Листая книг страницы

Дочь гения. (серьезное)

Звонок прозвучал так внезапно, что Камилла, собиравшаяся попить чаю, чуть не уронила свою любимую чашку с рисунком из незабудок.

Камилла направилась к входной двери, гадая, кто бы мог нанести неожиданный визит. Сын, живущий с семьей в другом городе, заранее предупредил бы о приезде. Дочь, давно перебравшаяся в Италию, тем более послала бы телеграмму, если бы собралась навестить Францию. Оставшиеся в живых сестры и подруги тоже не имели обыкновения устраивать сюрпризы. Может быть, соседка за чем-нибудь пришла? Или это очередные агитаторы? Ха, как будто от того, что Камилла распишется под требованием отправить в отставку премьер-министра, что-то изменится.

Подойдя к двери, Камилла выглянула в глазок. Стоило быть осторожной. Вон, только пару недель назад в газете писали о воре, который обкрадывал доверчивых пожилых женщин, прикидываясь сантехником.

Но за дверью стоял вовсе не подозрительный тип, а вполне приличного вида молодой человек. Гладко выбритый, в темно-синем костюме, при галстуке и шляпе. Когда Камилла выглядывала в глазок, он как раз снова поднес руку к звонку, и она увидела, как блеснули на запястье явно не дешевые часы. Что такому мужчине нужно от нее?

— Кто там? — настороженно спросила Камилла.

— Добрый день! Вы — Камилла Руссель, мадам? — у молодого человека была очень четкая дикция, какая бывает у ведущих на радио.

— Да, это я. А вы кто такой? — Камиллу охватили противоречивые чувства: любопытство пополам с беспокойством.

— Поль Форе. Журналист.

Будто догадавшись о страхе Камиллы перед ворами, он достал из кармана пиджака паспорт и, развернув, поднес к глазку. Держал достаточно долго, чтобы Камилла смогла прочитать имя, фамилию, дату рождения (совсем молодой, хотя все, кому было меньше пятидесяти, казались ей зелеными юнцами). Камилла внимательно рассмотрела фотографию, как заправский полицейский сличила изображение с лицом Поля. Похож.

— А что понадобилось от меня журналисту? — не слишком любезно спросила она, не спеша отпирать дверь. — Пишете статью о том, как управляющая компания прикарманила выделенные муниципалитетом на ремонт дома деньги?

Поль улыбнулся. Вроде бы красивая белозубая улыбка. Но было в ней что-то… не неприятное, а скорее неестественное. Натянутое.

— Нет. Я собираюсь писать книгу о вашем знаменитом отце. Надеялся, что вы сможете ответить на несколько вопросов.

От его заявления Камилла совершенно растерялась. Такого поворота она никак не ожидала.

— Знаменитого отца? — ошарашено переспросила она. — В смысле?

Подвижное лицо Поля будто отразило ее растерянность.

— Вы разве не дочь художника Франсуа Легранда?

— Я…

Собственный голос прозвучал словно издалека, а все происходящее стало казаться нереальным, будто во сне.

Отец. Камилла не вспоминала о нем столько лет, что его образ исчез, растворился, точно призрак, которого никогда и не существовало на самом деле. И вот теперь внезапное появление журналиста подняло из глубины сознания воспоминания, они всплыли, как ил со дна, разворошенный настойчивым ныряльщиком за жемчугом. Вот только драгоценных жемчужин среди воспоминаний не было. Одна лишь грязь.

— Мадам Руссель! — взволнованно донеслось из-за двери, и Камилла поняла, что уже неизвестно сколько времени просто стоит и тупо таращится в стену.

Бедный журналист наверняка решил, что с ней приключился сердечный приступ или что еще.

— Я здесь! — крикнула она. — Просто все так внезапно…

— Может, впустите меня? А то через дверь переговариваться как-то не очень удобно. — Поль опять улыбнулся.

Мгновение поколебавшись, Камилла сняла цепочку и открыла дверь. Вряд ли вор-домушник стал бы выдумывать такую сложную историю для прикрытия. Да и как бы ему удалось узнать про отца Камиллы? Она никому не рассказывала о своем детстве, фамилию после замужества сменила. Так что Поль наверняка настоящий журналист, раз смог раскопать подробности о ее родственниках.

— Проходите. — Распахнув дверь, Камилла пропустила Поля в прихожую.

Приподняв шляпу в приветственно жесте, он снял ее и повесил на стоящую у двери деревянную вешалку.

— Прошу прощения, что продержала вас на лестничной клетке так долго, — виновато проговорила Камилла. — Но сейчас столько мошенников развелось… К тому же я очень удивилась, что вы хотите писать книгу об… отце.

Последнее слово она произнесла с трудом, оно было редким в ее повседневном лексиконе, так что казалось почти иностранным.

— Что же в этом странного? — Поль приподнял бровь. — Франсуа Легранд — один из величайших художников начала двадцатого века. Недавно один из его шедевров, «Обнаженная на алом пледе», был продан на аукционе за рекордные сто семьдесят миллионов долларов.

Как Камилла ни старалась сохранять невозмутимость, но при упоминании такой астрономической суммы ее челюсть самым глупым образом отвисла. Она понимала, что наверняка сейчас выглядит ужасно смешно, но далеко не сразу смогла взять себя в руки.

— Сколько? — севшим голосом переспросила Камилла, пытаясь мысленно пересчитать сумму во франки и понимая только, что получится очень-очень много.

Столько, сколько она и пятеро ее братьев и сестер не заработали за всю жизнь. Захотелось истерично рассмеяться. Надо же, отец, которого они все считали нахлебником, после смерти получил за свою мазню такие деньжищи! И главное, никому из них этих денег не видать, как своих ушей.

— Неужели вы не знаете, насколько знаменит ваш отец? — похоже, Поль бы удивлен не меньше самой Камиллы, пусть и по другому поводу.

— Я не видела его с тех пор, как он сбежа… уехал в Париж, — сухо проговорила Камилла. — Мы не общались до его смерти.

Собственно, она и о смерти отца узнала только из маленькой заметки в газете, которая случайно попалась ей на глаза.

— Похоже, у вас были не самые лучшие отношения, — мягко заметил Поль.

Его вкрадчивый тон приглашал к откровенному разговору, и на Камиллу накатило острое желание выговориться. Она не вспоминала об отце десятилетия, теперь же образы из прошлого набросились на нее, злые слова были готовы сорваться с губ.

Теория относительности. (юмор)

Не зря говорят, что русский Север за Полярным Кругом унылое местечко. Правда, выросший среди степей Поволжья Серега об этом не думал, пока сам не приехал в поселок буровиков.

Несколько однотипных коробок-домов, рабочие помещения, буровая вышка на горизонте. И все. А вокруг, куда ни кинь взгляд, серовато-коричневая тундра.

Всю эту «красоту» Сереге показал один из местных старожилов, Пашка, ездивший на заработки на Север уже пятый год.

— А как тут у вас с развлечениями? — спросил под конец погрустневший Серега. — Не сутки же горбатиться, нужно иногда отдыхать.

Пашка как-то странно улыбнулся.

— Есть библиотека. Можешь взять там Толстого почитать, «Войну и мир». В школе, наверное, так и не осилил.

Серега кисло посмотрел на него.

— Ха-ха, очень смешно… Мне бы что поинтереснее, пофигуристее. — Он сделал многозначительную паузу.

— Тогда возьми этого… как бишь там… Бунина. — Пашка упорно делал вид, что не понимает тонких намеков. — Он мастак сиськи описывать.

— Сиськи лучше тискать, а не читать о них, — резонно заметил Серега.

Пашка заржал.

— Ну, тогда тебе придется постараться, конфетками запастись, парфю-ю-юмом, чтобы нашу королеву умаслить.

Серега оживился было, но тут же сник.

— Королеву? У вас на весь поселок всего одна баба, что ли?

— Радуйся, что хоть одна есть! — протянул Пашка. — Бабы в тундру не больно-то едут, сейчас тебе не Союз, когда были сплошные туристки да геологи… Теперь бабы в тепле сидеть любят… Вон она, кстати, идет… Наша королева! Аллочка!

Из-за поворота коридора показалась… назвать это «королевой» у Сереги бы точно язык не повернулся. Единственное, что было в Аллочке королевское, — так это размер. Вот уж туша так туша! Килограмм сто, не меньше! Правда, на лицо ничего так, симпатичная, косметика подчеркивает голубые глаза с поволокой и чувственные губы. Хотя, на взгляд Сереги, никакое милое личико не могло компенсировать такую фигуру.

Пока Серега ошалело пялился на королеву буровой вышки, та проплыла по коридору с грацией океанского лайнера и поравнялась с мужчинами.

— Привет, Алусик. — Пашка расплылся в подобострастной улыбке. — Отлично выглядишь. Сделала новую прическу?

— Привет, Пашуня, — томно прогудела Аллочка. — Все со старой хожу, льстец ты эдакий.

И бросила на Серегу хищный взгляд, от которого у того ледяные мурашки по спине забегали.

— Новенький?

— Ага, только сегодня приехал, — смог выдавить Серега.

— Ну, добро пожаловать. — Аллочка сладко улыбнулась. — Извините, мальчики, не могу с вами болтать. Работа.

И она пошла дальше.

Серега с минуту пялился ей вслед.

— Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не долбанулся ли я, — издевательски пропел Пашка.

— Да вы тут с ума без баб посходили, — изумленно прошептал Серега. — Чтобы с этим… с этой… Да она в постели раздавить может!

— Как говорил незабвенный Эйнштейн, все относительно, — философски произнес Пашка.

И добавил, отвечая на недоуменный взгляд Сереги:

— В конце вахты поймешь.

Серега, конечно же, не стал ходить на поклон к Аллочке, хотя она и поглядывала на него с явным интересом. Еще чего не хватало — окучивать этот броненосец «Потемкин»! Ему нравились стройные, подтянутые девушки, и менять свои вкусы только потому, что Аллочка, видите ли, одна на весь поселок, он не собирался. Пускай остальные мужики таскают ей подношения, как языческой богине, да комплименты расточают. А Серега не сдастся, он — кремень!

В свободное время он пялился вместе с другими мужиками в телик, ходил в тренажерку. Даже в библиотеке стал книги брать, но не присоветанную Пашкой классику, а детективы со стрельбой. Ну и дрочил на порнуху, чего уж там. Правда, интернет в тундре ловил хреново, новые фильмы для взрослых скачивать не получалось, а те, что были у мужиков с собой, скоро все приелись. С каждым днем Серега все внимательнее присматривался к Аллочке. В конце концов, не такая уж она и толстая. Скорее пухленькая. Милая пампушечка.

Ночами Серега грезил, как зароется лицом в ее мягкие сиськи, вдохнет аромат женщины, по которому так соскучился. Потом погрузит член в податливую плоть до самого конца, и Аллочка, вся такая пышная, теплая, будет стонать под ним. Или, наоборот, она обхватит его истосковавшуюся по ласке плоть своими пухлыми губками, оближет шершавым язычком…

Конечно, после таких снов Серега просыпался с эрекцией и скверным настроением. И к середине смены не выдержал.

Покупая в ларьке коробку самых дорогих конфет для Аллочки, Серега наконец-то понял, что имел в виду Пашка.

Вот она, теория относительности Эйнштейна в действии!

Опечатки. (горячо)

У рабочего телефона был мерзкий дребезжащий звонок — будто напильником по нервам.

— Блин, возьми ты уже трубку! — взвыл Колян, с которым Влад делил этот маленький кабинетик. — Это наверняка опять тебе мегера звонит.

Влад и без него прекрасно знал, кто звонит: уже прочел большие буквы на экране — «БУХГАЛТЕРИЯ». Но он не спешил отвечать на звонок, растягивая удовольствие. Наконец, сжалившись над нервной системой Коляна, Влад взял трубку.

— Да? — Голос прозвучал сипло.

— Ярцев, зайдите, — по-военному кратко и четко велела Нина Борисовна.

Внутри все сжалось в тугой пульсирующий комок. Влад даже схватился свободной рукой за краешек стола, чтобы не сползти на пол. Хорошо, что Колян, как всегда, уткнулся в свой ноут и ничего не заметил.

С полминуты Влад подержал трубку возле уха, вслушиваясь в короткие гудки. Затем осторожно положил ее на место и поднялся со стула.

— Мегера вызывает? — понимающе спросил Колян.

— Угу. — Владу стоило большого труда изобразить на лице подобающее случаю уныние.

Он поспешил выскользнуть в коридор, пока Колян не начал очередной монолог на тему того, какая стерва главный бухгалтер.

Влад поднялся на второй этаж и остановился возле двери с начищенной табличкой «Бухгалтерия» — теперь это стало одним из его любимых слов. Поднял руку и на миг замер, погружаясь в ощущение напряжения, которое охватило все тело. В крови шампанским бурлил адреналин.

Осторожно постучал.

— Войдите.

Нина Борисовна говорила хрипло и чуть в нос, отчего ее слова звучали так, будто она вбивает ими гвозди в стену.

Влад приоткрыл дверь и скорее просочился в комнату, чем вошел.

Нина Борисовна подняла голову от бумаг, взглянула на него исподлобья, и у Влада екнуло сердце. Только она умела смотреть так пристально, будто видит насквозь.

На самом деле Нина Борисовна была его ровесницей — лет тридцать с хвостиком. Но он даже мысленно всегда называл ее только по имени-отчеству. Потому что так было правильно.

— Садитесь, Ярцев. — Она отрывисто кивнула на кресло напротив своего стола.

Сегодня в кабинете не было никого, кроме Нины Борисовны. Катя — второй бухгалтер — ушла в декрет, а адвокат Василий — заболел.

Лучше не придумаешь.

Едва Влад присел, Нина Борисовна брезгливым движением толкнула к нему листок бумаги.

— Вы должны переписать заявление на отпуск, в нем слишком много опечаток, — отчеканила Нина Борисовна. — Я выделила все.

У Влада при виде пометок, сделанных ярко-красной ручкой, побежали мурашки по коже. Он нервно облизнул губы и сглотнул слюну.

— Вы пропустили слово «основной». — Нина Борисовна, похоже, сочла нужным пояснить свои правки.

Говоря, она отбивала пальцами дробь на столешнице. Влад не мог отвести взгляд от ее руки. Ему безумно нравились ее ногти: розовые, ровно подстриженные. Он ненавидел, когда женщины отращивали когти.

— Основной оплачиваемый отпуск.

Стук.

— И еще не «оплачеваемый», а «оплачиваемый».

Стук-стук.

— А количество дней пишется прописью.

Стук.

— Вы что, не пользуетесь образцом?

— П-пользуюсь, — промямлил Влад, очень надеясь, что Нина Борисовна не заметит, как он вспотел.

Каждое ее слово гулким эхом отдавалось во всем его существе.

— Сегодня последний день, когда можно сдать заявление, так что идите и перепишите прямо сейчас. Иначе останетесь без отпуска, — отрезала она.

Влад поспешил встать с кресла, запутался в ногах и чуть не упал. Комкая в руках листок, задом попятился к двери.

Конечно же, он пользовался образцом, когда писал заявление. И прекрасно знал, как пишется «оплачиваемый». У него была идеальная грамотность. Золотая медаль после школы. Красный диплом. Влад всегда был «хорошим мальчиком», а потом стал «положительным молодым человеком». Ему до чертиков надоело быть положительным.

Когда Влад вошел в свой кабинет, Колян даже изволил оторвать взгляд от ноута и спросил:

— Ну как?

Люди, задающие вопрос таким притворно сочувствующим тоном, услышав в ответ «фигово», мысленно облегченно вздыхают: «У меня-то все гораздо лучше».

— Буду переписывать заявление на отпуск, — сообщил Влад.

— Тогда что ты лыбишься, как дебил?

Влад вздрогнул, поняв, что у него на губах застыла тупейшая улыбка.

— Нервное, — быстро нашелся он. — Всегда ржу, когда дела хреново идут.

Колян грустно покачал головой.

— Мегера сраная. Она меня в прошлом месяце заставила заявление на отгул переписывать. Ну, подумаешь, маленькую опечатку сделал. Сучка. У нее, небось, недотрах, вот она и бесится, а на нас срывается.

Владу очень хотелось сказать, что это у Коляна недотрах и поэтому он постоянно вертится вокруг секретарши шефа, но он только молча кивал.

— Может, ей вирусняк на комп запустить? — предложил Колян. — Во она запрыгает!

Когда Влад представил, что Нина Борисовна с ним сделает за такое, внутри все сладко заныло от предвкушения. Но нет. Еще рано.

— Лучше не рисковать, — заметил он. — С вирусняком. Если сисадмин нас поймает, то вылетим отсюда с треском.

— Верно. — Колян вздохнул и, подхватив со стола пачку сигарет, пошел снимать стресс за куревом в компании секретарши шефа.

Влад был только рад, что он ушел: в одиночестве можно сполна насладиться составлением нового заявления. Какие еще опечатки сделать, чтобы они выглядели более-менее естественно?

Он еще раз вгляделся в красные пометки на своем прошлом заявлении. Как красные следы от порезов, которые он когда-то давно сам наносил себе бритвой. Но с тех пор, как он устроился в «АГ-Софт», он больше не нуждался в такой жалкой симуляции.

Влад аккуратно сложил почерканное заявление в папку, где уже хранилось несколько таких. Он внимательно рассмотрит его дома, на работе все же следует быть осторожным. А то на прошлой неделе уборщица баба Нюра едва не застукала его в туалете за весьма пикантным занятием.

Ради любви. (грустное)

«За волшебство надо платить».
Румпельштильцхен

Здесь вода была темной, как чернила каракатицы, и будто бы даже вязкой. Песок — серым и мертвым. А рыбы — мерзкими зубастыми тварями.

Во владениях морской ведьмы и не могло быть иначе.

Урсула медленно плыла сквозь полумрак, вздрагивая каждый раз, когда мимо скользили рыбы с большими невидящими глазами и огромными пастями. Русалочке было страшно как никогда, но она продолжала упорно двигаться вперед, подбадривая себя воспоминаниями о принце. Она представляла его улыбку, его мягкие кудри, которые она гладила, пока он лежал без сознания на берегу. Ради него она не побоится ничего.

Впереди загудело, то выли водовороты, охраняющие путь к дому морской ведьмы. Воронки жадно засасывали все, что попадалось на пути. Но Урсула проскользнула мимо водоворотов изящной серебристой тенью.

Дальше расстилался лес полипов. Темно-зеленые склизкие тела извивались змеями, тянулись к Урсуле как жадные пальцы, норовя схватить ее. Русалочка заколебалась, когда увидела среди шевелящихся зарослей белые кости.

«Ты еще можешь уплыть, — шепнул внутренний голос. — Принц не стоит таких жертв. Вернись домой, к отцу и сестрам».

Урсула затрясла головой, прогоняя страхи, и решительно поплыла вперед. Она осторожно двигалась через лес, уворачивалась от щупальцев.

Лес казался бесконечным, но, наконец, полипы словно нехотя расступились, и Урсула выплыла на поляну. Здесь, на пороге дома, выстроенного из белоснежных костей, сидела морская ведьма.
Она была настолько отвратительной, что Урсула невольно отвела глаза.

Зеленое, жирное тело ведьмы покрывали бородавки, вместо блестящего чешуей хвоста шевелились как полипы в лесу длинные щупальца с розоватыми присосками. На груди свернулись калачиками два угря.

— Здравствуй, малышка Урсула, — прогудела ведьма. — Можешь не трудиться объяснять, я знаю, зачем ты пришла. Ты полюбила человека и хочешь быть с ним? Ох, молодость, молодость…

Она гаденько захихикала.

— Я могу дать тебе зелье, чтобы превратить твой чудесный, очаровательный, блестящий хвостик в две подпорки, которые люди называют ногами. Но при каждом шаге тысячи игл будут пронзать твое тело. Готова ли ты к этому? Еще не поздно отступить.

— Я готова, — твердо ответила Урсула.

Ведьма ласково погладила своих угрей.

— Смотрите, лапочки, какая отважная малышка, ради любви она готова терпеть боль. Но ты должна помнить, — голос колдуньи зазвучал грозно, — если принц также не полюбит тебя всем сердцем и женится на другой, ты обратишься в морскую пену!

— Пусть! — воскликнула Урсула.

— Но еще не все, — фиолетовые губы ведьмы сложились в мерзкую улыбку. — В качестве платы за помощь я заберу твой дивный голос, которым ты хотела очаровать принца.

— Что же тогда останется мне? — изумилась Урсула.

Ведьма подплыла ближе, подцепила русалочку за подбородок склизким пальцем, и та вздрогнула от омерзения.

— Твое милое личико, малышка, — проворковала ведьма. — И стройные ножки. И походка такая плавная, что вызовет зависть у лучших танцовщиц. Итак, ты согласна?

— Да, — выдохнула Урсула.

Тогда ведьма расхохоталась так страшно, что даже угри отпрянули от нее. В руках у нее появился котел, колдунья расцарапала свою пышную грудь, и в сосуд хлынула черная кровь. Затем туда полетел один из угрей, водоросли и кости. Жидкость в котле забурлила, и вдруг стала прозрачной, точно слеза. Колдунья перелила зелье в сосуд из раковины и протянула Урсуле.

— Выпей его, когда окажешься рядом с берегом, тогда твое тело изменится навсегда: ты потеряешь голос, но взамен получишь чудесные ножки.

Русалочка схватила драгоценный дар и устремилась прочь от дома ведьмы.

Вслед ей несся торжествующий смех.

***

Дворец принца ослепительно сиял золотом башен и белым мрамором стен. Он стоял на самом берегу моря, одна из лестниц сбегала прямо к воде, и волны нежно ласкали ступени. Урсула подплыла к лестнице и выпила зелье. Тут же тело русалочки пронзила ужасная боль, словно ее резали острым ножом. Она хотела закричать, но голос пропал, и она лишь беззвучно открывала рот, как выброшенная на берег рыба.

Когда боль утихла, Урсула увидела, что вместо хвоста у нее появились две изящные ножки, с нежными розовыми коленками и маленькими пальчиками.

Вскоре русалочку нашел принц. Он вышел прогуляться у воды, и увидел очаровательную девушку, которая смущенно пыталась скрыть свою наготу длинными светло-желтыми, почти белыми, локонами.

— Кто вы, прекрасная госпожа? И как очутились здесь? — спросил принц.

Но Урсула не могла ответить и лишь смотрела на него сияющими любовью голубыми, как море, глазами.

Тогда принц бережно взял ее на руки и отнес во дворец.

Урсулу одевали в лучшие шелка и парчу, украшали ожерельями из изумрудов и сапфиров, потчевали роскошными блюдами. Принц называл ее «мой маленький найденыш» и не отпускал от себя ни на шаг. Урсула сопровождала его в прогулках на лодке или верхом, танцевала для него, затмевая всех придворных дам. И хотя при каждом шаге ее ступни пронзали тысячи раскаленных игл, Урсула всегда улыбалась принцу, и он отвечал ей теплой улыбкой.

Вот только в улыбке той не было любви, которой жаждала русалочка. Принц привязался к ней, как к щенку или котенку, но не как к женщине.

И когда король решил, что пора сыну жениться, принц не стал ему перечить и отправился на встречу с юной невестой.

— Мне нужна супруга, ведь я наследник престола. Жениться — мой долг перед страной, — говорил он Урсуле. — Но как бы красива не была моя будущая жена, она никогда не станет мне ближе, чем ты, мой маленький найденыш. Я люблю тебя.

И он целовал Урсулу в лоб, а ей хотелось разрыдаться, но даже плача не могло вырваться из ее груди.

Гарем султана Ганса. (юмористическое)

С войны Ганс вернулся хромым. В стычке под Дрезденом ему проткнули шпагой правый глаз, хорошо хоть не голову. Теперь приходилось носить повязку, будто какой-то бандит с большой дороги. Но Ганс не отчаивался: ходить кое-как может, видеть — тоже, хвала святому Готфриду. Бедняге Отто вон костоправ, пусть его черти в аду на сковороде изжарят, всю руку ниже локтя оттяпал. Как Отто теперь в поле работать будет? Некоторым повезло и того меньше: лежат в полях, в канавах и вдоль дорог. Кормят воронье.

В родной деревне Ганса всего мужиков то осталось он да Отто. И двадцать баб. Соседка Тильда, громко рыдая и то и дело утирая глаза передником, рассказала, что жену Ганса ландскнехты зарубили. Она не захотела отдавать последнюю курицу и раскроила ихнему капралу череп топором. Ганс особо не удивился — его Мария всегда была вздорной бабой. Взгрустнул. Тяжко все-таки без жены. Кто будет с двумя детишками возиться? Кто дом убирать и готовить? Хромый он один не справится.

Вон его пострелята Карл и Анна стоят, вцепившись ручонками в юбку Тильды, хмуро на отца глядят. И не узнали, небось, с повязкой на глазу.

Карл решительно вытер нос рукавом, отцепился от юбки и шагнул к Гансу.

— Ты всех злодеев победил, па? — серьезно насупив брови, спросил он.

Ганс гордо подбоченился.

— А то! — он указал на повязку. — Я получил эти раны не просто так.

На самом деле Ганс не знал, победили они или нет. И вообще ради чего воевали. Барон Фридрих сказал идти, вот они и пошли. С бароном шутки плохи.

— И ты вырежешь мне меч, чтобы я был могучим воином, как ты, па?

Ганс кивнул.

Карл сразу расцвел, заулыбался и рванул со двора с криком: «Ребята, папка мне меч сделает!». Анна припустила за ним.

Беззаботные детишки. Ганс им даже немного завидовал. Им не надо печься о том, где добыть еду и как пережить грядущую зиму.

— Сущие ангелочки, — Тильда вздохнула, глядя, как Карл радостно мутузит одного из своих друзей.

Она снова всхлипнула и взглянула на Ганса блестящими, ласковыми глазами. У Ганса засосало под ложечкой: верный признак, что грядут большие неприятности (именно это чутье спасло его под Дрезденом). Тильда дружила с его женой, но самого Ганса терпеть не могла, то и дело норовила долбануть скалкой. А тут смотрит так нежно и вся аж светится, ако девица на выданье. В чем подвох?

— Спасибо, что приглядывала за домом и детишками, — пробормотал Ганс.

Тильда только махнула рукой, как бы говоря: «Разве я могла их бросить».

— Я там кой-чего припасла на помин души покойницы Марии. Хлебца, яичек, — она понизила голос, — самогончику.

Обещание дармовой выпивки усыпило бдительность Ганса. Как отказаться, когда наливают?

В доме было не так уютно, как до войны. Исчезли занавески с окон, скатерть со стола, лоскутные одеяла с кроватей. Пропал сундук с кованой отделкой. С полок исчезла глиняная посуда, осталась только деревянная, да и то не вся. Ландскнехты, ироды, утащили. Хвала святому Готфриду хоть дом не подожгли. С них станется.

Ганс присел на свой любимый табурет, который когда-то сколотил сам. Увидел следы от сабель на столешнице. Вздохнул. Но его настроение вмиг улучшилось, когда Тильда, хитро улыбнувшись, торжественно извлекла из-под стола бутыль с мутной жижей…

— Ох, горюшко какое, — причитала Тильда, чокаясь с Гансом и опрокидывая в себя третью кружку. — Как же ты теперь без жены то. И детушки сиротками остались.

Сиротки в это время гонялись друг за другом по улице с палками, играя в рыцарей.

— Да, туго без жены, — согласился Ганс и смачно икнул. Самогон брал свое, его вдруг потянуло поплакать. Лучше на обширной груди Тильды.

— Я вот думаю… ик… снова жениться, — доверительно сообщил ей Ганс.

Тильда вдруг подалась вперед, хищно прищурилась и вытянула руки, будто собираясь схватить Ганса.

Ганс моргнул. Нет, показалось: она всего лишь взяла бутылку, наполнила кружку и опять улыбается. Сладко так.

— Я вот тоже совсем одна осталась, — жалобно проговорила она. — Ульрих мой так и не вернулся. Может мы с тобой, Ганс…

Она посмотрела на него полными слез глазами.

Вечером отец Бенедикт обвенчал их в чудом уцелевшей деревенской церкви (получив за это десяток яиц).

На следующий день, проснувшись с бодуна, Ганс спохватился, да было уже поздно. Тильда! Его жена! Скалка!

Но все оказалось не так страшно. Тильда о скалке не вспоминала, покладистая была да работящая. А уж как стряпала — пальчики оближешь! Правда, до постели дюже оказалась охоча, истосковалась видать по мужской ласке. Ну так Ганс был не прочь. На войне он ничего важного не повредил.

Спокойная жизнь продолжалась пока через неделю после возвращения Ганса на его дворе не появилась Гретхен.

Ганс колол дрова, когда почувствовал чей-то взгляд. Тяжелый, неприятный. Будто насквозь прожигающий. По потной спине Ганса побежали холодные мурашки. Он обернулась и обомлел. Оказалось у плетня, который он только вчера восстановил, стоит милашка Гретхен — первая красавица деревни. Она улыбнулась Гансу пухлыми губками, и его бросило в жар. Недавний страх забылся. Как можно бояться Гретхен? У нее такие невинные синие глаза с поволокой. И тонкая талия. И грудь, распирающая рубаху. Если бы Ганс был плохим менестрелем, он бы сравнил ее глаза с озерами, фигуру — со стройной ланью, а грудь… с чем-нибудь еще таким же красивым и глупым. Но Ганс менестрелем не был, поэтому подумал только о том, как хорошо было бы Гретхен потискать. Она будто почуяла, подошла ближе.

— Ты так много трудишься, Ганс. Я из окна все утро смотрю, как ты дрова колешь. Устал, небось? — и голосок у нее был певучий, как у малиновки. — Я вот, водички тебе принесла.

Ганс заметил кувшин только, когда Гретхен подошла совсем близко, и прохладный глиняный бок уперся в его разгоряченную грудь. Ганс попытался что-то сказать, но только икнул. Гретхен приоткрыла губы, провела по ним розовым язычком…

— Кыш от моего мужика! — вопль Тильды разрушил колдовство. — Я его первая нашла!

Баре развлекаются. (трагичное)

За окном звенели соловьиные трели. Запутывались в тоненьких ветках берез. Играли ярко-зелеными листьями. Танцевали с солнечными зайчиками. И улетали, растворяясь в прозрачном голубом небе.
Степан широко распахнул створки и полной грудью вдохнул свежий утренний воздух. Довольно крякнул.

— Эх, хорошо.

— Твоя правда, Степан Тимофеевич. В деревне то, небось, лучше, чем в энтой вашей столице.
Кухарка Матрена, улыбаясь, месила тесто в сосновой кадушке. Большие пухлые руки плавно опускались и поднимались — любо-дорого посмотреть.

Степан едва заметно ухмыльнулся в усы.

— Да, в городе летом духотища и шум страшный. Хорошо, что барин надумал приехать сюда на охоту.

— Чай деревенский воздух полезен будет батюшке Алексею Сергеевичу. Я смотрю, исхудал он совсем, бедняжка, на городских харчах. Такой бледненький, — Матрена озабочено цокнула языком. — И барышня его тоже худенькая, что тростиночка, кажется, ветерок подует — и нет ее. Но красавица. Такие локоны, такие ручки. Прям куколка.

Степан наградил кухарку строгим взглядом.

— Ты, Матрена Никитична, о барышне не болтай. Вам, бабам, лишь бы языками почесать да господские амуры обсудить. А оно ведь секретное дело то, репутация наследника под угрозой…
Матрена вздохнула так тяжко, что пышная грудь под белой рубахой заколыхалась.

— Ох, да уж не такое секретное. Все по углам болтают. Как бы до барыни не дошло ужо…

Степан мрачно свел кустистые брови.

— Негоже это. При живой жене, — проворчал он. — Стыд и срам.

— Так может у них любовь? — робко предположила Матрена. — Господа же такие… Всегда влюбленные. Вон, Акулина из Салтыковки, сказывает, давеча барышня одна в речке утопилась. Ее выдали замуж, а она любила другого. Бедняжка…

— Дура, — припечатал Степан. — Мужа надо любить, с которым перед Богом венчана. Другого видите ли любила… В реку из-за такой чуши сигать нечего.

— Точно, — закивала Матрена. — Я своего Гришку после свадьбы терпеть не могла, глаза б мои его не видели, а потом ничего — привыкла. Но что б в реку из-за такого… Не понимаю я барей…

Степан шикнул на нее, расслышав в коридоре шаги. Легкую поступь барина Алексея он узнал бы всегда, как никак, уже десять лет служил при нем лакеем.

Дверь кухни тихо скрипнула, и в комнату вплыл престолонаследник Алексей Сергеевич. Степан сразу заметил и восковую бледность его лица, и темные круги под глазами.

«Никак опять ночью не спал. Немудрено, коли с ним барышня, хе-хе. Но что-то не похож он на мужика, который хорошо провел время с дамочкой. Эх, опять, небось, занимался своими… как он говорит… философскими раздумьями. Меньше думать надо, барин».

— Доброе утро, ваше высочество! — Матрена, пряча за спиной измазанные тестом руки, попыталась изобразить подобие реверанса.

Рядом с ней, пышущей здоровьем, наследник стал казаться еще более бледным и изможденным. А ведь такой статный парень, выправка военная, фигура подтянутая. Усы вразлет и золотые кудри. Но все равно выглядит блеклым и серым. Совсем себя извел.

— Доброе утро, Алексей Сергеевич, — Степан чуть поклонился, помня, что наследник не одобряет раболепия.

Алексей не ответил на приветствия, обвел кухню взглядом, но как будто не видел слуг. Степан насторожился.

«Неужто принял своих лекарств с утреца?»

— Чего изволите? — спросил он, пытаясь привлечь внимание Алексея.

Тот вздрогнул, словно только сейчас понял, где находится, недоуменно уставился на Степана. И глаза какие-то странные, какие бывают у загнанных охотниками лисиц.

«Точно лекарство принял».

— Чаю, — неуверенно, как если бы говорил на малознакомом языке, произнес Алексей. — Принеси мне в комнату чаю, Степан.

— Как прикажете.

Алексей еще потоптался на месте, переводя взгляд со Степана на Матрену и обратно.

— Что-то еще, ваше высочество? — неуверенно спросила кухарка. — Может, пирожных вашей барышне собрать? Еще лучше творожку со сметанкой, нашего, деревенского.

При упоминании его любовницы лицо наследника исказила гримаса боли.

— Ничего не нужно! — резко бросил он и вылетел из кухни.

Матрена печально понурилась.

— Что же они осерчали? Я ведь хотела как лучше.

— Не тужи, у них часто в последнее время такое бывает, — успокоил ее Степан. — «Меланхолия» называется по-ученому. То хотят, это не хотят. Сами не знают, чего хотят. Лучше чай приготовь.

Степан давно привык к частым сменам настроения наследника. Алексей мог грустить и жаловаться на тоску, а через мгновение уже бегать по комнате и рваться вершить важные дела. Любое, самое невинное замечание, могло вызвать вспышку гнева. А гнев прекращался также быстро, как начинался.
Врач императорской фамилии называл это «нервным расстройством», а Степан «барской блажью».
Матрена поставила на огонь чайник, постелила на поднос белую кружевную салфетку и принялась расставлять чайный сервиз с рисунком из золотых роз.

Степан наблюдал за ней, с умиротворением прислушиваясь к соловьиным трелям за окном и шелесту листвы. На мгновение в чудесную мелодию утра диссонансом ворвался звук хлопка.

— Кому-то уже неймется ни свет, ни заря пострелять, — буркнул Степан.

— Небось, Фома браконьеров ловит. Он сказывал, что какой-то хад повадился охотиться в наших угодьях, — тут же поделилась свежей сплетней Матрена. — Совсем стыд потеряли, на барское добро покушаются.

Вода вскипела, Матрена заварила чай и водрузила на поднос пузатый чайник. Степан чуть-чуть поправил салфетку, немного передвинул чашки.

— Может, все-таки, захватишь пирожных для барышни? — с надеждой спросила Матрена.

— Не велено, — строго произнес Степан, беря поднос.

Пикап-мастер. (позитивное)

— «Шесть часов. Встреча у торгового центра. Пойти в кафе. Она любит „Иль-Патио“ и пиццу пепперони. Семь часов. Идём в кино. Девять часов. Провожаю её домой…» И что это за дерьмо, мелкий?

Славка помахал в воздухе бумажкой.

— План свидания, — буркнул Лёнька.

Он не пытался отобрать бумажку у Славки силой, ещё в детстве уяснив, что со старшим братом драться бесполезно. Проще потерпеть и дождаться, пока Славке надоест прикалываться.

— А где же в твоем плане секс? — Славка не унимался.

Лёнька тысячу раз проклял свою кожу, которая, как бы он ни старался, всегда заливалась позорным румянцем. Вот ведь! Двадцать лет, а всё краснеет как девчонка. Да еще при Славке.

— Какой может быть секс на первом свидании? — проворчал Лёнька.

— Очешуительный, — с апломбом произнёс Славка и, посмотрев на Лёньку с привычной тому смесью презрения и жалости, добавил, — но у тебя скорее получится нелепый. Ставлю сотню, что ты слажаешь.

Лёнька хмуро молчал.

— Ты хотя бы поцеловать её собираешься? — продолжал допытываться Славка.

Возможно, он не просто издевался, а действительно беспокоился о личной жизни непутёвого, на его взгляд, брата. Просто проявлял заботу в своей особой раздражающей манере.

— Если будет подходящий момент, — прошептал Лёнька.

— Ты обязательно должен её поцеловать, иначе она решит, что ты помешанный на книжках зануда. Нет, ты, конечно, такой и есть, но ей об этом знать не обязательно.

Славка громко шлёпнул по столу бумажкой с планом, Лёнька аж подпрыгнул.

— В общем, слушай сюда. Веди её на романтический фильм, бери билеты на здание ряды. Девчонок всегда прёт эта тема с местами для поцелуев. Когда герои на экране начнут обжиматься, ты тоже как бы невзначай обними её за плечи. Дальше склоняешься к её губам и целуешь. Первый раз лучше без языка. Стоп. Ты ведь у нас целоваться не умеешь. Тогда потренируйся вон на помидорах. Или на Тёмыче.

Внутри у Лёньки уже все кипело, еще немного и он взорвётся. Тогда драки уже не миновать, и о свидании можно забыть. Кто же ходит на свидания с фингалом под глазом? Разве что уголовники.
Но тут на помощь Лёньке пришёл свесившийся с верхней койки Тёмыч.

— Ты сам-то не опаздываешь на свиданку, пикап-мастер? — особым, только ему присущим ехидным тоном осведомился он у Славки. — Уже полпятого.

— Ах, ты ж ёбт!

Славка заметался по комнате: быстро натянул футболку, обул кроссовки и, подхватив сумку, вылетел за дверь. Лёньке оставалось только завидовать: сам бы он потратил на сборы не меньше часа, мучительно выбирая между рубашкой и футболкой, а затем между брюками и джинсами. Но всё равно выглядел бы в итоге по-идиотски.

— Ты только не обижайся, Лёнька, но твой братец — свинья, — брезгливо произнёс Тёмыч.

— Свинья свиньей, но девушки на него так и вешаются, — проворчал Лёнька.

— Не девушки, а шлюхи, — безапелляционно заявил Тёмыч. — Если на первом свидании ты потащишь нормальную девушку в постель, она сбежит. Та, которая побойчее, ещё и в морду даст. Я бы и с поцелуем советовал быть поосторожнее. Тут действительно нужно поймать подходящий момент. Поцелуй её, когда почувствуешь, что она ждёт этого.

Лёнька совсем скис. Почувствовать? Как, чёрт возьми?! И почему всё так сложно? Почему нельзя просто спросить девушку: «Ты не против, если я тебя поцелую?». Возможно, лучше если она сама проявит инициативу? Нет! Он — мужчина! Значит проявление инициативы — его долг!

Видя, как на лице Лёньки выражение паники сменяется решимостью, а затем отчаянием, Тёмыч тяжко вздохнул.

— Знаешь, наплюй на все советы. Веди себя естественно. Если ты не понравишься ей такой, какой есть, зачем тебе вообще эти отношения?

— Я — помешанный на книжках зануда, — упавшим голосом сказал Лёнька.

— Ты — начитанный интеллектуал, — возразил Тёмыч. — Придумай для неё необычный комплимент, что-то отличающееся от набивших оскомину «вау, какая ты красивая». Перескажи ей сюжет недавно прочитанной книги. Или легенду о звёздах. Да хоть стихи почитай.

Лёнька задумался. У Тёмыча, конечно, опыт общения с девушками большой (хоть и не такой космически огромный, как у Славки), но Лёньке все равно не верилось, что современным девушкам будет интересно слушать стихи Гумилева или истории о звёздах. К тому же его Наташа была далеко не тургеневской барышней. Лёньке до сих пор не верилось, что такая яркая красавица согласилась пойти на свидание с бледным ботаником, вроде него. Его разрывали два мучительных желания: с одной стороны, он хотел понравиться Наташе, с другой — не хотел притворяться и изображать из себя мачо а-ля Славка.

Лёнька с тоской взглянул на часы. Пора было собираться. Его ещё ждал тяжелейший выбор между рубашкой и футболкой.

***

Свидание проходило не слишком хорошо. Сперва Лёнька лишился дара речи, увидев, как Наташа плывет к нему по улице. В её медовых кудрях запутывались лучики вечернего солнца. Подол желтого платья при каждом шаге очерчивал стройные ноги. Но чудеснее всего была её сияющая открытая улыбка. Наташа вся словно была соткана из света. Заранее заготовленные комплименты вылетели из головы, Лёнька смог только проблеять: «Привет».

В кафе говорила в основном Наташа, нахваливала пиццу, в красках описывала, как сама пробовала её готовить, задавала Лёньке вопросы о его любимой еде. Он понимал, что она пытается поддерживать разговор, но отвечал односложно. Однажды он уже совсем собрался рассказать о том, как они с Тёмычем работали летом развозчиками пиццы, однако в итоге решил, что это слишком скучно, и промолчал.

Кино спасло Лёньку от необходимости придумывать темы для беседы. Там можно было молчать, лишь изредка комментируя происходящее на экране. Билетов на места для поцелуев им с Наташей не досталось. Создавалось ощущение, что все парочки из близлежащих районов внезапно собрались в кино и оккупировали последние ряды. Но Лёнька был уверен, что даже если бы они сидели сзади, он бы все равно не решился Наташу не то, что поцеловать, но даже за руку взять.