Лик чудовища. В сердце тьмы

Часть III  Зов полночи ГЛАВА XXXVI Путь во тьму

К ночи пошел дождь. Не дождь, а ливень. Луминица лежала в постели, прислушивалась к тому, как дождевые капли барабанят в ставни, и с разочарованием думала, что завтрашнюю вылазку придется отменить. Или не отменять? Нет, это будет выглядеть странно, если они с Данутой отправятся куда-то под дождем. Поползут слухи. Не дай Бог еще кнезу доложат. Луминица с содроганием представила, что кнез будет допытываться с пристрастием, куда она ходила.

Эти мысли не давали ей уснуть. Она ворочалась в постели, не в силах ни заснуть, ни успокоиться, и сон сморил ее только глубоко за полночь.

Ей снова приснилась Богданка. Девочка стояла на берегу пруда и махала Луминице рукой, торопя ее.

Вокруг была то ли поздняя осень, то ли ранняя весна. Мерзлая земля, покрытая коркой льда и островками снега, серое небо, по которому быстро проносились тревожные клочковатые облака.

- Подожди меня, Богданка, я сейчас! – крикнула девочке Луминица и ступила на тонкий лед, под которым виднелась черная вода, собираясь быстро перебежать на другой берег пруда.

Однако лед тут же треснул, и ноги провалились в черную жижу. Луминица отчаянно рванулась, как птица, попавшая в силок, но ледяная тягучая жидкость крепко держала ее, не желая выпускать. Черная бездна медленно и с чавканьем стала затягивать Луминицу. В этих чавкающих звуках ей даже послышались издевательские слова, которые отозвались морозной болью в сердце.

- Тут любому суждено

Кануть без вести на дно.

Ледяной водоворот

Душу стужею скует.

И отныне будет он

Навевать тяжелый сон.

Век уснувшая душа

Будет холодом дышать,

Позабыв в кромешной мгле,

Все, что было на земле.

Кроме этих жестоких, обжигающих льдом слов, во всхлипах и чавканье пруда Луминице почудился хор иных, страдающих и жалующихся голосов. Они звали на помощь, пытались стряхнуть с себя путы призрачной жизни, но их плач был напрасен – пруд крепко держал своих жертв, не выпуская из мертвящих объятий.

«Так вот в чем причина! – догадалась Луминица. - Вот кто высасывает все соки из замка и из живущих в нем людей. Но меня же предупреждали! Я не дам ему себя засосать! Нет-нет, я не сдамся! Сгинь, морок!»

Луминица стала яростно выкручиваться, она ухватилась за корень дерева, свисающий в воду, и изо всех сил потянулась. Она отчаянно дергалась, боясь, что сейчас порвется посередине, но не теряла надежду. И вот – ее ноги постепенно стало отпускать, еще несколько рывков, и она на свободе. Луминица отползла от воды, изо всех сил цепляясь за мерзлую землю, с которой минуту назад в отчаянье почти распрощалась. Волны яростно лизали берег, пытаясь своими щупальцами достать ускользнувшую жертву. Но они уже утратили шанс поглотить беглянку.

А Богданка все продолжала звать Луминицу, продолжала кричать, и ее охрипший голосок звучал отчаянно и безнадежно.

Луминица побежала вокруг пруда, стараясь держаться подальше от опасной кромки воды, молясь, чтобы не опоздать. Но она все же опоздала.

Когда она прибежала на то место, где раньше стояла Богданка, там уже никого не было, и только тишина больно резала уши.

- Где же ты? – закричала Луминица, мечась в сером лабиринте колючего кустарника, но одни корявые черешни проливали ледяные слезы, блестящие на черных стволах.

Луминица положила руку на холодный шершавый ствол и вздрогнула от догадки: да это же Богданка! Вот же она! Луминица погладила голые ветви, и ее сердце пронзила боль от осознания того, что она опоздала, безнадежно опоздала. Ну конечно: вот же потерянные дети: это Станка, рядом ее брат Иэнку, за ними стоит какая-то девочка, и еще много других неизвестных ей по именам детей. Дети столпились вокруг нее, сгорбив стволы, опустив бессильные руки-ветви и проливая беззвучные слезы.

Луминица села на землю и тоже заплакала. Она не успела их спасти! Все было абсолютно напрасно, абсолютно бессмысленно: ее борьба, ее бег, ее желание, ее горячие молитвы - все. Сквозь слезы Луминица видела, как в сером небе плыли равнодушные облака, и душа Луминицы наполнялась горечью и обидой…

Луминица проснулась на рассвете, еще продолжая всхлипывать, но уже не помня свой сон. Лежа в постели, девушка смотрела на млечно-розовый рассвет, и только тяжелое чувство невосполнимой утраты и безнадежности сжимало жестокой рукой ее сердце.

Утро выдалось туманным и сырым. Дождь перестал, и небо очистилось. Над лугами были озера стоячего белого марева, которое постепенно испарялось под лучами разгорающегося жара дня. Кнеза уже который день не было в замке, поэтому Луминица решила, что надо воспользоваться последними часами относительной свободы.

- Я пойду погулять с Данутой, - вызывающе заявила она служанкам.

Те молча переглянулись, но не посмели спорить. Луминица торопливо позавтракала. Вскоре под пристальными взглядами стражников Луминица и Данута вышли из ворот замка и скрылись в тумане. Данута держала под мышкой завернутые в тряпку – чтобы не привлекать к ним внимания – факелы.

Утро было безветренным. Долина тонула в постепенно редеющем тумане, над которым столбами стояли дымы деревенских очагов. Было слышно блеянье овец и ржание лошадей, пасущихся в горах.

- Вот и хорошо, - заметила Луминица. - Меньше любопытных глаз.

Данута согласилась с ней. Всю дорогу до пруда Луминицу не оставляло странное чувство, будто кто-то следит за ними, и девушка даже несколько раз боязливо обернулась, чувствуя чей-то пристальный взгляд, но никого в тумане не заметила. «Это все нервы», - усмехнувшись, сказала себе Луминица. Девушки в молчании обошли пруд и приблизились к чернеющему лазу.

Из-под земли тянуло могильным холодом, но Луминица предусмотрительно захватила с собой платки.

- На, хорошенько укутайся, - велела она подруге, и сама обмотала себя большим шерстяным платком, завязав его за спиной.

Данута последовала ее примеру.

ГЛАВА XXXVII Искусы

Кнез приехал ночью и поднял на уши весь замок. Михэицэ принял усталых коней, Констанца подняла спящих служанок, которые побежали топить мыльню и тормошить кухарку, которая наскоро разогрела еду проголодавшимся с дороги кнезу и слугам. Прохлопотали полночи. Помывшись и поев, хозяин замка лег отдыхать.

Одна безмятежно проспавшая всю ночь напролет Луминица узнала об этом уже наутро. Служанки не преминули ей сообщить об этом сразу же, как только она проснулась.

- Господин еще изволит почивать, - доложила Дрина, причесывая Луминицу. - Наверное, встанет не рано. Спрашивал о вас по приезде. Мы сказали, что вы уже спите, и он не стал вас тревожить.

- Михай с ним?

- Да, господин Михай тоже вернулся вчера ночью с кнезом в замок. Очень сердился на Янко.

- Вот как? – заинтересовалась Луминица.

- Да, Янко спросонья замешкался, не так расторопно лошадей принимал, как обычно. К тому же оказалось, что в дороге у скакуна кнеза одна подкова чуть не расковалась. Кнез разгневался из-за задержки: пришлось к кузнецу заезжать. Михай во всем Янко винит: совсем, дескать, старый мышей не ловит. Михэицэ было дернулся, стал говорить, что это его вина: он за конем кнеза ходил. Михай сказал, что выпорет его, если еще такое повторится, но поскольку сейчас главным конюхом Янко, то с него спрос. Поэтому Янко разжалуют, раз от него уже толку нет никакого.

- Жалко Янко, - заметила Луминица, вспомнив веселого старого притворщика и балагура.

- Как господин Михай скажет, так и будет, - равнодушно пожала плечами Дрина.

- Ты свободна, - с досадой махнула на нее рукой Луминица.

Оставшись одна, она открыла шкатулку с украшениями. Странно - ее любимого зеленого кулона не было. Луминица попыталась припомнить, куда она его дела, но вчерашний день после страшного потрясения, пережитого ею и Данутой в подземелье, полностью стерся у нее из памяти.

Луминица нахмурилась. Она любила батюшкин подарок и всегда носила его под рубахой вместе с нательным крестиком, снимая только во время купания и сна. Да куда же он делся? Луминица поискала в другой шкатулке, потом под кроватью, даже не поленилась покопаться в сундуках с одеждой, но кулона нигде не было.

Луминица расстроилась. Эта пропажа случилась уже второй раз. И в тот раз кулон чудом вернулся к ней. Его принес Тамаш. И вот снова оберег ускользнул от нее. К добру ли это? Луминица не могла отделаться от чувства, что судьба готовит ей какую-то неприятность. Настроение, и так не особенно веселое после вчерашней неудачи, омрачившееся после известия о возвращении кнеза и ставшее грустным после новости про Янко, упало окончательно.

- Ты не знаешь, Данута, куда мог деться мой кулон? – спросила она у пришедшей к ней подруги.

- Какой кулон?

- Такой, с зеленым камнем.

- Который на вас в мыльне был? Вы еще его сняли с себя?

- Да, Данута, он самый.

- Не знаю, госпожа. Жаль, если потерялся. Такой красивый камушек. И ценный, небось.

- Он дорог мне как подарок батюшки. Жаль. Если найдется, скажи мне.

- Непременно, госпожа. Мы гулять сегодня пойдем?

- Нет, Данута, сегодня нет. Ты иди к себе.

- Хорошо. Там тетушке Оане на кухне помощь нужна. Так я на кухне буду.

- Иди, Данута.

Луминица сочла, что уходить из замка, не повидав мужа, нельзя. Кнез вернулся домой, и жизнь Луминицы снова попала в полную зависимость от его прихотей и настроения. Только сейчас Луминица ощутила в полной мере, чего она лишилась с приездом мужа: пока кнеза не было, она могла дышать полной грудью, ходить, не пригибая голову, и говорить, не боясь быть услышанной. И это не говоря о безмятежных ночах. Но вот муж вернулся, и ее жизнь снова будет вогнана в железные рамки, устанавливаемые супругом и господином.

В ожидании мужа Луминица уселась в библиотеке. Ей почему-то припомнилась книга того грека-изобретателя, которая однажды попалась ей на глаза. Где же она была? Луминица взобралась на кресло и отодвинула книги на верхней полке. К счастью, фолиант стоял на месте, там, куда она его засунула в прошлый раз. Луминица спустилась вниз и взяла в руки текст, который ее так заинтересовал в прошлый раз.

Что ж. Теперь она знала и про consolamentum, и про то, что грек из Тулузы попал в замок Чанадина, убегая то ли от преследования католической церкви, то ли от своей совести. А можно ли убежать от своей совести, задумалась Луминица. Однозначно нет. Может быть, тот грек-механик искал успокоения и забвения от горя в своей работе? Скорее всего.

Луминица перечитала описания некоторых изобретений, которые так поразили ее в прошлый раз. Потом снова вернулась в начало книги и пробежалась глазами по строчкам. Туманное начало книги все так же беспокоило ее.

«…Блажен тот, кто сможет выйти из тьмы преисподней на свет Божий. Не всем дано пройти искус и спастись. Помнить надо о западнях, которые уготовил враг человеческий на пути грешника, взыскующего пути верного. Путь есть только один, а остальные пути неправильные, и смерть подстерегает того, кто ошибется…»

О чем он писал, задумалась Луминица. О том, что сам попал во тьму? Во тьму сожаления о своем предательстве? Во тьму раскаянья? Наверняка, его мучили воспоминания о том, что из-за него убили единомышленников. Или он писал о жене, которая в ослеплении веры убила собственного ребенка? Тоже возможно. Западня. Луминица и сама ощущала себя в западне. И во тьме. Как бы она хотела выбраться из тьмы. Ей невольно вспомнились ее вчерашние блуждания под землей. Тьма и ужас. Ужас пойманного в ловушку зверя, который уже никогда не выберется на свет… Луминица нахмурилась. Сегодняшняя книга почему-то навела ее на мысли о вчерашних приключения. Но как? Где тут связь? Почему Луминице казалось, что между ними есть что-то общее? Луминица снова пробежалась глазами по тексту.

«…Ибо гордыня человеческая – самый страшный грех, и тот неосторожный, кто последует вперед с гордыней, будет пойман в железную ловушку лукавого и не сможет выбраться из нее. Это третий искус. Помни, что смирение, одно смирение сможет спасти тебя. Не дерзай идти по горам гордыни, но ступай долинами смирения. Будь бдителен, не дай себя погубить Сатане…»