Лето между нами

Пролог

Автобус дёрнулся, и я чуть не приложилась лбом о сиденье впереди. Отличное начало, — подумала я, прилипая к холодному стеклу. За окном мелькали унылые поля и покосившиеся остановки — будто кто-то лениво листал картинки из самого скучного альбома.

Внизу болтался мой рюкзак — жалкий набор изгнанницы: сменка (как будто в этой дыре куда-то надо переобуваться), блокнот с недописанными стихами (стыдливо прикрытый учебником по алгебре), и тот самый крем с малиной, который мама сунула мне "на всякий случай".

На всякий чего? Чтобы пахнуть ягодкой, пока твою жизнь выворачивают наизнанку?

Мама дремала через проход. Даже во сне её пальцы судорожно сжимали ручку сумки — привычно, как будто боялись, что всё разлетится, если ослабить хватку. Я резко отвернулась.

Этот противный комок — не то жалость, не то злость — снова полез в горло. Ненавижу эти моменты. Потому что если признаешь, что тебе жаль собственную мать, значит, ты всё ещё та самая девочка, которая верит, что взрослые всегда знают, что делают.

А я уже давно разучилась верить.

Последний звонок в десятом классе. Всего пару недель назад.

Они орали, плескались и дурачились, как будто выпускной — это билет в какую-то другую, взрослую и крутую жизнь. Я тоже смеялась — громче всех, нарочито и фальшиво. Знаете, как в плохих фильмах, когда героиня хочет убедить всех (и себя), что ей "ну просто очень весело"?

Вот это про меня.

Только Дашка заметила — её взгляд скользнул по мне, быстрый и колючий. Но ничего не сказала. Умница.

— Куда летом, Маш? — крикнула она сквозь музыку.

— Не знаю. Мама опять что-то придумала.

— Ты ей скажи, что ты — уже не в начальной школе!

Я фальшиво рассмеялась. Попробуй скажи.

— Маша, проснись.

Я открыла глаза. Автобус стоял. Запах пыли, бензина и скошенной травы ворвался в салон.

Мама уже вставала, поправляя сумку. Без слов. Без объяснений. Как всегда.

— Приехали? — я зевнула, натянуто.

Она кивнула, не глядя.

На улице палило так, будто солнце решило лично меня испепелить. Земля под ногами потрескалась, как старая краска. И посреди всего этого — облупленный дом с кривой табличкой:

«Дачный посёлок Солнечный Берег»

— Ты ведь останешься здесь ненадолго, — сказала мама. — Не драматизируй.

Я посмотрела на неё.

— А ты останешься?

Она сделала вид, что не услышала.

Конечно.

Я глубоко вдохнула. Пахло пылью и чем-то сладким — может, сиренью. Может, иллюзиями.

Вот и всё. Добро пожаловать в изгнание.

***

Калитка скрипнула.

Дом выглядел... не мёртвым. Не брошенным.

Как будто кто-то только что вышел и сказал: «Я сейчас вернусь».

Мама провела рукой по подоконнику — странно нежно, будто гладила призрака.

— Тут бабушка всё время закрывала окна. Боялась сквозняков.

Она распахнула створку.

Тёплый воздух ворвался внутрь, принеся с собой запах травы и чего-то неуловимо знакомого.

— Всё на своих местах, — прошептала мама.

Я сжала рюкзак.

А я — нет.

1. Добро пожаловать в ад (с сиреневыми кустами)

Я стояла посреди этого «райского уголка» и ждала, когда земля разверзнется и поглотит меня вместе с бабушкиным домом, рюкзаком и мамиными советами. Но нет. Природа явно была на стороне взрослых.

— Представляешь, я здесь каждое лето до семнадцати проводила, — мама провела рукой по покосившейся веранде, будто гладила призрака.

— Ого. Значит, это не просто ссылка, а семейная традиция, — я пнула ржавый велосипед у крыльца. Он жалобно заскрипел. — Класс. Теперь я понимаю, почему ты психологом не стала.

Мамины губы дрогнули — то ли от обиды, то ли от смеха. Сложно сказать. Последний раз, когда она искренне смеялась, кажется, был еще до моего рождения.

— Здесь очень тихо и... — она замялась, подбирая слово.

— Мертво? — предложила я.

— Спокойно, — поправила мама и тут же полезла в сумку за телефоном. Вечный побег.

Я закатила глаза и толкнула дверь. Дом встретил меня скрипом половиц и запахом — смесь лаванды, пыли и чего-то неуловимо детского. Как будто здесь до сих пор жили призраки прошлого: вот тут они пили чай, тут ссорились, а вот на этом диване...

— Не садись! — мама резко схватила меня за рукав. — Там пружины торчат.

— Супер. Значит, мне не только скучать, но и истекать кровью предстоит.

Мама вздохнула так, будто я снова в пять лет потребовала мороженое вместо супа.

— Маша, хватит. Ты здесь на месяц.

— О, даже сроки точные! — я скрестила руки. — Это как в тюрьме? За хорошее поведение отпустят раньше?

Она не ответила. Просто достала ключи и тряхнула головой — этот жест означал «я слишком устала для твоего юмора». Знакомо.

Я плюхнулась на чемодан (осторожно, минуя пружины) и огляделась. Солнечный зайчик прыгал по стене, высвечивая пыль в воздухе. На комоде — фото: мама лет в шестнадцать, в платье, которое сейчас выглядело бы дико старомодным, но на ней смотрелось... красиво.

Странно. Я никогда не думала о маме как о девушке. Как о ком-то, кто тоже был глупым, влюблялся, ошибался. Для меня она всегда была вот такой — с плотно сжатыми губами и вечной сумкой в руках.

— Ладно, — мама прервала мои мысли, протягивая связку ключей. — Правила просты: не уходи далеко, слушайся Зою Васильевну, не...

В этот момент в окно влетело что-то пушистое, рыжее и стремительное.

— Что за... — я едва успела отпрянуть, как на колени мне запрыгнул кот размером с небольшую собаку. Он уставился на меня круглыми желтыми глазами, будто говоря: «Ну чего? Чего ждешь? Гладь уже!»

— Божечки-кошечки! — раздался за дверью тоненький голосок. — Он у вас?!

На пороге стоял мальчуган лет девяти — в шортах до колен, полосатой футболке и с велосипедным шлемом на голове. Шлем был украшен наклейками с динозаврами.

— Кирилл, — представился он, не дожидаясь вопросов. — Это мой кот. Точнее, бабушкин. Точнее, он сам по себе, но мы его кормим.

Кот, как будто подтверждая слова, устроился у меня на коленях и начал мурлыкать так громко, что, кажется, его было слышно аж на улице.

Предатель, — подумала я, но пальцы сами потянулись к его пушистой голове.

— Маш, осторожно, — насторожилась мама. — Он может быть...

— Чудовищем? — я подняла кота перед собой. Он безмятежно повис в воздухе, как мешок с картошкой. — Да он просто пушистый диванный овощ.

— Он царапается! — предупредил Кирилл. — Особенно когда...

Кот вдруг вывернулся, запрыгнул мне на плечо и оттуда — на комод. Фоторамка с маминым фото грохнулась на пол.

— ...когда видит свои отражение, — закончил мальчик.

Я подняла фото. Стекло треснуло прямо по маминому лицу.

— Ой.

— Ничего страшного, — мама взяла рамку, но пальцы ее слегка дрожали. — Это же просто вещь.

Но по тому, как она аккуратно протерла стекло рукавом, я поняла — не просто.

— Ладно, — Кирилл подошел к коту, который теперь гордо восседал на шкафу. — Пойдем, Барсик.

— Барсик? — я фыркнула. — У него же явно имя посерьезнее. Типа... Рыцарь Пушистого Королевства.

— Бабушка говорит, что он бандит, — мальчик задумчиво наклонил голову. — Вчера он притащил в дом живую мышь и выпустил ее.

— О, — мои глаза загорелись. — Мне уже нравится этот кот.

— Тогда приходи завтра! — оживился Кирилл. — Мы с ним и с моей сестрой Ленкой будем на пруду. Там лягушек можно ловить!

— Лягушек... — я представила мамино лицо при таком предложении. — Обязательно.

— Маша, — мама взяла меня за плечо. — Нам нужно идти знакомиться с Зоей Васильевной.

— Ага, — я скорчила гримасу. — Прямо сейчас.

— Прямо сейчас, — ее голос не оставлял пространства для споров.

Кирилл помахал нам на прощание, сунул кота под мышку (тот недовольно мяукнул) и скрылся за калиткой.

Я вздохнула.

— Ну что, мам? Пойдем знакомиться?

Она не ответила. Просто поправила сумку на плече и вышла на крыльцо.

Я бросила последний взгляд на треснувшее фото.

Интересно, она тоже когда-то убегала от таких вот «знакомств»?

Но ответа не последовало. Только скрип половиц под ногами и далекий крик Кирилла:

— Не забудь про лягушек!

2. Тепло чужих окон

Тропинка к дому Зои петляла между разросшимися сиреневыми кустами. Я шлепала по пыльной дорожке, намеренно отставая от мамы, и пинала камешки.

— Не тащись как в последний раз, — бросила она через плечо.

— Может, потому что не хочу идти к какой-то твоей старой подруге? — я нарочно громко шаркнула ногой.

Мама не ответила. Только выпрямила спину — ее «боевой стойке» я была свидетельницей во всех важных разговорах: с учителями, начальством…

Дом Зои Васильевны оказался неожиданно... живым. Не то чтобы бабушкин был похож на развалины, но здесь чувствовалось, что пространство обитаемо: на крыльце — горшки с геранью, аккуратно подвязанные ленточками, на веревке сушилось белье — не старческое бежевое, а с яркими принтами. Из открытого окна доносился смех и запах чего-то сладкого.

Мама замерла перед калиткой, будто боялась переступить невидимую черту.

— Ольга?.. — из-за двери раздался хрипловатый голос.

На пороге стояла пожилая женщина в сиреневом халате — Зоя Васильевна. Она щурилась, будто разглядывала нас сквозь туман времени.

— Господи, — она вдруг всплеснула руками. — Да это же Олька Соколова! Узнала тебя сразу — все та же гримаса, когда не хочешь, но приходится!

Мама застыла. Я увидела, как ее пальцы непроизвольно сжались в кулаки, потом разжались.

— Зоя... — голос мамы звучал странно — будто она говорила не сюда, а куда-то далеко, в прошлое.

— Заходите же, чего замерли! — Зоя Васильевна распахнула дверь шире. — Я как раз пирог с вишней достала.

— Садитесь, садитесь, — Зоя Васильевна хлопотала вокруг стола, ставя перед нами тарелки. — Ленка с детьми вчера уехали в город — зубки у младшего режутся, вот я и напекла на всю ораву.

Она толкнула в мою сторону блюдо с пирогом.

— Ты, красавица, вижу, в бабушку — та же гордая посадка головы. Только глаза... глаза папины.

Я замерла с вилкой в воздухе. Она знает про папу?

— Зоя Васильевна, — мама резко поставила чашку. — Мы недолго...

— Знаю, знаю, — женщина махнула рукой. — Все вы сейчас вечно куда-то спешите. Аня вот тоже — примчится на выходные, полдома перевернет и снова улетает.

Она повернулась ко мне:

— Моя дочь. Твоя ровесница была, когда они с Ольгой...

— Зоя Васильевна! — мама перебила так резко, что я вздрогнула.

Наступила неловкая пауза. Зоя вздохнула и потянулась за вареньем.

— Ладно. Завтра Аня приезжает — успеете повидаться…

Мама покачала головой:

— Мы уезжаем завтра утром.

— Мы? — я не смогла сдержаться.

Мама посмотрела на меня — впервые за сегодня по-настоящему посмотрела.

— Я. Ты остаешься.

Зоя Васильевна хлопнула ладонью по столу:

— Вот и отлично! Девочки переночуют у меня — чего им в пустом доме оставаться? Завтра в порядок приведете и сможете спокойно жить.

— Нет! — мы хором выпалили с мамой.

Зоя рассмеялась:

— Ну хоть в этом похожи. Ладно, решайте сами. Но ужинать все равно останетесь — я уже борщ поставила.

Пока Зоя Васильевна возилась у плиты, мама неожиданно... раскрепостилась.

Она смеялась — тихо, смущенно, когда Зоя Васильевна вспоминала, как они в детстве украли бутылку домашнего вина и напились в саду.

Она размахивала руками — рассказывая, как однажды перепутала ландыши с чем-то ядовитым и отправила полкласса в больницу.

Она ожила.

И это было страшнее, чем все ее холодные взгляды за последние годы. Потому что я вдруг поняла — передо мной чужая женщина. Та самая девчонка с фото, а не моя мать.

— Оль, помнишь, как мы... — Зоя Васильевна вдруг замолчала, глянув на меня. — Ой, да что я — при ребенке такие истории!

— Я не ребенок, — буркнула я, но они уже перешли на шепот.

Я отодвинулась к окну. За стеклом темнело. В бабушкином доме напротив не горело ни одного огонька.

— Машенька, — Зоя Васильевна вдруг подсела ко мне, сунув в руки теплую кружку. — Это мятный, с медом. Успокаивает.

Я хотела огрызнуться, но чай и правда пах удивительно... по-домашнему.

— Спасибо, — пробормотала я.

— Ты не переживай, — Зоя понизила голос. — Она просто...

— Не надо, — я резко встала. — Не надо про «она любит, просто не умеет показывать». Надоело.

Зоя Васильевна посмотрела на меня с таким пониманием, что стало не по себе.

— Я хотела сказать: она просто боится. Как и ты.

Мама в этот момент закатила глаза — точно так же, как я сама делала тысячу раз.

И вдруг стало смешно. И грустно. И...

— Ладно, — я вздохнула. — Может, и правда переночуем здесь.

— Ура! — Зоя Васильевна захлопала в ладоши, как девочка. — Тогда я достаю секретные запасы — у меня есть какао с зефирками!

Мама подняла бровь:

— Маша, тебе уже шестнадцать.

— А мне семьдесят два, — парировала Зоя Васильевна, — и я все еще обожаю зефир в какао.

Я неожиданно рассмеялась. Мама тоже — ее смех прозвучал непривычно, звонко.

А за окном медленно гасли краски дня. И пустой бабушкин дом казался теперь не таким одиноким.