Лисы и гончие

Лисы и гончие

Вода казалась тухлой и звезды в иллюминаторах виделись глазами огромных хищных рыб, охотящихся на корабли в бескрайнем и холодном. Кошмары сонмами душили, набегали караваном и грабили руины головы. Тупая боль в затылке, и в теле ломота, морок глаза застил.

И снилось ей, агонии того, что от нее осталось, как под ногами стелется пожухлая трава. В руках флакон заветный с прахом и слезами. Бежит она от дома в лес, из леса к дому, флакон откупорен, и белый след из праха змеится по земле. А на пороге обернувшись, она стоит и смотрит, ей кажется — не все так понапрасну. И кто-то бледный, явивишийся к живой, печально улыбается, стоя у ворот.

Холодная рука ощупывает лоб, глаза распахиваются и никакой фигуры. Ни савана, ни леса.

Эводи, мертвый немертвый, сидел на краю постели со стаканом воды в руках и шипучей таблеткой наготове. На каждом корабле был свой Эводи, с непримечательным лицом, горящими глазами, клеймом на затылке под волосами. Такие, как он, выдернутые из безмятежного покоя, чтобы послужить людям еще раз, были наблюдательны и молчаливы. Прекрасный слушатель, печальный слушатель, утешитель громадных чудовищ. Жаль, что с чудовищами в головах справляться ему не под силу.

— Ты снова плохо спала, — он не спрашивал, он точно знал.

Эводи бросил в стакан таблетку, протянул. Таблетка зашипела листопадом, дождем за деревянным окном.

— Живым в твой отсек нельзя, но ты в отсеки к живым заходишь без разрешения, — усмехнулась Адалин, с благодарностью приняла стакан.

— Как мало нужно для того, чтобы почувствовать себя частью еще не умершей команды, — Эводи слабо улыбнулся. — Что тебе снилось?

— Как много ты помнишь из своей жизни? — она сделала глоток, поморщилась.

Горькое лекарство, зато компания замечательная.

Ей нравилось общаться с Эводи хотя бы потому, что он, в отличие от остального экипажа, никогда никуда не торопился. Торопиться некуда, уже умер и воскрес.

— Я не уверен, что мои воспоминания — мои воспоминания. Возможно, сейчас ты разговариваешь с кем-то, кто никогда не имел отношения к роду человеческому и просто поселился в чужом доме, подкараулив когда хозяин уйдет и погасит свет. Я зажег свет заново, но от него нет тепла.

— И все же.

Эводи наморщил лоб, глаза его на мгновение вспыхнули голубым светом. Таким же ледяным, как звездные глаза невидимых рыбин в иллюминаторах.

— Помню родителей, помню тело, раскачивающееся в петле. Помню, как обжигало лето июлем, как ластился к моим рукам рыжий пес, как падали хлопья первого снега. Немного хаотично и перемешано, знаешь…

Он умолк, а потом добавил:

— Меня должны списать, после того, как корабль пройдет гиперпрыжок. Я войду в слияние и проведу путь до станции в полудреме. Потом меня вытащат из недр корабля и я умру навсегда.

Адалин почувствовала, как сжалось сердце в груди.

— Ты так просто об этом говоришь. А разве нельзя тебя просто отпустить?

— Я не принадлежу себе, и не имею права распоряжаться телом как вздумается. Потому меня извлекут и кремируют, — покачал головой Эводи, кивнул на стакан в руке девушки. — Пей до дна.

Она послушно осушила стакана, поморщилась от горечи.

— Так что тебе снилось? — повторил Эводи.

— После смерти бабушки, мне больше всего хотелось увидеть ее еще раз, — замялась Адалин.

Какой-то дурачок выложил видео про игру. “Лисы и гончие”.

Лисами выступали игроки, которые наполняли прахом умершего ненужный флакон или бутылку с крошечными дырками в закрученной пробке. В сумерках следовало бежать от порога собственного дома и рассыпать за собой след из праха, сделать круг, немного попетлять. Затем вернуться к дому, обернуться. Гончая — мертвец, услышавший зов, — покажется на миг, чтобы игрок мог попрощаться, увидеть мельком истертое ластиком памяти лицо. Махнуть рукой, но в дом не зазывать.

И Адалин бежала так, как будто за ней гнался целый ад. Шептали голоса, незримые пытались ухватить за плечи, слепили слезы, и выть хотелось, и остановиться. А вдруг там, в аду кромешном позади, найдется та, кого она ждала?

Как девочке со спичками мерещились яства и тепло, так ей мерещился покой и бабушкины руки.

Игра не показалась глупой.

Ведь на живых кораблях работали немертвые и их же каким-то образом воскрешали. Значит, связаться с покойниками можно. Значит, ее бабушка тоже где-то существует, как существуют те, кто направляет и утешает “Левиафанов”.

У порога дома Адалин обернулась. Дыхание сбилось, лоб покрылся бисеринками пота. Фигура в молочном саване стояла неподвижно, не решаясь подойти поближе. Порыв северного ветра сорвал саван, и едва он, как шелк под водой, заструился следом за Бореем, с ним пылью рассыпалась гостья.

Но на миг, когда лицо открылось взору Адалин, она, как девочка со спичками в короткой вспышке пламени, увидела родные глаза и теплую улыбку.

Адалин закричала и бросилась к воротам, однако фигуры и след простыл.

Эводи молчал, не сводя глаз с девушки.

— Я тоже слышал про такую игру, — прошептал он. — Очень давно. Рад, что тебе удалось сыграть и увидеть то, что ты хотела.

Он забрал у нее стакан, бережно провел тонкими пальцами по стеклу.

— Через час подойдет наша очередь на гиперпрыжок.

Адалин схватила его за руку.

Ледяная ладонь в теплой, бледная кожа на фоне розоватой. Эводи скользнул взглядом по царапинам на ее пальцах, на обкусанных заусенцах.

— Целый час! — она улыбнулась ему.

Адалин поставила на кон годы своей жизни, чтобы оказаться на одном из “Левиафанов”, ревущих чудовищ, бороздивших просторы мрака с вкраплениями чахоточного мерцания галактик. Чтобы подобраться поближе к немертвым, чтобы понять каким образом они возвращаются с той стороны, откуда обычно не возвращаются. Как нашли лазейку? Как получались эти странные существа с неприметными чертами?