Был тихий тёплый вечер…
Как всегда. Но на этот раз на гитаре играл я собственной персоной. Я сидел в беседке в саду дядюшки Корвина и самозабвенно перебирал струны. Струны были новые, – я сам их поставил два дня назад, гитара – старой и заигранной, и звук получался замечательный. Медиатор только что юркнул в щель на полу, но мне было неохота лезть под беседку. Приближался ужин, и моё появление измазанным по уши в земле было бы встречено дядей неодобрительно. Поэтому я отложил поиски до завтра и продолжал играть пальцами.
Зато я смог добраться до своей любимой вещи и сыграть её всю, от начала до конца, со всеми длинными задумчивыми куплетами и яростными припевами, вспоминая по пути, как её пела Джулия*.
Я уже добрался до двух квадратов соло и напевал фразы из него, машинально переставляя большой палец по басовым струнам, когда моё дыхание прервалось, и рука сама соскользнула с грифа.
Передо мной возник Корвин.
Он был в ярости.
Он был настолько разозлён, что просто стоял и смотрел.
Я испытал сильнейшее желание исчезнуть, но не мог двинуться и попытался хотя бы сжаться, что в человеческом облике трудновато.
- Дай сюда, - тихо сказал Корвин, и я, трепеща, протянул гитару. Я с ужасом ждал, что он сейчас разобьет её о мою голову или об пол, но он лишь аккуратно поставил её к бордюру.
- Чтобы я никогда больше не видел подобного инструмента в твоих руках и никогда больше не слышал ни одного звука. А теперь вон отсюда.
- Но за что!… - я замолчал и выскочил из беседки.
Я должен был упасть на колени прямо в мокрую траву и возблагодарить Единорога за чудесное спасение. Играть на гитаре при Корвине казалось величайшим кощунством и опасной для жизни шуткой. Вместо этого я чувствовал необычайное возмущение и обиду.
Если бы я плохо играл! Но именно за эту песню Джулия меня хвалила, любила слушать её в моем исполнении и даже пела под звуки, которые я исторгал из инструмента.
Понятно было бы, если бы я взял любимую корвиновскую гитару! Но эту развалюху я откопал в чулане, и ещё пришлось потрудиться, чтобы привести её в божеский вид. Так что пусть спасибо скажет! А он вместо этого запретил играть!
Ну что ещё ждать от этих принцев! И конкретно от этого…
Я бухнулся на садовую скамейку и замер в оцепенении. Похоже, эти проблемы с музыкой посланы мне в наказание. Я пытался воспользоваться магией, чтобы добиться своего, и поплатился. Как Корвин не любил меня – чисто интуитивно, из-за крови Хаоса, - так и не любит до сих пор.
Эх! Надо было проследить… правда, я тогда как раз занялся Третьим Глазом и в результате очутился в плену у Блейза… всё идет не так! Но мог бы я отменить свадьбу? Нет. Никто бы меня не послушал…
Я долго сидел, уставившись в пустоту и занимаясь самоуничижением, пока не смирился с создавшейся ситуацией. Ничего не поделать, придется ждать окончания ссылки, чтобы продолжить занятия с Мартином. А может, попытаться вырезать флейту из тростника?
В это время подошёл Корвин. Жизнь здорово прошлась по нему… а ведь мог стать королем… Корвин сел рядом, слегка сутулясь, поиграл желваками и выдавил, пряча глаза:
- Извини, я немного погорячился.
- Да чего там, - ответил я, весь переполненный раскаянием. - Это я должен извиниться.
Дядя поглядел слегка удивлённо, и я пояснил:
- Я знаю, вы меня не любите, и у вас есть все основания для этого. Ведь это по моей вине вы женились на своей подружке. Я хотел лишь, чтобы вы согласились поучить меня музыке. А вышло, что она подала вам заговорённое мной питьё, и вы исполнили её желание.
Я с мазохистским упоением ждал, что вот теперь он убьёт меня. Но Корвин не двигался. Он задумчиво смотрел на меня и наконец произнёс:
- Ну что же, сынок... Спасибо, что поставил в известность. Поздновато, правда… но для меня многое прояснилось.
- Я не знал, что всё так обернётся.
- Да понятно. Кажется, я не давал повода ненавидеть меня… хм… до такой степени.
Он покачал головой.
- Надо же! Никогда не предполагал, что одно «нет» маленькому мальчику может иметь такие последствия. И теперь у меня возникает вопрос – было ли это один раз? Это волшебство?
Корвин у нас – известный любитель пофилософствовать. Но к тому, что вся его жизнь шла немного наперекосяк, я не имел отношения.
- Я иногда устраиваю маленькие пакости своим родственникам. Но с вами я ничего, кроме этого вина, не проделывал.
- Извини, Лестер, - повторил мой дядя. – Ты хорошо играл, мне не стоило так грубо разговаривать с тобой. Просто эта беседка и эта песня…
- Её очень любит Джулия. Я аккомпанировал ей.
У меня это вырвалось само собой, и только потом я понял, что сказал. Но дядя, слава Единорогу, отреагировал не так, как я опасался. Корвин вздохнул, предавшись приятным воспоминаниям.
Я понял, что убивать меня он совершенно раздумал.
* Лестер играл композицию Джоан Баэз "Babe I'm Gonna Leave You" в обработке группы "Лед Зеппелин". Как известно, в Хаосе нет ничего постоянного. Так что Лестер вполне мог выглядеть примерно так:

Всем привет! Вот и новый фанфик про похождения Лестера из Дворов Хаоса. Остальные книги цикла читайте здесь: https://litnet.com/shrt/SQgq
Лестер успешно перепрятал свою коллекцию артефактов, но Мерлин наказал его за незаконную переделку Отражения. Сейчас идёт второй год ссылки. Королева Хаоса отправила Лестера к принцу Корвину. Но демоны своих не бросают!
Сначала я провалился в какую-то яму.
Странно, подумалось мне, так далеко я мог падать только с моста, да и то вода была достаточно близко. В ушах не то чтобы шумело, и я не чувствовал ветра или течения… я просто проваливался в бездну без конца и края.
Потом я понял, что никуда не лечу, ни вверх, ни вниз, а просто лежу. Где-то вдали светился слабый красноватый огонёк, должно быть, костёр. Я хотел подойти, узнать, где я, но не мог пошевелиться.
Кто-то сказал на том краю мира:
- Он очнулся. Слишком быстро.
- В нём кровь коротышки Баримера.
- Этого недоростка с манией величия? Что будем делать с его потомком?
- Дай платок. И разбавь в стакане.
Огонёк погас. Мою голову приподняли. Губы ощутили прикосновение.
- Давай, парень, пора принимать лекарство. Может, ещё развести? Ему не поплохеет?
Мне в горло полилось что-то солёное и горькое. Я хотел сказать, что морскую воду не пьют…
- Он почувствует лёгкое недомогание только после всего этого кувшина.
Раздался далёкий смутный смех. Голоса замирали вдали… мою лодку оттолкнули, и она сначала закружилась, потом выровнялась и закачалась на волнах…
Лето.
Лесная поляна в середине дня. Белое солнце на бледно-розовом небе, белые пятна света на тёмно-синей траве... выгоревшая за три месяца листва легко пропускает жар… трава жёсткая, как проволока, но всё ещё густая и высокая.
Я лежал здесь уже давно, засыпая, просыпаясь, снова засыпая… сначала я был укрыт тенью, я спрятался в ней, когда, уставший от игр, прибежал на эту поляну и упал в траву под деревом. Трава скрыла меня с головой – я был маленький даже для своих девяти лет. Если меня будут искать, не найдут.
Поэтому я остался там, и мой друг вскоре присоединился ко мне. Он обнюхал меня, потрогал, но, видя, что я не собираюсь продолжать, улёгся рядом.
Я обнял его и заснул.
Проснулся я от того, что солнце жгло мои ноги. Тень подвинулась. Я огляделся и перевернулся на другой бок. Солнца я не боялся. Даже если я обгорю, что часто бывало с моей тонкой кожей, ожог быстро заживёт.
Горячие солнечные лучи всё ползли по мне, раскаляя землю вокруг, и слегка поджаривая меня самого. Мой друг лежал рядом, вытянувшись во весь свой семифутовый рост, и до его чёрной шести было не дотронуться. Он лежал совсем близко, огромный и горячий, как печка, и любой другой мальчик на моём месте вряд ли выдержал бы такую жару.
Но не я.
Наверно, они были правы, дразня меня адским отродьем. Меня колотил озноб, когда всем вокруг было тепло. Я был хилым на вид, но почти никогда не болел. Хотя я часто мёрз, простуды меня обходили, а болезни посерьёзнее, которыми обычно болеют дети, переживались мной легко.
Мы с моим другом оба были такие – живучие, горячие и независимые.
Ему было легче, чем мне. Он гулял сам по себе, появлялся и исчезал когда хотел, охотился на птичек и любому мог дать сдачи – когти и клыки у него были внушительные. Его звали Мурмур, и он был котом.
Я же жил в приюте, и взрослые могли наказать меня, как им заблагорассудится: лишить еды, запереть в спальне, побить розгами. Мне было запрещено покидать территорию приюта – кусочек леса, огороженный глухим забором, - и я должен был есть и спать вместе со всеми.
Меня звали Заморышем, и я был ребёнком.
В полусне я услышал шорох травы. Так как никаких возгласов не последовало, я решил, что меня не заметили, и не пошевелился.
Потом что-то вокруг переменилось, но я продолжал выбираться из дремоты. Потом послышались голоса.
- Что ты здесь делаешь? Здесь, рядом с ним? – спросил кто-то тихим, пронзительно холодным голосом, и я вздрогнул и открыл глаза.
Я увидел пучки травы перед собой. Солнце их не освещало.
- Я делаю то, что ты не осмелился. Учу его любить, - отвечали мягко и томно.
- Это теперь так называется? – насмешка, что была в вопросе, в голосе отсутствовала. Скорее, в нём была угроза.
Я поднял глаза. Мурмура не было. Солнце вокруг меня исчезло.
- Ты не способен на такое. Никто из вас на это не способен. Все вы лишь завистливые, бездушные убийцы.
Солнце ударило мне в глаза. Я окончательно проснулся и повернул голову. Кто-то стоял на поляне, кто-то высокий. Он загородил от меня солнце. Теперь он отошёл, и я оказался весь на свету.
- Пусть будет так, - ответил холодный голос. – Я и поступлю как положено бездушному убийце. Я изгоняю тебя из Дворов, тебя и всю твою семейку. Не смейте больше появляться на глаза мне и моим людям.
- Ты пожалеешь об этом! – взвизгнул голос.
Я приподнялся, желая узнать, кто это. Но солнце слепило, и я ничего не видел, кроме двух смутных пятен, одно пониже другого.
- Сгинь с глаз моих, Мурмур.
Тень сдвинулась, и я смог разглядеть его. Он был высокий и чёрный. Затем он сделал какое-то движение, и я услышал треск кустов и приглушенный мяв.
Так из Заморыша я превратился в сына Мандора, Повелителя Хаоса и принца из дома Савалла. Меня больше не били, не запирали, спать и есть я мог когда хотел и сколько хотел, так же как гулять и играть во владениях моего отца, казавшихся бескрайними. Жизнь здесь настолько отличалась от того, к чему я привык, что проще всего было забыть прошлое и начать жить заново. Что я и сделал.
Правда, одно осталось неизменным – мои отношения со сверстниками. Здесь были и другие дети кроме меня. Они жили тут всю свою жизнь и были частью этого мира. Они умели менять облик, ездить верхом на огромных призрачных конях и стрелять из рогаток на полном скаку. Я и здесь был не такой как все, и меня снова стали дразнить.
Только теперь меня обзывали не заморышем, а подкидышем.
Я старался не обращать на это внимания. Вокруг было достаточно вещей, более интересных, чем драки с детьми.
Но когда отец привёл меня к Сухьи, не реагировать стало гораздо сложнее.
Сухьи учил нас магии и превращениям, вещам, жизненно необходимым любому демону, если он хочет жить близ Хаоса. Это было интересно. Но всякое желание приходить на занятия пропадало, когда я вспоминал, что весь урок буду слышать за спиной насмешки.
Особенно усердствовали мои родственники, сводные братья моего отца. Они тоже учились у Сухьи, но более сложным вещам, чем я. И они не могли пройти мимо без того, чтобы не поставить мне подножку или столкнуть в колючие кусты. И добавить при этом: «Где только Мандор подобрал этого задохлика? Верно, какая-нибудь из его бывших подружек загуляла с местным лешим и то, что получилась, подкинула нашему доброму братцу».
Они были гораздо старше меня, здоровенные бугаи, и я мог только обозвать их в ответ и поспешно скрыться. Мне не приходило в голову, что я мог бы сказать, что они оскорбляют принца Хаоса, и это заставило бы их заткнуться. Я чувствовал себя недостаточно уверенно, я принял чужие правила игры, и это мешало моим занятиям всё больше и больше.
Однажды отец позвал меня к себе и спросил, почему я прогуливаю уроки. Мне самому это не нравилось, но что я мог поделать? Я попытался объяснить. По лицу Мандора я решил, что он мне не верит, что вконец меня расстроило. Мне пришла в голову мысль, что отец, недовольный мною, может отказаться от меня.
Эта мысль была так ужасна и несправедлива, что я… я испугался до потери самообладания. Я не помню, что говорил ему, моя речь становилась всё бессвязнее.
Мандор слушал с совершенно неподвижным лицом. Он просто смотрел на меня своими холодными глазами и молчал.
Кончилось тем, что я упал на колени и расплакался. Плакал я долго и безутешно. А мой отец всё молчал.
Я был уже совершенно уверен, что он сейчас отведёт меня обратно в приют. И тогда я сказал в отчаянии:
- Лучше бы тебе вообще не появляться. Лучше бы мне стать игрушкой Мурмура.
- Следуй за мной, - произнёс вдруг Мандор. Он поднялся и пошёл в соседнюю комнату. Я, вытирая мокрое от слёз лицо, побрёл за ним.
Мы прошли в его кабинет, и отец открыл один из ящиков письменного стола. Он пошуршал бумагами, потом достал что-то и протянул мне.
Это была игральная карта.
Я удивился. Но мой отец никогда ничего не делал просто так, и я послушно уставился на прохладный кусок картона.
Это была странная карта. Во-первых, её обрамление было не таким, как у других в Хаосе – по краю шёл узор не из змей, а из зелёных стеблей травы. Они переплетались, образуя окно в волшебную страну.
Во-вторых, это была фигурная карта Чаш, что бывало очень редко, и рисунок не соответствовал ничему виденному мной на этой масти. Мечи были мастью Хендриков, монеты – Хеллграмов, копья – Саваллов. Чаши были вроде ничьи…
Но вот она, карта Чаш, явно чья-то, красивая и холодная.
На картинке была изображена женщина. Невысокая, рыжеволосая, в зелёном платье с лиловым поясом. Глаза зелёные, как платье.
Когда Мандор произнёс следующую фразу, вторую за этот час, я уже заранее догадался, что он скажет.
- Это твоя мать, Лестер.
Я сжал губы. Пусть уж говорит всё!
- Мы встретились с нею между Отражениями, мы подружились, и так вышло, что в результате родился ты. Твоя мать женщина знатного рода, такого же, как наш. Но живут они очень далеко отсюда, и поэтому ты не можешь видеть её.
Я хотел забрать карту себе, но не посмел.
- Ты удовлетворён? – спросил Мандор скорее заботливо, чем равнодушно. – Я понимаю, твоё положение при Дворах несколько… двусмысленно, но даю слово, в конце концов оно изменится.
- Значит, моя кровь не хуже, чем у Джарта?
- Я бы сказал, лучше. И вот ещё что. Ты пока вроде как вне закона, и будет плохо, если ты примешься на всех углах рассказывать, кто твои родители. Это будет не к чести твоей матери и не к чести тебе.
- Я понимаю. Спасибо, - запоздало поблагодарил я. Во всяком случае, я обрёл некоторую уверенность и новую цель жизни – узнать, кто такая эта женщина на карте.
А потом я увидел похожую карту у Мерлина.
Вот такого Мандора мне предложил Тензор :)
