Лето пахло пылью дороги, нагретым солнцем асфальтом и обещанием свободы. Целый год я ждала этого момента – вырваться из душного города, из-под родительского крыла, на нашу старую дачу в поселке «Солнечный». Целый год я мечтала о речке, о сосновом лесе, о бесконечных днях с подругами Катей и Соней. И главное – о полной независимости. Родители уезжали почти на все лето в командировку, оставив меня одну под негласным присмотром бабушки Галины, чья дача была через три дома. Идеально.
Машина свернула с шоссе на знакомую, ухатанную колеями дорогу. Сердце забилось чаще. Вот он, поселок. Разноцветные домики, заборы, увитые диким виноградом, клумбы с яркими, не особо ухоженными цветами. Детский смех долетал с площадки. Воздух густой, сладкий от цветущих лип. Я высунулась из окна, вдохнула полной грудью. Свобода!
– Не вываливайся, Лерка, – усмехнулся папа за рулем. – Доедем целой и невредимой.
– Пап, я уже не маленькая! – огрызнулась я, но улыбка не сходила с лица.
Наш дом, выкрашенный в мягкий голубой цвет, выглядел немного сонным, но родным. Пока родители возились с багажом, я схватила свой рюкзак и рванула через участок к забору, отделявшему нас от соседей. Дом Зайцевых. Старый, добрый, немного облезлый. И его обитатель… Нет, не «старый добрый». Максим Зайцев. Мой личный кошмар с детства. Вечный соперник в гонках на велосипедах, палач моих кукольных чаепитий (его танки против моих фарфоровых принцесс – неравный бой!), обладатель самой ядовитой ухмылки в радиусе пяти километров. В прошлом году мы так разругались из-за якобы его сломанной моей лейки (я клялась, что не притрагивалась!), что весь август не разговаривали. Я мысленно готовилась к новым баталиям. В конце концов, Макс всегда был этаким долговязым, угловатым мальчишкой с вечно взъерошенными волосами и дерзким взглядом. Легкая мишень для моих колкостей.
Я осторожно выглянула из-за куста сирени, росшего у нашего забора. Их крыльцо было пусто. Тишина. Наверное, еще не приехали. Или спит, сова городская. Уже собиралась развернуться, как услышала скрип калитки. И замерла.
На их участок вышел… незнакомый парень. Высокий, на голову выше меня, точно. Широкие плечи под простой серой футболкой. Темные, почти черные волосы, коротко стриженные, но такие густые, что казалось, в них можно запутаться. Он что-то нес в руках – тяжелый ящик с инструментами. Мышцы на предплечьях напряглись, обозначив рельеф. Он поставил ящик у сарая, выпрямился, смахнул со лба каплю пота. И в этот момент повернул голову. Наши взгляды встретились через забор.
Я вдохнула так резко, что чуть не закашлялась. Макс? Это был он. Но… совершенно другой. Лицо потеряло детскую округлость, скулы стали резче, челюсть – более выраженной. Губы… полные, с легким изгибом вверх, как будто он вот-вот улыбнется, но сейчас они были сжаты. А глаза… Раньше они были просто карими. Сейчас – темные, глубокие, как лесное озеро в сумерках. И в них не было ни капли прежней глупой дерзости. Только спокойствие. Недоброе спокойствие. И удивление.
– Лера? – Его голос. Господи, и голос изменился! Низкий, бархатистый, без прежней скрипучей подростковой надломленности. Он звучал… уверенно.
Я почувствовала, как по щекам разливается жар. Глупо! Почему я краснею? Это же Макс! Тот самый Макс, который в прошлом году обозвал меня «истеричной курицей»!
– Привет, – выдавила я, стараясь звучать максимально небрежно. – Приехал? – Блестящая реплика, Лермина. Просто гениально.
Он кивнул, его взгляд скользнул по мне с ног до головы. Я внезапно осознала, что стою в своих старых шортах и растянутой футболке с котом, волосы собраны в нелепый хвост, и вообще, я вся в дорожной пыли. Почему-то это осознание стало второй волной жара.
– Да, – ответил он коротко. – Вчера. – Пауза повисла тяжелой, неловкой завесой. Он перевел взгляд на наш дом. – Твои тоже приехали?
– Только что. – Еще одна блестящая реплика. Я чувствовала себя полной идиоткой. Где моя привычная язвительность? Где мои колкости? Они растворились под этим новым, незнакомым взглядом. – Ну… я пойду. Помогать разгружаться.
Он снова кивнул, молча. Ни ухмылки, ни подколки. Просто смотрел. И это было в тысячу раз хуже. Я резко развернулась и почти побежала к дому, чувствуя его взгляд у себя в спине. Горячий, колючий, невыносимый.
В доме пахло свежестью, сеном и... пирогами? Я остановилась в прихожей, переводя дух. Гул голосов доносился с кухни. Родители и... бабушка!
– Лерочка, солнышко! – Бабушка Галина появилась в дверях кухни, сметая со своих рук муку. Ее лицо, изрезанное морщинками-лучиками, сияло радостью. Она открыла объятия, и я уткнулась в ее мягкий, знакомый с детства фартук, пахнущий ванилью и яблоками. – Наконец-то! Я уж думала, вы до вечера будете толкаться на этой дороге! Заходи, заходи, чайник уже свистит!
– Бабуль! – Я крепко обняла ее, чувствуя, как дрожь от встречи с Максом и неловкость начинают потихоньку отступать перед этим теплом и уютом. – Я так соскучилась!
– А я-то как! – Бабушка отстранилась, придерживая меня за плечи, и внимательно оглядела с ног до головы. – Вытянулась! Совсем барышня! И загорела уже? В машине?
– Нет, это еще городской "загар" от асфальта, – рассмеялась я.
– Ничего, тут на солнышке настоящий наведем! – пообещала бабушка, ведя меня на кухню. – Садись, рассказывай, как город, как учеба? А я тут пирожков с яблоками напекла, знаю, твои любимые. Да и родителям подкрепление перед дорогой.
Кухня была центром бабушкиной вселенной. Здесь всегда царил уютный хаос: баночки с вареньем, пучки сушеных трав, гора только что вымытых овощей с грядки в тазике. И сейчас стол ломился: дымился самовар (бабушка свято чтила традиции), стояла тарелка с румяными пирожками, еще теплыми, и огромный кувшин с компотом из смородины. Родители сидели за столом, усталые, но довольные.
– Ну вот, наше чадо на месте, – улыбнулась мама. – Теперь можно ехать спокойно.
– Только слушайся бабушку, – строго сказал папа, но глаза смеялись. – И не вздумай весь день на реке торчать.
– Пап! – застонала я, но сердце радостно ёкнуло. Они уезжают! Свобода!
Мы пили чай с пирожками, болтая обо всем подряд: о моих экзаменах, о планах родителей, о соседях. Я старательно избегала упоминаний о Максе, но мысли о его новой, пугающе взрослой внешности не отпускали. Бабушка тем временем делилась поселковыми новостями: кто что построил, чья корова отелилась, как цветет сирень в этом году – особенно пышно у Зайцевых, замечала она невзначай. Я лишь крякнула в ответ.
Скоро родители заторопились – дорога предстояла долгая. Объятия, поцелуи, последние наказы. Мама еле сдерживала слезы. Папа напомнил о звонках. И вот их машина скрылась за поворотом, оставив меня стоять на крыльце с бабушкой.
– Ну вот, солнышко, и остались мы вдвоем, – вздохнула бабушка, обняв меня за плечи. – Как в старые добрые. Не скучай, все будет хорошо. Помни, я через три дома, если что. А пока – осваивайся! Дом твой, хозяйка! – Она подмигнула. – Я еще пирожков оставила в хлебнице. Ужинать приходи, если не захочешь сама стряпать. Или просто так забеги, поболтаем.
– Спасибо, бабуль, – я прижалась к ее плечу. Ее спокойная уверенность и пироги были лучшим лекарством от любой тревоги. – Я пока тут приберусь немного.
– Ладно, ладно, не перетрудись, – бабушка потрепала меня по щеке. – И не забудь проветрить спальню, застоялся воздух. – И она пошла к себе, оставляя меня на пороге моего царства.
Я зашла в дом, ощущая его пустоту и тишину. Теперь он был весь мой. Я открыла окна настежь. Свежий воздух, напоенный ароматами сада, хлынул внутрь. Прибрала на кухне после чаепития, заглянула в хлебницу – там действительно ждали два золотистых пирожка. Потом вышла на крыльцо, села на ступеньку. Вечер спускался на поселок мягкими сиреневыми сумерками. Запели сверчки.
И тут загорелся свет в окнах дома Малининых. Обычное желтое пятно. Но теперь за ним был он.
Совершенно другой. И я поняла, что мое лето свободы только что стало намного, намного сложнее. И почему-то от этой мысли сердце забилось чаще, но уже не только от досады.
Бабушкины пирожки лежали в хлебнице, ее теплое "солнышко" еще звучало в ушах, но мысли упрямо возвращались к темным глазам за забором и тому странному чувству, что земля ушла из-под ног.
Врага нужно было изучать заново.
И это было пугающе... интересно.