Лик Пустоты. Пробуждение

Пролог

Переведено с языка древних писцов.

Год 306 от рождения Господа нашего.

I. О начале времён и о возникновении бытия.

"Во дни предвечные, когда не было меры ни свету, ни тьме, простиралось ничто. И ничто то не имело границы, ни дыхания, ни гласа, ни образа, но было оно безвидно и безмолвно. И во глубине бездны пребывали три силы великие. Первая — Айин, Пустота подлинная. Она бо́ле не-сущего, нежели сущего, ибо не ведает она ни начала, ни конца, ни вида, ни имени. Вторая — Тот, Кто Есть, наречённый Яхве. Он различил тьму и свет, положил предел бездне, соткал бытие из тонких нитей незримого. Он глаголал, и вещь бысть. Но третья сила была Хаос — буйство беспредела, беззаконие великое, чрево, пожирающее всякую мысль. Он восстал, дабы разрушить, ибо не терпел порядка, не знал закона, не признавал ни меры, ни числа.

И возопил Яхве, дабы сотворить мир. Он взял прах звёздный, что пребывал в небытии, и слепил его по воле своей, и Земля воздвиглась, дабы быть жилищем для всего сущего. И сказал Яхве: "Да будут тверди над нею, и воды под нею, и свет во тьме". И бысть тако.

Но Хаос встал и потряс твердь. И Земля содрогнулась, и потоки пламени изошли из её недр. Тогда пролил Яхве слёзы, и стали они водами великими, что угасили огонь и омочили сухую землю. Воспрянул Хаос, дабы смутить воды. Тогда сотворил Яхве светило ночное, Луну, дабы укротить волнения и положить предел потокам. И сказал Яхве: "Да будет небосвод над Землёю, дабы звездою светить и день от ночи отделять". И бысть тако.

Но Хаос разверз уста свои, дабы пожрать свет. И возгневался Яхве, и сотворил звезду новую, пламенем ярким, и укрепил её во тверди небесной, и нарёк её Солнцем."

II. О рождении рода человеческого и о падении его.

"Когда Земля была готова, спустился Яхве и коснулся вод её, и изошла из них жизнь. И сказал Яхве: "Да взрастёт из недр земли зелие, дабы земля украсилась". И взошли леса и травы, и стала суша живой. Айин узрела творение, и безмолвно было её наблюдение. Но Хаос пришёл к ней, и шептала она ему: "Возжги пламень". И бысть огонь. Он был светом, но был и гибелью. Он был началом, но был и концом. И увидел Яхве пламень и познал силу его. И взял Он глину и смешал её с огнём, и сотворил первого человека. Первая была Лилит. Глина её была крепка, ибо закалена была в пламени. Горда была она и вольна, и не было в ней подчинения, ибо пламя не склоняет главы своей. И сказал Яхве: "Не может она быть одна, да сотворю ей спутника".И взял Он глину, но смешал её с водою, и так явился Адам.

Но Лилит была мудрее Адама, и знание её стало бременем. И не желала Лилит склониться, не желала стать тенью, ибо огонь не покоряется. И душа её взывала к знанию, и дух её жаждал равенства. И вкусила она от плода Древа, что сокрыто было в середине Сада, дабы открыть для себя то, что ведали лишь боги. И сотворила она рощи свои, что соперничали с Эдемом, ибо не желала ни быть второй, ни быть забытой.

Но возгорелся гнев Яхве, и пала кара его на Лилит. И низверг он её в тьму, и облек он её в бесплотную тень, и имя её изгладил из памяти смертных. И сказал он: "Да не будет в мире воспоминания о той, что возомнила себя равной Творцу". И тогда сотворил он новую жену для Адама, взяв плоть его, дабы она не дерзала спорить, но была мягка и покорна. И нарек её Евой, дабы стать ей матерью всего живого.

Но Лилит не сгинула. Ибо Айин, что есть пустота и безмолвие, вняла её глазу. И дала она Лилит облик змея, сотворив её стражем Древа Познания. И сказала она: "Будь тенью, и ты вернёшься. Будь голосом, да будет слово твоё услышано. Да познают смертные истину, что скрыта от них". И пришла Лилит к Еве, и шёпотом вложила ей в уста древнее слово, и вкусила Ева запретный плод. Так пало человечество. Так проклятье было наложено. И Яхве изгнал Адама и Еву из Сада, и назначил им судьбу жить во прахе, и в скорби рожать, и трудом добывать себе хлеб."

III. О грехе первом и о рождении проклятых.

"И родились у Адама сыновья — Каин и Авель. И было им дано жить в мире: старший вспахивал землю, младший пас стада. И вознесли они Творцу дары: один – плоды, взращенные землёй, другой – кровь непорочных ягнят. Но Яхве отвратил лицо своё от плодов Каина и принял лишь кровь жертвенную. И возгорелось сердце старшего брата. И голос в тьме шептал ему: "Принеси в жертву самое ценное". И Каин послушал. Поднял он камень, и череп брата его сокрушился. И кровь Авеля напоила землю, взывая к небесам. Так был совершён первый великий грех.

И Яхве изрёк проклятие, и отвернул он лик свой, и сказал: "Да будешь ты изгнанником на земле. Да будет на челе твоём знамение, чтобы всякий, кто встретит тебя, не убил тебя, но чуждался тебя". И бродил Каин во тьме. И не было ему места. Но рядом шла Лилит. И не утешала она его, и не укоряла, но смотрела в глаза его, и знала, что он стал таким же, как она. И от их союза родилось нечто. Не был это человек. Не был это зверь. Их плоть смешалась, да не будет крове им, да будет иная сущность им, и дух их не принадлежал ни миру живых, ни миру мёртвых.

И взирал Яхве на чад тех, кого не создавал. И не мог он уничтожить их, ибо не знал разрушения, как знал его Хаос. Но проклял он их. Ибо не могли они вкусить хлеба, ни испить вина, но только кровь могла утолить их жажду. Так появились первые упыри. Но был среди них один, что отвратился от проклятого рода своего. И взывал он к Яхве о прощении. И не был Творец глух, и снял с него тяжкую жажду, и поставил его стражем рода человеческого.

Глава I

Серый занавес дождя лениво оседал на земле, затапливая кладбище тяжёлыми каплями. Надгробия, заросшие мхом, глотали воду, в их трещины сочилась влага. Могилы темнели в тумане, низкие холмы превращались в мрачные силуэты. Ветер срывался с деревьев влажным шорохом, заставляя скрюченные ветви дубов качаться. В воздухе пахло мокрой травой и сырой землёй. Кладбище дышало тяжестью. Люди, закутанные в тёмные одежды, стояли молча, взглядом скользя по могильным плитам, избегая чужих глаз. Казалось, они боялись увидеть в них собственное отражение.

Гроб, обшитый тёмный деревом, украшенный серебряными узорами, медленно спускался в разрытую яму. Послышался натужный скрип верёвок. Элейн стояла ближе всех. Она смотрела, как тёмная коробка исчезает в земле. Взгляд был пустым, лицо — застывшим. Дождь барабанил по крышке гроба, задавая ровный ритм. Капли стекали по лакированному дереву, смешиваясь с песком. Позади кто-то всхлипнул. Кто-то еле слышно зашептал, другой ответил. Но никто не решался смотреть в яму.

Кроме неё.

Сквозь шум дождя донеслись шаги. Кто-то приблизился, и Элейн ощутила лёгкое прикосновение к плечу. Она нехотя обернулась. Перед ней стояла тётя Ивонн — дальняя родственница. В её глазах Элейн увидела себя: иссохшую, как старая ветка, с уставшим выражением лица и тяжёлыми, как сам дождь, веками, нависшими над голубыми глазами.

— Элейн, дорогая… — голос у неё был тихий, но тревожный. — Нам пора. Мы все скорбим вместе с тобой, но дождь усиливается, скоро совсем стемнеет…

Элейн кивнула, не глядя на неё.

— Спасибо, что пришли, — произнесла она глухо. — Мне нужно ещё немного времени. Хорошего пути.

Ивонн поколебалась, будто хотела сказать что-то ещё, но, ничего не добавив, отступила и направилась к уходящим. Один за другим люди покидали кладбище, оставляя девушку наедине с могилой и дождём.

Глубокие тучи, нависшие над землёй, давили на неё, сбивали капли в плотную пелену. Вода дробилась о камни, хлестала по сучьям деревьев, стучала по раскрытому зонту. Элейн смотрела вниз, на тёмную, напитавшуюся влагой землю.

"Почему именно земля?" — подумала она, чувствуя, как холодные капли сбегают по её запястьям. — "Почему мы прячем мёртвых в почву, будто стараемся их скрыть?"

Она перевела взгляд ниже. Брюки промокли насквозь, залипли на коленях. Сделала шаг — мягкое чавканье подсказало, насколько глубоко размок грунт.

Бабушка говорила, что в древности мёртвых сжигали. Огонь — это очищение, переход. А земля — укрытие, темница, последнее пристанище.

"Но земля…" — губы дрогнули, будто слова, застывшие в сознании, попробовали сорваться с них, но не смогли. Элейн посмотрела на свежую могилу и представила, каким холодом веет из-под этого слоя глины.

Когда Элейн была маленькой, бабушка выходила в сад, закрывала глаза и смеялась, подставляя ладони под дождь. "Это подарок с небес!" Он помогал растениям, позволял земле дышать, давал пожилой женщине возможность отдохнуть от забот. Но Элейн ненавидела его. Дождь был холодным. Он был тоской, от которой не укрыться. Глухим серым давлением, которое стягивало грудь. И сегодня он был особенно тяжёлым. Сегодня он пропускал её внутренности через невидимую мясорубку.

Элейн стояла одна, окружённая покосившимися надгробиями, пока ветер гудел в кронах деревьев. Капли барабанили по земле, заглушая все посторонние звуки, но вдруг среди этой симфонии дождя послышался другой звук — глухой, едва различимый шум.

Она резко обернулась.

Под скрюченным деревом стоял человек, наполовину скрытый тенью. Глубокий капюшон закрывал его лицо, но даже в темноте серебристые глаза отражали приглушённый свет фонарей.

Он сделал шаг вперёд.

— Мадемуазель, — голос звучал тихо и осторожно, — простите, если я напугал вас.

Элейн вгляделась в темноту. Голос пробудил в её памяти слабый, неясный отблеск воспоминаний, и, не будучи до конца уверенной, она всё же произнесла: — Месье Лавуа?

Мужчину кивнул. Вода стекла с его кожаного плаща, цепляясь за мокрую ткань.

— Примите мои соболезнования, — произнёс он после короткой паузы. — Я знаю, что сейчас не самый подходящий момент, но…

Он медленно достал небольшую коробочку, вырезанную из гладкого дерева. Её поверхность украшала роспись, цвета которой терялись в полумраке.

— Я пришёл передать вам письмо Лютиции.

Элейн не сразу ответила.

Бабушка не любила письма. Она считала, что бумага не может передать живые эмоции. Что настоящие чувства существуют только в голосе, жестах, во вгляде.

Строчки — лишь их отражение.

— Письмо?.. — Голос девушки дрогнул, сбив дыхание.

Лавуа протянул коробочку. Его пальцы едва заметно дрожали.

— Лютиция была женщиной старой закалки. Она просила передать его лично вам в руки и именно сегодня.

Элейн осторожно взяла коробочку, чувствуя, как по телу пробегает тонкий, неприятный холод.

— Благодарю вас, месье Лавуа, — произнесла она тихо.

В её голосе не было тепла.

Мужчина коротко кивнул, не прощаясь, и направился к выходу. Его силуэт растворился в мокром воздухе, будто дождь забрал его с собой. Элейн проводила его взглядом. Затем медленно опустила глаза на коробочку.

Глубокий вдох.

Глава II

Глаза распахнулись. Над головой — ровный серый потолок. Настоящий. Сквозь щель в шторах пробивался тусклый свет. Бледный. Холодный. Безразличный. Он не согревал. Не приносил покоя. Но Элейн следила за ним, как слабые лучи крадутся по полу, стенам, достигают её лица, словно доказывая, что ночь закончилась. Что утро наступило.

Она не спала. Только провалилась в забытье, тяжёлое, беспокойное. А теперь — что-то поднималось изнутри. Медленное, мерзкое. Волной подкатывало к горлу, требуя выхода.

На этот раз она не сдержалась.

Воздух вырвался с хрипом, словно в груди расползались тонкие, острые иглы. Сердце глухо ухало. Тело дрожало, горячие слёзы стекали по вискам, исчезая в липких волосах. Губы шевелились, бесшумно выталкивая слова молитвы — слабой, бесполезной, но единственной, что оставалась.

Она сжалась в комок. Вцепилась пальцами в волосы. Беззвучно всхлипнула. А потом позволила себе сломаться. Дать трещину. Выплеснуть боль, которая давила, сжимала грудь, холодными пальцами стягивала рёбра.

Минуты — или, возможно, вечность — Элейн просто дышала. Жадно, с усилием, как человек, слишком долго пробывший под водой.

Но легче не становилось.

Пустота.

Тело ныло, как после долгого, изнурительного бега. Сил за ночь не прибавилось — наоборот, они растаяли, будто соль в воде. Элейн с трудом поднялась, опустила ноги на холодный пол. Провела ладонями по лицу. Влажная кожа. Ноющая пульсация в висках. Взгляд скользнул вниз — плед валялся на полу, сброшенный в каком-то беспокойном порыве.

Она медленно встала. В комнате было тихо.

Коридор встретил её знакомым полумраком. Напротив, в тяжёлом деревянном обрамлении, стояло зеркало. Тёмное, непроницаемое. В нём — только она. Бледная. Чёрные волосы спутались, в глазах застыла боль, которая не желала исчезать.

Она смотрела. Отражение смотрело в ответ.

Элейн глубоко вдохнула. Выпрямилась. Подняла подбородок.

Влажный, холодный воздух. Ей нужно было вдохнуть его, дать ему пробраться внутрь, развеять липкую, застывшую тяжесть. Она прошла по дому, распахнула окна. Запах дождя, пропитавший ночь, смешался с привычными ароматами старых книг, дерева, пыли. Влага проникала внутрь, оседая на стенах, змеилась сквозняком по коридорам.

Её взгляд задержался на одной двери. Белая. Резная. Ручная работа. Дверь в спальню бабушки.

Лютиция долго искала мастера, который мог бы сделать её именно такой. Многие отмахивались, говорили: "Не стоит, мадам", воспринимая её идею капризом. Но она искала. Упорно. Терпеливо. И когда дверь была готова, её лицо осветилось тихим, скрытым счастьем. Она не улыбнулась, но Элейн знала — внутри она сияла.

Рука замерла у ручки.

Она не смогла. Развернулась. Спустилась вниз. Сон ещё цеплялся за сознание, липкими тенями плёлся следом. Но Элейн гнала его прочь. Нужно было занять себя. Перекусить.

Кухня встретила её холодом. Не живым, бодрящим — мёртвым. Словно дом продолжал дремать. Она машинально полезла в пакет с продуктами. Достала багет, отломила кусок. Поднесла к губам. Но не смогла. Ком в горле разрастался, становился плотнее, давил изнутри. Вчерашний день всё ещё держал её, не отпуская.

Элейн медленно положила хлеб обратно. Осмотрелась. Всё здесь было пропитано её присутствием. Стопка аккуратно сложенных салфеток у края столешницы. Фарфоровая кружка с едва заметной трещиной на ободке. Баночка с вареньем, сваренным осенью, когда они созванивались, и бабушка говорила: "Малина уродилась сладкая, в этом году особенно".

Они жили здесь так долго. А теперь одна из них исчезла, и дом будто лишился части себя.

Элейн сглотнула. Она больше не могла здесь оставаться. Развернулась и вышла в коридор. Глубоко вдохнула. Воздух. Свежий, живой, настоящий. Может, он вытолкнет из неё этот застывший ком.

Рука уже легла на дверную ручку, когда взгляд зацепился за комод. Коробочка. Небольшая, гладкая, лакированная. Она замерла на мгновение, потом осторожно приоткрыла крышку. Внутри, рядом с аккуратно сложенным письмом, лежал ещё один лист бумаги. Второй. Вчера он остался нетронутым. Тогда у неё не хватило сил.

Она осторожно извлекла листок, пальцы скользнули по сургучной печати. Герб. Аккуратные завитки. Лютиция любила старинные традиции — использовала их даже тогда, когда они казались ненужными.

Элейн провела пальцем по гладкой поверхности, медленно, будто проверяя реальность происходящего. Глубокий вдох. Щелчок сломанной печати. Бумага развернулась, раскрывая ровные, уверенные строки.

"Я, Лютиция Монтевилль, родившаяся 9 сентября 1950 года по адресу бульвар des Vignes (Название бульвара, с фр. : бульвар Виноградников.), 21, Letanville (Название города, с фр. : город Летанвиль.), Франция, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, заявляю и объявляю это моим последним завещанием и отказом, отменяя все предыдущие распоряжения и кодициллы."

Элейн замерла.

Завещание.

Грудь сдавило. Сердце заколотилось быстрее, а взгляд не мог оторваться от текста, даже когда внутри всё протестовало. Она не хотела читать. Но не могла остановиться.