Лис с большими ушами

Лис с большими ушами

Лис Деллисон мчался по проспекту. Он морщился так, будто его тошнило. Никто из прохожих, верно, не мог понять, что же с этим лисом происходит. А тот крепче схватился за голову и сильнее поджал уши, которые, как можно заметить, были довольно большого размера.

Так, может в этом причина страдания лиса? Из-за величины ушей ему все кажется громким?

Да, именно так!

Он только и мечтал о том, чтобы поскорее спрятаться от городского шума, словно от холодного ливня. Грохот телег, нескончаемая болтовня прохожих, удары молотами да топорами на стройке были для Деллисона невыносимыми. Звенели колокольчики над дверьми лавок, трубили в трубы сопроводители глашатаев, гремела посуда возле уличных столовых. На центральной городской площади лязгали клинки сражающихся рыцарей. Чуть поодаль ревел ящер. Видно, ему казалось, что он обладает уникальным певческим голосом.

"Когда же это кончится? – мысленно кричал лис, – Когда я уже увижу тот милый домик дядюшки с тетушкой".

Он приехал в столицу с востока страны. Жилища в тамошних селениях были окружены деревьями. Это были города перемешанные с лесом. Там Деллисону не приходилось страдать от резких звуков. Самыми громкими были стуки дятла и скрип деревьев в ветреную погоду. А журчание ручьев, пение ансамбля соловьев, шуршание листвы ласкали ухо.

Но лис покинул родной край. На востоке были востребованы обработчики древесины, изготовители мыла, добытчики рубинов. А в каллиграфах мало кто нуждался. Лис же обожал буквы, каждый их элемент, каждый завиточек. Он жизни без них не представлял. За годы взросления он научился писать так быстро, что окружающим казалось, будто он незатейливо чиркает по бумаге. Однако там где проходила его лапа, оставались до ужаса красивые буковки. Без зависти и не посмотришь.

Близкие и друзья восхищались его умением. Они просили Деллисона писать за них письма. По-дружески выполнял он просьбу, но брать плату не мог. Да и не прокормишься. Ведь письма отправляли нечасто — были и другие способы связи.

И каллиграф приехал в столицу — искать свое счастье здесь.

Дядюшка с тетушкой встретили его с радушием. Они заждались его, так как ранее получили письмо, написанное красивым почерком. Теперь им не терпелось увидеть воочию, как же он пишет.

В их доме было тише, чем на улице. Но и тут Деллисон ощущал себя неуютно. Из окон эхом доносились стуки и скрипы. У соседей шла стройка.

"Почему все так громко? Почему никто не спешит это остановить? Им что терпимо? – думал он, – или что-то совсем не так с моими ушами?"

Перед сном он закрыл окно комнаты, которую дядюшка с тетушкой выделили для него. Лишь тогда наступило спокойствие. Так и уснул. Но вдруг в середине ночи лис проснулся в поту. Оказалось, что в комнате стало душно. Будто, еще чуть-чуть и он задохнется.

Распахнулись створки так, будто это были крылышки бабочки, которую выпустили на волю после долгого заключения. Каллиграф высунул голову и задышал полной грудью. Но вместе со свежим воздухом в комнату ворвался шум. В соседнем доме праздновали новоселье.

Да, что это такое! Перед лисом встал выбор: либо терпеть громкие звуки, либо задыхаться от жары. И после некоторого раздумья, ему не захотелось расставаться со свежим воздухом. Лучше уж как-то укрыться подушками.

Лишь под утро заснул бедный лис. Он утонул в таком глубоком колодце сновидений, что его долго не могли разбудить.

– Ну-ну-ну, вставай, – говорила тетушка, – ты же обычно сразу слышишь, когда я бужу. На собеседование опоздаешь.

На работу Деллисона приняли сразу, как только он показал, как пишет.

– Как же я не люблю писать. Для меня это так мучительно, – жаловался предводитель предприятия рысь, – а теперь я буду тебе диктовать.

– А вы можете выделить для меня самый тихий кабинет, который у вас только есть? – спросил лис.

– Н-не знаю, – удивленно помотал головой предводитель, – пройдись по нашим кабинетам и поищи самый тихий, если так надо.

Каллиграф последовал совету предводителя. Но в какое бы крыло здания он не заходил, везде было одинаково шумно. Лишь с северной стороны оказалось потише. Но прямо за окнами возвышалось соседнее здание. Отчего в этих кабинетах было темновато. Деллисон попробовал написать письмо.

"Нет, – подумал он, – так и глаза можно испортить. Может, сейчас я сумею работать с закрытыми глазами?”.

Он сомкнул веки, глубоко вздохнул и принялся плавно водить лапой по бумаге. Но миг спустя, лис раздраженно отпрянул от стола. Оказалось, он по-прежнему не мог писать, если не видел процесс появления букв. Он когда-то уже так пробовал, но безуспешно. Ведь на самом деле для него это были не просто буквы. Он, подобно музыкантам, что видят музыку, когда смотрят на нотные письмена, слышал в каллиграфических узорах переливы пения соловьев, многоголосие журчания ручья, нашептывание шелеста деревьев. Посредством почерка он как раз и выражал многообразие звуков, и не мог бы отказаться от удовольствия видеть то, что у него получается. Свеженаписанные завитки словно эхом продолжали музыку, звучащую в его голове.

И сейчас, в этом полумрачном кабинете, он ощущал бессмысленность и даже тяжесть работы, потому что попросту не видел то, что создавал.

Лис предпочел светлое помещение с неблагоприятными звуками. И его сразу же загрузили работой.

Нужно было красиво переписать документ. Каллиграф, вздрагивая от резких звуков с улицы, пытался сосредоточиться на внутренней музыке. Но его внимание все равно было направлено на шум. Как же быть? Деллисон осторожно вывел первое предложение. Красиво, аккуратно, но... с опечаткой.

"И как же я на собеседовании сумел сконцентрироваться?" – недоумевал лис. Он заново переписал фразу на новом свитке. Получилось. Но следующая ошибка испортила абзац. На очередном свитке он дописывал последнее предложение второго абзаца. Вдруг кто-то ударил в колокол. У каллиграфа дрогнула лапа, перечеркнув аккуратный текст.