Liber Somniorum

Тюрвень

Однажды возвращаясь из Уилтшира в Корнуолл, я, Джордж МакКой, по приезду в гостиницу, в которой проживал последнее время, имел честь получить срочную и важную телеграмму.

Данная телеграмма пришла из самой Франции и извещала меня о том, что мой дальний родственник (дедушка троюродной тёти) очень плох и требует моего немедленного прибытия в его родовое поместье Тюрвень, которое находится в Нормандии.

Конечно же, я помнил своего деда и весьма расстроился – в детстве я довольно часто приезжал из своей родной Шотландии, навещая барона де Тюрвеня, потомственного дворянина в его старинном замке, но воспоминания остались самые смутные и неясные – они почти стёрлись со временем.

Надо признаться, барон этот был несколько со странностями; однако я имел к этому человеку всяческую привязанность – и теперь, когда он позвал меня к себе через столько лет, я не знал, что и думать.

В Уилтшире я в составе группы учёных занимался тщательным изучением комплекса сооружений, наиболее известных всем как «Стоунхендж». Но тысяча девятьсот двадцать второй год близился к своему логическому завершению – в конце сентября, в слякоть и стужу заниматься какой-либо значимой работой было, мягко говоря, неудобно.

Не то, чтобы я хвалился, но я являюсь специалистом широкого профиля, профессионалом своего дела: едва закончив Эдинбургский университет, я – археолог, антрополог, египтолог, криптозоолог, палеонтолог – хватался за любую возможность, чтобы приложить свою руку к раскрытию тайн древности. Как специалист по неолиту я занимался доиндоевропейским прошлым Британии и подробно исследовал деревню Скара-Брей; побывал на Гебридских, Шетландских и Оркнейских островах, в Нортумбрии и на острове Мэн.

К барону же меня тянули не только родственные узы, но так же и праздное любопытство – этот человек был крайне образован и представлял интерес, а его беседы с ним, по старой памяти, приносили мне удовлетворение.

«Стоунхендж никуда не убежит», решил я. «Я буду возвращаться к этому капищу, к этой уникальной и геометрически правильной россыпи гигантских монолитов ещё не раз – а пока что я срочно беру отпуск за свой счёт и спешно направляюсь в Тюрвень!».

Однако ехать в одиночку я никак не желал, а потому написал письмо своему старому другу и закадычному приятелю – и что-то мне подсказывало, что он не откажет мне в моей небольшой просьбе.

Ллойд ОʼБрайен был прямой мне противоположностью – авантюрист и весельчак, светский франт, дамский угодник и всеобщий любимец, тогда как я, Джордж МакКой, был несколько угрюм, суров и излишне серьёзен, но дружба манерного сноба и повесы-оптимиста была безупречной. Мы знакомы с детства – даже учились в одном заведении, но на разных факультетах. В свободное же время играли с ним в снукер, пул, шахматы, теннис и гольф. ОʼБрайен всегда был более нарядным, чем я; любил он щеголять.

Мой друг – художник и поэт; правда, его вкус несколько подпорчен влиянием Бодлера. Но Ллойд был добр и отзывчив (даже наивен), хотя оттого не менее горячо любим мною. Я прекрасно знал о его увлечении французским языком – поэтому и предложил в своём письме поехать со мной в Тюрвень.

Моё письмо было благополучно отправлено и столь же благополучно доставлено в Инвернесс, где и жил Ллойд. Он же, получив моё письмо, не заставил себя долго ждать и уже через три дня я имел честь принимать его в своём скромном гостиничном номере, предварительно встретив его вне стен сооружения – у дороги, дабы он не заблудился, ибо стоял уже поздний вечер.

– Ах, этот прохладный сентябрьский дождь... – Мило улыбаясь, подмигнул мне мой приятель. – Поскорей бы усесться в кресло-качалку близ старинного камина, накрыться тёплым клетчатым пледом и испить крепкого, хорошего, настоящего ирландского кофе, какой делают только в Коннахте.

– Увы, мы не в Коннахте, и даже не в Дублине. – Виновато улыбнулся я в ответ. – Но будь покоен: здесь кормят недурно; бьюсь об заклад, даже ты останешься доволен.

За окнами ливень лил, не переставая; мерзкая погода хочет испортить прибытие моего лучшего друга?

– Чем занимался в наших родных краях? – С интересом приступил к расспросам я, скрестив руки и несколько подавшись в сторону Ллойда.

– Да вот... Как всегда, в своих мыслях; в поисках чего-то великого, ведь сейчас вся поэзия есть сплошь бульварщина, не достойная моего внимания... – Задумчиво ответил тот, подперев ладонью подбородок. – Мечтал посетить замок Фрейзер, или Мунесс, или Дуннотар – а каковы твои научные изыскания?

– Как видишь, в связи с печальными известиями я и одну экспедицию не завершил, и другую начать не представится возможным, поэтому мне пришлось отложить свою поездку в Египет, которая уже была запланирована мной ранее, ориентировочно на ноябрь месяц. Ты же не печалься о замках – Тюрвень один из них; столь же величественный, и столь же древний.

Поговорив ещё немного, мы улеглись спать, твёрдо уверенные в том, что уже ранним утром двинемся в путь.

Для того чтобы пересечь Английский канал, требуется водный транспорт – которым мы и воспользовались. Не стану описывать все перипетии нашего недолгого странствия – по пути не случилось ничего особенного.

Ступив на материковую часть Европы, мы немедленно наняли экипаж, который повёз нас обоих в Тюрвень – автомобильных шоссе к поместью не проложено, равно как и железных путей.

Любуясь живописной природой, мы, наконец, прибыли к самим воротам... Близ которых нас уже поджидал высокий мужчина средних лет, представившийся дворецким.

Аномалия №26

Однажды, весьма устав от шумной городской жизни, преисполненной выхлопных газов автомобилей и гула их моторов, густого дыма труб ТЭЦ, от всего этого смога, гама и суеты, мы решили переехать в пригород, который добрые люди нам посоветовали, порекомендовали, предложили. Решение наше было взвешенное, окончательное и бесповоротное; никогда не поздно что-то менять в своей жизни, даже если на двоих нам уже сто двадцать лет. Мы уже пенсионеры, по выслуге лет, и хочется уже некоторого покоя и тишины; детей воспитали, пора немного и для себя пожить, расслабиться – кто знает, сколько нам осталось.

Вначале мы планировали просто приобрести дачу; однако, поскольку мы намеревались жить на новом месте круглый год, то купили квартиру (точнее, нам её на юбилей вручили дети, дай Бог им крепкого здоровья, любви и счастья в семейной жизни). Туда-то мы сейчас и вселимся, даст Бог; и обретём мы, наконец, долгожданный покой, уют, комфорт и умиротворение.

Мы собрали все свои вещи, пожитки, сбережения (а также кота), и выехали в юго-западном направлении. И пока мы ехали, чего только не случилось по пути. Сразу.

Для начала, мы долго стояли в огромной пробке: есть в нашем городе один крайне проблемный перекрёсток, где постоянно, вечно и напряжённо стоят машины. И вот: что же мы видим? Произошла авария, автокатастрофа, и перед нашими глазами на асфальте лужи крови, и два или три легковых автомобиля просто всмятку. Но гнали мы от себя плохие мысли; вряд ли это какое-то дурное предзнаменование, ведь подобное случается каждый божий день – да, практически ежедневно, и не только в нашем городе.

Дальше – больше. Мы проехали мимо очистных сооружений, где стоял настолько мерзкий запах, что мы чуть не задохнулись; это было ужасно. Потом – пост, на подъезде к которому машина снизила скорость, а вот через дорогу нашим глазам предстало мусульманское кладбище...

Вообще, люди мы не суеверные; всякое бывает в жизни. Но что-то всё к одному, хотя и кладбище-то выглядело далеко не заброшенным – напротив, не у каждого при жизни имеются такие хоромы, а тут прямо дворцы, скажем так; ухоженные и даже красивые.

После того, как кладбище осталось далеко позади, на иссушенную палящим июльским солнцем степную местность неожиданного обрушился сильнейший град – небо мгновенно затянули свинцовые тучи, сразу стало пасмурно и прохладно. Мы ощутили дискомфорт, потому что тяжело переносим перепады температур, да и в целом возраст даёт о себе знать, хотя ну прям совсем уж стариками мы себя не считаем. Типичные горожане, ведущие здоровый образ жизни на протяжении многих лет.

Наконец, мы подъехали-таки туда, где собирались провести остаток жизни, но открывшийся вид что-то совершенно нам не понравился, не внушал доверия. Ладно, думаем: дарёному коню в зубы не смотрят; возможно, это первое впечатление такое негативное.

В примерно сорока километрах от города, на 26 разъезде лежит посёлок городского типа, некогда населённый репрессированными людьми, которых ссылали в степь как врагов народа осваивать целину. Они проживали в бараках и высаживали тополь. Это была вся информация, который мы владели на данный момент. Всё это было, как говорится, давно и неправда; отныне это больше не село «сорок лет без урожая», но процветающий аул, имеющий статус районного центра. Что ж, посмотрим, что нас здесь ждёт; искренне надеемся, что переехали мы сюда не зря.

Как это всегда бывает, красивые придорожные заведения с притягивающими взгляд вывесками сменились серостью, затхлостью, не ухоженностью глубинки; небрежное отношение чувствовалось во всём: окурки, весь прочий мусор, шатающаяся без дела пьянь и рвань. Мы почти сразу же ощутили на себе косые взгляды, ибо они тут же, на свой особый нюх поняли, что мы не местные. Никаких угроз, но какой-то неприятный осадок всё же остался. Мы же лишь пожали плечами, и, выйдя из машины (предварительно расплатившись с любезным водителем, трещавшим о том, о сём всю дорогу), подошли к дому под №13, и стали подниматься на четвёртый этаж вместе с котом и прочим скарбом (львиную долю вещей ещё ранее, с месяц назад, перевезли дети).

Поднявшись, мы были несколько смущены и сбиты с толку, взирая на дверь своего нового жилища: мы стояли перед квартирой №66, к которой мелом кто-то приписал ещё одну шестёрку.

Мы вытащили ключи и вставили один из них в замочную скважину.

– С левой или с правой ноги заходить? – Повис в воздухе накуренного подъезда вопрос. Впрочем, какая разница...

И мы зашли, и расположились, хотя были удивлены, что кот наш повёл себя крайне странно и неадекватно – точно злых духов из преисподней увидел. Мы были наслышаны байками про то, что кошки чуют всё потустороннее, и что их уши улавливают ультразвук и инфразвук. Повторимся, мы люди городские (а потому совершенно не суеверные); не придали мы значения и в этот раз. Может, зря?

С внутренней стороны на двери сверху кто-то вывел ручкой, синей пастой три заглавные буквы «А»; таким образом, это выглядело как слитно написанное ААА. Что бы сие значило, нам невдомёк. Всё ничего, но мы нечаянно, неожиданно и больно укололись, поскольку в двери мы обнаружили несколько здоровенных цыганских игл – почти совсем проржавевших, но от того не менее острых (что твоя булава, приятель).

Прибираясь в квартире (хоть и сделали дети ремонт), под линолеумом мы обнаружили старые советские рубли и несколько игральных карт, одной из которых была пиковая шестёрка, а другая – туз (кажется, той же масти). Люди мы не азартные, в картах совсем не разбираемся; нас больше волновала не символика, не изображения, а простой вопрос: зачем класть подобные вещи под пол? Некоторые наши знакомые утверждали много позднее, что это с целью порчи. Да ну, бросьте: всё это сущий бред! Или... Нет?

Одержимый

Когда мне позвонили в первый раз, я не ответил – номер был мне неизвестен. К тому же сегодня был долгожданный выходной – и я никого не хотел ни видеть, ни слышать, ни ощущать в это октябрьское утро, в это дождливое воскресенье.

Однако же трезвон оказался нуден и настойчив – и я уже пожалел, что не поставил свой мобильный на беззвучный режим.

Нет, в это время я уже не сплю – я ранняя пташка, и подъём в семь утра – а то и раньше – для меня не есть проблема, непреодолимая преграда; просто утренний сон, не будничный сон столь сладок, что было просто лень дотянуться до своего сотового. Я сказал – лень? Просто накопившаяся усталость, которую не смог компенсировать хронический недосып, поскольку трудоголики, как правило, очень много работают – вплоть до полного эмоционального выгорания, как это наблюдается у меня сейчас.

«Ну, кто там ещё?!», с явным раздражением, с превеликим неудовольствием я кликнул на зелёную трубку в своём «кирпиче».

Голос был одновременно и знаком и незнаком; он был краток, сух, а суть монолога заключалась в инструкции приехать на сброшенный сообщением адрес.

Я даже ответить толком не успел: гудки уже отстукивали своё. Речь же звонившего больше напоминала приказ, нежели просьбу.

Я зашёл в «Сообщения» и сфотографировал глазами адрес. В общем и целом, он был мне неизвестен, но я знал, в каком примерно направлении я должен ехать.

«Разве должен? Разве – обязан?», ворчал я. «Ехать сорок километров из ПГТ в город, чтобы плестись ещё через полгорода?». Да, путь предстоял неблизкий...

Я мог не ехать вовсе: моё право. Но интонация звонившего, его тембр... Мне показалось, что я всенепременно должен явиться на указанный адрес.

Иногда я устаю вести двойную жизнь: с одной стороны, я – обычный мелкий госслужащий, который за свой кропотливый труд получает от начальства копейки вместо зарплаты и выговоры вместо премий, а от клиентов – шквал критики, каждодневную ругань; с другой стороны, по пальцам левой руки можно перечесть всех тех, кто в курсе, чем я занимаюсь на самом деле, вне рабочего времени, какие ответственные задания и поручения выполняю, и в каких серьёзных спецоперациях участвую. Да, нелегка жизнь тайного агента-шпиона...

По приезду в город я сразу занервничал, забеспокоился: этот участок дороги, этот чёртов перекрёсток всегда проблемный – огромный поток автомашин и людей – даже утром, даже в непогоду. И ты либо стоишь, как пешеход, либо сидишь в такси и ждёшь, когда же, наконец, загорится зелёный. А теперь только представьте, что творится здесь в час пик!

Так прошло ещё минут пятнадцать – помимо того получаса, который потребовался мне для того, чтобы покрыть расстояние между пригородным посёлком и столицей.

После мне пришлось ещё стоять и ждать маршрутный автобус – увы, на такси по городу я ещё не заработал (хотя экономлю, как могу, не доедая и во всём себе отказывая).

«Может – зайцем? Как в старые добрые времена, в студенческие годы», мелькнуло у меня в голове. «Входишь и садишься сразу у дверей, поближе к окну, и делаешь самое каменное, самое уверенное, самое невозмутимое лицо на свете...».

Однако я отбросил от себя подобные мысли: мне уже тридцать с гаком, а не двадцать; давным-давно пора повзрослеть и поумнеть. Я бы с радостью сейчас заплатил за все те разы, когда я проезжал «бесплатно» (если бы ещё было чем), ибо с годами ко мне пришли такие две тётушки, как Совесть и Ответственность – я не шибко их люблю, но знаю, что они по умолчанию правы.

Я с удивлением сел в битком набитый автобус – я понимаю, в будни люди едут на учёбу, на работу и так далее – но сегодня? И по мере того, как я ехал, рядом со всеми этими хмурыми лицами, моё собственное лицо вытягивалось всё сильнее и сильнее, а настроение сменилось с нейтрального на крайне мерзопакостное – учитывая также и погоду за окном, ведь я ненавижу слякоть – а там, помимо неё, были и туман, и ливень, и всё, что угодно.

Похоже, что сегодняшнее утро не задалось не на шутку: автоавария; погибло очень много людей прямо на моих глазах. Может, это сигнал? Сигнал, чтобы я вовремя остановился и прекратил идти к (не своей, кстати) цели.

Выйдя на нужной, на необходимой мне остановке (предварительно переспросив ещё раз, ибо автоматическое оповещение сегодня что-то не работало), я зашагал по мокрому асфальту и заметил, что джинсы свои я всё таки внизу замарал. Твою мать...

Дальше – исключительно пешком; блуждал, как ёжик в тумане, по незнакомой мне части города, в котором получал некогда высшее образование.

По пути мне встретился ещё закрытый оружейный магазин, а также железнодорожная ветка, идущая где-то сверху надо мной – да, здесь своеобразный такой холмик с двумя слоновьими столбами, «дорога над дорогой», или как там это называется – мне, типичному гуманитарию, мало сведущему во всём этом, подобное скупое описание вполне простительно.

Я остановился в этом затемнении и прислушался: ничего особенного – лишь шум ветра да равномерное «тудуф-тудуф» на путях.

Я двинулся дальше, и вот – позади спорткомплекс (который сегодня никого не примет в свои недра).

Я пришёл. Остановился, переминаясь с ноги на ногу – во-первых, от долгой ходьбы устали ноги, а, во-вторых, дальше идти было бы бессмысленно: здесь сплошь хозпостройки, за которыми – тупик.

7 колен проклятого рода

Историю эту мне поведал человек, которого ныне уже нет в мире живых; я привожу её вам ровно в том виде, в каком он рассказал её мне перед своей смертью.

Некогда в царской России, во второй половине XIX века жил один довольно зажиточный купец, который практически никогда не испытывал никаких материальных затруднений, и у которого всегда звенела, пела звонко монета в глубоком, не прохудившемся кармане. Был ли он барского рода изначально, или же дворянский титул был присвоен его роду сравнительно недавно – этого уже не узнает никто.

Говорят, что человек этот был до крайности скуп, и весьма высокомерен – однако же, как торговец был он честен как с самим собой, так и с остальными, и всё своё добро заработал сам, без чьей-либо помощи, не украв ни копейки. Вряд ли его любили, но пользовался этот смертный бесспорным авторитетом и уважением – как в кругу своей семьи, так и за её пределами, в кругах иных, влиятельных и властных.

Однажды к этому купцу обратился за помощью его соремесленник, и неизвестно, дружили ли они ранее меж собой, или же нет. Но эти двое знали друг друга, и знали хорошо – и отчего-то тот, второй был абсолютно уверен в том, что первый не откажет ему в его просьбе: настали непростые, и даже смутные времена.

Бывает так, что даже у сильных мира сего случаются трудности, и второй купец попросил у первого взаймы – денег или ещё какого добра, будь то скот, земли либо недвижимость.

– Я всё отдам, я всё верну, – Просил и умолял тот, кто нуждался именно сегодня. – Ты ведь знаешь, что ассигнации я не пропью, не прогуляю, и не проиграю в карты; с лихвой всё возвращу и возмещу.

Но непреклонен был сегодня тот, к кому пришли; глух и нем к просителю купец.

– Вот, мы двое лучших в своём роде; у нас двоих товар и свеж, и красен; вдвоём мы в городе весь рынок держим, и ярмарки предивные готовим. Вдвоём, мы вместе начинали – хоть и порознь уже давно. Но думал я, что друг друга не забудет.

Молчанием служил ответ, и напряжение лишь возрастало.

Тогда озлобился, осклабился в отчаянии своём великом проситель, и крикнул так, что эхом трижды отдалось в ушах:

– Будь проклят ты, весь род твой до седьмого колена! Да познаешь ты всё то, над чем так рьяно насмехался! И тебя, тебя коснётся та нужда, в которой ныне пребываю я!

Обедневший купец был спущен с лестницы, выдворен из усадьбы прочь. Доселе неизвестно, что с ним сталось, приключилось: одни сказывают, что замёрз; другие – что околел от голода.

Что же до купца жадного, купца бессердечного, то поначалу ничего противоестественного не происходило – ни с ним самим, ни с его чадами, ни с его делами. Он всё так же медленно, но верно шёл в рост – больший, нежели прежде, и та история, когда два купца рассорились оттого, что один не дал на время денег другому, вскоре несколько позабылась.

Время шло, и случилось так, что при детях или внуках старого купца несчастная Россия разодралась надвое, ибо явились в этот мир и белые, и красные. И пока белые продолжали отстаивать всё то изначальное, первородное, и хоть чуточку святое, красные поклялись извести на корню всю элиту, всю богему, всю аристократию, всю интеллигенцию боярскую.

Потомки купца были жестоко раскулачены красными, которые отняли у них всё то немногое, чем они владели – ибо к тому дню, к началу 20-ых годов XX века тот купеческий род постепенно угасал, мельчал, беднел, скуднел.

Но и это было ещё не всё: тело купца перевернулось бы в гробу, узнай оно о том, что случится вскоре и что произойдёт позже – наступил страшный 37-ой год; год отсчёта массовых репрессий. Начало конца, когда свои предавали своих же, когда врагов народа расстреливали, а их семьи ссылали в специализированные лагеря вдали от их родных мест.

Так не повезло и прабабушке последнего из купеческого рода: её, родившуюся в Саратове, вместе с новорождённой дочерью выдворили из Воронежа, выслали насильно в степной край, центр которому – город Акмолинск.

Казахская земля оказалась крайне суровой и неприветливой: после вполне умеренного климата Поволжья этих двоих ждали края, которые летом прогревались до тридцати градусов, а зимой остужались до такого же значения, но с обратным знаком – и эта огромная разница температур чудовищно негативным образом начала сказываться на здоровье. Сильнейшие ветра, от которых ни скрыться, ни спрятаться; резко континентальный, совершенно непредсказуемый климат били по больному, по наиболее слабому, и было это до крайности непривычно.

Однако потомки знатного рода не являлись изнеженными, инфантильными особами – они закалились так, как закаляется сталь в руках умелого мастера. Женщина работала, не покладая рук; она знала, что такое трудодни. Она сажала тополь, и выполняла другую, гораздо более тяжёлую работу, и её рабочие руки были все в мозолях. Её дочь была ей под стать – они не упали, они не сломались; они неоднократно доказывали, из какого благородного они рода. Это проявлялось в их манерах, их поведении; во всём. При всём при этом они казались очень простыми, и невозможно было догадаться, что некогда их предком являлся человек очень богатый и очень властный.

Эти упрямые поволжские немки оказались невероятно живучи, и ночью, тайком от всех, пока никто не видит, тихо молились Богу на лютеранский обряд – в те страшные годы господствовал агрессивный атеизм; это были годы, когда стыдно было признаться, что ты – немец по национальности, поскольку перед всеми прочими ты, несомненно, фашист, и «как же тебя только земля носит».