Лето наших красок

Глава 1. Лёд и пламя

«В каждом кадре - своя красота».

Эти мамины слова, словно заклинание, всегда помогали мне видеть хорошее даже в самые трудные моменты. Но что делать, когда в кадре — лишь боль и тьма?

Меня зовут Аня, и, наверное, больше всего на свете я люблю лето. Не знойное городское пекло с запахом бензина и гулом машин, от которого плавится асфальт и кружится голова, а настоящее, деревенское лето, когда воздух звенит от стрекота кузнечиков и пьяняще пахнет свежескошенной травой, а босые ноги утопают в прогретой солнцем земле. Рассветы, когда солнце едва касается кружевных верхушек деревьев, окрашивая мир в нежно-розовые тона, словно акварелью, вечера, когда небо усыпано мириадами мерцающих звезд, таких ярких, что кажется, до них можно дотянуться рукой и сорвать, как спелую ягоду. Я всегда верила: чем проще, тем лучше. И чем дальше от города - тем вернее.

В мои шестнадцать лет жизнь казалась акварелью, еще не успевшей поблекнуть под натиском серых будней. Палитра — яркой и насыщенной, как летний луг, полный полевых цветов и жужжащих пчел. У меня были верные подруги, с которыми мы часами могли шептаться на подоконнике, делясь секретами и мечтами, и красить губы одной и той же вишневой помадой, мечтая о первой любви, любимая бабушка, баловавшая хрустящими пирогами с яблоками, пахнущими корицей и вареньем из лесных ягод, собранных на рассвете, и бесчисленное количество увлечений, не дававших заскучать ни минуты. Вышивка крестиком пейзажей с закатами, вязание ярких, как радуга, шарфов, забота о петуниях и герани на балконе, словно о собственных детях, и пение в местном хоре под руководством моей мамы, словно у мамы – все это делало мою жизнь полной и интересной, словно красочный калейдоскоп.

Но главное — я умела видеть красоту во всем: в причудливом изгибе речной волны, играющей солнечными зайчиками, в замысловатой трещинке на коре старого дерева, рассказывающей свою историю, в случайной, мимолетной улыбке прохожего, словно озаряющей день.

«В каждом кадре - своя красота», — любила повторять мама, когда мы вместе перебирали старые фотографии, пахнущие пылью и воспоминаниями. И я верила ей, словно это были слова из священного писания. Но знала ли я тогда, что существуют кадры, в которых нет ничего, кроме боли и тьмы? Кадры, которые не хочется вспоминать, но которые преследуют тебя в самых страшных снах… И что очень скоро мне предстоит столкнуться с одним из таких кадров лицом к лицу.

Мои родители, учителя истории и литературы, кажется, всегда были вместе, словно половинки одного целого. Мама — хрупкая, невысокая женщина с добрыми морщинками в уголках глаз, словно сошедшая со страниц романов Джейн Остин, умела создать уют где угодно. Даже наша небольшая квартирка казалась просторнее за счет множества растений на балконе, словно оранжерея, и ее искренней, заразительной улыбки, способной растопить любой лёд.

Папа — высокий, немного рассеянный, широкоплечий, с тихим голосом и вечно растрёпанными волосами, словно сошедший со старинных фотографий, — обожал рассказывать истории о древних цивилизациях, увлекая меня в далёкие миры, словно в сказку. Он мог часами рассказывать мне древние мифы о Геракле и Одиссее, пока я делала наброски к этим историям, пытаясь уловить их суть. И, как обычно, мама заваривала нам чай с травами и мёдом, присаживаясь к нам на диван, чтобы в очередной раз послушать легенды о героях и богах. Мы поддерживали все мои увлечения, особенно когда видели, как загораются мои глаза от малейшей похвалы.

«Рисуй, Аня, рисуй!В каждом рисунке — частичка твоей души», — часто говорила мама, и я верила каждому её слову, как самой себе. Так было до тех пор, пока не случилось ЭТО…

Младших братьев и сестёр у меня не было, зато была целая куча планов, написанных яркими фломастерами на стене над кроватью. Окончить школу, поступить в художественный институт, объездить весь мир с этюдником за плечами, запечатлевая красоту в каждом уголке. Казалось, все дороги открыты, и я могла выбрать любую. Каждый день я составляла план на будущее, пополняя список желаний и мечтая о том, как все они сбудутся. Но кое-что, а именно моя чрезмерная отзывчивость, граничащая с наивностью, и доверчивость, заставляющая верить каждому слову, заставили меня выбрать совершенно неожиданный путь. Путь, который круто изменит мою жизнь.

Ведь что я знала о ремонте? По большому счету, ничего. Да, я могла покрасить стены в комнате новой краской или переклеить надоевшие обои, но капитальный ремонт старого, ветхого дома — это совсем другое дело. Я даже представить себе не могла, сколько сил и времени это займет, сколько мозолей появится на руках и сколько пыли осядет в волосах. Но когда мама позвонила и взволнованно рассказала о дальней родственнице, бабушке, чей внук Юра совсем забросил ветхий домик, а она в силу возраста не могла справиться с этим самостоятельно, я почему-то сразу загорелась идеей помочь. Наверное, это было ещё и от бессилия. Ведь как иначе помочь тому, кто уже давно отчаялся и видит мир только в серых тонах? И, увидев, как горят глаза мамы от этой просьбы, я поняла, что просто не имею права отказаться, не имею права подвести её.

Словно почувствовав мою нерешительность, мама добавила, что Юра — очень талантливый парень, прекрасно рисует, но после трагедии замкнулся в себе и забросил творчество, словно похоронив свой талант.

Глава 2: Под слоем пыли

«Хуже не будет» (Аня)

Несмотря на ледяной прием, устроенный мне Юрой, словно меня окатили ведром ледяной воды, я не собиралась сдаваться. Я дала слово бабушке, и не привыкла бросать слова на ветер. Тем более, что мне было искренне жаль эту милую старушку, вынужденную жить в таком запустении, словно в ожидании конца света. Да и дом, хоть и заброшенный, все равно манил к себе чем-то таинственным, словно звал на помощь, словно просил спасти его от забвения. Нужно было доказать и Юре, и, прежде всего, самой себе, что я не собираюсь отступать, что я сильная, и что я смогу все преодолеть.

— Что ж, начнем с малого, — решила я, засучив рукава, и отбросив все сомнения прочь, и отправилась на поиски ведра и тряпки, словно на поиски сокровищ.

Но что делать с Юрой? Как найти к нему подход? Он, словно дикий зверь, ощетинился и никого к себе не подпускал, словно был одиноким волком, обречённым на вечное скитание. В его глазах видела лишь боль и ненависть, словно он пережил что-то ужасное, что-то, что навсегда сломало его душу. Ненависть ко всему миру, ненависть к себе, ненависть ко мне… Смогу ли я пробить эту броню, эту стену отчаяния? Смогу ли я достучаться до его сердца, разбудить его от кошмара? Или мои благие намерения разобьются о его каменную стену безразличия, оставив после себя лишь осколки разочарования, словно разбитое зеркало? А вдруг он просто выгонит меня из дома, как назойливую муху? Что я тогда скажу бабушке? Как посмотрю ей в глаза? Да и вообще, имею ли право вмешиваться в его жизнь? Может быть, ему просто нужно, чтобы его оставили в покое, чтобы он мог спокойно умереть в этом доме? Может быть, он сам хочет жить в этом мраке, вдали от всего мира? Кто я такая, чтобы решать за него?

— Хуже не будет, — успокоила себя Аня, пытаясь убедить в этом и себя, и его, и с верой в лучшее, хоть и слабой, как мерцающая свеча на ветру, отправилась на поиски.

Сарай встретил меня полумраком и запахом прелой листвы, словно склеп. Сквозь щели в крыше пробивались тонкие лучики света, освещая хаотично разбросанные инструменты, старые вёдра, какие-то мешки с удобрениями, покрытые толстым слоем пыли. Паутина густо оплетала углы, создавая причудливые узоры, словно ловушки, расставленные временем. Не хватало только лешего, чтобы картина была полной! И тогда я бы точно сбежала отсюда без оглядки.

Вооружившись ведром, тряпкой и старой шваброй, пахнущей сыростью и плесенью, я вернулась в дом. Я решила начать с гостиной — самой большой и, как мне показалось, самой грязной комнаты, словно бросая вызов хаосу.

Гостиная встретила меня могильным холодом, словно здесь обитали призраки прошлого. В ней было что-то гнетущее, словно здесь когда-то произошло что-то ужасное, что-то, что оставило неизгладимый след в этом месте. Я чувствовала себя незваной гостьей, нарушившей покой чужой жизни, словно я потревожила чей-то сон.

Простыни на мебели посерели от пыли, словно саваны. Когда я попыталась их снять, в воздух поднялось целое облако пыли, заставившее меня закашляться, и в носу защипало. Под простынями оказались старинные кресла с резными ножками, обитые выцветшей тканью, диван с продавленным сиденьем и огромный полированный стол, покрытый слоем пыли, на которой можно было оставлять отпечатки пальцев, как на снегу, словно писать послания в прошлое. Интересно, кто сидел за этим столом? О чем здесь говорили? О чем мечтали? Почему теперь здесь так заброшенно, почему их мечты так и не сбылись?

В углу стоял камин, словно ожидая, когда в нём снова разожгут огонь, но его жерло было чёрным и холодным. Я представила, как здесь собирается вся семья, как потрескивают поленья в камине, как льются задушевные разговоры, как смех наполняет этот дом. И мне стало грустно от мысли, что всё это осталось в прошлом, словно это была красивая сказка, которая закончилась трагически.

На стенах висели потемневшие от времени картины в тяжёлых рамах, словно окна в прошлое. Что на них было изображено, разобрать было невозможно. Лица людей, пейзажи, натюрморты? Может быть, там скрывались какие-то тайны, ключи к разгадке этой трагедии? Чем увлекались люди, населявшие этот дом? Что они любили? И что их погубило?

Комната вызывала у меня двоякие чувства. С одной стороны, отвращение к грязи и запустению, к этому хаосу и безнадежности. С другой — необъяснимое влечение к прошлому, к истории этого дома, к его тайнам и загадкам. Я чувствовала, что здесь есть что-то важное, что-то, что нужно разгадать, что-то, что может помочь Юре вернуться к жизни. И я была готова это сделать, даже если это будет стоить мне дорого.

Когда я принесла воду и попыталась начать уборку, намочив тряпку и почувствовав запах сырости, появился ОН. Словно призрак, материализовавшийся из темноты.

— Что ты здесь делаешь? — прорычал Юра, возникнув в дверях словно из ниоткуда, словно тень. Лицо перекошено от злости, глаза метали молнии, буря клокотала внутри.

— Убираюсь, — спокойно ответила я, стараясь не обращать внимания на тон. — Разве незаметно? Решила внести немного света в это царство тьмы.

Глава 3. Между молотом и наковальней

«Что ж, надежда всегда умирает последней».

Эта мысль, словно маяк, освещала путь в темноте. И пока теплилась хоть малейшая надежда, нельзя было отступать.

Усевшись на старую скамейку, я раскрыла альбом и взяла уголёк, ощутив его шершавую прохладу. Хотела нарисовать Юру, но не могла. Слишком много всего смешалось в голове, и ни один образ не выходил чётким и ясным, словно ускользал от меня, как тень. Смирившись, я стала машинально выводить контуры старого дуба, росшего у дома, словно ища в нём ответы.

Наверное, это выглядело глупо: шептать дереву свои тайны. Но кому еще можно было довериться в этом чужом и мрачном месте? Я делилась сомнениями, страхами, надеждами, словно исповедовалась. Рассказывала о Юре, о его печальных глазах, угрюмом характере, о его сломленной душе. Говорила о том, что не знаю, как подступиться, как растопить лёд, как достучаться до сердца.

— Но я не сдамся, дуб, слышишь? — шептала она, водя углём по бумаге. — Обязательно помогу. Даже если это будет самое сложное задание в жизни, даже если придётся пройти через ад.

И словно в ответ дуб тихонько зашуршал листвой, словно подбадривая. Ветер немного усилился, и в голове всплыла цитата из любимой книги, которую, казалось, донёс ветер: «Всё проходит… и это пройдёт». Наверное, дуб хотел что-то сказать, предостеречь от ошибок.

Сначала рука двигалась неуверенно, словно боялась прикоснуться к бумаге, опасаясь нарушить тишину. Линии получались тонкими и дрожащими, словно отражали внутреннее смятение. Но постепенно, по мере того, как она погружалась в процесс рисования, рука становилась более уверенной, а линии — более чёткими и смелыми. Уголь скользил по бумаге, словно танцуя, передавая все чувства и эмоции, изливая душу на бумагу.

Веточка за веточкой, листок за листком на бумаге стал прорисовываться старый дуб. С корявыми ветвями, тянущимися к небу, словно руки старца, просящего о помощи, с могучим стволом, помнящим не одну сотню лет. В каждой детали чувствовалась сила, мощь, мудрость. Словно он многое пережил, видел взлёты и падения, радости и горести. И, несмотря ни на что, продолжал стоять, гордо возвышаясь над миром. В какой-то момент мне показалось, что дуб словно оживает на бумаге, словно делится со мной своей силой и мудростью. И я почувствовала, как отступает тревога, как на душе становится легче и спокойнее, словно я нашла поддержку в этом молчаливом дереве. Казалось, что в каждый штрих я вкладываю частичку себя, частичку своей души. Я нарисовала даже старую белку, сидящую на ветке и смотрящую с любопытством.

Когда рисунок был закончен, я взглянула на него и увидела… Юру. Угрюмый взгляд, скрытую силу, уязвимость. И поняла, что он не просто сломленный человек, а могучий дуб, переживший бурю, но не сломленный ею окончательно, не потерявший надежду. Просто нужно время, чтобы залечить раны и снова расправить ветви, чтобы вновь ощутить вкус жизни. И, как добрая фея, я пришла ему в этом помочь, или, по крайней мере, попытаться.

Что ж, надежда умирает последней, даже в этом проклятом месте.

И что теперь делать с этим дубом? Как растопить лёд? Как достучаться до сердца? Как не сломаться самой, пытаясь спасти его из мрака, не утонуть в его отчаянии?

С этими мыслями я закрыла альбом и, накинув на плечи плащ, чтобы не промокнуть, вернулась в дом, ощущая холод на коже. В ночной тишине шаги казались особенно громкими, отчего по коже бежали мурашки, словно кто-то следил за мной. Небо затянуло тучами. Кажется, вот-вот пойдёт дождь, словно оплакивая судьбу этого дома. Словно сама природа решила отменить все планы. Хотя… Пожалуй, дождь — это хороший повод провести время с Юрой, найти хоть какую-то точку соприкосновения. Посмотрим, что из этого выйдет, оправдает ли себя моя затея.

***

Утром я проснулась от шума дождя, барабанящего по крыше, словно стая диких зверей. Я выглянула в окно. Все вокруг было серым и мрачным, словно мир выцвел. Хотелось зарыться под одеяло и проспать весь день, забыв обо всех проблемах.

Но делать этого было нельзя. Бабушка уже вовсю хлопотала на кухне, готовя завтрак, наполняя дом ароматом трав и свежей выпечки. Пришлось вставать, чтобы встретить новый день, полный неожиданностей.

За завтраком бабушка объявила:

– Сегодня мы вместе будем чинить крыльцо. Дождь размыл ступеньки, и ходить стало опасно, особенно для меня.

Юра, сидевший напротив, скривился, словно съел что-то кислое, словно выпил яд. Но промолчал, словно сдерживая гнев.

– Нам понадобится помощь, – продолжала бабушка. – Юра, ты у нас мастер на все руки, золотые руки.

Опять посмотрел. Теперь с долей презрения, с вызовом.

«Ну вот, началось, – подумал он, стиснув зубы. – Опять это дурацкое «совместное задание». Как же она бесит! Своим оптимизмом, своей жизнерадостностью, своим постоянным желанием всем помочь. Да оставьте меня уже в покое! Неужели так сложно понять, что я хочу побыть один? Но нет же! Нужно обязательно вытащить меня из берлоги, заставить что-то делать, с кем-то общаться». Как же она меня достала… А эта, другая, что сидит напротив, как надзирательница, будто следит, чтобы я не сбежал. Что она вообще во мне нашла? Или ей стало меня жалко? Ну и пусть жалеет, мне всё равно!»