не будет. А вот Лисовский… Чую я, недоброе будет… И Аринку жалко. Да и дите у нее…
 

Глава пятая

Трактир Мироныча

Трактир на проезжей дороге, да еще рядом с почтовой станцией — место доходное. Здание добротное, большое, на каменной подклети.

Еще Мирон, отец нынешнего трактирщика Ивана, строил. Иван, которого иначе как Миронычем никто не звал, даже родная жена, наследство не промотал, женился удачно, детей Бог дал примерных, вот и дело шло. Аккурат на перекрестке дороги большой и маленьких от нее — в село да в усадьбу.

Даже сейчас, в начале лета, когда не до посиделок, к вечеру народ собрался.

Мироныч протирал рушником плошки, не забывая зорко следить за залом, вдруг кто пожалует, а ленивая подавальщица подскочит, только если гость справно одет либо лицом пригож.

Дверь распахнулась, впуская пыль, жар лета и коробейника Константина.

Чернявого, улыбчивого, с виду бесшабашного парня. Константин утверждал, что он грек, но жена Мироныча уверяла, что без цыган в родословной Константина не обошлось.

Коробейник занял свое любимое место за отдельным столом, покидал на лавку лоток с товаром да торбы, экий беспечный! Трактирщик быстро отдал распоряжения, чем потчевать гостя, подхватил шкалик с вином собственной выделки — и к гостю. Как же! Самые свежие новости! Откуда их узнаешь, как не от торговых людей?

— …Вот так вот, Мироныч. Я тебе говорю — нечисто. А хозяин-то, Лисовский, кричит: «Оборотни это, их рук дело!» И трясется сам, меленько. Якобы сам этих оборотней видал. Все село взбудоражено, деток попрятали, мужики-то колья стругают…

Мироныч слушал завороженно, вот это новости!

Барскую полюбовницу оборотень растерзал! Да еще у него, у барина, на дворе!

А еще в этой суматохе открылось, что дочь барская, Машка, спуталась с урманином, а ее ведь за сына воеводы отец прочил!

Урманин-то в усадьбу прискакал, испужался за зазнобу свою да сам ее отцу и выложил. Лисовский залютовал, хотя урманин — неплохая партия для Машки, приданого-то за ней отец много не даст, сама она не писана краса, да и годков-то уже осьмнадцать есть…

Да и Берн не из простых и не беден, два корабля его у крепости стоят. Но как это — не по его, Лисовского, барской воле будет? Пусть даже брак дочери с сыном воеводы только в его фантазии пока.

Лисовский отличался упрямством редким.

— …Вот я те и говорю, Мироныч. — Константин покончил с похлебкой и с аппетитом принялся за куриную ножку. — Урманина со двора прогнал, Маньку в тереме запер, дворню выпорол. А черт его знает, за что, это ж Лисовский. Да, а у девки, то есть бабы той, растерзанной, дите осталось, девочка годиков трех. Не, не от барина, барин-то с ней недавно шашни водить начал, да бают еще, что она сама, баба-то, на перину к нему залезла. А что с нее взять — непутевая, ребенок вон нагулян невесть от кого, чернявый, таких в селе нет. Да не смотри ты на меня, Мироныч, не я энто! Вот тебе крест… Я первый раз на село пришел, Аринка уже брюхата ходила, и все село об этом судачило! И вообще, я с девками не связываюсь, мне вдовушку приятнее потешить.

— Да… дела… — Мироныч аж руки под столом потер, будет о чем вечерком гостям посудачить, много народу придет, надо Марфе сказать, пусть с села в помощь кого позовет, одна с девками не справится. А вот Косте, похоже, не повезло, не до покупок было лисовинцам.

Что ж, надо хоть обед на свой счет взять, а за вино-то пусть платит! — Ты, Костя, не при барышах, наверное, сегодня из-за той суматохи? — Мироныч изо всех сил постарался визуализировать сочувствие.

— Да так, Мироныч, могло быть и лучше… поторговал маленько. — Константин удрученно склонил кудрявую голову.

Но Мироныч — сам торгаш не в первом поколении: и фальшь уловил с лету, и как бы невзначай заглянул в торбу.

— А что, Костя, тот отрез парчовый еще остался у те… — Торба была пуста!

— Не, Мироныч, — быстро затараторил Костя. — Парчу Фрол Коваль своей жинке купил.
Но Мироныч уже успел заглянуть и во вторую торбу. Тоже пуста! Сочувствовать нечему.
Эх, пропал твой дармовой ужин, Костя…