Лик чудовища. В тени зла

Часть первая. Шепот ночи. Глава I. Кэлушары

Февраль. На улице стоит стылый мороз. Дороги замело, и сообщение между соседними деревнями потеряно. Мало кто из путников отважится сейчас пуститься в путь через перевалы, где горы раздраженно сбрасывают со своего плеча тяготящие их одежды лавин, укладывающие столетние ели и сосны в штабеля, как костяшки домино. И где пронизывающие ветра, как стая голодных собак, ради забавы набрасываются на неосторожных прохожих, гася ледяным дыханием едва тлеющие огоньки жизни. А потом стыдливо заметают место жестокой забавы гладкой и блестящей снежной пеленой.

Тордэши коротают дни в просторной гостиной, где в огромном очаге весь день потрескивают дрова. Марку с Йонуцом играют в «Мельницу»¹. Они отвоевывают друг у друга черные и белые фишки, потирая руки и сопровождая каждый ход азартными выкриками и жестами, иногда совсем неприличными, что вызывает возгласы недовольства у Кателуцы. Отец, выпивший в обед в одиночестве полбутылки вина, теперь сладко подремывает около очага. Луминица с Виорикой и мать, сидя рядом у окна, вышивают. Мать поет грустную дойну², и дочери вплетают свои голоса в ее песню.

Небо хмуро. Ветер дует.

Под горой пастух тоскует.

И беседует как друг

С лесом, что стоит вокруг.

«Лист ореха, лист осины!

Вэй, ты, лес мой, друг старинный!

Был ты зелен и высок,

А теперь ты вдруг засох!..»

Голоса женщин то говорят звонким голосом пастуха, то шепчут, как лес, то жалуются на судьбу от имени пленников, которых ведут в плен на чужбину. Голоса плачут и сострадают бедным героям. Потом замолкают, и на время в гостиной становится тихо. Слышно, как за стенами воет ветер. Но молча вышивать скучно.

- Матушка, - ласкаясь к матери, просит Виорика, - а расскажите нам, как вы с батюшкой познакомились.

- Я уже много раз рассказывала, Виорика, - с досадой говорит мать, и ее взгляд невольно падает на похрапывающего у очага Богдэна. Сложно сказать, чего в этом взгляде больше – тепла или раздражения.

Ни для кого в семье не являлось секретом, что бегством из города и невольным заточением в глуши семья была в основном обязана главе семьи, его мотовству и неумению пробиться вверх. Несмотря на службу у принца Иштвана³, несмотря на военные походы в Штирию, а затем и в страну Литовоя, где Богдэн покрыл себя славой, заработал он не так уж много. Подозревая, что заработанные на войне деньги Богдэн тут же потратит, продолжая тягаться с другими придворными пышностью одежд, коней и военного снаряжения, Кателуца потребовала от мужа оставить службу при дворе и зажить скромной жизнью в городе.

И снова судьба сыграла с Богдэном злую шутку. Он оставил службу в апреле, а в начале мая умер король Бела IV⁴, и принц Иштван поспешил в Эстергом, чтобы скинуть там серый и невзрачный кокон своего наследно-принцевства и взойти на трон во всем блеске переродившейся царственной бабочки.

Опять награды посыпались на других, более удачливых или более дальновидных придворных, а Тордешам оставалось лишь грустно размышлять над капризностью фортуны. Их жизнь теперь проходила вдалеке от королевского двора, а небольшой доход не позволял жить на широкую ногу и поддерживать отношения со знатью. Семейство увеличилось: родились дочери Виорика и Луминица.

Король Иштван V смог наслаждаться полной властью над страной очень недолго. Его смерть, подобно земляному обвалу, погребла под могильной толщей последнюю слабую надежду Богдэна на улучшение в судьбе. Политическая ситуация менялась быстро: одних волны перемен возносили вверх, другие, напротив, падали на дно и тонули, но Богдэн Тордеш так и остался стоять с протянутыми руками на пустынном берегу, втуне пытаясь разглядеть что-то прищуренными глазами на далеком горизонте.

Поняв, что судьбу не обманешь, Тордеши решили удалиться в небольшое родовое поместье Богдэна, чтобы зажить там непритязательной, защищенной от бурлящих водоворотов политики жизнью.

Сначала слегка побрюзжавший на новую жизнь глава семейства поневоле утешился. Охота и хозяйствование за неимением лучшего стали его основными занятиями. Тяжелее пришлось его жене. Кателуца, привыкшая в отцовском дому к роскошной жизни и ожидавшая от жизни гораздо большего, чем добровольное затворничество в медвежьем углу, не могла смириться с этим. Постоянные обиды и косые взгляды охладили страсть, и отношения супругов стали больше напоминать худой мир. Мир ненадежный и чреватый в каждый момент разрушиться, мир, во время которого двое избегают касаться больных тем, но эти темы все время вертятся на языке, вызывая мучительное жжение, и оттого хочется разразиться наконец бурей взаимных упреков, надеясь, что земля после грозы обновится, и станет легче дышать.

- Ну тогда расскажите, как кэлушары Луминицу спасали, - отрывает мать от неприятных размышлений Виорика.

- Да рассказывала я вам, много раз рассказывала, - вздыхает Кателуца.

- А мы еще хотим послушать. Правда, Луминица?

- Матушка, ну пожалуйста. Мы очень любим слушать, как вы рассказываете, - вступает в разговор Луминица.

Под просительным взглядом умоляющих зеленых глаз младшей дочери мать тает и не может отказать.

- Ну что с вами будешь делать, - взгляд матери уходит вглубь. Она пытается заглянуть в прошлое, воскресить его, и ее голос становится напевным, задумчивым. Руки машинально продолжают вышивать, но стежки вдруг выпускают ростки, стремительно набирающие рост, а набухшие почки с треском лопаются и выворачивают свою хрупкую липкую начинку. И вот перед глазами у Кателуцы в чашечке цветка начинает свою вакхическую пляску июнь, брызжущий соком трав и лучей, зеленый и юный.

- Случилось это, когда мы только переехали в имение, - начинает мать, задумчиво вглядываясь в зеленый омут прошлого. - Взяли мы с собой старую нянюшку, которая еще меня в детстве нянчила, и одну горничную. Остальную прислугу отец сказал в деревне поискать. Приехали мы в самый канун Духова дня.

После смерти родителей вашего отца дом стоял запущенный и заброшенный. Много лет в нем никто не жил. Так, приглядывали, да и только. А мы с собой много скарба привезли. Мебель, одежду, отцовские безделушки всякие, - опять невольный неодобрительный взгляд в сторону дремлющего супруга, - да и вас, детей, с собой взяли. Вы еще маленькие были, а Луминица и того меньше, только три годика ей исполнилось.

ГЛАВА II Когда нарушаешь запреты

Дети были еще маленькими, когда семья переехала из столицы в самое сердце Карпатских гор, и быстро привыкли к новому месту, полюбив его всем сердцем, поэтому рассказы родителей о столице казались им такими же красивыми сказками, как и те, которыми их пичкала с рождения добрая нянюшка.

Господский старинный дом, сложенный из огромных камней и бревен, был просторным и добротным, хотя и не отличался особой красотой архитектуры. Прилепившись к самому подножию горы, он не раз испытывал на себе ярость ветров, дувших зимой с заснеженных вершин, и мог противостоять любой непогоде. Дом был окружен заросшим фруктовым садом, а за садом внизу было разбросано село, крестьяне которого были данниками Тордешей.

Усадьба и деревенские поля покоились в уютной долине. Вокруг высились горы, поросшие гигантскими буками и елями, и простирались пустоши, тонущие в разнотравье. С вершин сбегали ледяные реки и ручьи. Они с разбега прыгали в долину и разбивались о причудливые валуны, чьи формы ваяли на заре времен руки древних ледников, а последние черты добавили ветра, учившиеся у творцов первых пещерных петроглифов. Вечерами с гор холодными волнами сползал туман, и выходить на улицу становилось опасно.

Там и прошли детские годы Луминицы. Это было счастливое время. Волны распрей, терзающих страну, не докатывались до их долины. Нашествие ханов Ногая и Тула-Буги, разорившее восточные области страны, тоже, к счастью, не дошло до крохотного селения у подножия гор. А когда послевоенные голод и болезни отступили, тишина и мир снова воцарились в округе. Безмятежные, полные невинных занятий дни тянулись долго-долго и сменялись ночами, которые осеняли покойные сны.

В тот год, когда произошел полный переворот жизни Луминицы, девушке исполнилось шестнадцать лет. Она еще наслаждалась последними днями детства, неспешно перебирала их, как перебирает ребенок свои сокровища: яркое перо птицы, блестящий осколок, полурастрепанную, но еще обладающую привилегией спать со своей хозяйкой куклу, – и не могла расслышать роковую поступь судьбы, поступь, от которой уже начали потрескивать рассохшиеся половицы их старого уютного дома.

Вечерами Луминица с Виорикой спускались в кухню, где рядом с огромным очагом было тепло, и пахло вкусным варевом. Старая нянюшка, кухарка и служанки собирались там вечером с какой-нибудь работой и неспешно болтали. Сколько ни гоняла матушка оттуда Луминицу с Виорикой, говоря, что благородным барышням не пристало-де все время около прислуги тереться, те все равно тайком прибегали на кухню послушать местные сплетни или страшные истории, на которые кухарка с нянюшкой были мастерицами.

Усевшись в уголке, девушки глотали одну историю за другой, и потом, лежа в постели, дрожали от страха, вспоминая эти сказки. Их воображение вновь и вновь рисовало пугающие, но захватывающие картины.

Вот по нити, спряденной неразумной пряхой в ночь со вторника на среду, волколаки лезут на небо, чтобы пожрать луну. За деревьями в лесах прячутся красавицы зыны, сладкими голосами зовя путников, решивших на свой страх и риск углубиться в лесную чащу. В потаенных заколдованных долинах вылвы охраняют запрятанные сокровища, а в каждом дупле дерева живет спиридуш.

Холодными зимними ночами, натянув одеяло до носа, Луминица и Виорика лежали и, пугливо вглядывались в ночную тьму, заново вспоминая каждое услышанное слово.

…Огонь разбрызгивает вокруг себя горящие золотом искры, и тени скользят по стенам, складываясь в замысловатые фигуры. То они ползут по углам, притворившись крадущимися в норку гномами, то взлетают к потолку крылатым змеем-балауром, оседлывающим потолочные перекладины и нагоняющим на сидящих невольную робость. То они стоят за спиной незримыми соглядатаями, и тогда становится страшно повернуть голову, чтобы случайно не столкнуться с их леденящим черной пустотой взглядом.

Над огнем уютно попыхивает котел с завтрашним супом. Около очага сидит Ясек, внук кухарки, и чистит котелки. Старая нянюшка, примостившись на скамейке, мотает шерсть, и ее тихий голос смешивается со звуком потрескивающих дров, веток дерева, скребущих по крыше, и завыванием ветра в горах.

- …Жили-были муж с женой, самые на селе бедные. Жили они, еле концы с концами сводили. И вот родился у них сын. Стал муж крестного искать, а никто в крестные идти не хочет. Кто же захочет с такой нищетой породниться? Рассердился мужик и решил пойти на дорогу, чтобы позвать в крестные первого встречного.

Вот пришел он на перекресток, стоит, ждет. Уже смеркаться стало. Вдруг слышит – идет кто-то. Видит он: человек в черном. Поклонился ему мужик и просит крестным стать. Прохожий и говорит:

- Подними монету, - и медную монету оземь бросил.

Мужик нагнулся за монетой и видит, что у прохожего одна нога человечья, а другая копыто. Побледнел мужик, монету протягивает. Прохожий взял и спрашивает:

- Ну что, берешь меня в крестные?

Мужик отнекивается. Засмеялся прохожий и своей дорогой пошел.

Дальше мужик ждет. Вдруг слышит – колеса скрипят. Видит: возок едет, а на возке человек, весь в коричневый плащ укутан. Мужик его остановил и зовет в крестные. Возница серебряную монету уронил и говорит: подними, мол. Мужик нагнулся и видит: спицы колес из человеческих костей сделаны. Поднял мужик монету и протягивает вознице. Тот спрашивает:

- Ну как, берешь меня в крестные?

Ну, тот в отказ. Возница усмехнулся, стегнул коня и уехал.

Опять мужик стоит, ждет. Ну, думает, уж следующего, кто бы ни был, в крестные позову. Слышит – всадник скачет. Конь под ним вороной, а сам всадник в богатые одежды одет. Остановил его мужик и опять за свое: не пойдете ли, мол, в крестные. Уронил всадник золотую монету и просит поднять. Мужик за монетой нагнулся и заприметил: от коня тень на дорогу ложится, а от всадника нет. Заробел было мужик, а потом думает – была ни была, позову его в крестные. Тот и согласился.

Привел он гостя в дом, с женой познакомил. А тут и священник пришел. Окрестили младенца, все честь по чести. Крестный священника богато наградил и младенцу тоже подарки оставил. Посидел с ними, попировал чем бог дал. А потом и говорит:

ГЛАВА III Мэрцишор

Вьюжно снежные дни февраля стали таять, и небо становилось все прозрачнее и прозрачнее. В воздухе уже носилось обманчивое тепло, день постепенно удлинялся, отталкивая теряющую силу ночь, которая из последних сил ледяными руками цеплялась за ветви деревьев. Лучи солнца слепили глаза и ласкали кожу совсем по-весеннему. Зима подходила к концу.

В день Бабы Докии¹º, в первый весенний день, Луминицу разбудило пение служанок и сладкий запах тлеющих веток, которыми окуривали дом.

- Просыпайся, сестрица-лежебока, - весело пропела Виорика, вбегая в комнату.- Ты что, до ночи будешь спать? Держи мэрцишор¹¹. Матушка до восхода солнца встала, на розовый куст мартеницы надела, после восхода сняла. Нам уже раздала, а это твоя.

Луминица, лежа в постели, с удовольствием наблюдала за нарядно и ярко одетой сестрой, которая кружилась по комнате, собирая одежду Луминицы, беспечно разбросанную тут и там, и как будто творила своими мотыльковыми порханьями одной ей известную магию танца. Улыбающаяся Виорика протянула Луминице ожерелье из скрученных белых и красных нитей, продетых в серебряную монету.

- Давай я на тебя надену, сестрица.

Луминица с удовольствием села и отвела волосы от шеи.

- Вот так. Чтобы стужа не студила, чтоб весна не зачернила, чтоб, как роза, цвела, чтоб была весела, - скороговоркой приговаривала Виорика, повязывая мэрцишор на шею Луминицы.

Сестры поцеловались и обнялись. Прижав к груди еще теплую со сна младшую сестру, Виорика испытала прилив нежности.

Да, в бутоне любви к сестре всегда было жало, которое ранило ее каждый раз, когда она подмечала любящие взгляды отца, бросаемые на младшую дочь. Но, с другой стороны, яд от этого жала всегда врачевала бальзамом своей ласки и любви сама Луминица. Виорика помнила, когда впервые почувствовала всю силу этого чувства…

…Это было, когда девочки уже чуть подросли и присоединились к старшим братьям, для обучения которых в семью пришел седовласый старик, беглый монах с Афона. Отец сначала сам пытался обучать детей наукам, однако подобные занятия не доставили никому удовольствия. Тогда Богдэн пригласил учителя, и в доме на некоторое время поселился отец Виорел.

Идет урок. Виорика, которой греческий язык и богословские размышления нужны так же, как снег, сошедший прошлой весной с Карпатских гор, зевает, подсчитывая в уме, сколько еще платков она сможет вышить до конца года, чтобы отложить себе в сундук на приданое. Или же гадает, купит ли отец на ярмарке в этом году то чудное перламутровое ожерелье, которое она давно пытается у него выцарапать.

Одна Луминица, высунув от усердия кончик языка, упорно продолжает заучивать про себя греческие слова и чертит углем на дощечке непонятные и неинтересные Виорике закорючки и крючочки.

Входит отец.

- Ну как успехи моих отпрысков, святой отец? – спрашивает он и неодобрительно хмурится, потому что замечает то, что пропустил подслеповатый отец Виорел. А именно: что Марку и Йонуц все время забавлялись с пойманным мышонком, которого при виде отца впопыхах накрыли шапкой. И теперь мышонок высовывает из-под нее свою жалкую мордочку в тщетной попытке умилостивить судьбу и вырваться на волю.

- Марку и Йонуц! Без обеда. Только хлеб и вода, - Богдэн тут же поднимает руку, предваряя возражения братьев, готовые выплеснуться в бурных воплях. – Отец Виорел, а как девочки?

- Виорика старается, - снисходительно заявляет учитель.

Богдэн равнодушно кивает и переводит глаза на Луминицу. Взгляд его тут же теплеет.

- Ах, господин Тордеш, - всплескивает руками отец Виорел, уже давно подметивший слабость патрона и старающийся на всю катушку использовать свое нечаянное открытие. - Какая же умница Луминица! Она уже разбирает слова на греческом, и мы смогли с ней прочитать полстраницы из письма Святого Пахомия, наставление братьям по монастырю. А завтра мы будем читать Послание к…

- Хорошо-хорошо, - благожелательно бросает Богдэн и гладит Луминицу по головке. - Умница дочка.

Луминица стыдливо потупляет глаза. Однако, успев краем глаза увидеть, как Виорика показывает ей тонкий розовый язык, она поворачивается к ней и не медлит с симметричным ответом.

Виорика вскоре сошла с дистанции, наскучив грамматическими и религиозными абстракциями, и мать в споре с Богдэном отстояла право дочери прожить жизнь с теми скромными познаниями, которые она смогла с грехом пополам наскрести на уроках в промежутках между зеванием и поглядыванием в окно.

- Ну умеет девушка читать, писать и считать. Что ей еще надо-то? – пожимала плечами Кателуца. - Чтобы выйти замуж, ей и этого хватит. Да и найдем ли мы ей подходящего мужа? – вздохнула она.

- А вот Луминица… - начал было Богдэн.

- Ах, да уймитесь вы со своей Луминицей! - бросила в сердцах мать. - Все эти знания совершенно напрасная трата времени. Ну зачем ей все это? Я понимаю – жили бы мы в столице и приискивали хорошую партию, но здесь… А траты…

Богдэн махнул рукой и отступил. Он знал, что Кателуца оседлала своего любимого конька и теперь перейдет к воспоминаниям о своей роскошной жизни до замужества. Богдэн также знал, что степень этой роскоши сильно преувеличена, но сказать об этом жене - не дай Бог! Тогда она обольет его всего с ног до головы желчью по поводу загубленной в глуши молодости, по поводу неосуществленных надежд на жизнь в столице и при дворе, припомнит его транжирство и многое другое. И остановить словоизвержение будет уже невозможно. Богдэн ретировался и спасся бегством.

Братья Марку и Йонуц тоже не долго разыгрывали из себя прилежных учеников. Вскоре они полностью отдались влечению своих сердец и редко-редко после охоты или ухлестывания за хорошенькими селянками находили в себе силы посетить класс. Отец признал за сыновьями право на самоопределение так же, как до этого признал право Виорики не нагружать себя излишними науками.

Таким образом, Луминица осталась единственной ученицей отца Виорела, и нельзя сказать, чтобы они оба не были в глубине души довольны этим обстоятельством.

ГЛАВА IV Баба Докия

Пока Виорика и Луминица обнимались, в комнату вошла нянюшка, которая несла таз с тлеющими ветками. Вместе с ней в комнату ворвался сладкий запах горящей древесины.

- Вставай, сударыня, - ворчливо проговорила нянюшка, ставя таз на пол. - Утро уже на дворе. Забыла, чай, что начались «старухины дни». Ведь сегодня первое марта. Вот и пришла к нам «Баба Докия». Все в доме в заботах. А ты что занежилась-то на постелях? Ну-ка давай, давай, поднимайся, помоги мне, голубушка, комнату окурить.

За няней вошли служанки. Виорика насмешливо стрельнула глазами и умчалась вниз. Луминица тут же быстро вскочила, вздрогнула от холода и быстро облачилась в собранный сестрой ворох одежды. Пока она помогала нянюшке окуривать комнату, служанки стащили ее постель и понесли вон, весело стуча башмаками по лестничным ступенькам. В праздничном настроении Луминица побежала на улицу.

Улица блестела от выпавшего накануне снега. На калитке ярко-красными пятнами выделялись вывешенные одежды¹², искушающие своими надутыми на ветру парусами бросить все и отправиться в путь, но калитка только по-стариковски скрипела, прося оставить ее в покое и не бередить подагрически рассохшиеся доски-кости.

Братья и вездесущая Виорика, обходя дом, уже весело кричали в окна: «Март в дом!» «Блохи вон!» - не менее весело кричали им из дома.

На заднем дворе служанки, ловко орудуя палками, выбивали постельное белье, мило коверкая слова на деревенский манер: «Вытряхаю, вытряхаю я не полотно. Вытряхаю, вытряхаю я болезнь и зло! Как зима уйдет, так и зло уйдет. Пусть придут домой лишь добро и покой!»

От свежего морозного воздуха у Луминицы заломило в висках, и загорелись щеки, но ей стало лишь веселее. Она махнула рукой Виорике, и сестры вместе побежали в кухню слушать песни, которые пели за работой кухарка и девушки-служанки.

В кухне жарко, и витают сдобные ароматы от выпекаемых калачей «на первый весенний день». Несколько женских голосов звонко выпекают вместе с калачами песню.

Ох, тяжелое житье

У снохи, у снохи.

Лишь работа да битье

У снохи, у снохи.

Все свекровь меня бранит,

Баба зла, баба зла.

Да поди ж ей угоди –

Баба зла, баба зла.

Шерсть овечью мне дала,

Ах люта! Ах люта!

И на речку прогнала,

Ах люта! Ах люта!

Зимней реченьки вода

Холодна, холодна.

Ой ты, горюшко беда,

Вот беда, так беда.

Белу шерсть мне дотемна

Полоскать, полоскать.

Черной стать она должна,

Черной стать, черной стать.

Полощу я шерсть в реке,

Руки жжет, руки жжет.

Слезы льются по щеке,

Пальцы - лед, пальцы - лед.

Только шерсть белым-бела,

Словно снег, белый снег.

Ох плохи мои дела,

Мочи нет, мочи нет.

Мимо старец проходил,

Вот святой, уж святой!

Про беду мою спросил,

Вот святой, уж святой!

«Хочет злобная свекровь

Уморить, уморить,

Всю по капле выпить кровь.

Как мне жить?! Как мне жить?!»

Рассказала про беду,

Горько мне, горько мне.

Пожалел он сироту,

Пожалел, пожалел.

Чудо старец сотворил.

Вот те крест! Вот те крест!

Белу шерсть он зачернил.

Вот те крест! Вот те крест!

Черну шерсть скорей взяла.

Вот дела! Вот дела!

И свекрови отдала

Весела, весела.

Баба Докия меня

Ну ругать, ну ругать:

«Где прошлялась ты полдня?»

Палкой - хвать! Палкой - хвать!

А назавтра мне дала

Черну шерсть, черну шерсть.

«Станет пусть она бела,

Черна шерсть, черна шерсть!

А не станет – не ходи

Ты домой, ты домой.

Хоть совсем ты пропади.

Черт с тобой! Черт с тобой!»

Зимней реченьки вода

Холодна, холодна.

Ой, ты, горюшко-беда,

Вот беда, так беда!

Черну шерсть мне дотемна

Полоскать, полоскать.

Белой стать она должна,

Белой стать, белой стать.

Полощу я шерсть в реке,

Руки жжет, руки жжет.

Слезы льются по щеке,

Пальцы - лед, пальцы - лед.

Только шерсть черным-черна,

Словно ночь, тёмна ночь.

Будто жизнь моя она.

Жить невмочь, ох невмочь!

Тот же старец проходил,

По мосту, по мосту.

Про беду опять спросил,

Сироту, сироту.

Снова чудо сотворил.

Вот те крест! Вот те крест!

Черну шерсть он обелил.

Вот те крест! Вот те крест!

А еще он подарил

Мне цветы, мне цветы.

«Бабе Докии отдай

Это ты, это ты».

Хоть голым-голы поля

В феврале, в феврале,

И не сыщешь ни цветка

На земле, на земле.

Это чудо из чудес!

Боже мой! Боже мой!

Поклонилась старцу я

И домой, и домой.

Бабе отдала цветы –

Та плясать, ну плясать!

«Вот конец настал зимы!

Март опять, март опять!

В горы коз я поведу

На луга, на траву.

Там найдут они еду

На горе, на лугу.

Я надену девять штук

Кожухов, кожухов

И совсем не устрашусь

Холодов, холодов».

Поскорее собралась

Поутру, поутру,

Из долины поднялась

В высоту, в высоту.

Жарко март припек ее,

Разморил, разморил.

С бабы Докии ручьем

Пот катил, пот катил.

А тропинки-то наверх

Нелегки, нелегки.

Баба Докия сняла

Кожухи, кожухи.

Разбросала по пескам,

Тут и там, тут и там.

Не найти и не сыскать

По камням, по пескам.

Стала Докия пасти

Стадо коз, стадо коз.

Но сиротских не простил

Бог ей слез, горьких слез.

ГЛАВА V Тамаш

После обильного обеда мать с отцом пошли вздремнуть, а сестры бросились наверх доставать наряды из сундука. И вот на свет извлекается все самое дорогое и любимое: тонкие рубашки с высоким расшитым воротником-стойкой и пышными рукавами, отделанными кружевом, нарядные катринцы - юбки-передники с пышными кисточкам, блистающие золотой вышивкой, - и прозрачные шелковые платки, которые должны красиво спускаться со спины почти до земли.

Тело, облачаемое в праздничную одежду, словно обновляется, чувствует себя звонким кружащимся веретеном, опутанным скользящими нитями, нет, даже тонкой осью, вокруг которой вертится весь мир. Луминица проводит рукой по своей груди и плоскому животу, весело расправляет юбку и кружится. Ах, как же я должна быть хороша, думает она. К сожалению, начищенный медный таз, в который она обычно смотрится, причесываясь, отображает лишь яркую мозаику пятен, и ничего более. Но сердце властно шепчет свое: не сомневайся, ты красива, как никогда, и это знает и старый комод с громоздкими скрипуче-ворчливыми ящиками, и сундук, подбадривающе хлопнувший крышкой.

Луминица прощально машет им всем рукой и легко сбегает вниз, где ее и Виорику терпеливо ждут братья, снисходительные к небольшой задержке сестер. Братья помогают сестрам надеть дулумэ, отороченные мехом, и все вместе быстрым нетерпеливым шагом направляются в деревню.

Стоит ясная, задумчивая погода. Небо, льдисто-голубое и ослепительное утром, постепенно наливается синевой. Оно неторопливо следует за человеческим шагом, мягко цепляясь за ветки деревьев, и с сожалением выпускает их чуткие обнаженные кончики, которые начинают слегка покачиваться. Вся деревня выглядит нарядно от красной одежды, вывешенной на ворота. Деревья в садах тоже подпоясаны красными лентами, которые лениво отзываются на игривые касания едва заметного ветерка.

На улице уже разжигают костры. Вокруг них собираются дети и молодежь. Дети с визгом перепрыгивают через огонь, полностью отдаваясь этой немудреной, но будоражащей забаве. Девушки, сбившись в стайки, весело перешептываются и посверкивают насмешливыми глазами в сторону парней. Те, одетые в нарядные кожухи, гордо подкручивают усы, тоже посматривая в сторону прекрасного пола. Перелетающие из одной группы в другую шутки и поддразнивания, подобно падающим в воду камням, вызывают дружное прысканье или гогочущий смех, немедленно расходящиеся кругами. Какие-то веселые, уже слегка подгулявшие парни во весь голос распевают песню.

Как-то раннею весной

Бабе Докии дурной

Захотелось похвалиться:

«Вэй, уже весны граница,

И закончился февраль.

Вот был грозный господарь!

Он морозом задубил

И снегами завалил.

Ну, а теплый март-марток

Мне не страшен ни чуток!

В горы я сейчас иду,

Стадо коз в луга сведу.

Пусть травой набьют бока –

Будет много молока.

Вот и скрылись холода.

Март-марток мне не беда!

Что ты можешь сделать, март?

Поцелуй меня ты в зад!»

Тут раздался новый взрыв смеха, и в поющих парней полетели мокрые комки снега. Чей-то удачно пущенный снежок нашел свою цель, мигом точечно охладив горящую кожу, последовал возмущенный рев уязвленного певца, и на улице началась нешуточная баталия. Парни, отбиваясь, тоже стали бросать снежки в девушек, перейдя в атаку. И вот уже кого-то вываляли в снегу, кто-то никак не может вытащить снег из-за шиворота, кто-то задушенным голосом кричит «Спасите!». Луминица с Виорикой, закрыв лица рукавами, смеялись до слез, с трудом удерживая себя от того, чтобы не присоединиться к веселью. Некоторое время была неразбериха, но побежденные и основательно припорошенные снегом девушки вскоре запросили пощады, певцов откопали из кучи малы, и они смогли продолжить песню к вящему удовольствию пунцовых от смеха слушателей.

Рассердился месяц март,

Говорит: «Февраль, мой брат!

Дай три дня ты мне взаймы,

Полных снежной кутерьмы,

Полных холоду и граду.

Неужель откажешь брату?!»

И с тех пор у февраля

Срок короче на три дня.

А у марта срок длинней -

Он себе добавил дней.

Март взаймы взял у зимы

Ворох вьюги, снежной тьмы,

Горсть метели, кучу града.

Стала Докия не рада.

И смеется март над ней:

«Дуй на пальцы посильней!

Дарит добрый март тебе

Три сосульки на губе!

Снежный дам тебе наряд.

Вьюга пусть ужалит в зад!

Попадает тот впросак,

Кто сказал, что март - слабак!»

Лютый грянул тут мороз,

Докию убил и коз.

Так по мартовской поре

Сгибла баба на горе.

Там стоит она со стадом

И весне совсем не рада.

Если бабу не унять,

Будет в марте снег опять!

В огонь подбросили мусора, палок, хвороста…

- Уйу, баба Докия, я тебе сегодня, а ты мне завтра!

- Чем веселее нам, тем веселее Докии. Добавим огня!

…и костер взвился ярче и отчаянней, сжигая прошлое, судьба которому – лежать среди дороги рассыпавшейся пирамидкой, вызывающей лишь смутное сожаление о чем-то упущенном, и оставить по себе подернутые пеплом воспоминания.

Появились музыканты-лэутары¹⁴, и полилась музыка. Молодежь не заставила себя долго упрашивать и, сбившись в пары, закружилась на широкой деревенской улице. Луминица с сестрой и братьями стояли в сторонке, с завистью наблюдая за весельем, которое разгоралось все сильнее и сильнее. Однако братья пошептались друг с другом, и вскоре сестры увидели, как те отплясывают вместе с хорошенькими деревенскими девушками, тщетно старающимися скрыть свое удовольствие от неожиданной чести. Луминица тоже притоптывала ногой на месте в такт музыке. Заливисто-игривые звуки ная и цимбалы так и звали ее пуститься в пляс. Однако деревенские парни не осмеливались позвать в круг барышень и только кланялись, проходя мимо.

Среди парней Луминица заметила высокого чернобрового парня. Смушковая шапка была лихо заломлена у него на кудрях, черные усы красиво изгибались, а карие глаза ласково усмехались. Он смотрел снисходительно на танцующих, стоя в стороне. Однажды он кинул взгляд в сторону Луминицы, и их глаза встретились. Хоть взгляд был мимолетным, но Луминица как будто окунулась в теплую волну. Глаза парня показались ей светло-светлыми. С тех пор она время от времени поглядывала в его сторону. От Луминицы не укрылось, что и незнакомый парень тоже украдкой поглядывал на нее.

ГЛАВА VI Данута

Плохая погода длилась все начало марта, но неприятное чувство, которое осталось у Луминицы после гадания на «Бабу Докию», вскоре прошло. Долго грустить было не в характере Луминицы. Братьям и Виорике тоже не повезло с «бабами», о чем они со смехом и доложили в конце «старухиных дней».

После праздника Сорока мучеников распогодилось, и Луминица смогла получить долгожданную свободу передвижения. Предвкушая свободу, девушка снова выпросила у отца коня. Ее любимая кобыла Звездочка должна была в скором времени родить малыша, поэтому не годилась для скачек. Однако отец пошел навстречу пожеланиям дочери и отдал ей своего скакуна.

В один погожий день Луминица решила предпринять дальнюю прогулку. Застоявшийся за зиму конь с радостью скакал по весенним лугам. Солнечный свет, ложась на землю, вырисовывал кружевной силуэт еще обнаженных ветвей деревьев. В долинах среди пожелтевшей зимней травы были видны только подснежники, которые искрились на солнце, как не растаявшие льдинки, но на пригретых солнцем горных склонах уже вовсю небесно голубели пролески, фиолетовые крокусы яркими пятнами расцвечивали голые полянки, а куртинки камнеломок вот-вот готовы были извергнуть лавину ярких цветов.

Ах, как любо было Луминице мчаться по горным тропинкам! Любо было чувствовать, как сладкий весенний воздух гладит ее лоб и щеки! Дороги невольно влекли ее вдаль от родного дома. Вот она уже пересекла границу владений отца и оказалась на земле кнеза Ченаде.

Раньше Луминица, наслушавшись разных слухов, сторонилась владений кнеза. Однако сейчас что-то как будто тянуло ее в эту сторону. Луминица не особо опасалась встретиться с владельцем земель. Обширные владения кнеза простирались далеко, а до его родового замка было не менее нескольких часов пути. Луминица ни за что не призналась бы в этом даже себе, но где-то в глубине души она надеялась на неожиданную встречу с Тамашем. Немногочисленные крестьяне, встретившиеся на пути, с удивлением разглядывали незнакомую девушку и почтительно кланялись издалека.

В седельной сумке Луминицы кроме сыра, хлеба и молока были также хулубаши¹⁷ - калачи, изготовленные в виде плетеных восьмерок, которые Тордеши напекли дома к празднику Сорока Мучеников. Мать с дочерьми уже раздали много калачей знакомым, прося молиться за упокой душ умерших родственников, но также немало получили и в ответ. И теперь дома лежала целая куча калачей, от которых нужно было срочно избавляться. Однако останавливаться перед каждым встречным девушке было лень, и ее седельная сумка так и осталась плотно набитой.

Утомив коня, Луминица решила дать попастись своему четвероногому другу. Сама она тоже нашла нелишним отдохнуть и перекусить взятой из дома едой. Девушка привязала коня в уютной лощине недалеко от ручья, присела на поваленный ствол дерева рядом с дорогой и отдалась неге. Ее глаза рассеянно блуждали по еще не опушенным зеленой листвой горам, вершины которых тонули в нагретой синеве и птичьем гомоне.

Из задумчивости ее вывели стук лошадиных подков, скрип телеги и голоса людей, бредущих по тропинке. Луминица торопливо вскочила, встала рядом с конем и вся обратилась в ожидание. Вскоре всадники и повозка показались из-за деревьев. Повозка была одна, и на ней сидело около десятка человек – старики и дети. Еще несколько человек – скромно одетых мужчин и женщин - устало брели вслед за повозкой. Лица их были запылены и утомлены путешествием.

Всадники, окружавшие повозку, были похожи на наемников знатного вельможи. У Луминицы было острое зрение и бездонное любопытство, поэтому буквально за считанные секунды она успела разглядеть все мелкие детали.

Первым ехал пожилой худощавый мужчина, одетый с особой пышностью. Из-под длинной ципуни¹⁸, отороченной куньим мехом, виднелись желтые сапоги. На голове была новая смушковая шапка, а на груди покачивалось необычное серебряное распятие – крест с посохом, украшенный рубинами. Властное лицо мужчины было покрыто морщинами, а губы сложены в жесткую складку. Въехав в лощину, он осмотрелся и, приподняв хлыст, остановил процессию.

- Хорошее место для привала. Даю часок для отдыха, - приказал он резким голосом.

Усталые путники со стонами и вздохами повалились на землю. Старики, кряхтя, слезали с повозки. Набрав в пригоршни родниковой воды, они умывали запыленные лица и пили. Дети окружили одну из девушек и робко стали просить ее:

- Данута, голубушка, милушка, дай хлебца поесть. Ужас как проголодались.

Девушка вздохнула, украдкой взглянула на пожилого мужчину и тихо сказала детям:

- Нету, милые, все приели в дороге. Потерпите до вечера. Вот приедем в замок, там вас и покормят.

Самые маленькие, услышав это, не смогли сдержать слез и заревели.

- Это что тут такое? – Пожилой мужчина, постукивая хлыстом по сапогам, подошел к Дануте.

- Простите, господин, вот дети голодные и плачут. Ну-ка, прекратите реветь, а то достанется вам от господина Михая.

- Чтоб не ревели, оборвыши. Мигом накажу, - грозно сказал Михай детям, взмахнув плеткой.

Испуганные дети примолкли.

Луминица, наблюдавшая эту сцену, не могла не вмешаться. Подавив свою стеснительность, она обратилась к Михаю, который судя по всему, был там главным.

- Добрый день, господин!

Михай задумчивым взглядом скользнул по ней, потом, помедлив секунду, поклонился и подошел поближе.

- День добрый! Чего хочет прекрасная госпожа?

- Меня зовут Луминица Тордеш, дочь Богдэна Тордеша,- слегка волнуясь, сказала Луминица, - а вы, должно быть, идете в замок кнеза Ченаде?

- Да, я слуга кнеза Ченаде. Веду рабов в замок. А что угодно госпоже?

- Вы не позволите мне покормить детей? У меня есть с собой калачи, хлеб, сыр и молоко. Я могу отдать их детям.

Михай насмешливо окинул Луминицу с ног до головы. От его взгляда, холодного и оценивающего, ей стало не по себе, но она только сильнее выпрямилась и, слегка покраснев, твердо посмотрела на Михая.

- Если госпоже так угодно, пожалуйста, - с издевкой сказал он и показал хлыстом в сторону детей, которые, сбившись в кучу, с испугом и надеждой наблюдали за ними.

ГЛАВА VII Погоня

Если бы кто-нибудь спросил Луминицу, зачем она это делает, она не смогла бы ответить, по крайней мере, внятно и разумно. Она сама не осознавала, что ею движет, но упрямо продолжала время от времени ездить во владения кнеза Ченаде. Кого она там стремилась встретить: Тамаша или уже не его, а таинственного владельца замка и всех земель? Этого девушка и сама, наверное, не знала. Оба превратились для нее в некие туманные образы, в мечты, в фантазии.

Вот знакомая тропа уходит все выше и выше. Луминица пришпоривает коня, который ленится взбираться на перевал. Давай, давай! Она поднимается выше. Сверху видно, как серые волны перекатываются по лесам: это гладят еще не зазеленевшие вершины деревьев студеные горные ветра. Они холодны, эти ветра, потому что кормились на снежной груди высоких Карпатских гор. Зато как приятно они остужают летом лоб утомленного зноем путника!

Луминица слезает с коня и заглядывает в небольшое озерцо, затесавшееся среди дубов-великанов. В чистой воде отражается ее серьезное лицо, грустные глаза и готовые упасть в озеро черные извивы кос.

- Ты знаешь, где мой суженый? Буду ли я счастлива? – вопрошает Луминица своего озерного двойника, но тот только качает головой, повторяя движение девушки.

В один из таких дней Луминица углубилась так далеко в чужие владения, что даже забеспокоилась. День перевалил за середину, и было понятно, что к обеду домой Луминица уже не успеет, как бы быстро она не скакала. А тут еще вдруг с неба стал сеяться мелкий дождик.

«Надо скорей домой», - поежилась девушка и слегка пришпорила коня. Так, сначала надо подняться вон на ту гору, а потом через две долины уже будет до дома рукой подать.

Если бы не шел дождь, Луминица ни за что не увидела бы эти следы. Они шли по глинистой дорожке, по которой скакала и сама Луминица. Следы подков выглядели так, как будто конь скакал во весь опор.

«Сумасшедший! – подумала девушка. - Разве можно так мчаться? Тут же можно запросто в пропасть сорваться!»

В одном особенно скользком месте она заметила следы падения лошади. Рядом на влажной земле были отпечатки сапог, из чего Луминица сделала вывод о том, что всадник остался жив после падения и смог продолжить путь.

И снова следы подков, следы стремительной езды. Что это с ним? Наездник как будто скрывается от погони, как будто бежит, сломя голову, от ведомой только ему опасности. От чего он бежит? Или от кого? А может быть, куда? Судьба загадочного всадника заинтриговала Луминицу.

Поэтому ничего удивительного не было в том, что когда показалась развилка, Луминица заколебалась. Ей надо было поворачивать налево, в долину, но следы-то подков уходили вправо, в сторону гор. Как быть? Проклиная в душе свое любопытство, Луминица на секунду приостановилась. Сердце тянуло ее на поиски приключений. И хотя разум тревожным колокольчиком названивал: уймись, Луминица, беда будет, - девушка решительно повернула коня направо и быстро поскакала вперед по следам.

Вскоре ее любопытство было полностью вознаграждено. Когда Луминица поднялась на перевал, она увидела впереди, среди деревьев, мирно стоящего коня. А где же всадник? Девушка спешилась и привязала коня к дереву. В глубь леса шел след, как будто кто-то полз по мокрой земле.

С сильно бьющимся сердцем Луминица тут же направилась по следу. Ей не пришлось идти далеко. Совсем рядом, за большими кустами орешника, на земле полулежал мужчина. Он прислонился спиной к дереву и держал в руке меч.

Даже издали Луминица увидела, что его богатая, шитая серебром и отороченная мехом одежда была залита кровью, струившейся из груди. Кровь уже пропитала рубашку и теперь стекала по кожаной куртке. Всадник безуспешно пытался зажать рану левой рукой.

Увидев Луминицу, раненый тут же поднял меч и направил его в сторону девушки. Тут силы оставили его, и он со стоном бессильно уронил руку с мечом.

- Ты… из них? – хриплым голосом спросил раненый. Глаза мужчины смотрели на Луминицу с ненавистью, а дыхание с трудом вырывалось из груди.

- «Они» - это кто? – удивленно переспросила Луминица и остановилась в шаге от незнакомца. - Вам ведь нужна помощь. Чем я могу помочь? Позвать людей?

Всадник вглядывался в лицо девушки, как будто пытаясь что-то прочитать в ее глазах, что-то уловить. Луминица увидела, как его настороженность слегка отступила. Мужчина попытался привстать, но только застонал и, обессилев, снова рухнул. Луминица кинулась к нему.

- Где вы ранены? Покажите рану!

Луминица присела рядом с мужчиной.

- Поздно… уже ничего… не надо… - раненый отвел протянутую руку девушки. Он отрывисто выдыхал слова, как будто выплевывая их вместе с вылетающей из него жизнью: - Кто… ты?

- Меня зовут Луминица Тордеш, дочь Богдэна Тордеша.

- Тордеш… знаю… - по тому, как радостно загорелись глаза у мужчины, Луминица поняла, что всадник знал ее отца.

- Как вам помочь? – снова спросила Луминица, с тревогой глядя, как расширяется кровавое пятно на груди мужчины.

- Помоги… да… передать… Ладиславу…

- Что передать? Какому Ладиславу?

Луминица ничего не понимала, но чувствовала, что незнакомец хочет сказать что-то очень для него важное. Она склонилась почти к самому лицу мужчины, пытаясь уловить его слова.

- Я передам. Только скажите кому и что.

Она заметила, что облегчение разлилось по лицу незнакомца. Он пытался ей что-то сказать, но силы быстро оставляли его.

- Скажи… это будут… Кеменце… Арбоц… еще Тёртель… убить… -Незнакомец выронил меч и судорожно сжал руку Луминицы: - Передай… коро…

Луминица вдруг увидела, как со всхлипом изо рта незнакомца потоком хлынула кровь. Глаза мужчины, с надеждой глядящие на нее, начали тускнеть, тело несколько раз дернулось, а потом застыло. И Луминица вдруг с ужасом поняла, что ее держит за руку мертвец.

Инстинктивно отпрянув, Луминица сбросила с себя руку мертвеца и отскочила в сторону.

«Боже, он умер! Он умер. Боже мой!» - в ее голове безостановочным вихрем вертелись только эти две мысли, не давая другим проникнуть в мозг.

ГЛАВА VIII Новое знакомство

Следующие несколько дней Луминица и носу не казала из дома. Ночью ей чудились в отдалении стук копыт и крики чужаков, разыскивающих ее. Луминица вжималась в одеяло, дрожала, прислушиваясь к каждому скрипу и шороху, и засыпала только ближе к рассвету. Утром она вставала вся разбитая и измученная ночными кошмарами, которые не могла вспомнить.

Раз вечером, когда девушка поднималась по ступенькам к себе наверх, ей показалась, что наверху стоит смутно знакомая темная фигура, прижимающая левую руку к груди. Сердце Луминицы заколотилось, как бешеное.

- Ты что остановилась? – с удивлением спросила ее Виорика и, обогнав сестру, легко взбежала наверх.

Луминица уже было протянула руку, чтобы остановить сестру, но увидела, что никакой фигуры там не было, а ее просто обманули ночные тени и сквозняк, колыхавший занавеску. Она ничего не сказала Виорике, но заставила себя скрепя сердце подняться наверх и задвинула дверь своей комнаты на засов.

Впрочем, через несколько дней девушка смогла побороть свой страх, и к ней почти вернулся и сон, и прежнее душевное равновесие. А вскоре мысли Луминицы и членов ее семьи стали заняты новым событием, привнесшим в их жизнь приятное разнообразие.

Одним утром у ворот дома Тордешей зазвучали копыта лошадей. Прибежавшая с докладом служанка привела домочадцев в смятение.

- Какой-то знатный господин, господин Тордеш, - сказала она, и Богдэн торопливо вышел из гостиной, а за ним побежала и матушка.

Не в силах сдержать свое любопытство, дети бросились вниз, чтобы увидеть нежданных гостей. Они осторожно выглянули из-за двери.

- Ой, и правда какой-то знатный вельможа! Вон сколько слуг его сопровождает! – взволнованно зашептала Виорика. – А одет-то как богато!

Из укромного места сестры и братья наблюдали, как Богдэн поклонился несколько раз гостю, а тот лишь качнул головой в ответ. В толпе слуг, окружавших вельможу, Луминица увидела Михая и вздрогнула от неожиданности. По жестам отца было видно, что он униженно зазывает гостя в дом. Мать внизу нервными окриками давала приказы служанкам и кухарке. Потом она тоже выбежала из дома, на ходу накидывая дулумэ, и присоединилась к уговорам мужа.

- Он идет! Он идет к нам в дом! С ума сойти! - возбужденно запищала Виорика.

- Виорика, беги приданое собирать. За тобой приехали, - засмеялись братья.

- Да ну вас! – сказала Виорика и побежала наверх, на ходу поспешно приглаживая выбившиеся из прически волосы.

Луминица с братьями едва успели последовать ее примеру.

- А вот и мои дети, кнез, - сказал отец, входя вслед за гостем в гостиную.

Сестры и братья онемели от удивления. «Неужели и вправду сам кнез? - подумала Луминица, низко склонившись в поклоне. - С чего это он пожаловать решил?»

- Пусть поднимутся, Тордеш, я хочу взглянуть на них, - услышала Луминица чуть хрипловатый, глубокий и властный голос.

По приказу отца дети подняли головы, и Луминица, отчаянно смущаясь, смогла, наконец, бросить взгляд на этого могущественного человека, о котором столько слышала.

Кнез оказался высоким статным мужчиной. Затейливо расшитая золотым узором и подбитая лисьим мехом шуба спускалась до колен. Из-под края шубы выглядывали красные сапоги, тоже богато расшитые и украшенные самоцветными камнями.

Кнез был немолод. Луминице показалось, что кнезу не меньше тридцати пяти, а то и сорока лет. Но при этом в черных волосах, спадавших на плечи, не было заметно ни единого седого волоска. Глубоко посаженные черные глаза кнеза излучали уверенность и силу. Губы под тонкими усами были собраны в жесткую складку. Он задумчиво посмотрел на Марку с Йонуцем, его взгляд немного задержался на лице Виорики и наконец остановился на Луминице. Кнез внимательно разглядывал девушку, и было непонятно, что за мысли мелькают в этом сумрачном взоре. Луминица потупила глаза.

- Не окажете ли, кнез, милость, разделив с нами скромную трапезу? – спросил Богдэн и снова поклонился.

Кнез, казалось, с трудом оторвав взгляд от лица Луминицы, задумчиво посмотрел на него и кивнул.

- Благодарю, Богдэн, за приглашение, почту за честь отобедать с вашим семейством, - ответил он любезно и сбросил шубу на руки служанкам.

Мать, вне себя от радости, бросилась вниз отдавать приказы нести еду и напитки.

За обедом Богдэн с Кателуцей просто светились счастьем, что такой важный человек уселся с ними за один стол. Разговор в основном велся между хозяином дома и гостем. Кателуца, вновь вспомнив все свои городские манеры, таяла от улыбок и лишь иногда вставляла замечания, касающиеся обеда, а также суетливо пыталась подложить гостю лакомый кусочек. Сыновья и дочери скромно молчали, подавленные знатностью гостя.

- А что, кнез, как сейчас при дворе? – поинтересовался отец. - Я давно оставил придворную жизнь, и даже не был на коронации короля Ласло.

- Вы потеряли такую малость, что не стоит и жалеть – махнул рукой кнез. - Поверьте мне, эта церемония недорогого стоила. Так, наспех состряпанное действие, чтобы узаконить правление матери-регентши при малолетнем наследнике сомнительного происхождения.

- Вы, вероятно, о том, что мать короля из куманов?

- О! Если бы только это, - улыбнулся кнез, но объяснять свои намеки не стал. - Вы помните короля Ладислава, Богдэн?

- Не очень, если честно. Ему было лет семь, как я оставил службу, к тому же я служил принцу Иштвану и много времени проводил в походах. Впрочем, особого достатка мне это не стяжало.

- Да, честность и верность не всегда находят вознаграждение при дворе, - с тонкой улыбкой заметил кнез. - По всей видимости, принц Иштван не оценил вас так, как вы это заслуживали.

Богдэн согласно кивнул.

- Да, все мое приобретение на службе у королевской семьи – это лишь боевые шрамы и целый воз долгов.

Кнез рассмеялся.

- Ну, вы еще дешево отделались. Порой за верность королю можно лишиться не только всего имущества, но и жизни.

ГЛАВА IX Беседа с кнезом

Близится конец марта. Вечера, погружающие деревню и поместье в сиреневые тени гор, еще промозглые и стылые. Коварные холода нехотя выпускают долины из своих цепких объятий, обдавая ледяным дыханием ночных туманов новорожденные цветы. Но крокусы, пролески, подснежники и прочие первоцветы не боятся холода, и утром на их крепеньких гладких лепестках видны только сверкающие капельки воды. А днем солнце уже печет так сильно, что истомленная долгой снежной зимой душа наконец начинает отогреваться.

Кнез засиделся в гостях допоздна. Это уже третий его визит. Тордеши никак не могли надивиться внезапному вниманию, которое кнез стал уделять их семейству. Однако кнез объяснил, что много лет путешествовал и не жил в своем родовом замке, поэтому он и не имел чести познакомиться со своими соседями. Теперь же он желает наверстать упущенное.

Кнез Ченаде сумел обворожить Богдэна своим богатством и знатностью, Кателуцу занимательными анекдотами из придворной жизни, а Виорика каждый раз так тщательно готовилась к встрече с гостем, что вызывала этим подтрунивание со стороны братьев, и обижалась до слез.

Кнез рассказывает, а родители, братья и Виорика, как зачарованные, слушают кнеза. Луминица тоже внимательно следит за ходом повествования, но за всеми многосложными и витиеватыми историями кнеза Ченаде она никак не может увидеть самого рассказчика, живого человека, который интересует Луминицу. Однако кнез не спешит обнаружить перед слушателями свою душу и свои истинные чувства.

Время от времени взгляд кнеза падает на Луминицу. Но та тут же в панике опускает свой любопытный и тревожный взгляд, и кнез наталкивается только на опущенные веки с длинными черными ресницами, от которых ложатся легкие тени на свежие щеки девушки.

- О, как поздно. Мне, пожалуй, уже пора, - говорит кнез, вставая из-за стола. - Я вижу, уже стемнело.

- Ах, прошу вас, оставайтесь, кнез! Как же вы поедете в такую темень? – беспокоится Кателуца.

Но кнез непререкаемым тоном отклоняет ее любезное предложение остаться или дать ему дополнительных провожатых.

- Я не боюсь никаких ночных дорог с моими слугами, - заявляет он. - Впрочем…

Тут кнез лукаво улыбается.

- Если вы согласитесь отпустить ваших сыновей, а в особенности очаровательных дочерей, чтобы проводить меня до ворот деревни, я буду вам признателен. С ними мне, и правда, не будет страшно.

Богдэн с Кателуцей переглядываются и улыбаются, а Виорика чуть не подпрыгивает от радости. Луминица в душе удивляется странной прихоти кнеза, но возразить ей нечего, и она молча идет за верхней одеждой.

Богдэн с женой с поклонами провожают гостя до порога.

Виорика идет рядом с кнезом, который неспешно прогуливается по деревенской улице, и по ее лицу заметно, что она сама не своя от счастья. Луминица шагает поодаль. Следом идут Йонуц и Марку, а позади слуги кнеза с факелами ведут коней в поводу.

Густо засиневшее небо все насквозь прошито острыми иглами разноцветных звезд. Весенний ветер, в струи которого вплетены ароматы первых зацветающих цветов, дурманит голову. Кнез идет, искоса поглядывая на светящееся от радости пригожее лицо Виорики и на тонкие черты одухотворенного лица Луминицы. Она медленно ступает и, кажется, каждой клеточкой пытается прочувствовать звенящее вокруг бурление весны. Вот девушка поднимает голову к небу, и кнез видит, как ночные звезды отбрасывают на ее лицо свой далекий загадочный свет.

- Какие яркие сегодня звезды, - замечает он.

Луминица переводит на него глаза, но тут же испуганно отводит взгляд. Кнез усмехается.

- А вы барышни образованные. Наверняка все созвездия знаете.

В его голосе Луминице слышится легкая насмешка. Поскольку Виорика не знает, что ответить, Луминица отвечает за них двоих.

- Нет, кнез, отец Виорел не преподавал нам науку о звездах, - говорит она. - Он только упоминал о существовании такой науки, но считал ее неправильной.

- Отчего же?

- Он говорил, что наука эта придумана язычниками, а созвездия имеют языческие названия. Считать же, что судьба человека зависит от расположения звезд на небесном своде, и они влияют на его поступки – греховное заблуждение. Жизнь человека только в руках Всевышнего, и только Он один может повлиять на судьбу человека.

Кнез с интересом смотрит на девушку, которая спокойно и обстоятельно говорит ему это.

- А я знаю! – наконец осмеливается вмешаться в разговор Виорика. - Нянюшка показывала нам созвездия. Вот то, - Виорика уверенно тычет рукой в скопление звезд, - называется Наседка с цыплятами²¹. А вон там, - она поворачивается к северу, - вот там Большая Повозка²². Видите, как черпак большой.

Кнез усмехается.

- Повозка? Забавное название. Это почему же так назвали?

Виорика смущенно умолкает, потом незаметно толкает Луминицу в бок.

- Кажется, есть народное предание, вернее, сказка об этом созвездии, - нехотя и сухо замечает Луминица.

- Вот как? А вы знаток различных легенд и сказок, Луминица?

Девушка отрицательно качает головой.

- Нет, не так чтоб уж очень.

- Так вы поведаете нам историю Телеги?

- Да нет, кнез, не Телеги, а Повозки! – со смехом поправляет Виорика.

- Ах, да-да, простите, - извиняется кнез, и Луминица слышит иронию в его словах.

- Вы действительно хотите услышать эту сказку? – Луминица с сомнением косится на кнеза, но тот утвердительно кивает.

Луминице совсем не хочется ничего рассказывать, но убедительный пинок локтем в бок и выразительный взгляд Виорики заставляют ее собраться с мыслями и начать рассказ.

- Ну что ж. Я слышала эту сказку от нашей кухарки Айонелы. Поэтому расскажу так, как она рассказывала. Называется сказка «Юность без старости и жизнь без смерти». Так вот…

[21] Наседка с цыплятами - древнеевропейское название созвездия Плеяд

[22] Большая повозка - древнеевропейское название созвездия Большой Медведицы

ГЛАВА X Юность без старости и жизнь без смерти

Случилось это, когда случилось, а если б не случилось, то и сказка б не получилась. Только помню, что раз, как у ворот стояла, сказка мимо бежала. Я ее за хвостик схватила, да и проглотила. С тех пор в животе все время щекотка, что ни скажу – правды ни щепотки. Ну, так если не приврешь, то и красно не проживешь. Однако это пока присказка, а сказка впереди.

Жили-были царь с царицей, и не было у них детей. Что они только ни делали, каким святым только не молились, но ничего у них не получалось.

Вот раз снится царице сон. И будто идет она по поляне зеленой. А вокруг цветут цветы невиданной красоты. Все должны они цвести в разное время, но во сне царицыном будто бы в одно время распустились. Вон там львиный зев завивается, там мак пламенеет, тут ирисы чашечками иссиня-лиловыми кивают, а поодаль над душистым облаком золотарника пчелы кружатся. Но всех красивей и ярче горит в центре поляны ярко-алая роза. Подходит к ней царица, уже было руку к цветку протянула, но тут слышит голос:

- На короткое время дана тебе будет эта радость и горячей болью сердца отзовется. Согласна ли ты на это?

Слышит это царица и понимает как будто, что не про цветок идет речь, а про то - заветное, моленное, и радость затопляет ее, и сердце сжимается, чувствуя неминуемую боль в грядущем.

Кивнула царица и сомкнула руку вокруг цветка. Острые шипы впились в руку, и потекла кровь царицы по стеблю, по рукаву, вниз на землю. Но цветок заветный уже в руках у нее.

Проснулась царица и увидела, что в руках у нее роза алая.

Позвали тут царь с царицей прорицателей и толкователей снов и потребовали объяснить, что сие сновидение значит и какую угрозу таит.

Поклонились прорицатели и в один голос сказали:

- Сон этот волшебный предвещает и радость, и грусть. Если взять эту розу, сварить из нее отвар и выпить его, то родится у царицы ребенок. Прекрасный это будет ребенок, красивый, умный и добрый. Но не смогут родители долго радоваться на него, и придется им его однажды потерять.

Подумали царь и царица и решили все-таки сделать, как им прорицатели толковали. Выпила царица отвар из розы и понесла. А через некоторое время родился у них сын, и назвали они его Ионице.

Вырос Ионице красавцем писаным и умницей. Души не чаяли родители в сыне своем. Спал он на шелковых постелях, ел и пил на злате-серебре, а многочисленные слуги не знали, чем и угодить царевичу.

Не хотели царь с царицей, чтобы сын их любимый грустил о чем-либо, и старались ограждать его от всех печалей и скорбей мирских. Но невозможно на земле укрыться человеку от горя.

Заболел раз у Ионице любимый слуга. Поболел и умер. Загоревал царевич и к родителям пошел. Не мог он понять, как же на свете такая несправедливость случиться может.

Стали родители ему объяснять, что не избегнет ни один живущий на свете смерти, и жизнь человеческая предел положенный имеет. Огорчился тут царевич и рассердился.

- Не хочу я так жить, зная, что юность моя отцветет, и стану я старым и дряхлым, что придет за мной однажды смерть, чтобы сразить меня. Буду я искать по белу свету жизнь без смерти и юность без старости.

- Что ты, сынок! Виданное ли это дело?! Как же человеку избежать своей юдоли? Куда же ты от нас уходишь, в старости сиротами покидаешь? Мы ли тебя не холили, не лелеяли, ночей не спали? Как же мы без тебя будем?!

Но не послушал их неблагодарный сын, и ушел Ионице из царского дворца искать исполнения своего желания.

Долго странствовал Ионице. И кого он ни спрашивал, все только смеялись над ним.

Зашел Ионице однажды в густой лес. И такой густой и непролазный, что еле-еле Ионице смог пробраться через него. Зашел он в чащу и думает, как же ему ночь провести и от хищных зверей ухорониться.

Шел-шел и набрел на огромный дуб. Корни его в самую глубь земли уходили, а вершина его до самого неба доставала. Подумал-подумал Ионице и решил на дуб тот залезть.

Лезет-лезет, и день, и два. Только на третий день долез Ионице до самой вершины дуба. Взобрался туда и видит, что на самой верхушке огромное гнездо, а в его середине стоит дом-дворец, из веток сделанный. Окна ягодами рябины украшены, а крыша листьями укрыта. Подошел Ионице и постучал в дверь.

Открыла ему дверь старая женщина и говорит:

- Как же ты смог сюда добраться, добрый человек? Уходи, а не то вернется сейчас сын мой, Ветер, и будет беда.

- Не прогоняй меня, матушка, куда же я пойду? Да и хочу я спросить у Ветра, не знает ли он, где мне найти юность без старости и жизнь без смерти.

- Нет, сердит прилетит сын мой, и тогда тебе несдобровать.

- А почему же сын твой сердит так? Я думал, что ласков Ветер. Ведь именно он гладит нежно лицо девушек, остужает жар у больных и сушит пот у жнецов в рабочий полдень.

- Вылетает сын мой поутру ласковым и добрым. Но потом в течение дня облетает он целый белый свет, во все щелки и дырочки залетает, все секреты людские выслушивает и выведывает. И разгорается его сердце на грехи людские. Слышит он, как сестра замышляет отравить брата, как сын решает обокрасть родителей, как подданные сговариваются убить своего законного правителя. И становится сын мой сердит. Иногда так разбушуется, что начинает вырывать деревья с корнем, сносить крыши домов и срывать паруса с кораблей. Но ладно, постараюсь я успокоить сына моего, уговорить его, чтобы он помог тебе. А пока я спрячу тебя.

И спрятала мать Ветра Ионице.

Вот прошло немного времени, и почувствовал Ионице, как задрожали стены от сильного дуновения ветра. Открылась дверь, и вошел в дом красивый юноша с длинными рыжими волосами и прозрачными крыльями. Пахло от него ароматом чабреца, розмарина и сирени. В руке его был посох, оплетенный цветами и травами. Но сурово было лицо Ветра, и заявил он с порога:

- Матушка, я чую гостя с другого света.

- Полно тебе, полно, как сюда человек может добраться?

Присел Ветер к столу. Выпил он миску козьего молока, запил фиалковой водой из белоснежного кувшина. Увидела мать Ветра, что сын ее утих и успокоился, и рассказала ему, что Ионице хочет с ним поговорить, расспросить его.

ГЛАВА XI Арктос

- Забавная сказка, - усмехнувшись, сказал кнез. - Немного простонародная на мой вкус, - Луминица вспыхнула, но промолчала. - Однако все, что исходит из ваших уст, Луминица, становится золотом.

Кнез поклонился Луминице, и та холодно поклонилась в ответ.

- Ах кнез! - вмешалась Виорика. - Луминица только такие простонародные сказки и может рассказать. Но уж вы-то все созвездия наверняка знаете. Может, вы нам расскажете, как оно на самом деле называется?

- Я слышал, что вы изучали греческий, Луминица, - заметил кнез. - Неужели вы не читали с учителем никаких греческих легенд?

Луминице стало казаться, что ее экзаменуют, и слегка раздосадовалась.

- Нет, кнез, отец Виорел давал мне читать в основном Священное писание и послания святых отцов. Ну и несколько других старинных книг. Но языческих легенд среди них не было. Отец Виорел не одобрял подобной литературы.

- Ах, ну конечно, - иронически усмехнулся кнез. - Однако если вы любите поэзию, вам непременно надлежит ознакомиться с греческими поэтами.

- Я бы очень хотела, кнез, но как…

Луминица развела руками.

- Тут я вам, пожалуй, могу помочь. В моем замке обширная библиотека, и в ней сколько угодно рукописей греческих трагедий и других сочинений. Я могу дать вам их почитать.

- Неужели? – Луминица недоверчиво посмотрела на него.

Кнез кивнул ей.

- Вы хотели знать историю этого созвездия, Виорика? – обратился он к старшей сестре. – Ну что ж. С древних времен греки называли это созвездие Арктос, то есть Медведица. Миф об Арктосе – это старинный миф, в котором рассказывается о древнем царе Ликаоне, его прекрасной дочери Каллисто, властелине неба и земли громовержце Зевсе, его божественной супруге Гере и о той трагедии, которая произошла между ними.

- Трагедии? – переспросила Виорика.

- Да, моя прекрасная госпожа, - улыбнулся кнез. - Как ни странно, но все самые красивые легенды, в особенности те, которые дали жизнь звездным созвездиям, все трагичны. Интересно, почему бы это? А что скажете вы, Луминица?

Луминица замялась. Она впервые говорила с кнезом вот так, напрямую, и каждый его вопрос приводил ее в замешательство. Ей было почему-то страшно неловко говорить с ним, как будто она шла по тонкому весеннему льду над бурливым ручьем. В каждом его вопросе ей чудился подвох или насмешка. Она не понимала, какую игру затеял этот непостижимый человек. И вот снова он что-то хочет от нее. Ну нет уж, достаточно. Рассердившись, Луминица призвала свое мужество и решилась пойти в атаку.

- Кнез, вы действительно хотите узнать мое мнение?

- А вас это удивляет? Почему же?

- Не обижайтесь, кнез, но меня удивляет, что такой эрудированный и умный человек, как вы, может интересоваться мнением такой простой, малообразованной и деревенской девушки, как я.

Брови кнез приподнялись в удивлении.

- Ну что вы, Луминица, я вовсе не так вас вижу…

- Если бы я хотела сейчас отделаться от вашего вопроса, - продолжила Луминица, - я бы просто сказала, что, как писал Аристотель в своей «Поэтике», трагедия является самой высшей формой поэзии. По его мнению, только трагедия преображает зрителя, проводя его через страх и сострадание к катарсису, то есть очищению. Поэтому, с моей точки зрения, совершенно неудивительно, что легенды о звездах и созвездиях – а ведь они находятся на небе, в непосредственной близости к Богу или богам - имеют самое высокое, я бы сказала, царственное поэтическое происхождение.

Кнез расхохотался.

- Луминица, вы сразили меня наповал. Я даже не буду спрашивать вас, каким образом вы смогли прочитать язычника Аристотеля, если по вашему собственному признанию святой отец пичкал вас только постной литературной пищей. Видимо, долгий пост был все-таки нарушен?

И кнез подмигнул девушке. Луминица покраснела. Ей невольно вспомнились новеллы фривольного содержания из ее любимой книги.

- А все-таки, что же вы думаете сами, без помощи Аристотеля? Меня действительно интересует ваше мнение.

- А сама я не могу ничего пока сказать, - сухо ответила Луминица. - Я не думала об этом. Но обещаю подумать на досуге. Если случай представится.

Кнез покачал головой.

- Вы действительно поразительная девушка, Луминица. И если бы наша прогулка не подходила уже к концу - кажется, мы уже почти пришли к концу деревни – так вот, если бы не это досадное обстоятельство, то я бы с удовольствием продолжил этот разговор… Однако я обещал Виорике рассказать историю Арктоса.

Кнез поклонился в сторону Виорики, на лице которой были написаны все ее чувства: ревность к вниманию, оказываемому Луминице, желание угодить кнезу и радость от его обращения к ней.

- Так вот. История такова. Когда-то давным-давно в прекрасной стране Аркадии, изобиловавшей тучными пастбищами, тенистыми оливковыми рощами, ветви которых клонились от спелых маслянистых плодов, жил-был царь Ликаон. Было у царя много драгоценных вещей, но была ему дороже всех сокровищ его дочь, принцесса Каллисто. Ах, как прелестна была юная принцесса! Ее уста благоухали, кудри вились по мраморным плечам, а сквозь полупрозрачные одежды просвечивали упругие груди, подобные спелым гранатам…

Тут кнез насмешливо скосил взгляд в сторону Виорики с Луминицей, которые потупили глаза и отвернулись от него, чтобы скрыть свое смущение.

- …Сами Хариты, богини красоты и прелести, с завистью смотрели, как танцует Каллисто на празднике. Залюбовался красавицей и громовержец бог Зевс, восседающий на горе Олимп. Так залюбовался, что не смог и глаз отвести. Влюбился в Каллисто Зевс.

Однажды пошла Каллисто погулять в оливковую рощу. Там встретила она прекрасного юношу. Его черты был совершенны, а в глазах полыхал неземной огонь. Не смогла Каллисто устоять перед переодетым богом и покорилась его объятиям и ласкам.

Густые переплетенные ветви олив, занавесы царской опочивальни и отвесные скалы давали сень влюбленной паре, и одни они были свидетелями любви принцессы и бога. Втайне от своей ревнивой супруги богини Геры посещал принцессу Зевс, и вскоре их встречи принесли свой плод. У Каллисто родился прелестный мальчик - сын Аркад.

ГЛАВА XII Охота на золотую лисичку

В один день кнез приехал очень рано, когда Тордеши только успели позавтракать. Вместе с кнезом Ченаде в зал зашел Михай и низко поклонился хозяевам. Если Богдэну и показалось странным, что кнез взял с собой своего близкого слугу, то он предпочел об этом благоразумно промолчать.

Разговор начался с обычного обмена любезностями и вопросами о здоровье всех домочадцев. Луминица один раз поймала брошенный на нее огненный взгляд кнеза и смущенно потупила голову.

Отклонив предложение откушать вместе с Тордешами, кнез покосился на Михая и кивнул ему головой, как будто давая разрешение на что-то.

- Простите за неожиданное вторжение, господин Тордеш, - начал тут же Михай, еще раз поклонившись Богдэну. - Мы тут с кнезом на охоте были. Охотились неподалеку отсюда, - он кашлянул в кулак и, покосившись на молчащего кнеза, продолжил. - Ездили мы, ездили, но никакой дичи не встретили. А тут вдруг кнезу на глаза лисичка попалась…

Богдэн с Кателуцей переглянулись и снова обратились в слух.

- … И лисичка-то не простая. Шерсть на ней прямо как золото горит. И вся из себя просто раскрасавица. Вот, ей же ей, хоть весь свет обойди, но другой такой чудесной лисички не сыскать. И говорит кнез: никакой казны не пожалею, да и головы своей не пожалею, что хотите, говорит, делайте, только мне лисичку эту золотую достаньте!

Виорика с Луминицей обе сидели, потупив глаза, причем Виорика распунцовилась, а Луминица покрылась бледностью лилии. Марку с Йонуцом, посмеиваясь, поглядывали на сестер, но помалкивали. Молчали и родители, не смея даже громким вдохом или выдохом перебить рассказ Михая.

- Ну, мы, конечно, сразу за лисичкой погнались. По горам, по долам, по кустам и по кручам за ней. Она сюда – и мы сюда, она туда – и мы туда. Коней настегиваем, кричим, погоняем, но - где там! - никак догнать не можем. Ну что ты будешь делать! Повезло хоть, что след лисий виден на земле. Мы в одно село по следу заехали, спрашиваем: вы золотую лисичку не видали? – Нет, говорят, дальше езжайте. Мы в другое село, в третье. Все догнать не можем. Устали мы, чуть коней не загнали, потом смотрим: след лисий-то к вашему двору ведет!

Кателуца вдруг громко ахнула и сразу же закрыла рот рукой. Богдэн кинул взгляд на детей и строгим голосом приказал:

- А ну-ка выйдите все отсюда вон!

Виорика с Луминицей чуть не опрометью выбежали из зала. Вслед за ними вышли и братья, толкающие друг друга в бок и многозначительно ухмыляющиеся.

Не в силах занять себя чем-либо, Марку, Йонуц, Виорика и Луминица собрались в одной комнате и стали ждать окончания разговора. Луминица попыталась было взяться за вышивание, но тут же уколола палец до крови, бросила иголку и застыла в задумчивости, нахмурясь и посасывая кровь из раненого пальца. Виорика на что-то надулась и уселась к окну в отдалении от остальных.

Кнез вышел от отца с матерью через час. Богдэн и Кателуца провожали его низкими поклонами. Взволнованные лица родителей возбуждали любопытство у детей, но в присутствии кнеза никто не мог напрямую задавать вопросы.

Виорика хмурилась все больше и больше, а Луминица вскочила на ноги и стала в волнении ходить по комнате, потирая руки.

- Луминица, пожалуйте к батюшке и матушке, - позвала ее нянюшка.

Луминица растерянно оглянулась, успела поймать подбадривающие кивки братьев, горящий ненавистью взгляд Виорики, нервно сглотнула и вошла в зал к родителям.

Богдэн и Кателуца сидели выпрямившись. Было заметно, что они всячески старались придать своим позам торжественность. На лице матери Луминица заметила слезы, а лицо Богдэна сияло.

- Подойди к нам, дитя мое, - мягко сказал отец.

Луминица шагнула к нему и потупила глаза.

Отец поцеловал дочь в лоб, усадил между собой и Кателуцей и взял за руку.

- Дочь моя, - начал он, - ты всегда была для меня большим сокровищем. Нет такого отца, который не желал бы своей любимой дочери счастья и достатка. Но ты достойна большего, чем многие другие. Твоя красота, ум, таланты, твое доброе сердце – все это заслуживает особой участи. И я благодарен Богу, что молитвы мои были услышаны, и что Он решил оказать тебе благодеяние. Ибо теперь… - тут отец запнулся и покосился на мать в поисках помощи.

- Луминица, милая, - ласково перехватила речь мать. - Тебе очень повезло, девочка моя. Случилось то, о чем мы могли помыслить только в наших самых сокровенных мечтания. На тебя обратил внимание один из самых могущественных и богатых вельмож нашей страны. Кнез Ченаде оказал нам великую честь, попросив сегодня утром твоей руки.

Луминица, у которой с самого начала разговора сильно колотилось сердце, вскрикнула и прижала руку к груди. Подозрение, что кнез мог избрать именно ее своим предметом для сватовства, уже посетило ее сегодня, но мысли о замужестве и о кнезе как о ее супруге никак не могли уложиться в голове. Все это походило на сон, и Луминица не могла сразу решить, был ли этот сон счастливым или нет.

- Я… я…

Слова не давались девушке. Отец успокаивающе погладил дочь по плечу.

- Сегодня утром кнез специально заехал к нам с целью посвататься. Конечно, если бы это был обычный жених, - тут Богдэн усмехнулся, - я бы, как того требует обычай, отказывал ему до двух раз, и только потом согласился бы. Но кнез…

Тут Богдэн развел руками.

- Как могу я отказать ему даже формально, даже если этого требует обычай? Конечно же, я сразу дал согласие.

- Вы дали согласие? – смогла только пролепетать Луминица.

- Ну разумеется. Даже ради всех треклятых обычаев я не стал бы упускать такую счастливую возможность. Кнез необычный человек. Он не стал попусту тратить время, чтобы засылать сватов. Он напрямую поговорил со мной и попросил твоей руки.

- До сих пор не могу в это поверить! – радостно заговорила мать. - Подумать только – кнез и наша Луминица! Это похоже на какую-то сказку! Девочка моя, это такая удача! Боже, какой счастливый день! Надо отпраздновать это. Я прикажу слугам приготовить праздничный обед.

ГЛАВА XIII Манифест

Через пару дней кнез посетил Тордешей, чтобы совершить помолвку, после чего будущий брак кнеза и Луминицы уже нельзя было бы ни отменить, ни отодвинуть. С кнезом снова приехал Михай, который вместе с родителями Луминицы проводил все этапы древнего обряда.

После долгих обменов любезностями и метафорами, подобающими случаю, кнезу с Луминицей принесли большое блюдо с пшеницей, в которой они должны были искать свои кольца. Под пристальными взглядами окружающих Луминица долго копалась дрожащей рукой в пшенице. Пару раз ей попадалось тоненькое колечко невесты, и Луминица испытывала страшное искушение вынуть его, показать всем и таким образом выразить свой отказ жениху, но девушка подавляла в себе это жгучее желание и продолжала шарить в пшенице. Наконец она нащупала большое толстое мужское кольцо и под радостные возгласы окружающих надела себе на палец. Кнез нашел тоненькое колечко невесты и нанизал его себе на мизинец. Подошел Михай и три раза поменял кольца местами, пока у жениха и невесты не оказались на пальцах подходящие им по размеру кольца.

Потом Луминица с поклоном преподнесла жениху собственноручно вышитый ею шарф и получила в ответ мешочек золотых монет²³. Теперь свадьба была уже решенным делом.

По традиции через неделю после помолвки родители Луминицы должны были бы поехать в дом жениха, чтобы закончить там предсвадебные обряды и распить ответ жениха, то есть во время застолья окончательно договориться о различных деталях, касающихся предстоящего торжества, но кнез спешил и предложил закончить все сегодня.

Мать взяла золотую нитку и обвязала ею соединенные вместе руку жениха и руку невесты, обмотав ниткой несколько раз запястья молодых.

- Теперь вы никуда от меня не убежите, Луминица, - пошутил кнез и потряс их связанными вместе руками.

Но вскоре молодых развязали и усадили рядом за стол.

Служанки вместе с Айонелой торопливо ставили на стол блюдо за блюдом, и хоть сейчас и был пост, стол от этого не проигрывал. Богдэн достал из закромов давно припасенные ради какого-нибудь важного события несколько кувшинов дорогого вина.

Луминица, сидя рядом с женихом, боялась даже глаза на него поднять, смущаясь своей новой ролью. Однако Богдэн и кнез весело пили вино, провозглашая тосты за их грядущее родство.

- Мне надо будет уехать на пару недель, - заметил кнез в конце обеда.

- Куда же вы едете, кнез? – поинтересовалась Кателуца.

- Я бы хотел сказать, что поехал в столицу за подарками для невесты, - улыбнувшись, кнез взглянул на Луминицу, которая в продолжение всего обеда сидела, уткнувшись в свою тарелку, и вряд ли проглотила хоть кусочек. - Но, к сожалению, я должен отъехать по делам. Мне надо проверить свои восточные владения. В ближайшее время там возможны волнения куманов.

- Вы так думаете, кнез? – спросил Богдэн. - Да, лет восемь-девять назад было восстание куманов, которые противились королевскому манифесту. Но после того как воевода Роланд Борш разбил их на озере Ход, они поуспокоились.

- Я помню, как страшно было, когда куманы проходили мимо наших земель, - покачала головой Кателуца. - Все тогда подумали, что крови не избежать, вооружились, чем попало. Но Бог милостив, они прошли мимо без грабежей и убийств.

- Говорят, что их стало в стране значительно меньше, - заметил Богдэн. - Чуть ли не половина была убита в сражении или бежала в Золотую Орду, в Добруджу и в Балику.

- О, поверьте, Богдэн, на наш век куманов хватит. Их осталось в стране еще предостаточно. Не далее как пару лет назад куманы напали на поместье моего родственника Фомы Ченаде.

- О боже мой! Что вы говорите! – воскликнула Кателуца.

- Это все результат «Манифеста», изданного королем Ласло, - грустно покачал головой Богдэн. - Столько лет король Бела и принц Иштван бились за то, чтобы в стране был мир между нашими народами, и все псу под хвост. Было с самого начала понятно, что ни к чему хорошему этот закон не приведет.

- Не понимаю, - покачала головой Кателуца. - Чем этот «Манифест» так не понравился куманам? Ну что там было такого особенного, чтобы они подняли восстание?

- А ты, жена, если не понимаешь, так и не встревай, - недовольно пробурчал Богдэн.

- Ну почему же, дражайший тесть? - укоризненно покачал головой кнез. - Политикой могут интересоваться не только мужчины, но и женщины. Надеюсь, что моя жена будет во всем разделять мои взгляды, идеи и занятия, - он устремил на Луминицу серьезный взгляд. – Вы интересуетесь политикой, Луминица?

- Меня интересуют разные вещи, кнез, - робко начала девушка, однако собралась с духом и более уверенно продолжила: - Если честно, я не особо представляю, о каком «Манифесте» вы сейчас говорите. Я была слишком мала, когда все это происходило.

- Что ж, - с улыбкой сказал кнез, - в незнании нет никакой беды. Беда таится лишь в нежелании знать. Впрочем, вы этим не страдаете, Луминица. Ваш батюшка в красках рассказал мне, с каким увлечением вы предавались различным наукам.

Луминица смутилась и польщенно улыбнулась.

- Я с удовольствием расскажу вам об этом «Манифесте», - кнез допил чарку вина. - А мой будущий тесть поправит меня, если я что-нибудь подзабуду. Итак, если мне не изменяет память, «Манифест», или «Грамота о куманах», была издана одиннадцать лет назад. Король Ласло преследовал этим вполне понятную цель: ассимилировать куманов в наше общество. Прошло уже около шестидесяти лет, как куманы живут рядом с нами, но и культурно, и духовно они являются чуждым нам народом.

- А что было написано в «Манифесте»? – поинтересовалась Луминица.

- Ну, весь документ я затрудняюсь припомнить. Он был довольно пространным и требовал от куманов определенных уступок по разным пунктам. В частности, им запрещалось поклоняться своим каменным статуям…

- То есть они должны были стать христианами?

- Да, это именно так и было прописано в документе: войти в лоно христианской церкви. Кроме этого, они должны были оставить кочевой образ жизни и расселиться небольшими группами в разных местах страны.

ГЛАВА XIV Слухи

Возвращаться в дом Луминице не хотелось. Сейчас, вся во власти смешанных чувств, она не чувствовала себя в силах выслушивать вопросы матери, шутки и подтрунивание братьев и ощущать на себе завистливые и недоброжелательные взгляды Виорики. Со дня сватовства сестры не разговаривали, ограничиваясь холодными приветствиями и ничего не значащими фразами.

Луминица решила побыть одна наедине в саду и прийти в себя. В глубине сада было их любимое с сестрой место – поваленное дерево, которое, обстругав, превратили в скамейку. Заросли орешника так буйно разрослись вокруг, что «девичий секрет», как называли это место насмешливо братья, совсем скрывался от взгляда посторонних. В детстве Луминица и Виорика играли там в куклы, прятались от наказания и поверяли друг другу свои тайны.

Сейчас на ветках деревьев еще только начинали набухать клейкие листочки, и «девичий секрет» насквозь просматривался. Еще издали Луминица увидела, что на поваленном дереве сидит Виорика.

Первым ее побуждением было неслышно удалиться, чтобы не затевать новых ссор. Однако она увидела, что сестра сидит, уткнувшись в колени, и ее плечи мелко вздрагивают.

Острая жалость завладела Луминицей. Подбежав к сестре, она присела на корточки и обняла плачущую Виорику.

- Почему? За что? – невнятно сквозь слезы пыталась сказать Виорика, и ее тело сотрясалось от рыданий.

- Виорика, посмотри на меня! Ну пожалуйста! – умоляла Луминица. - Прости, я же ни в чем не виновата перед тобой!

Виорика продолжала плакать и грубо отталкивала Луминицу.

- Уходи! Уходи! Я не хочу с тобой разговаривать. Оставь меня!

Но Луминица продолжала гладить сестру по плечу, и слезы жалости потекли по ее лицу.

Услышав, как Луминица шмыгает носом, Виорика подняла зареванное лицо, и ее обвиняющие глаза столкнулись с нежным страдающим взглядом сестры.

- Виорика, прости меня. Я не хотела этого, видит Бог, - умоляла ее Луминица.

- Почему все тебе?! Ну почему все всегда тебе? «Ах, Луминица! Ах, как она талантлива! Ах, как она умна! Ах, это моя лучшая ученица!» Ах-ах-ах! Отец всегда баловал тебя больше других. Носился, как с писаной торбой. А сейчас и кнез! Чем я хуже? Что я, уродка какая? Или дура полная?

- Виорика, ты не хуже меня, нет, ты даже красивее меня. По крайней мере, мне так кажется. И не глупее. Как тебе это могло прийти в голову?

- Да, конечно! И Йонуц, и Марку, да и ты тоже только подсмеиваетесь надо мной. А что смешного? Что я такого делаю? Ну хочу я выйти замуж, своим домом жить. Что же в этом плохого? Зачем же так жестоко…

И Виорика снова буйно разрыдалась. Луминица хотела успокоить ее, но понимала, что Виорике надо высказаться и выговориться. Она молча сидела и старалась поймать руки сестры, чтобы погладить их и поцеловать. Но Виорика отбивалась от ласк Луминицы.

- А теперь еще и этот позор! Младшую сестру выдают раньше старшей! Слухи пойдут. Начнут меня считать уродкой какой или дурой полной. Которую замуж нельзя взять… О Господи, за что мне все это? Чем я Тебя прогневила? – страстно выкрикнула Виорика и снова разрыдалась.

- Виорика, ну посмотри на меня, посмотри, дорогая моя, любимая сестрица. Ну чем я виновата перед тобой? Я же вообще не хочу выходить за него. Если бы я могла что-нибудь изменить… Да я бы что угодно сделала, лишь бы ты была на моем месте. Ну чем мне доказать это? Ну что мне сделать, чтобы ты простила мне эту чертову свадьбу? Да я бы на край света сбежала от нее, если бы не боялась огорчить батюшку с матушкой. Да я…

И Луминица тоже горько разрыдалась, присев рядом с сестрой. Теперь они рыдали обе в унисон, каждая о своем горе, но по одному поводу. Через некоторое время ледяная рука Виорики нашарила руку Луминицы и сжала ее. Сестры обнялись и продолжили рыдать в объятиях друг друга.

- Боже, - шептала Луминица, - если бы ты только знала, как я боюсь его. И как я не хочу уезжать от вас.

- Ну и дурочка же ты, Луминица, - хриплым от рыданий голосом и шмыгая носом говорила Виорика. - Да ты понимаешь, кто берет тебя за себя? Да я бы за кнезом босиком побежала! Ты представляешь, как он богат?! Сколько у него слуг?! А замок? Помнишь, что отец рассказывал о его замке? Я так мечтала, что он обратит на меня внимание. Мне так хотелось…

Виорика закусила губу и застонала от обиды. Слезы снова полились ручьем. Луминица молча гладила сестру по голове и прижимала к себе. Так, обнявшись, сестры сидели еще некоторое время.

Потом Виорика отстранилась, отвернулась и высморкалась.

- Ладно, иди в дом, а то родители забеспокоятся. А я еще немного побуду здесь. Не хочу доставить удовольствия Марку своим зареванным лицом. Хватит на мою долю шуток.

- Ну что ты, Марку и Йонуц делают это вовсе не со зла.

- Я знаю, - вздохнула Виорика, - но мне от этого не легче. Иди, сестра, иди.

Луминица еще раз погладила Виорику по плечу, кивнула ей и ушла. Она понимала, что Виорика должна сама справиться со своими обидами, и никакие уговоры тут не помогут.

Луминица незаметно вошла в дом через черный вход. В кухне служанки с кухаркой мыли и убирали грязную посуду, которая осталась после торжественного обеда с кнезом. Луминица прислонилась в коридоре к стене и постаралась прийти в себя. Ей тоже не хотелось показываться перед домашними с заплаканными глазами.

Звон тарелок и льющейся воды, ворчание кухарки и веселые голоса служанок, доносящиеся из кухни, успокаивали ее. Это были родные голоса, голоса ее отчего дома.

- …бедная Луминица, - услышала она вдруг, вздрогнула и стала прислушиваться внимательней.

- Да уж, не позавидуешь ей. Отдали невинную овечку серому волку на съедение, - вздохнула Айонела.

- Да что вы такое говорите! – удивилась молоденькая служанка. - Вон барышня за какого знатного господина замуж выходит! Господа нарадоваться не могут на свою удачу.

- Чужие куры всегда несут большие яйца, - проворчала кухарка. - А ты, коли не знаешь, то помалкивай. Нехорошие слухи о кнезе ходят. Вот почему. Жалко мне барышню.

ГЛАВА XV Прощание

Луминица прощалась с домом. Все обычаи и необходимые обряды подготовки к свадьбе закончились. Луминица с Виорикой и служанками под грустные песни вместе пошили подвенечное платье невесты. Кнез прислал с Михаем подарки, среди которых были и старинные украшения семейства Ченаде. Они были так красивы, что Виорика целый день разглядывала их и безо всякого стеснения громко завидовала Луминице.

Уже прошел и «зиуа чернутулуй»²⁴. Поскольку родственников кнеза не было, празднество устроили для семьи Тордешей, а также пригласили всех крестьян из деревни. Однако отсутствие некоторых гостей не помешало провести праздник с размахом.

На зиуа чернутулуй пригласили Рэду, бродячего музыканта-лэутара, который бродил по всей округе и без участия которого не проходило ни одно местное торжество. Богдэн сговорился с Рэду, что тот будет играть и на свадьбе Луминицы.

Во дворе поместья Тордеши устроили для всех жителей села танцы и там же на столах разложили скромное угощение. По окончании празднества Луминица с Виорикой и служанками просеивали муку, а потом до ночи пекли свадебные калачи.

До свадьбы оставалось всего два дня. Оставив на попечение служанок, нянюшки и матери сборы приданого и подготовку к свадьбе, Луминица неприкаянно бродила по дому, не зная, за что взяться. Все падало у нее из рук. Луминица предпочла бы развеяться прогулкой, по мать строго-настрого запретила ей кататься на коне по окрестностям.

- Ты должна понимать, Луминица, - сказала мать, отмеривая холсты, из которых служанки должны были пошить Луминице дополнение к приданому, - что ты теперь не просто дочь Богдэна Тордеша…

Мать оглянулась назад, но отца рядом не было, и она могла смело развить свою мысль дальше.

- …обедневшего дворянина без особых связей и будущего. Ты теперь невеста могущественного человека, знатного вельможи, который вхож в королевские покои и от которого зависят судьбы многих семейств страны. Ты станешь Луминицей Ченаде. Боже, я не могу поверить этому!

Мать опустилась на сундук и начала обмахивать свое вспотевшее от хлопот лицо краем холста.

- Доченька, как же я рада за тебя! Даже представить себе не могу, какая роскошь будет окружать тебя в замке.

Луминица вздрогнула. Мысли о замке и о будущем муже угнетали ее, но никто в семье не разделял ее чувств.

- Матушка… - голос девушки задрожал, - мне так не хочется уезжать от вас. Мне так страшно…

Кателуца бросила взгляд на Луминицу, отложила холсты в сторону и обняла дочь.

- Луминица, малышка моя, доченька моя любимая, думаешь мне легко тебя отпускать? Да я ночами не сплю, так переживаю. Да еще так быстро все сладилось. Я-то думала, ты еще годик или два с нами побудешь, нас с отцом порадуешь. А отцу-то каково, подумай! Но раз уж так получилось, раз такой человек за тебя посватался… Я и подумать не могла, что тебе так повезет. А там, глядишь, и Виорику кто-нибудь заметит. А может, кнез и Марку с Йонуцем куда-нибудь пристроит. Связи-то у него какие!

Мать погладила Луминицу по голове и со вздохом подняла холсты.

- Эх дел-то, дел-то… Кто же знал, что так все неожиданно, так скоро. А ты, Луминица, тоже помогла бы, поделала бы тоже что-нибудь.

- Я постараюсь, матушка, - ответила Луминица, но слезы сами вдруг навернулись у нее на глаза.

- Ну ладно, ладно, - мать снова жалостливо погладила дочь по голове. - Я понимаю твои чувства. Помню - я так волновалась перед свадьбой, что разбила любимый бокал батюшки, то есть твоего дедушки, Луминица. Ох и ругал же он меня тогда. Ладно, детка, мы и без тебя справимся, а ты пойди на свежий воздух. Вот день-то сегодня какой солнечный. И жарко как. Будто не апрель на дворе, а уже май. Иди, иди, погуляй напоследок на свободе.

Луминица послушно кивнула, оделась и убежала из дома, стараясь не попасться на глаза никому из домашних.

Отбежав от дома, она наконец смогла без свидетелей отдаться своему горю. В лесу никто не помешает ей плакать, никто не упрекнет ее в глупости и неблагодарности.

Выплакавшись и вволю высморкавшись, Луминица слегка успокоилась. Она села на ствол дерева и начала бездумно рассматривать муравьев, снующих вверх и вниз по одним им известным тропам.

Вершины деревьев, уже оперенные молодыми сочными листьями, ласково шуршали, пропуская вниз лучи горячего солнца, которые легонько жалили мокрые щеки Луминицы. Над папоротниками реяли тучи только что родившихся насекомых. Яркая бабочка самозабвенно кружилась в своем первом неистовом полете. Тишина и умиротворение апрельского дня подействовали как бальзам на ноющие раны сердца, и Луминица сидела, пытаясь напоследок насладиться последними часами свободы.

Треск сломанной ветки заставил девушку прийти в себя. Неужели кто-то из домашних не может оставить ее в покое и здесь? Луминица поспешно вытерла лицо и повернулась к непрошенному гостю. Сердце тут же начало сильно биться, потому что в нескольких шагах от нее стоит Тамаш.

На Тамаше была надета чистая рубашка и нарядная безрукавка, а светлые чиоаречи с вышитым поясом были заправлены в сапоги.

- Тамаш!

Луминица хотела вскочить, но тут же снова безвольно опустилась на место, как лишенная крыльев птица. Она не знала, что говорить, да и говорить ничего не хотелось. Тамаш медленными шагами подошел к Луминице, поклонился и сел рядом на поваленное дерево.

- Разрешите, госпожа?

- Ты в деревню, Тамаш? – спросила Луминица, стараясь, чтобы ее голос звучал равнодушно.

Но Тамаш отрицательно покачал головой. Потом снял мешок со спины и долго копался в нем. Луминица наблюдала, как юноша достал из мешка сверток и развернул его. Из свертка Тамаш вынул черный шнурок с необработанным зеленым камнем и протянул украшение Луминице.

- Ой! Это же мой! – воскликнула девушка и протянула к шнурку руку. - А я-то думала, что потеряла его.

- Вы и потеряли его. Там, на перевале.

Юноша положил подвеску в протянутую ладонь девушки и с доброй улыбкой поглядел на Луминицу, которая любовно гладила пальцем зеленый камень, покрытый внутри и снаружи маленькими трещинками и пузырьками²⁵.

ГЛАВА XVI Угроза

- Луминица, вот же ты! – прокричала запыхавшаяся Виорика, выбегая на поляну. - Я тебя обыскалась!

- Что случилось, Виорика?

- Бежим скорее! Там приехали.

- Да кто же?

- Старый друг отца, бежим же, бежим, скоро за стол будут садиться.

Около коновязи стояло несколько слуг, которые хлопотали вокруг привязанных коней и переговаривались между собой. Там же стоял и Михай. Увидев Луминицу, он слегка поклонился ей. Потом шагнул вперед и окликнул ее:

- Госпожа Тордеш!

Сестры замедлили шаг.

- Луминица, не мешкай, - сказала Виорика и заторопилась в дом.

Луминица кивнула сестре и перевела взгляд на Михая, который неторопливой походкой подошел к девушке и еще раз поклонился.

- Прошу уделить мне пару минут, госпожа Тордеш, - Луминица не могла не заметить, что его просьба скорее походила на приказ.

Луминица замялась. Михай был неприятен девушке, но поскольку он был правой рукой кнеза, избавиться от него в будущем не представлялось возможным. Луминица с надеждой посмотрела на открытую дверь дома.

- Мне надо идти…

- Всего пару минут.

Михай подошел поближе к девушке, так, чтобы их разговор не слышал никто из людей, стоящих вокруг.

- Госпожа, вы скоро войдете в дом кнеза Ченаде законной супругой. Представляете ли вы, каким политическим влиянием в стране обладает кнез?

- Представляю, - настороженно ответила Луминица.

И этот туда же! Сколько же можно долдонить о знатности кнеза и его особом положении в стране?! Мне-то что с его влияния? - хотелось огрызнуться Луминице. Но она лишь склонила голову, боясь взглядом выдать накопившееся в ее душе раздражение. Луминица стояла, поджав губы, и сердито разглядывала качающийся на груди Михая серебряный крест, обрамленный рубинами.

- Зачем вы мне это говорите? – спросила она.

- Я говорю это затем, госпожа, чтобы вы помнили, - с нажимом сказал Михай, - не стоит давать вольность своему языку и рассказывать направо и налево о делах кнеза.

- О чем это вы, Михай? – удивилась Луминица, и ее удивление было искренним.

- Вы же были тогда на перевале, госпожа, не так ли? – наклонившись к девушке, шепнул Михай.

Луминица отшатнулась от Михая. Беспомощно застыв, она открывала и закрывала рот, не в силах сказать что-либо. Недавнее прошлое снова властно воззвало к ней. Мертвый с обломком стрелы в груди… его предсмертная просьба… скачущие всадники… Испуг так ясно нарисовался на лице девушки, что скрывать что-либо было уже поздно, даже если бы она и захотела все отрицать.

- Так вот, - продолжил тем же шепотом Михай, пронзительным взглядом сверля девушку. - Не вздумайте рассказать кому-нибудь о том, что вы там видели. Или слышали. Поняли? Это не понравится кнезу.

Луминица стояла, скованная растерянностью и страхом.

- Госпожа, вы слышите меня?

Луминица машинально кивнула.

- И вот еще, - Михай снова наклонился к девушке. - Вы были на перевале одна? Или… кто-то был там с вами?

Луминица побледнела. Тамаш! Если Михай заподозрит его, то Тамаш в смертельной опасности. Луминица не могла сказать, почему она так думала, но не засомневалась ни на секунду в правильности своего ощущения. «Это страшные люди. Держитесь от них подальше!» - зазвучал в ее голове предостерегающий голос Тамаша. Тамаш! Нет, ни за что! Они ничего не узнают. По крайней мере, от нее.

Луминица упрямо покачала головой и смело подняла взгляд на Михая, надеясь, что он не сможет прочитать в ее глазах правду. Как скала, нависал Михай над девушкой, и в его взгляде читались угроза и подозрение.

- Я была там одна, - четко сказала Луминица.

Она отвернулась от Михая, гордо подняла голову и медленно пошла в дом, чувствуя спиной взгляд мужчины. Этот взгляд ползал по ее спине, как мерзкое склизкое насекомое. И Луминице так хотелось отряхнуться от него!

Закрыв за собой дверь, девушка привалилась к стене и закрыла глаза. Руки у нее дрожали. Разные мысли хаотично метались у нее в голове. «Какая же я была дура! – думала она. - Ну конечно, это были люди кнеза. Кто же еще посмел бы так хозяйничать в его владениях! Тогда получается, что того мужчину убили по приказу кнеза? Или кнез не знает об этом, а Михай обделывает свои черные делишки у него за спиной?» Мысль была соблазнительной, но Луминица тут же с сожалением была вынуждена отказаться от нее. «Нет, кнез здесь при чем, очень даже при чем». Только сейчас Луминице пришло в голову, что кнез появился у них в первый раз почти сразу после того происшествия. Луминица похолодела. Так зачем же приехал тогда кнез? Сказал, что решил с соседями познакомиться. Но правда ли это? Она вдруг вспомнила, каким тяжелым взглядом следил за ней кнез. Как будто решал, что с ней делать. А вдруг он решил ее тоже…

Луминице стало так страшно, что по спине пробежал озноб. Она прижала руки ко рту, чтобы подавить в себе крик. Нет! Нет, этого не может быть. Зачем бы он стал тогда свататься?

Как любая женщина, Луминица могла с уверенностью сказать, кому нравится. Она чувствовала, что нравится Тамашу, ощущала это с первой минуты их знакомства. Но точно также она была уверена в том, что нравится кнезу. Боялась понравиться ему, противилась этому, но в то же время где-то в глубине души и желала этого. А какая женщина, пусть даже ради инстинктивного кокетства, заложенного в ней самой природой, не мечтает влюбить в себя такого человека, как кнез? Остроумного, прекрасно образованного и с манерами истинного придворного. И это помимо богатства и знатности. Внимание кнеза льстило Луминице, но и пугало ее, пугало до дрожи. При мысли о предстоящей жизни наедине с этим человеком Луминица чувствовала, что ее вопреки воле засасывает в темную бездну, завораживающую и пугающую. Но видит Бог, если бы она могла избежать этого замужества, она бы сделала все от нее зависящее!

Из размышлений о кнезе ее вывела мать, которая, проходя мимо, сердито шикнула на дочь:

- Батюшка сердится, что ты копаешься?

ГЛАВА XVII  Ласло

А разговор старых друзей меж тем продолжался.

- Какие сейчас настроения в столице и при дворе Ласло? – поинтересовался отец у Мирчи.

- Да что там хорошего, - буркнул Мирча. - Как появился десять лет назад Филипп де Фермо, так все разладилось в королевстве.

- А кто это?

- Да тот легат²⁷ треклятый, которого папа римский якобы послал. А только так скажу: скорее поверю, что его черт по нашу душу послал, чем папа.

Богдэн согласно покачал головой.

- А что он такого сделал? – полюбопытствовал Марку.

- Что? А вот слушай! – и Мирча яростно воткнул нож в мясо. – Явился он сюда без королевского приглашения и тут же заявил, что до папы Николая III дошли, дескать, слухи о полном бардаке в королевстве. Якобы король якшается с язычниками и сам им уподобился, утратив облик христианского монарха. Якобы куманы делают в стране все, что хотят, держат в рабах христиан, а король Ласло им потакает. Каково, а?

- Хм, и кто же донес до него эти слухи?

- Да если бы я знал, то поговорил с ним по-свойски, - стукнул кулаком по столу Мирча. - Но я буду не я, если эта хитрая лисица Финт Аба к этой интриге руку не приложил. Наверняка он и другие из его кодлы постарались.

- Но зачем?

- Ну так вспомни, Богдэн, какая у него власть при Иштване была! А Ласло его в сторону потеснил. И теперь Роланд Борш всем заправляет. Вот он подгадить решил и натравил на короля папу. А тому, что ж, наши распри только на руку. Прибыл его легат не с просьбой, как ему подобало бы, а с требованием, чуть ли не с ультиматумом. Ох, как вспомню этот момент, так и гнев, и смех меня разбирают.

- А что, господин Кан, что? Вы там были? – у Виорики и Луминицы от любопытства горели глаза.

- А то. Конечно. Как раз рядом с Ласло стоял, когда этот напыщенный плешивец свои требования излагал. Его папа уже с готовым указом послал. Из четырнадцати пунктов. А там… - Мирча махнул рукой, - чего только не понаписали. Запретить куманам брить голову и бороду, запретить повсеместно носить кунскую одежду, расселить их по отдельным районам – это, чтобы они вместе не кучковались, - или хотя бы ограничить размеры их кочевок… Так образом, он говорил, этих варваров можно принудить к оседлости… И перекрестить их. Причем, обязательно по римскому образцу…

- И как это воспринял король?

- Как-как! А вы представьте! – сказал Мирча. - Сначала, когда легат называл куманов то варварами, то врагами христианского мира, то грязными скотами, король еще сдерживался…

Все ахнули.

- Это он так Ласло говорил, который сам…

- Вот-вот. Мать Ласло куманка, и сам он куман наполовину, так что можно представить себе его чувства. А когда епископ дошел до слов «и запретить носить высокие кунские шапки», то он … - тут Марча не сдержался и по залу прокатился его рокочущий смех, - увидел, что на голове у короля тоже куншювек²⁸, ну, шапка кунская…

Все семейство Тордешей прыснуло. Луминица живо представила себе эту картину. Вот надменный епископ в высокой остроугольной шапке, надетой на тонзуру²⁹, стоит и с презрительно оттопыренной губой читает длинный свиток. Зал полон придворных, которые тревожно перешептываются и переводят глаза с брюзгливого лица епископа на лицо короля. На троне, напротив епископа, сидит худенький девятнадцатилетний паренек в одежде куманов и в высокой шапке с пером дрофы. Король изо всех сил сдерживается и молчит, но его лицо то и дело вспыхивает гневом, и он разъяренно теребит в руках скипетр. Потом переводит взгляд на державу с крестом, лежащую на коленях, и несколько раз задумчиво подбрасывает тяжелый шар на ладони, как будто прикидывая, не швырнуть ли им в лысую макушку гостя. На слове «кунская шапка» епископ делает паузу и случайно поднимает глаза на красного от ярости короля в куншювеке, держащего на отлете внушительный золотой шар. Епископ бледнеет и челюсть у него отвисает…

- И что Ласло? – отсмеявшись, спросил Богдэн.

- А что Ласло? Король тоже человек. Никаких человеческих сил не хватит, чтобы вытерпеть такую дерзость. Хорошо еще, что на месте не убил. Велел из страны убираться и назад не возвращаться под страхом смертной казни.

- А епископ?

- Ну, тут уж нашла коса на камень. При поддержке того же самого Финта Абы и других двуличных скотов, епископ созвал в Буде национальное собрание и снова толкнул там свою речь. Говорил, что Ласло притесняет своих настоящих подданных ради грязных язычников, грозил недовольством папы. Многие дворяне повелись на его уговоры и поддержали введение нового закона. Вот бедный Ласло под большим давлением и был вынужден принять «Манифест». Единственные поправки, которые он смог выторговать - это, чтобы куманы не меняли одежду, волосы и молились Богу не на латыни, а на своем родном языке, на кунском.

- И что, король так легко сдался?

- Это вы Ласло не знаете, - покачал головой Мирча. - Он хоть закон и издал, но исполнять его не собирался. Думал, что епископ удовлетворится оглашением закона и из страны уедет. Но не тут-то было. Епископ видит, что ничего не меняется, и к Ласло. Требует жестких мер. Давайте, мол, в каждый кош инквизиторов пошлем, пусть они с куманской ересью разбираются. Ага, это чтобы король на свой же народ репрессии насылал. Слово за слово, снова они разругались. Филипп взял сгоряча и наложил на короля и все королевство интердикт³º.

Все ахнули.

- Луминица, что такое интердикт? – быстро спросила шепотом у Луминицы Виорика.

- Отлучение от церкви, - так же быстро шепнула ей на ухо Луминица.

- И что же Ласло? – спросил Богдэн.

- А что Ласло… Ох, и люблю же я этого парня за юмор. Он епископу и говорит: «Раз вы, ваше преосвященство, так ратуете за то, чтобы нести Священное слово язычникам и мечтаете об апостольском пути, то я вас по нему и направлю». И отдал святого отца… куманам… - Мирча снова стал сотрясаться от смеха, - в кунский кош… Короче, друзья Ласло Алпар и Узур взяли его святейшество под белые ручки, посадили на коня и к себе увезли.