Лето за рекой

Глава 1: Городская изгнанница

Саша прижалась лбом к прохладному стеклу старенькой «Лады», её дыхание оставляло мутный след на окне, тут же тающий в тёплом июльском воздухе. Машина подпрыгивала на ухабах сельской дороги, шины хрустели по гравию, а за окном мелькали поля, усыпанные ромашками, и тёмные силуэты берёз, чьи листья трепетали на ветру. Запах бензина и пыли смешивался с ароматом трав, что пробивался сквозь щели в окне. Саша сжимала телефон в руке, её пальцы, холодные от волнения, гладили треснувший чехол с потёртым узором ромашек — подарок от Маши. На экране мигала одна полоска сигнала, готовая вот-вот исчезнуть. Москва, её шум, её жизнь ускользали с каждым километром, и сердце Саши сжималось, будто кто-то затягивал узел в её груди. Она закрыла глаза, и мысли унесли её назад, в тот вечер в Москве, когда всё ещё казалось, что она может удержать свою прежнюю жизнь.

Комната Саши утопала в мягком свете гирлянд, что свисали над кроватью, переливаясь золотыми искрами. Постеры инди-групп — «The Neighbourhood» и «Arctic Monkeys» — пестрели на стенах, их уголки слегка загнулись от времени. На столе догорала ванильная свеча, её сладкий аромат смешивался с запахом кофе из кружки, давно остывшей. Саша сидела на кровати, поджав ноги, её колени упирались в подбородок. Телефон в руках светился, лента социальной сети мелькала под пальцами: сторис с вечеринок, фотки друзей на крышах, где-то вдали гудела Москва, живая, пульсирующая. Но каждый пост, каждый лайк резал её, как нож, напоминая о провале. Математика. Проклятые цифры, что не сложились в голове, что подвели её, что заставили родителей смотреть на неё с разочарованием. Она бросила телефон на одеяло, её пальцы дрожали, а горло сжималось от подступающих слёз.

В этот момент телефон завибрировал, экран засветился именем «Маша». Саша схватила его, её сердце ёкнуло — Маша всегда умела вытащить её из тьмы. Она нажала «ответить», поднеся телефон к уху, и голос подруги, звонкий, как колокольчик, ворвался в её мир.

— Сашка! — Маша почти кричала, её энергия била через трубку. — Давай на вечеринку сегодня! Там будет Дима, ты знаешь, он про тебя спрашивал! Забей на эти экзамены, пересдашь. Ну же, будет круто!

Саша сглотнула, её голос дрогнул, сорвался, будто тонкая нитка, готовая порваться. Она сжала телефон так, что пальцы побелели, ногти впились в ладонь.

— Маш, какая вечеринка? — выдохнула она, слова падали тяжело, пропитанные обидой. — Я провалила математику. Родители в бешенстве. Мама вчера кричала, что я никчёмная, что без диплома я никто. Они ссылают меня в Сосновку, к тёте Оле! Там ничего нет, Маш, вообще ничего! Даже вай-фая!

Она замолчала, её дыхание сбилось, грудь сжималась, будто кто-то положил на неё камень. За окном гудела Москва — машины, смех, далёкая музыка из кафе, а Саша чувствовала, как её мир рушится. Она хотела остаться здесь, в своей комнате, с гирляндами, с Машей, с Димой, который, может, и правда думал о ней. Но Сосновка, эта деревня, о которой она знала только из рассказов тёти, маячила впереди, как наказание.

Маша замялась, её голос стал мягче, но всё ещё звенел теплом, как летний день.

— Саш, ну… может, там не так уж плохо? — сказала она, пытаясь подбодрить. — Птицы, река, тишина. Ты же всегда выкрутишься, ты же наша Сашка! Представь, будешь как в фильме — ромашки, закаты, какой-нибудь милый парень с гитарой.

Саша фыркнула, но смех вышел горьким, почти всхлип. Она провела рукой по волосам, растрепав тёмные пряди, и прошептала, голос дрожал, как лист на ветру:

— Я не хочу туда, Маш. Я хочу остаться здесь, с тобой, с нашей жизнью… — Она замолчала, слёзы жгли глаза, горячие, готовые хлынуть. — А вдруг я там просто пропаду? В этой глуши, без интернета, без всего?

— Ты не пропадёшь, — твёрдо сказала Маша, её голос стал серьёзнее. — Ты сильная, Саш. И потом, это же временно. Пересдашь математику, вернёшься, и мы зажжём на следующей вечеринке. Обещаю, я Диму для тебя придержу!

Саша слабо улыбнулась, но её сердце сжалось сильнее. Она хотела верить Маше, хотела цепляться за её слова, но страх, холодный и липкий, не отпускал. В этот момент в дверь громко постучали, и голос Ирины, резкий, как удар, ворвался в комнату:

— Александра, хватит болтать! Собирай вещи, через час выезжаем! — Мама стояла в дверях, её глаза, усталые, но строгие, буравили Сашу. В руках она держала дорожную сумку, старую, с потёртой молнией, будто подчёркивая, что побег невозможен.

— Маш, мне пора, — прошептала Саша, её голос сорвался. Она сбросила звонок, не дожидаясь ответа, и телефон упал на кровать. Саша уткнулась лицом в ладони, слёзы хлынули, горячие, солёные, пропитывая её пальцы. Москва, её комната, её жизнь — всё ускользало, как песок сквозь пальцы.

Саша открыла глаза, стекло «Лады» было холодным, но её щека горела. Телефон в руке мигнул — одна полоска сигнала исчезла, экран потух, как будто Москва окончательно отпустила её. Асфальтовая дорога давно сменилась грунтовой, и машину ощутимо потряхивало на кочках. Саша поморщилась, поправляя наушники, из которых доносился приглушённый ритм её любимого инди-рока — группа The Paper Kites, которую она гоняла по кругу весь последний месяц. Телефон в руке показывал одну-единственную полоску сигнала, да и та то и дело мигала, угрожая исчезнуть совсем. Саша сжала губы, чувствуя, как внутри снова закипает злость.

— Это наказание, да? — буркнула она, бросив взгляд на родителей. Мама, Ирина Викторовна, сидела на переднем сиденье, глядя в окно с поджатыми губами. Её тёмные волосы, обычно уложенные в аккуратный пучок, сегодня были слегка растрёпаны, выдавая усталость от долгой дороги. Отец, Виктор Павлович, крепко сжимал руль, его широкие плечи напряжены, а взгляд прикован к дороге.

— Это не наказание, Александра, — наконец отозвалась Ирина, её голос был ровным, но с той самой учительской интонацией, которая всегда выводила Сашу из себя. Ирина работала преподавателем литературы в школе и умела говорить так, будто каждое слово было выверено заранее. — Это возможность. Поживёшь у тёти Оли, поможешь ей по хозяйству, подумаешь о будущем. Может, наконец за ум возьмёшься.

Глава 2: Пыльные тропинки

Утро в Сосновке началось с пронзительного крика петуха, который, казалось, решил разбудить не только деревню, но и весь мир. Саша натянула лоскутное одеяло на голову, пытаясь спрятаться от этого звука, но скрип половиц под шагами тёти Ольги пробивался даже через толстую ткань. Она застонала, чувствуя, как ноют мышцы после вчерашнего огорода. Её руки, тонкие и привыкшие к лёгким движениям по клавиатуре ноутбука или сенсорному экрану телефона, оказались совершенно не готовы к грубой тяпке и тяжёлой лопате. Каждая клеточка её тела протестовала против этой деревенской реальности, и в груди снова заклокотала злость, смешанная с тоской по Москве, где в это время она бы уже пила латте в кафе с друзьями или листала ленту в соцсетях.

— Саш, подъём! — голос тёти Ольги ворвался в комнату, как солнечный луч. Он был тёплым, но с той настойчивой энергией, которая раздражала Сашу ещё больше. — Солнце уже высоко, а ты всё дрыхнешь. Пойдём, картошку доокучиваем, да курам зерна насыплем. Не дело девчонке весь день в кровати валяться!

Саша буркнула что-то невнятное, сбрасывая одеяло с лица. Здесь же она была чужой, неуклюжей, будто её выдернули из жизни и засунули в старую открытку. Девушка нехотя натянула вчерашние шорты, которые уже пропылились, и тётину клетчатую рубашку, пахнущую стиральным порошком и чем-то травяным, вроде ромашки. Она спустилась во двор, где тётя Ольга уже суетилась, её крепкая фигура в цветастом платке мелькала между грядками. Воздух был тёплым, пропитанным запахом влажной земли, цветущим кустом у забора и лёгким дымком от соседской печи. Где-то вдалеке мычала корова, а кузнечики трещали так громко, что их стрекот заглушал всё остальное.

— Ну, Сашенька, бери тяпку, — тётя Ольга протянула ей инструмент, её загрубевшие руки двигались с ловкостью, которой Саша могла только позавидовать. — Смотри, как надо сорняки выдергивать. Не дёргай резко, а плавно веди, вот так.

Ольга показала, как работать, её движения были уверенными, почти танцующими, будто она срослась с этой землёй. Саша попробовала повторить, но тяпка выскальзывала из рук, а сорняки упрямо цеплялись за землю. Она чувствовала себя неуклюжей и это бесило. Тётины слова, её добродушный смех, когда Саша в очередной раз промахнулась, только подливали масла в огонь. Ей хотелось крикнуть, что она не создана для этого, что её место в Москве, где она могла бы писать посты и болтать с друзьями, а не копаться в грядках под палящим солнцем.

— В городе небось траву только в парке видела? — поддразнила Ольга, вытирая руки о фартук. Её карие глаза с хитринкой смотрели на Сашу с теплом, но для Саши это тепло было почти невыносимым. Ей казалось, что тётя не понимает её, не видит, как ей тяжело, как она задыхается без привычного ритма города.

— В парке и то лучше, — огрызнулась Саша, вытирая пот со лба. Её голос был резким, почти злым, но внутри она чувствовала не только раздражение, но и тоску. Она скучала по шумным улицам Москвы, по смеху друзей, по их чатам, полным мемов и сплетен. Она достала телефон, открыла приложение и начала набирать пост: «Сослали в деревню, где даже интернета нет. Выдираю сорняки, как в Средневековье. Это официально ад». Пальцы дрожали от злости, но, как и вчера, сеть не появилась. Пост застрял в черновиках, и Саша сжала телефон так сильно, что костяшки побелели. Ей хотелось швырнуть его в заросли крапивы, что росли у забора, но она лишь сунула его в карман, чувствуя, как в горле встаёт ком. Без соцсетей, без связи с друзьями она чувствовала себя отрезанной от мира, будто её жизнь поставили на паузу.

— Саш, ну что ты всё в телефон свой пялишься? — тётя Ольга покачала головой, её голос был мягким, но с лёгким укором. — Здесь жизнь настоящая, не то что ваши городские картинки.

— Настоящая? — Саша фыркнула, её глаза сверкнули. — Это не жизнь, это каторга! Вы с родителями сговорились, да? Чтобы я тут с ума сошла без интернета, без друзей, без всего!

— Сашенька, я понимаю, тебе тяжело, — тихо сказала тетя, её голос был спокойным, почти материнским. — Но ты попробуй, дай деревне шанс. Она учит многому, если сердце открыть.

Саша отвернулась, смахнув прядь волос с лица. Ей не хотелось слушать эти слова, не хотелось открывать сердце. Она хотела домой, в свою комнату, где гирлянды светили тёплым светом, где её ждали друзья и музыка. Но тётины слова, её доброта, её попытки сблизиться только сильнее подчёркивали, как далеко она от всего, что ей дорого. Саша пробормотала что-то о том, что ей нужно воды, и отошла к крыльцу, чувствуя, как тоска сжимает грудь. Она знала, что тётя Ольга хочет ей добра, но в этот момент её забота казалась ей ещё одной клеткой, в которую её загнали.

Воздух пах свежескошенной травой, ромашками и чем-то терпким — может, мятой, что росла у крыльца тёти Ольги. В руках у Саши позвякивало старое жестяное ведро, полное зерна, его ручка впивалась в ладонь, холодная и слегка ржавая. Она ворчала под нос, её кеды, уже покрытые пылью, шаркали по земле, поднимая маленькие облачка, что оседали на джинсах. «Сначала огород, теперь куры. Что дальше? Коров доить?» — думала она, её лицо кривилось, а в груди бурлила смесь раздражения и усталости. Москва, с её кофейнями и гирляндами в комнате, казалась сном, который таял с каждым шагом по этой деревенской глуши.

Курятник, покосившийся, с облупившейся синей краской, стоял у края огорода. Его деревянные стенки потемнели от времени, а сетчатая дверь скрипела, как старуха, ворчащая на погоду. Куры, почуяв Сашу, заголосили, их кудахтанье взорвалось в утренней тишине, как сигнал тревоги. Она замерла, сжимая ведро, её сердце ёкнуло. «Да что с ними не так?» — пробормотала она, её голос дрожал от смеси злости и неуверенности. Она шагнула ближе, и куры — белые, чёрные, рыжие — заметались по загону, хлопая крыльями и поднимая пыль, что щипала глаза. Одна, рыжая, с наглым взглядом и растрёпанным хохолком, выскочила вперёд, будто генерал, ведущий армию. Саша, стиснув зубы, зачерпнула горсть зерна, её пальцы дрожали, и бросила его в загон. Зёрна разлетелись неровно, половиной угодив в пыль, а рыжая курица, будто почуяв слабину, рванула к ней. Саша взвизгнула, когда та клюнула зерно прямо из её руки, острый клюв царапнул кожу. Она дёрнулась назад, споткнулась о кочку и шлёпнулась на землю, ведро с грохотом упало, рассыпав зёрна по пыли. Куры набросились на добычу, их кудахтанье стало оглушительным, а рыжая, эта наглая тварь, уставилась на Сашу, склонив голову, будто смеялась над её поражением.

Глава 3: Ночной костёр

Саша сидела на крыльце тётиного дома, скрестив ноги и теребя в руках телефон, который, как назло, упрямо показывал «нет сети». Вечер в Сосновке был тёплым, но уже пропитанным прохладой, что поднималась от реки. Воздух пах сосновой хвоей, свежескошенной травой и лёгким дымком, доносившимся откуда-то издалека, где, по словам тёти Ольги, местные ребята разводили костёр. Саша воткнула наушники и включила одну из скачанных заранее песен — мягкий инди-рок, который она слушала ещё в Москве, сидя на подоконнике своей комнаты. Мелодия успокаивала, но в то же время усиливала тоску: каждая нота напоминала о шумных улицах, о кофейнях, о подруге Маше, с которой она могла часами болтать в чате. Здесь же, в этой тишине, прерываемой лишь стрекотом кузнечиков и далёким лаем собак, её плейлист казался единственным якорем, связывающим её с прошлой жизнью.

Тётя Ольга, вытирая руки о выцветший фартук, выглянула из кухни. Она заметила её хмурое лицо, сжатые губы и пальцы, нервно теребящие наушники, и улыбнулась, но в этой улыбке была не только доброта, но и лёгкий укор.

— Саш, хватит в телефон пялиться, — сказала она, её голос был мягким, но с той наставительной ноткой, которая так раздражала Сашу. — Я ж тебе утром говорила, сегодня ребята у реки костёр жечь будут, картошку печь, песни петь. Пойдёшь? Там Таня будет, дочка соседки, весёлая девчонка. Кольцовы, конечно, тоже там, они без костра не обходятся, может, и Лёшка заглянет. Познакомишься, повеселишься, а то сидишь, как сыч.

Саша фыркнула, выдернув один наушник. При упоминании Лёши её сердце невольно ёкнуло, и она тут же разозлилась на себя за это. Тогда, под звёздами, она впервые почувствовала, что Сосновка может быть не только местом её ссылки, но чем-то большим. Но признаться в этом, даже себе, было выше её сил. Она всё ещё тосковала по Москве — по её комнате, по шуму кафе, по чатам с друзьями, где она могла выложить фото и получить кучу лайков. Здесь же её плейлист был единственным утешением, но даже он не мог заглушить одиночества, которое накатывало волнами.

— Не знаю, — буркнула она, отводя взгляд и глядя на свои кроссовки. — Не особо тянет к вашим кострам.

Но слова тёти Ольги, сказанные утром за завтраком, когда она, помешивая чай, с воодушевлением рассказывала о костре, о том, как ребята пекут картошку и поют песни, застряли в её голове, как заноза. Тогда Саша только фыркнула, уткнувшись в тарелку с блинами, но теперь, в тишине вечера, эти слова возвращались, смешиваясь с другим, более тревожным чувством. Тётя упомянула, что он, возможно, будет там, и эта мысль вызвала странное волнение, от которого её сердце сбилось с ритма. Ей хотелось увидеть его снова, услышать, как он назовёт её «принцессой», даже если это злило её, поймать его взгляд, который, казалось, видел в ней больше, чем она хотела показать. Но в то же время она боялась, что он опять будет дразнить её, что его насмешка сделает её ещё более чужой в этой деревне, где она и без того чувствовала себя лишней.

«Зачем мне этот костёр? — подумала она, сжимая телефон. — Сидеть с какими-то деревенскими, жарить картошку, слушать их байки? В Москве я бы уже была в центре, с Машей, с кофе в руках, а не тут, в этой… глуши». Но эта мысль, такая привычная, вдруг показалась ей пустой. В Москве она была бы в толпе, но всё равно одна — с её проваленными экзаменами, с родителями, которые едва замечали её, с друзьями, которые лайкали её фото, но не спрашивали, как она на самом деле. Здесь же одиночество было другим — тяжёлым, но честным, как будто Сосновка заставляла её смотреть на себя без фильтров.

«Если я останусь тут, — подумала она, — я опять буду листать плейлист, тосковать по Москве и жалеть себя. А если пойду… может, хоть что-то изменится». Она глубоко вдохнула, чувствуя, как прохладный воздух, пахнущий хвоей и травой, наполняет лёгкие, и поднялась с крыльца, отряхивая джинсы, которые уже пропитались запахом земли и клевера. Её движения были резкими, почти сердитыми, как будто она злилась на себя за слабость.

— Ладно, — выдавила она, стараясь звучать небрежно, но её голос дрогнул, выдавая внутреннюю борьбу. — Пойду. Но только не думай, что я в восторге от вашей деревенской романтики, ясно?

— Вот и умница, Сашенька, — сказала она, протягивая ей свёрток с пирогами, завёрнутыми в полотенце. — Надень что потеплее, ночью у реки прохладно. И держи, отнеси ребятам, а то они там только картошку жарить умеют, а пироги мои любят.

Саша закатила глаза, но взяла свёрток, чувствуя, как тепло ещё горячих пирогов пробивается через ткань. Она накинула тётину старую куртку, которая была ей великовата, и вышла за калитку, поправив наушники, из которых всё ещё доносилась мелодия. Тропинка к реке была уже знакомой после вчерашнего приключения, когда она заблудилась в зарослях ивы. Она вытащила один наушник, чтобы лучше слышать звуки вечера — шорох травы, плеск реки вдалеке, далёкий смех, доносившийся от костра. И, шагая к реке, она вдруг поймала себя на мысли, что идёт туда не только ради компании, но и в надежде снова увидеть Лёшу, услышать его голос, поймать его взгляд. Эта мысль пугала её, но в то же время заставляла сердце биться быстрее, и она ускорила шаг, сжимая свёрток с пирогами, как талисман.

У реки уже горел костёр, его оранжевые языки лизали сухие ветки, отбрасывая тёплые отблески на лица собравшихся. Саша насчитала человек семь: пара парней постарше, в кожаных куртках, с громкими голосами — наверное, те самые братья Кольцовы, о которых упоминала тётя. Девушка с длинной косой и в вязаном свитере, уткнувшаяся в книгу даже у костра, — скорее всего, Таня. Ещё несколько ребят, чьи лица она не разглядела, сидели на старом бревне, передавая друг другу бутылку лимонада. Запах дыма, смешанный с ароматом печёной картошки, заполнял воздух, а над рекой стелился лёгкий туман, делая всё вокруг чуть призрачным.

Саша остановилась в стороне, чувствуя себя не в своей тарелке. Её яркие розовые кроссовки, и куртка тети, надетая поверх футболки с ярким принтом, казались чужеродными среди этих ребят, которые выглядели так, будто родились здесь, среди сосен и реки. Костёр потрескивал, отбрасывая оранжевые блики на лица собравшихся, и их смех, громкий и непринуждённый, только усиливал её ощущение, что она здесь лишняя.