Личный менеджер Кощея

Глава 1. Если хочешь насмешить Бога

Смерть не входила в мои планы.

Точнее, в планы на тот вечер. Я прекрасно понимала, что однажды окажусь в руках Костлявой, как и любой из нас. Но это знаменательное событие должно было произойти лет через пятьдесят, в окружении любящих детей и внуков, чтобы я могла прохрипеть им на ухо что-нибудь туманное и многозначительное. Например, “Сокровище… под… дос.. кой… кххххх…” И коварно испустить дух, чтобы потом на пару с апостолом Петром наблюдать, как мои родственники тщетно перебирают по гвоздю родительский дом. Как видите, сценарий у меня есть всегда и на любой случай, даже на случай смерти. Но, крутясь в колесе своей беспокойной жизни, я постоянно забываю, что больше всего на свете Бога веселят наши планы.

Стоя над собственным переломанным телом, я отчётливо слышала, как эти самые планы осыпаются осколками на асфальт.

“Помада размазалась… И второй подбородок заметно, — рассеянно думала я. — Перед полицейскими стыдно-то как”.

Моё тело (странно, но я себя как будто с ним больше не ассоциировала, оно было моим, но в то же время отдельно от меня, как сумка, пиджак или тапочки) лежало на животе, вывернув руки под странными углами. При столкновении его выкинуло из машины, и теперь оно было неестественным, грязным, изломанным, чужим. Осознание действительности приходило ко мне постепенно, толчками, накатывало волна за волной. Это моё тело. Я его вижу. Со стороны. Моё тело не движется. Под ним что-то красное. Вокруг люди. И мигалки. Машина смята. А я — на асфальте. Это значит…

— Ой, а это вы умерли, да? — раздался над ухом возмутительно бодрый голос.

Я обернулась. Рядом со мной стояла невысокая девчушка, рыжая, с озорными пружинками волос на голове. На ней были короткие шорты и голубой свитер крупной вязки с надписью “Ошибка 404: Душа не найдена”. У свитера был такой широкий вырез, что ворот сползал с плеча, обнажая усеянную крупными веснушками кожу. В руках девчонка держала планшет с тёмным экраном, а сама с любопытством рассматривала моё несчастное тело.

— Да, — с несвойственным мне трагизмом отозвалась я, — это умерла я.

— Понятно, — протянула девчонка и что-то пощелкала на планшете. Экран оставался тёмным. — Странно. В этих списках вас нет… А тут вообще заявки с прошлого квартала. Как они сюда попали?

Я раздраженно потерла лоб. Бардак, везде бардак. Стоило умирать, если и тут нет никакого покоя, ни порядка тебе, ни стройности?

— А вы, собственно, кто?

— О, я Фэйрлайт, — девчонка сунула планшет под мышку и протянула маленькую руку. Кожа у неё была прохладной, и мне показалось, что по телу пробежала восхитительная освежающая волна. А в следующий момент я вспомнила, что тела у меня больше нет. — И.О. Смерти.

Для такой важной должности Фэйрлайт была слишком жизнерадостной. Она улыбалась во все белые зубки, и аккуратные клыки её казались острее, чем необходимо.

— Василиса Петровна, старший менеджер по внешней политике “Пенькофф и Партнёры”, — важно представилась я, пожимая протянутую руку, будто в этом был какой-то смысл. Я старалась не думать о том, что на завтра у меня была назначена крупная презентация для иностранных партнёров, которую, я, очевидно, пропускаю. И даже обрадовалась, что уже мертва. Это лучше, чем попасть в лапы разъяренного Сан Сергеича. — Странная вы Смерть. Я ожидала увидеть мрачное существо. Ну, хотя бы торжественное. Бледное там, в черных одеждах…

— Это у нас к Эстену. Но его срочно вызвали ТУДА, — Фэйрлайт подняла глаза к темнеющему небу, и я тоже посмотрела наверх с таким видом, будто поняла, о чём она. — А я его стажёр. Мне очень нужно, чтобы всё прошло гладко, — доверительно сообщила она. — Эстен не очень мне доверяет. Считает меня… ветреной. Как будто он что-то понимает! Так что давайте всё быстро порешаем, вы отправитесь дальше по лунной дороге, а я утру нос этому снобу в костюме. Идёт?

Лунная дорога… Эти два слова за секунду перенесли меня в прошлое, в детство, когда перед сном мама читала мне книги. Меня окутал запах родительского дома, а еще свежего постельного белья, и мне показалась на сладкое и мучительное мгновение, что я вижу золотой свет, льющийся от моей настольной лампы, и слышу далёкий мамин голос.

“Мам, а я умру?” — спрашивала я.

“Мы всё умрём, — мягко отвечала она. — Но с тобой это произойдет очень, очень нескоро”.

“А что будет, когда я умру?”

“Твою душу позовёт Бог, и ты поднимешься к нему по дороге из лунного света. И увидишь перед собой золотые Врата, а за ними - райский сад…”

Воспоминания эти ударили по мне куда сильнее, чем вид собственного тела, которое уже накрыли черным материалом и куда-то волокли. Вся моя сила, храбрость, бравада рассыпается, мой панцирь профессионального менеджера трескается и отваливается, оставляя перед рыжей Смертью несчастную перепуганную душу, такую же уязвимую, как и в момент своего появления.

— Я что, пойду по лунной дороге? — спросила я слабым голосом.

— Ага, — отозвалась Фэйрлайт, щелкая по чёрному экрану. Её лицо едва заметно помрачнело, между бровей залегла морщинка. — Каждому да воздастся по вере его — вот девиз нашего департамента… Ничего не понимаю!

Она отвела планшет подальше, будто это могло ей помочь видеть лучше, потрясла его. Я заглянула в экран, он оставался невозмутимо черным, матовым. Если бы не моё тело, которое грузили в машину, я бы решила, что надо мной кто-то зло шутит.

— Как это — идентификатор души не совпадает? Вас нет ни в одном списке… Нигде! Что же это такое? — Фэйрлайт судорожно проводила по темному экрану, будто листала страницы. — Этого не может быть. Никогда такого не встречала. Даже если умирает раньше времени… Все равно… Бред какой-то!

Фэйрлайт опустила руки и уставилась на меня с таким видом, будто это я виновата в их бюрократии.

— Что вы натворили?

— Я-то тут причём? Надо было акты составлять, документы все подгружать вовремя. Вот вечно так, — я вздохнула, — ничего по правилам не делается, а Василисе перед проверкой бегай, собирай бумажки.

Глава 2. Попаданка, темница и каша

Я отмахивалась от монстров дубовым табуретом, крепко сжимая его в руках. Руки были мне незнакомы: пальцы недлинные, мягкие и нежные, с короткими ровно подстриженными ногтями. Слишком ухоженные для человека, решившего драться за свою жизнь деревянной мебелью. Но они были меньшей моей проблемой, потому что напротив стояли существа, которых быть просто не могло.

Если коротко — черти. Невысокие, неказистые, в каких-то лохмотьях, трое зеленокожих, двое — с красной кожей и завитыми, точно у баранов, рогами. Они смотрели на меня во все глаза и не спешили нападать. Вероятно, опасались табурета.

— Василиса Ярославна, нездоровится вам нынче? — спросил тот, что стоял ближе всех. Он выставил руки вперед так, словно хотел меня успокоить. На них было всего по три пальца.

— Я Василиса Петровна! — голос мой сорвался на фальцет, и я угрожающе махнула своим неказистым оружием.

Как же я оказалась в такой нелепой ситуации?

Проснулась я от того, что мне приснился кошмар. Привидилось, что я умерла и явилась за мной странная смерть: невысокая, рыжая и наглая. Но вместо того, чтобы забрать меня на небеса, как полагается любой добропорядочной Смерти, эта заявила, что я должна отправиться в 10 век, а затем запихнула меня в портал. При всей нелепости история эта казалась мне такой реалистичной, что проснулась я с глухо колотящимся сердцем и позволила себе несколько секунд блаженства: это всё дурной сон, просто кошмар. А потом я открыла глаза.

Первым я увидела потолок. Он был невысоким, каменным, а по углам разрослась жирная паутина. Одно можно было сказать точно: это не был потолок моей московской квартирки. Следом я поняла, что мне очень жестко лежать, поэтому я поднялась и вместо ортопедической кровати обнаружила самую простую, деревянную, покрытую жестким войлочным матрасом. Под голову — низкая подушка, в ногах — лоскутное одеяло, не богатое, но тёплое. Стены в комнате оказались каменные, сложенные из больших грубо отесанных булыжников, но сухие, как и пол. Вместо одной из стен — решётка с толстыми прутьями. Никакой влаги, потеков, грибка и плесени. За решёткой — длинный пустой коридор, который освещался единственным факелом. В углу обнаружилась невысокая голландская печь с котелком на ней, рядом обеденный стол с одним стулом, дальше — столик с зеркалом. В моём новом пристанище было даже окно. Невысокое и длинное, оно располагалось под самым потолком, и в него просачивались робкий свет восходящего солнца.

И тогда я наконец осознала, что и смерть моя, и Фэйрлайт не были никаким сном. Возмутительно чудесным образом я перенеслась в другой мир, в другое время, и всё, что мне досталось — это незнакомое тело и обрывки чужих воспоминаний. И так я сидела, поражённая собственным открытием, когда ко мне в комнату ввалилась компания разномастных чертей, существ приземистых, с устрашающими то ли лицами, то ли мордами, одетых в какие-то лохмотья.

— Доброе утро, Василиса Ярославовна, — проблеял один из них.

Несколько мгновений я таращилась на них, а потом завизжала. Вскочила с кровати и схватилась за табурет — первое, что попалось под руку и единственное, что могло сойти за оружие. Ну, а дальше вы знаете: черти пытались уговорить меня успокоиться, я — выгнать их к их же бабушке.

— Не подходите ко мне!

— Василиса Ярославна… — снова начал краснокожий.

— Я запущу в тебя табуретом, если ещё раз назовёшь меня Ярославной! — пригрозила я. — И вообще, не позволю себя сожрать!

Черти растерянно переглянулись, самый высокий беспомощно развёл лапками.

— Помилуйте, Василиса… — он запнулся.

— Петровна, — подсказала я.

— Василиса Петровна, — протянул чёрт с долей осуждения в голосе. — Кто ж посмеет вас пальцем тронуть? Вы ж того дня занемогли, мы уж думали душу Моране отдадите. А сегодня подняться изволили, вот мы и пришли почтение выказать.

Он был прав. Я ощутила в теле отголосок чужой тоски, глубокой, отчаянной, чёрной. Той Василисе, кому принадлежало это тело, не хотелось более жить, и она прощалась с белым светом. Решила всё закончить, легла и… в общем, целеустремленная девка была, правда, не в том, в чём бы следовало. А потом в её тело пришла я.

— А с чего бы мне умирать? — не слишком приветливо уточнила я.

Черти снова переглянулись.

— Так это… Иван-царевич-то блуждает. Пять лет как. Сами знаете, Тридевятое царство, затем тридевять земель…

Я даже табурет опустила от досады.

— Тьфу ты! Из-за мужика что-ли она… в смысле — я — трагедию устроила?

— Так не из-за мужика, — поправил меня черт и со значением поднял палец, — из-за царевича! Где ж вы нынче сыщете такого: с конём, да в доспехах, да чтоб лето пятое искал?

— Пф, искал, — фыркнула я, возвращая табурет на место. — Искать, знаете ли, не сложно. Этим можно всю жизнь заниматься. А вот остановиться и наконец найти — вот на это уже смелость требуется. А вы, собственно, кто будете?

— Мы, Василиса…

— Петровна.

— … Петровна, мо́роки, слуги батюшки нашего Кощея Бессмертного.

Я даже присвистнула от удивления. Самый молоденький морок пискнул “нельзя свистеть, денег в темнице не будет”, но тут же получил по ноге от краснокожего. Похоже, мне досталось тело той, над кем подшучивать было нельзя.

— Серьезно? Прям самого настоящего Кощея?

— Конечно, — протянул морок. — Кощея Великого и Бессмертного, сына Мрака и Лютой Зимы, Обитателя Подгорного Трона, Владыки Сухих Земель, Хранителя Мрачного Знания, Обручённого с Тьмой, Неумирающего, Вечного Неспящего…

— Достаточно, — перебила я. — Поняла. Злой, старый и страшный.

Черти опять посмотрели друг на друга, будто хотели что-то добавить, а может, возразить, но решили благоразумно промолчать.

— Ежели вы утомились мебелью махать, не изволите ли отведать завтрак? — спросили они, переводя разговор с опасной темы на приятную.

Мой желудок (или Василисы Прекрасной?) отозвался голодным урчанием. Я положила руку на живот, пытаясь его унять. Пальцы коснулись богатой вышивки, которая украшала мой сарафан. Подушечками почувствовала круглые жемчужины и резкие грани полудрагоценных камней, и приятную шероховатость бисера.

Глава 3. Кощей Великий и Бессмертный, Сын Лютой Зимы и далее по списку

— А вот тебе ещё две десяточки сверху! — воскликнула я, выкидывая карты. Старый стол из потемневшего дерева пересекала трещина — прямо посередине, будто кто-то однажды неудачно воткнул в него топор.

— Помилуйте, Василиса Петровна! — взвыл Хирля, младший из мороков. — Это ж козырь.

— Ты мне не ной тут, а крой. А если не можешь, так бери.

— Так я уже второй ход беру, — простонал Хирля, но под добродушные посмеивания сгрёб карты, которые уже едва помещались в трехпалую руку. Ход перешёл к Кривелю.

— Ну, берегитесь, Василиса Петровна! — ухмыльнулся он.

— Ты не языком чеши, а ходи лучше, — ответила я, вполне уверенная в своих силах. Карт оставалось немного, три козыря вышли вместе с валетами, некоторые собрала я, старшие карты — Шаркунь, это было видно по его довольной морде, так что Кривелю нечем было меня удивить. Ему бы стоило готовиться к проигрышу и нестись уже за кружкой мёда, что он поставил на кон, но в этот момент со стороны входа раздался возглас:

— Шухер!

В караульню вбежал мелкий морок и испуганно завращал глазами, переводя взгляд с Кривеля на меня, а с меня — на Шаркуня.

— Вы чего тут устроили? Там Кощей идёт! Он вас сейчас так, — морок сделал жест, будто рвет бумагу, — и так, — швырнул невидимые ошмётки на пол, — и вот так! — в отчаянии затопал ногами.

— Не судьба, Василиса Петровна, — оскалился Кривель.

Я прищурилась.

— У-у, хитрый жук! Я бы все равно выиграла.

— Этого нам знать уже не дано, — с наигранной грустью сказал он, скидывая карты в сброс.

Мелкий морок вцепился в волосы:

— Вы издеваетесь?! Там Кощей! А вы… тут…

— Да не трясись, а то таким и останешься, — Кривель хлопнул мелкого по плечу и обратился ко мне: — Пожалуйте, господарыня царевна, в хоромы ваши.

— Ох, хоромы у меня, конечно, хоть сейчас на Патриаршие, — вздохнула я, оправляя сарафан. — Веди, ирод.

Мы вышли из теплой караульной, в которой так уютно пахло раскаленной печкой и мясом, прошли по каменному коридору мимо других темниц, пустующих в это время, и вернулись в мою комнату. Я опустилась на сундук и приготовилась горевать с таким выражением лица, чтобы ни у кого не осталось сомнений в моей страдающей невинности.

Сначала я услышала стук каблуков. Он был слишком громкий, отражался от стен, множился и метался по темнице. Тогда я подумала, что у Кощея может быть трость с металлическим набалдашником, в конце концов, он же старенький. Я некоторое время прислушивалась к этому стуку с все нарастающей тревогой, как будто ко мне приближался самый настоящий палач. Когда звук достиг максимальной громкости, я вцепилась в сундук, приготовившись к чему-то ужасному… и в этот момент наступила тишина. Кощей остановился у моей решётки.

Я смиренно смотрела в пол. Нечего пугать чужеземных злодеев наглостью, скромность и трепет пленницы должны быть Кощею знакомы и понятны. Меня коснулся легкий морозец, словно рядом открыли холодильник, а ещё я почувствовала на себе чужой жгучий взгляд. Не в силах больше справляться с любопытством, я медленно подняла голову. Сначала я увидела сапоги, чёрные, кожаные, с обитыми металлическими узорами носами и металлическими каблуками. Вот что наделало столько шума! Оно и не удивительно. Мой взгляд скользнул выше, по икрам, коленям — сапоги с аккуратными рядами кожаных пуговиц все не заканчивались. Они доставали Кощею до середины бедра, невероятно красивые и совершенно непрактичные. Уже не заботясь о приличиях, я рассмотрела черный бархатный камзол с серебряной вышивкой, и синий плащ, подбитый серебристым мехом, а потом подняла взгляд к лицу и… забыла, как дышать. Лицо было запретным. Греховным. Таким красивым, что разум отказался сразу его принять. Скулы — словно выточенные из кости. Губы тонкие, но выразительные, будто каждое слово, слетевшее с них, могло вызывать бури. Глаза льдисто-голубые, как озёра, которые никто не трогал тысячелетиями, такие светлые, что внушали ужас. Волосы были как снег, как полночная метель — густые, тяжёлые, спадающие на плечи, а потом дальше, вниз, за спину, до самых бёдер. Белые, без единой пряди другого цвета. На голове — чёрная корона. Металлическая, с зубцами, острыми, как кинжалы, она как будто выросла из самого черепа.

Я не была готова к тому, что совершенство может иметь форму. Тем более — стоять в дверях моей темницы. Где тысячелетний старик? Где его мохнатые уши, и лысина, и дрожащие коленки? Мне потребовалось несколько секунд, чтобы смириться с тем, что такое существо вообще может появиться на свет. И только тогда я поняла, что сижу на сундуке с открытым ртом. Я приложила неимоверное усилие, стерла с лица восторг и застонала:

— Ой, за что горе-то мне такое-е-е-е?

— Тон слишком театральный, — спокойно заметил Кощей из-за решётки.

Боже, у него еще и безупречный голос! Если он меня убьет, то умру я счастливой.

— Я стараюсь, — немного обиженно заявила, поправляя сарафан. — На чем я остановилась? Ах, да. Горе мне, горе! Иван-царевич заблудился-заплутал, никто меня не спасает…

— Всего ли тебе достает, царевна? — перебил меня Кощей.

Я приостановила стенания и задумалась. Мне не хватало книг, фильмов, центрального водопровода и дезодоранта, но навряд ли сказочный злодей мог мне с этим помочь. Поэтому я сложила руки на груди и проговорила:

— Солнышко бы мне увидеть ясное!

Кощей с лёгким раздражением потер лоб. Оказалось, что у него белая кожа, фарфоровая, с просвечивающими синеватыми жилками. А длинные изящные пальцы, усеянные кольцами, были темными на концах и заканчивались острыми когтями.

— Опять вы за своё, — проговорил он. — Нет бы еды попросили, или платье какое, бусы — что вам, царевнам, нужно? Так нет, каждая хочет “с солнышком попрощаться”.

— Почему сразу “прощаться”? — возмутилась я. — Солнечный свет — это витамин Дэ! Без него всех ждёт рахит, усталость, слёзы, выпадение кос! А потом начнётся экзистенциальный кризис и моральная дистрофия. Вы этого хотите?

Глава 4. И прискачет царевич на белом коне

Мирояра стояла у самого края воды и щурилась на теплое летнее солнышко. Кожа её была сахарной, слишком бледной для такой юной девушки. Ей бы по саду гулять да яблочки наливные вкушать, улыбаясь нянькам, а не томиться в Кощеевых подвалах. Да, Мирояра была пленной царевной, такой же, как я и Марья. Марья оказалась третьей в нашей разношерстной компании. Девушкой она была высокой, статной, широкой в плечах и бедрах, крепкой и ладной, с толстыми тяжелыми косами, спускающимися на высокую грудь. На прогулке она держалась особняком, близко к воде не подходила, стояла в тени сосны и наблюдала за нами, как кошка за неразумными котятами. В ней действительно было что-то от кошки, но не грациозной хулиганки, а взрослой пушистой матроны, которая восседает на излюбленном месте и покровительственным взглядом созерцает угодья.

Кощей сдержал обещание, и в благоприятную погоду мороки стали нас выводить на улицу. Тогда я впервые и увидела Кощееев терем со стороны: высокий, возведенный из черного мореного дерева, он походил на огромного ворона, примостившегося среди сосен. К дверям вело крытое крыльцо, многочисленные башенки заканчивались шартовыми куполами, не луковичными, а стрельчатыми. Окна, большие и маленькие, расположенные на разной высоте, забирались богато украшенными резными наличниками, но выглядели мертвыми в ярком дневном свете. От вида обители Кощея по коже пробежал мороз, и я поспешила отвернуться, но каждую минуту казалось, что терем продолжает пялиться в спину.

— Пойдём, помочим ноги! — предложила я, сбрасывая с ног туфельки из мягкой кожи и задирая повыше подол.

— Василиса! — всплеснула руками Марья. — Помилуй Мокошь, почто ты срамишься на всю округу?

А я уже ступила по илистому дну в озеро, и лодыжки мои сковал холод: вода в озере была студеная. Я обернулась, удерживая подол у пояса. Светило солнце, и блики от воды слепили глаза. И в то короткое мгновение я себя такой живой почувствовала, такой наполненной светом, и движением, и молодостью, что я рассмеялась, сама не зная чему… и вдруг осеклась, почувствовав холодное пристальное внимание терема. Я с тревогой вгляделась в слепые окна, но не увидела за ними даже намека на движение. Мрачный дворец молчал и наблюдал, словно слушал наш смех. Словно кто-то там, наверху, замер над бумагами, остановил перо в воздухе и дышать забыл. И не от гнева — от тоски. Я не знала, кто именно смотрит. Но почему-то мне стало зябко даже в солнечную жару, будто лёд сковал сердце.

Я обернулась к Мирояре, позвала громко, почти яростно, прогоняя призрачный холод.

— Ну же, заходи со мной!

— Не знаю, — отвечала та. — Боязно как-то.

— Да что боязно? Ты вообще в сапогах сидишь, ноги паришь в такую жару. Ну же, просто помочим ноги!

И я схватила царевну за руки и потащила в озеро. Она упиралась и визжала, крутила головой, и тонкие косы её мотались из стороны в сторону. Её смех и громкие радостные крики были славными, они прогоняли мрак, и на короткое время он как будто становился незаметен. Даже Марья не смогла стерпеть такой беспредел, отошла от свой сосны и попыталась нас разнять:

— Ну же, пусти! Пусти её, Василиска!

А я развернулась, зачерпнула полную пригоршню студеной воды и брызнула в лицо Марье! Та задохнулась от холода и неожиданности, замерла, расставив руки, а потом нахмурилась, упёрла руки в бока:

— Василиска! У-у, ведьма! Я тебе сейчас покажу.

И хотя Марья обещала кару только мне, Мирояра на пару со мной ломанулась в озеро, весело хохоча, а потом визжала от холода, и щёки её рдели милым румянцем. Подолы наших сарафанов намокли, стали тяжелыми и холодными, но это было не важно. Пусть за нами высилась обитель зла, мы в тот день радовались жизни.

Нас разводили в разные камеры в темницы, а сама она была похожа на лабиринт, так что сколько я там ни бродила, почти никого не видела. Но однажды я смогла найти Мирояру. Потому что она пела.

— Эй, привет! — тихо позвала я, прислоняясь к решётке.

Мирояра вздрогнула и испуганно обернулась. Она сидела на сундуке под окошком, из которого лился скудный свет, и вышивала. На ней было просто одеяние, которое можно было бы назвать домашним, если бы не обстановка вокруг.

— Тихо, не пугайся, — я улыбнулась. — Это всего лишь я.

— Ох, Василиса! — Мирояра отложила рукоделие и подбежала к решётке. — Ты выбралась! Не в силах поверить очам своим. Как возможно такое?

— Ну-у, я нашла способ. Но это секрет, — я лукаво подмигнула. Рассказывать царевне о моих странных отношениях с мороками было бы излишним: она казалась слишком нежной, эмоциональной и впечатлительной, нельзя было её смущать. В конце концов, выдай она ненароком мой секрет Кощею, это могло бы обернуться бедой для меня самой.

— Так что же, ты теперь сбежишь?

Сбегу. Это знала и я, и мороки, но Кривель день за днём забывал запереть решётку, а я неизменно возвращалась в заточение. У нас как будто появился негласный договор, и мы оба знали, что однажды один из нас его нарушит.

— Нет. Я остаюсь здесь.

— Это как же так, душенька?

— Потому что мне некуда идти, — я постаралась, чтобы мой голос не звучал грустно. — Видела, какой лес вокруг?

— Да. Сосновый, тёмный, страшный, — Мирояра обняла себя за плечи, поёжилась. — Там наверняка волки водятся и медведи. И что похуже ещё. Например… Лихо одноглазое!

— Видишь. Далеко не убегу, там же и останусь. С лихом твоим. Ну же, не расстраивайся! — велела я, когда увидела слёзы на её глазах. — Мы все отсюда выберемся. За тобой же приедет царевич?

Я сидела на полу, подложив одеяло, которое мне дала Мирояра, а она примостилась с другой стороны решётки. У неё осталась горсть орехов, и мы разделили её пополам. Как бы ни была я избалована кешью и фисташками, эти лесные калёные в русской печи орехи оказались самыми вкусными за всю мою жизнь.

— … а потом он сватьёв прислал, видно запало в его сердце, какую я отповедь ему дала, — рассказывала Мирояра. — И ведь понравился он мне сразу, чего греха таить, но вёл себя, как будто с клёна свалился: ни стыда, ни разума. А через седмицу глядь — сватья у нашего порога. С родителями они всё обговорили, всё чин по чину. Смотрины были такие приятственные.