Левиафан

Левиафан

сообщение с борта исследовательского корабля левиафан тчк регистрационный номер шесть шесть шесть шесть шесть шесть после гиперпрыжка капитан капитан ад ад ад пожалуйста пришлите помощь пожалуйста пришлите помощь

***

Шуршали помехи, и длились столько, сколько длятся человеческие жизни, сливаясь в бесконечную петлю времени. И повторяясь раз за разом до мельчайших деталей, сливаясь из всполохов огней в мерцающее кольцо, и не повторяясь никогда. Тянулись годы и растворялись в звенящем мареве близких и далеких звезд. Тянулись месяцы и недели, густым молочным туманом проливаясь на плотное полотно беспросветной темноты галактиками.

Тянулись сутки, и плодами Тантала время плыло над головой.

Вдруг раздался щелчок, и помехи прекратились.

Викар не поверил собственным ушам, кое-как подполз к передатчику.

Голос, ответивший на мольбу о помощи, говорил размеренно и спокойно. Определенно мужской, хорошо поставленный, голос звучал даже несколько отчужденно и равнодушно. Его обладатель явно не проникся бедой Викара, и просто решал рутинную задачу, попавшую именно к нему в заявки. Растягивал слова, катал во рту жвачку, нетерпеливо постукивал карандашом или чем-то еще по невидимому столу, пока Викар описывал свои злоключения.

— Вы обращаетесь с “Левиафана”, регистрационный номер 666-666, все верно? — лениво молвил голос.

— Как вас зовут? — Викар предположил, что если они с собеседником познакомятся поближе, то получится завоевать расположение и, соответственно, сочувствие.

А где сочувствие, там личная вовлеченность и намерение оказать помощь как можно скорее.

— Что даст вам мое имя?

Викар немного растерялся.

— Есть ли у вас понимание о местонахождении корабля? — поинтересовался голос.

— “Левиафан” не отвечает, сканеры не дают никаких данных.

— Вы единственный оставшийся из всего экипажа?

— Да, да, — глухо отозвался Викар.

— Если сканеры не видят других кораблей и станций, значит, их и нет поблизости.

— Послушайте, — Викар огляделся по сторонам, приложил ладонь ко рту, выдохнул, — просто вытащите меня отсюда. Я не знаю который сейчас год, где я нахожусь. Мне хочется вернуться домой.

— Даже при обнаружении работающего терминала с трамплином, для обратного прыжка потребуется сначала восстановить "Левиафана". Придется набраться терпения. Где немертвый?

Викар с недоумением посмотрел на передатчик, а затем выпалил:

— Я всего лишь не хочу оставаться в чертовом чудовище в сотнях световых лет от родного дома!

— Поглядим что можно сделать.

И снова помехи.

***

В полудреме виделись гробы, на которые так похожи капсулы для гибернации. В гробах лежали покойники, они казались безмятежными, расслабленными. Мужчины были одеты в костюмы, с бутоньерками на лацканах. Единственные цветы, принесенные усопшим.

Женщины были одеты в пышные платья и шифон стекал дымом на холодный пол секционной морга, кринолин трескался и выстреливал тонкими рыбьими косточками вверх, к трещащим лампам накаливания.

Викар во сне почему-то решил, что необходимо перенести гробы на кладбище, но когда добрался до тяжелой двери с круглым стеклом в длинный коридор, заставленный каталками, дверь превратилась в шлюз. Открылась с низким гулом, шелестя поршнями и дыша ледяным паром, и перед Викаром предстала тьма. Он сделал шаг и тьма начала выдавливать глаза, ломать грудную клетку, сдавливая сердце и легкие. Ноги раскатало и расплющило, Викар закричал, но в той тьме никто не слышал криков.

Сон стал глубже и теперь Викар видел капитана Титуса, еще живого, согнувшегося над проекцией карты намеченного пути.

— Сейчас подойдет наша очередь на прыжок, а там до Андромеды рукой подать,— капитан распрямился, хлопнул Викара по плечу, ободряюще улыбнулся. — Принеси пока кофе и позови Боадицею, он в своем отсеке.

Боадицея, мертвый немертвый, во снах виделся Викару со смазанным лицом. Так, даже запечатляясь в памяти людей, немертвый оставался неузнанным. И в реальности лицо было совершенно непримечательным, бледное и пустое, как холст художника, на котором можно рисовать любые картины.

Боадицея обладал острым интеллектом и помогал капитану разглядывать возникающие проблемы под разнымы углами одновременно, но чаще копался в самом корабле, живой машине, не любившей живых. Присутствие немертвого помогало биомеханическому чудовищу не пожрать людей изнутри, понять, что живые тоже когда-нибудь станут немертвыми.

Перед гиперпрыжком чудовище нервничало, пусть и не впервые проходило через это. Боадицея подключался напрямую к его мозгу и подкручивал настройки, чтобы в самый неподходящий момент корабль не взбрыкнул.

Наяву, вздрогнув и открыв глаза, Викар смутно припоминал слова, переданные голосом после стихнувших помех. Голос говорил, что никого из экипажа не осталось. Боадицея изначально не мог считаться за живого члена команды, а когда прыжок сильно повредил системы корабля, немертвый и вовсе слился с чудовищем, чтобы направлять его. Только вот от Боадицеи не приходило никаких посланий, он просто однажды растворился в шевелящемся мраке бесчисленных коридоров и исчез.

Боадицея говорил, что первые сорок дней после смерти свечи не истекают воском и когда немертвый встает для службы живым, свечи и вовсе гаснут. Словно немые свидетели происходящего, понимая, что горячими слезами горю не поможешь.

— Знаешь, у меня была большая семья, — как-то поделился Боадицея. — До того, как я умер и воскрес. Они не узнали, что мое тело, завещанное науке, используют таким образом, каким используют. Я даже не уверен, что я, сущность говорящая с тобой сейчас, имела отношение к человеку, любившему познавать окружающий мир. Ты тоже не знаешь наверняка, да? Возможно, тот злой космос за кораблем, был моим настоящим домом и меня выдернули из гладкой тьмы без млечного пробора и поместили в тело. И мои воспоминания — не мои, а воспоминания несчастного человека, зачахшего в двадцать семь от карциномы легкого. Возможно я вообще не я, а скопище вырванных созданий из мрака и мирного хаоса, где взрывом расцветают сверхновые в полнейшей тишине. И поэтому я настолько умен. Я впитал в себя столько знаний каждого помещенного в это тело, что хочется плакать.