Лисий урожай

Лисий урожай

В стенах офиса, где неоновые огни отражались от безупречных мраморных полов, Кан До-Юн, единственный сын председателя могущественной южнокорейской корпорации, чувствовал, как его жизнь медленно превращается в ад. Ни деньги, ни власть — ничто не могло заглушить отчаяние, поселившееся в его сердце. Его жена, Ли А-Ён, изящная, как балерина, и нежная, как утренний цветок, никак не могла забеременеть. Год за годом, визит за визитом к лучшим специалистам — все тщетно.

Отчаявшись, А-Ён нашла путь к дому старой шаманки, чья лачуга пряталась среди обветшалых зданий на окраине Сеула. Старуха, чье лицо было исчерчено морщинами, долго воскуривала благовония, вдыхая их едкий дым, и бормотала заклинания на языке, давно забытом людьми. Наконец, ее мутные, но пронзительные глаза остановились на До-Юне.

«Есть деревня», — прохрипела она, ее голос звучал как шорох сухих листьев, — «У самого подножья гор. Там тебе найдут верное средство. Но плата будет высока».

До-Юн, загнанный в угол отчаянием, был готов на любое безумство. Он отправился в путь, следуя лишь обрывочным указаниям, которые, казалось, вели его в никуда. Дорога становилась все уже, превращаясь в потрескавшуюся ленту асфальта, затем в пыльную грунтовку, пронизанную корнями старых деревьев. Вокруг сгущались заросли бамбука, чьи стебли скрипели на ветру, напоминая скрежет костей. Наконец проступили силуэты домов.

«Деревня Ариранг», — так гласила выцветшая деревянная табличка, почти полностью скрытая лианами. Почти заброшенная, настоящая деревня-призрак. Лишь несколько покосившихся хижин, черные от старости, цеплялись за склон горы. Точь-в-точь последние зубы в старческом рту. Тишина была гнетущей, нарушаемая лишь шорохом ветра в сухой траве.

Покосившиеся заборы, изъеденные временем и непогодой, были сплошь расписаны. Рисунки, выполненные словно детской рукой, изображали лис. Некоторые с оскаленными, клыкастыми мордами, другие – с широко раскрытыми, будто бездонными, глазами, наполненными чем-то древним и злобным. До-Юн поежился, отвел глаза.

Из-за угла полуразрушенной лачуги выскочили двое детей. Их лица были перепачканы грязью и сажей, глаза казались слишком большими для их худых лиц. Их одежда висела лохмотьями. Дети начали петь, тонкие, писклявые голоса разносились по мертвой деревне, пробирая до самых костей:

Не смотри на ребёнка — он пуст.

В нём уже только пепел и хруст.

Если лиса села — закрой глаза.

Если она поёт — скажи: "нельзя".

Рис — на язык.

Кровь — на порог.

Пес был белый, но сгинул в срок.

Просто запечатай. Просто смой.

Пока это не стало тобой.

До-Юн почувствовал, как холодная волна ужаса пробежала по его позвоночнику. Он поспешил дальше, пока не наткнулся на пожилого, неопрятного старика, сидевшего на пороге самого большого дома. Его волосы были седыми, спутанными и грязными, а глаза, спрятанные под нависшими бровями, казались бездонными колодцами. От него пахло гнильем и сырыми, изношенными тряпками.

«Я приехал за лекарством», — сказал До-Юн, стараясь, чтобы его голос не дрогнул. Пот струился по лбу, —несмотря на пасмурное небо, стояла удушающая духота.

Старик медленно поднял голову, его взгляд задержался на До-Юне с нескрываемым, почти хищным любопытством. «Знаю, зачем ты здесь, городской. От лис не избавляются. Шкура на мех. Кости и когти – отличные украшения. Требуха на отвары», — прохрипел он, и от его голоса по телу До-Юна пробежала ледяная дрожь. — «Будет тебе лекарство.» В словах старика слышалась древняя, нечеловеческая сила. Он запросил сумму, которая могла бы опустошить несколько банковских счетов. Он передал пачку вон, чувствуя, как его пальцы слегка дрожат. Рука старика была холодная и неожиданно сильная.

«Утром возвращайся», — сказал старик, его лицо было неподвижно, глаза пустые и холодные. «Товар будет готов. Свежий».

До-Юн вернулся в свою машину, припаркованную чуть дальше от деревни. Ночь опустилась быстро, принося с собой непроглядную тьму. Он попытался уснуть, но сон не шел. Ночные звуки деревни, до этого такие тихие, теперь казались зловещими.

Вначале это был лишь далекий лай собак – какой-то дикий, загнанный, словно чуяли нечто ужасное. Затем лай перерос в скулеж, а потом в отчаянный, нечеловеческий вой, пронизывающий до самых костей. До-Юн сжал руки на руле, пытаясь отогнать звуки, тщетно. Звук отдавался в самих костях.

Затем послышался плач. Сначала тихий, всхлипывающий, затем нарастающий, переходящий в душераздирающие рыдания, которые звучали так, словно их обладательница испытывала невыносимые муки. Плач был женским, пронзительным и безумным. Казалось, он исходил прямо из-под земли, или из самой тьмы, окутавшей деревню. До-Юн втянул голову в плечи, пытаясь зажать уши.

Плач оборвался внезапно. Последовал глухой, мокрый удар, а затем еще один, и еще, словно что-то тяжелое и живое било по мягкому и хрупкому. И снова леденящая душу тишина, прерываемая лишь его собственным прерывистым дыханием и безумным стуком сердца. До-Юн чувствовал, как холодный пот стекает по его спине, волосы на затылке встают дыбом. Он не мог двигаться, парализованный ужасом, прикованный к сиденью машины. В полу беспамятстве удалось ему задремать.

Утром, едва рассвело, До-Юн поспешил обратно к дому старика. Тот уже ждал его, держа в руках сверток, завернутый в грубую, темно-коричневую бумагу. Он был на удивление тяжелым и, что самое странное, еще горячим. До-Юн взял сверток, и на короткое мгновение показалось ему, что пальцы прикоснулись к раскаленному докрасна металлу.

«Удачной дороги», — сказал старик, его губы изогнулись в подобии улыбки, которая больше напоминала оскал хищника.

До-Юн, дрожа, поспешил прочь из этого проклятого места. Отъезжая, его взгляд случайно упал на груду мусора у обочины дороги, недалеко от дома старика. Среди объедков и гнилых овощей, увидел он окровавленную женскую одежду — легкое, шелковое платье, разорванное в клочья. Рядом, тускло поблескивая в утреннем свете, лежала тонкая золотая цепочка с крошечным кулоном в виде цветка камелии. Сердце До-Юна сжалось от внезапного, леденящего душу предчувствия, но он вдавил педаль газа, не желая больше ни секунды оставаться в этой кошмарной деревне.