Любимая. Невеста. Любовница

Глава 1

Наше время…

Дождь лил как из ведра.

Кира промокла до нитки, пока дошла от ворот до двери двухэтажного особняка Глеба.

Продрогла до костей после тёплой машины, но вряд ли в этом доме ей предложат горячего чая и обсохнуть. Вряд ли ей предложат даже войти.

— Что тебе надо? — рывком открыв дверь, на пороге стояла Нина, жена Глеба Елагина.

Чёрт! Кира надеялась, это будет их сын — парню хотя бы можно доверять. Или Фаина — женщина, что помогала по хозяйству, эта бы выполнила её просьбу наверняка, но Нина…

Честно говоря, куда больше Кира надеялась сегодня уже не вылезать из-под одеяла.

После ухода Глеба нежиться в тепле, оставленном его большим, сильным телом, и сладко проспать до утра на его подушке. Она даже в душ не хотела идти — так было хорошо, тихо, уютно.

И лучше, если бы он не уходил.

Но он вдохнул её запах, словно хотел унести с собой, поцеловал Киру в плечо и встал.

— Надо ехать, — натягивая одежду, ответил Глеб на её взгляд, скорее уже просто грустный, чем тоскливый.

Елагин так часто уходил за эти двадцать лет, что она могла бы и привыкнуть, но нет: расставаться с ним каждый раз было невыносимо.

Её хирург.

Высокий, широкоплечий, сильный.

Красивый, темноволосый, сероглазый.

Талантливый, умный, выдающийся.

Её кардиохирург.

Доктор её сердца.

— Опять пересадка. И опять ночью. Надо поспать с вечера хоть немного.

— У меня ты высыпаешься лучше, — справедливо заметила Кира, подперев голову рукой, и тяжело вздохнула.

— Да, ты же хотела о чём-то поговорить, — вспомнил Глеб, нахмурив лоб.

Она хотела, как и вчера, и неделю назад, и предыдущие несколько недель, что всё откладывала и откладывала трудный разговор, но выяснять отношения, ставить условия, ссориться с ним перед сложной операцией, конечно, не будет — она же не его жена.

Кира махнула рукой, давая понять: иди уже.

— Давай завтра. Сегодня мне, правда, надо ехать, дома остались документы, — Глеб застегнул ремень брюк. — А я ещё даже не знаю, кого буду оперировать.

— Почему не знаешь? — удивилась Кира.

— Решаю не я. Донор обычно появляется внезапно. И уже комиссия смотрит, кто стоит в очереди, кому подойдут размеры, совместимость по группе крови и прочие параметры. Вызывают трансплантологов. Уточняют, готов ли выбранный пациент, можно ли его сейчас оперировать. Моё дело — провести операцию, — сжал в кулак и резко выпрямил пальцы правой руки Глеб, словно уже разминал перед работой.

В последнее время он делал так всё чаще, и Киру это не на шутку беспокоило.

— Ты был у невролога? — спросила она.

— Был, — ответил Глеб.

— И что он сказал? — не поверила Кира.

— Всё в порядке, всего лишь профдеформация, — Глеб сунул руку в карман.

— А он точно невролог? — с подозрением прищурилась Кира.

— Не сомневайся, — улыбнулся Елагин.

Она и не сомневалась, что Глеб зашёл вечерком к какому-нибудь старому приятелю, по случаю неврологу, они что-нибудь обсудили, посмеялись, возможно, выпили по бутылочке пива, Глеб вскользь пожаловался, тот посоветовал ему пройти обследование, и на том разошлись.

— Ладно, поехал я, Кирюш, — наклонился он, чтобы ещё раз её поцеловать. — Надеюсь, удача меня сегодня не оставит, а мастерство не пропьёшь. Ненавижу пересадку сердца, — скривился он.

Кира могла бы спросить: «Почему?», но знала ответ.

Технически для хирурга операция несложная: удалить и пришить, разве что шить приходилось много. Но Глеб не любил пересадку по другим причинам. Во-первых, они обычно ночью, и не только хирург, вся бригада: перфузиологи, анестезиологи, медсёстры, ассистенты — все хотят спать. Во-вторых, был в этой операции очень трудный для Глеба момент — смотреть, как борется за жизнь только что удалённое сердце, ещё бьётся, ещё работает, надеется, старается, как старый солдат, до последнего исполняя свой долг, но постепенно слабеет и умирает. А в-третьих, чтобы сердце получил кто-то больной и немощный, кто-то сильный и здоровый должен умереть.

— Ты справишься, — обняла Глеба Кира.

— Ты в меня ещё веришь? — убрал он волосы с её лица.

— Всегда, — заглянула она в его глаза. — Даже не сомневайся.

— Значит, справлюсь, — он подмигнул и пошёл к выходу. — Не провожай. Не люблю, когда провожают. — И крикнул уже из прихожей: — Напишу!

— Буду ждать! — крикнула в ответ Кира.

Она знала, что он не любит.

Не любит пересадку. Не любит, когда провожают. Не любит немытую посуду. В самолёте не любит сидеть у окна. Не любит намёки: «Скажи, твою мать, прямо!» А ещё не любит жену.

Но жизнь куда сложнее простых люблю – не люблю. Порой посуда стоит немытой. В самолёте приходится сидеть в середине. Пересадка сердца — чей-то единственный шанс. Предложение делаешь одной девушке, а женишься на другой.

Глава 2

— И тебе хватило наглости прийти в мой дом? — держала Нина дверь, давая понять, что дальше любовница её мужа не пройдёт, словно та собиралась.

Насчёт наглости Кира, конечно, могла бы поспорить, и этот спор Нине не выиграть, но ничего другого она от неё и не ожидала.

— Ну, во-первых, это ваш дом, — Кира поглубже засунула руки в карманы, — а во-вторых, я пришла не к тебе. — Держаться гордо, когда выглядишь как мокрая мышь и чувствуешь себя также, было сложно, но и унижаться Кира не собиралась. — Позови, пожалуйста, Артёма.

Она была уверена, что Глеб уже спит. Он в принципе очень рано вставал, до пяти утра, к семи уже был в больнице, поэтому ложился тоже рано, в шесть вечера начинал зевать, а сегодня ему тем более нужно хоть немного отдохнуть.

— Зачем тебе мой сын? — свысока глянула на Киру женщина, что когда-то Кире даже нравилась. Подругами они бы вряд ли стали, но Кира ей доверяла.

И снова бы её поправить: не твой, а ваш сын, но не хотелось ни спорить, ни мёрзнуть зря.

— Просто позови и всё, — устало вздохнула Кира. — Я надеюсь, Артём ещё не спит?

— Тебя это не касается. Пошла вон отсюда! — нервно дёрнула подбородком Нина.

— Ясно, — улыбнулась Кира.

О, как много было в этой улыбке!

Куда же делась твоя хвалёная невозмутимость? — хотелось ей спросить. Несокрушимое, прямо-таки лягушачье хладнокровие. И снисходительная вежливость, которая так хорошо удавалась дочери академика Немирова, пока её не зацепили за живое.

Больно, да? — мысленно усмехнулась Кира. — Надеюсь, теперь ты понимаешь, каково мне?

Каково мне всегда?

Что Кира сделала? О, ничего особенного. Просто пришла на мероприятие, где Глеба, кстати, не было. А вот его жена была. И был ещё один человек. Константин Кавецкий. Ныне очень известный, Кира бы сказала, популярный, модный пластический хирург, запись к которому была на два года вперёд, а в его клинику брали не каждого. И Кира с ним напропалую флиртовала.

Или он с ней?

Неважно. Важно, что они прекрасно провели время. Костя шутил и вообще был в ударе. Кира смеялась и купила за баснословные деньги сертификат на посещение его клиники — главный лот аукциона. Нина злилась и бросала на них убийственные взгляды — она ведь наверняка затеяла весь этот глупый благотворительный аукцион только ради Кавецкого, а Кира ей всё испортила.

Кем был Костя для Нины, можно описать в двух словах — бывшим, и этим всё сказано.

Кем он был для Глеба — пустым местом, когда-то коллегой.

Кем был для Кавецкого Глеб — нерешаемой проблемой, раздражающим фактором, предметом зависти, ревности, неприязни и вечного соперничества.

Кем он был для Киры — никем, поводом позлить жену Глеба.

Хотя всю эту историю, конечно, в двух словах не расскажешь, а Кира и сама ещё не всё поняла и не во всём разобралась.

Она смерила Нину взглядом и покачала головой: какая же ты…

Не будь у Киры завтра полно дел, важной запланированной встречи, она бы встретила Глеба у госпиталя, но она тоже устала, тоже хотела выспаться и должна завтра выглядеть как бизнес-леди, руководящая сетью клиник красоты, а не как замотанная жизнью домохозяйка с наскоро сделанной гулькой на затылке.

Но видимо, выбора у неё не было.

Она уже развернулась, чтобы уйти, когда Артём вышел сам.

— Мам, ты чего тут? — выглянул он. Кивнул Кире. — Привет!

— Привет! Артём, будь добр, передай отцу, — вложила она в его руку небольшой медальон. — Он ему очень нужен, у твоего отца ночью сложная операция.

— Хорошо, — посмотрел парень на потёртую серебряную иконку Николая Чудотворца, подаренную Глебу сестрой, и сунул в карман.

— Спасибо! — кивнула Кира и пошла обратно к машине.

«Нашему сыну могло быть столько же, — думала она, зябко кутаясь в дорогой и вроде бы утеплённый плащ, который, оказалось, ни хрена не спасал ни от холода, ни от дождя. — Восемнадцать, даже уже, наверное, девятнадцать, но…» — она тяжело вздохнула.

Стряхнув воду с широких лацканов, села в машину. Посмотрела на часы.

Покрутила на пальце кольцо.

Кольцо, что Глеб подарил ей почти двадцать лет назад, когда сделал предложение. Она поклялась, что снимет его, только когда Глеба разлюбит.

А потом положила руки на руль, ткнулась в них лбом и заплакала.

Двадцать лет.

Двадцать грёбаных лет, а они всё ещё не вместе. И не врозь.

Двадцать лет, а у них словно не одна жизнь на двоих, а две разные.

У него жена, сын, дом, работа, обязанности.

У неё деньги, бизнес, квартира, одиночество.

Она устала. Хотелось определённости.

Хотелось Глеба рядом и навсегда. Каждый день провожать поцелуем на работу, каждый день встречать поцелуем после трудного дня. Планировать отпуска, когда им удобно, а не когда приспичило отдохнуть его царице. Просыпаясь ночью в темноте и тревоге, находить его тёплую руку и спокойно засыпать до утра под её тяжестью.

Глава 3

А какой может быть жена любимого мужчины? Женщина, что он выбрал вместо тебя? Женщина, что получила его в официальное пользование? В которую он кончал, то есть получал удовольствие. Которая родила ему сына?

Кире очень хотелось, чтобы Нина была красавицей.

Роковой. Сводящей с ума. Просто сумасшедше красивой.

Проиграть красавице не обидно (а в чужих глазах Кира, конечно, была проигравшей, ведь Глеб женился не на ней). Проиграть женщине, что просто родилась с идеальными пропорциями тела и симметричной смазливой мордашкой (её заслуги в этом нет), не оскорбительно.

Но правда была иной.

Это Кира была красавицей. Высокой, стройной, идеально сложенной. Яркой. Сексуальной. Роковой. С зелёными русалочьими глазами. Льняными волосами, густыми и струящимися. Красивыми точёными чертами. Чистой кожей.

«С такой внешностью хорошо рекламировать средства для красоты, — сказал ей однажды один уважаемый в медиапространстве человек. — И выдавать природные данные за чудеса косметической промышленности». Но Кире не было нужды торговать своей красотой.

Ей повезло родиться в состоятельной семье.

То есть с рождения вытянуть все счастливые билеты, какие только можно.

Её отец возглавлял компанию, что владела добычей уникальных полезных ископаемых. Они с другом основали её ещё в студенчестве, заканчивая горный институт. Выкупили у государства заброшенный рудник, что считался бесперспективным, потом друг продал свою долю, и отец Киры стал единоличным владельцем предприятия, аналогов которому в мире было всего два. Там не было золота, платины или алмазов, всего лишь какой-то редкий элемент таблицы Менделеева, даже ещё не открытый при жизни Дмитрия Ивановича и не названный, а лишь предсказанный, а ныне используемый, продаваемый на экспорт и добываемый на единственном руднике в стране.

Но Валерий Сергеевич Леванов, владелец рудника, неизвестный в широких кругах ни по фамилии, ни в лицо, был для Киры просто папой. Нет, Папой с большой буквы, и немного человеком, от которого ей достались зелёные глаза и светлые волосы.

Нина на своего выдающегося отца, академика Немирова, была непохожа совсем.

Рыжеволосая, конопатая и страшненькая.

Если присмотреться, то, конечно, что-то и можно было в её внешности оценить по достоинству. Может, аккуратный вздёрнутый носик. Может, ямочки на щеках, вернее, одну, справа, отчего казалось, что она улыбается кривенько. Может, маленькие ручки, ловко заграбаставшие чужого жениха. Но факт оставался фактом: смотреть там было не на что, но она была женой Глеба.

В сумке зазвонил телефон.

Кира вытерла слёзы и посмотрела на экран.

— Я не сильно поздно? — спросил Эмиль.

Его низкий бархатный голос всегда отзывался в ней хрустальным звоном каких-то тайных струн, словно натянутых в обход сердца, но нежно будоражащих и кровь, и тело.

Кира уговаривала себя, что спит она с ним от отчаяния, когда Глеб очередной раз улетает на отдых с женой или на конференцию с тестем (трудно сказать, кого из них двоих: жену или тестя Кира ненавидела больше), но иногда ей казалось, что Эмиль Гараев мог бы сделать её счастливой.

Счастливой без оговорок.

А может, он просто ловко вложил ей в голову эту мысль, с неизменным упорством повторяя: «Соглашайся. И я весь буду твой». Но Кира отдала бы полжизни, чтобы услышать эти слова от другого мужчины. Собственно, она уже и отдала.

Ровно полжизни.

Ей в следующем году исполнится сорок, и двадцать из них они с Глебом… знакомы?

Ну, видимо, так, потому что словом «вместе» их отношения назвать нельзя.

Они не вместе, они в каком-то блядском богомерзком треугольнике: он, она и его жена.

— Не сильно, — выдохнула Кира в трубку.

— Не хочешь куда-нибудь сходить? — спросил Эмиль.

— Сейчас? — удивилась она. Потом сообразила: в принципе да, время-то ещё детское, ещё и девяти нет. — Эм, я промокла и продрогла до костей. Всё, чего я сейчас хочу — это горячую ванну, чашку имбирного чая и шерстяные носки с горчицей.

— Могу предложить хамам, арабский пенный массаж и крепкий сон у меня на плече.

Он заставлял её улыбаться. И это тоже было одно из его бесценных качеств, что шло плюсом к его пятидесяти с лишним годам, спокойной рассудительности, незаурядной эрудированности, уверенности в себе и густой растительности по всему телу.

Хрен знает почему, но ей нравились мужчины, сплошь покрытые волосами, что-то было в этом истинно мужское и немного от древних богов, неистовых и в любви, и в войне.

— Говори, куда, — ответила Кира.

— Маршрут перестроен, — сообщил навигатор, когда она ввела адрес.

— Эм, и закажи мне чего-нибудь пожрать, кажется, я так и забыла сегодня поесть.

— Да, моя королева, — ответил Эмиль и отключился.

Кира никогда не спрашивала, чем Эмиль занимается.

Понимала, что он богат и наделён большой властью: у него личный водитель, люди, что безоговорочно подчиняются его приказам, доступ в любое заведение города. Но кто он больше — политик, бизнесмен или бандит, — Кира не интересовалась.

Глава 4

Эмиль встретил Киру в хаммаме.

Два арабских принца, — стройных и мускулистых, — на двух тёплых мраморных столах делали им массаж, отодвигая в небытие промозглую осень, тяготы дня и прочие экзистенциальные проблемы, заставляющие выбирать между счастьем и страданием, семьёй и личным успехом, мужчиной Номер Раз и мужчиной Номер Два.

Мочили в мыльном растворе специальные сетчатые тряпки, ловко встряхивали и покрывали их тела нежнейшей пеной, в которой хотелось нежиться, потеть и ни о чём не думать.

За что ещё Кира любила Эмиля — как бы ни был горяч, он не совал в неё свой член при каждом удобном случае, то есть каждый раз, когда у него встаёт.

Вставал его член или нет, Кире это не причиняло никаких неудобств — с ним можно было лежать в кровати или в маленьком СПА-бассейне, куда они пошли после массажа, наслаждаться запахами, музыкой и молчать. Или говорить. Не о нём самом, его успехах и достижениях, как делали практически все мужчины до него, а рассуждать на совершенно отвлечённые темы.

— Любишь детективы? — спросила Кира после бассейна.

Закутанная в мягкий халат, она ела что-то заказанное Эмилем, горячее, похожее на жюльен и приготовленное в кокотнице, но более нежное, лёгкое, сливочное и зелёное из-за шпината.

Эм сидел напротив и пил белый чай.

— А ты? — спросил он.

— Да, но скорее психологические, чтобы без маньяков, похищений людей, насилия. Хорошо бы и без убийств, но такие, наверное, совсем редкость.

— Ну почему же, я знаю целые серии таких детективов, но боюсь, они стоят в секциях, куда ты не заходишь. Они называются типа «Кот-сыщик и дом старой дамы», — улыбнулся он. — Моя внучка читает что-то подобное.

Кира засмеялась.

— А о какой книге хотела поговорить ты? — склонил голову набок Эмиль, словно смотрел на Киру, а видел маленькую девочку.

— Там у женщины кардиохирурга похищают ребёнка и заставляют её убить пациента на операционном столе.

— Вот как? — приподнял бровь Эм.

— Да, какого-то известного политика, что стал слишком популярен и влиятелен, но продвигал не самые выгодные элитам идеи.

— И она убивает?

— Представь.

Кира отставила пустую посуду, промокнула губы салфеткой и тоже налила себе чай.

— До последнего не верится, что она это сделает. Что ободряюще пожмёт руку пациенту, скажет про девяносто девять процентов благополучного исхода таких операций, обнадёжит его жену, а потом опрокинет её небо на землю и хладнокровно перережет ему аорту.

Кира не знала, почему вспомнила сейчас именно эту книгу, хотя та и сама по себе оставила глубокий след, буквально перевернула её сознание — в ней не было ни одного хорошего героя.

Ни одного. Даже семилетний мальчишка, которого держали в подвале под седативными, и ради которого мать убила даже не одного, а в итоге трёх человек, оказался с задатками садиста.

— Ты понимаешь, — говорила она Глебу, — этот маленький гадёныш словно и не заслуживал спасения. А что бы сделал ты, если бы тебя поставили перед таким сложным выбором?

— Не знаю, просто очень надеюсь, что никогда не окажусь в такой ситуации, — ответил он.

Но каждый день у него был даже не один пациент, который мог умереть на операционном столе или умереть, потому что очередь на операцию до него не дошла, а Глеб делал выбор.

«Ты в меня ещё веришь?» — спросил он, словно уже сомневался.

Ещё веришь в нас? — должен был он добавить. И это был непраздный вопрос.

Эмиля Кира тоже спросила: а что бы сделал ты?

— Я, конечно, не кардиохирург, — едва дёрнулся уголок его губ. Кира знала, что это значит: он мужчина, и собственник по умолчанию, он терпит, но ему не нравится делить её с другим. — Но выбор без выбора, где правильного решения нет, мы делаем куда чаще, чем кажется. Понятия «правильный выбор» в принципе нет. Есть только «сделанный выбор» и его последствия. И любой сделанный выбор, даже если сейчас кажется единственно верным, впоследствии может оказаться плохим. И наоборот, неправильное и на первый взгляд неудачное решение оказаться лучшим из возможных. Мы не можем предусмотреть всего, — добавил Эм.

Кира кивнула.

Она думала об этом каждый день.

Не с утра до вечера, конечно, но в последнее время всё чаще.

В последнее время всё мучительнее.

А права ли она была, когда выбрала талант своего мужчины и, как декабристка, положила на плаху себя, свою жизнь, семью, нерождённых детей, репутацию порядочной женщиной — и согласилась остаться всего лишь его любовницей.

Победила, выбрав гений любимого мужчины и предпочтя его личным амбициям?

Или проиграла?

Считает ли она сейчас, спустя двадцать лет, решение правильным и, что куда важнее — своим, добровольным и искренним, а не навязанным ей как единственно возможное.

Эмиль довёз её до дома. Кира не предложила ему зайти.

Она знала, что у него тоже есть другие женщины, к одной из которых он едет, провожая Киру до квартиры. Подозревала, что рано или поздно ему надоест и он поставит вопрос ребром: я или он.

Глава 5

Двадцать лет назад…

Не надо было ехать… — эта мысль упорно не давала ей покоя.

Кира поправила широкополую шляпу, что так и норовила улететь в море, достала солнцезащитный крем, чтобы намазать ноги.

День выдался облачный, но Кира знала, как коварны облака — кажется, что они защищают, а на самом деле нет. И бедолага Валентин, парень Нины и коллега Глеба, анестезиолог, которого все звали Валентайн, уже жестоко поплатился, играя вчера в волейбол на пляже без майки.

Сегодня на него было больно смотреть, и он безвылазно сидел в доме.

Дом, как скромно назвала Кира, белый, в колониальном стиле особняк, был, возможно, и мал по меркам плантаторского Юга и вряд ли подошёл для декораций «Унесённых ветром», но по меркам Черноморского побережья был очень даже ничего — двухэтажной виллой, шикарной и благоустроенной, с панорамными окнами, собственным пляжем, молодыми платанами вдоль бассейна, гаражом на три машины и цветущей глицинией над парковочной площадкой.

Расположенный недалеко от Сочи, дом принадлежал отцу Нины, светилу кардиохирургии, профессору, учёному, академику, члену президиума Российской академии наук, идейному вдохновителю и руководителю одного из самых уважаемых и прогрессивных кардиоцентров страны и чего-то там ещё — Евгению Петровичу Немирову.

Глеб прожужжал Кире этим Немировым все уши и, конечно, когда Нина от имени отца пригласила их к себе отдохнуть, не смог отказаться.

В чём был план Глеба, Кира не понимала.

Конечное, личное знакомство с человеком, который мог дать Глебу путёвку в жизнь и ключ в большую кардиохирургию, очень важно, это не обсуждается. Но они и так были знакомы. Немиров очень хорошо о нём отзывался. Глеба и так выделяли, отмечали его успехи, его дар, отдачу, с которой он работал, азарт, что всегда отличает людей, влюблённых в своё дело. Он буквально творил чудеса, и Валентайн, что тоже взахлёб восхищался Глебом, был лишним тому подтверждением.

— Ты понимаешь, такие хирурги, как он, от бога, рождаются раз в сто лет, а то и реже, — покраснев от самодельного абхазского вина, размахивал он руками на веранде Немировского дома. — Я знаю, о чём говорю, я вижу их каждый день.

Глеб с Немировым, как обычно, весь вечер говорили о медицине, сегодня — о врачебных ошибках. Обсуждали какие-то случаи, перебивали друг друга, спорили.

— А я считаю, это неправильно — скрывать и замалчивать, — потирал ключицу Глеб. — Неправильно, что врачебные ошибки так жестоко порицают, особенно когда порицают коллеги. Ошибка — это не халатность или небрежность, это добросовестное заблуждение, которое врач осознаёт потом. Потом понимает, в чём был не прав, и, конечно, хочет, чтобы другие врачи не повторили его ошибку. На ошибках нужно учиться, и лучше на чужих.

— Ты же понимаешь, как дорого обходятся ошибки врачей, — возражал Немиров.

— Ошибки пилотов тоже обходятся дорого. Но оттого, что внутри медицинского сообщества промахи будут замалчиваться, ошибаться врачи будут не меньше, скорее наоборот, — доказывал свою позицию Глеб.

Кира вышла на веранду подышать воздухом. Нина вышла покурить.

Вид у дочки именитого врача был такой, словно медицина — скучнейшая в мире вещь, и это последнее, о чём она хочет слышать.

Валентайн вышел за ней и рассказывал Кире, как Глеб ещё в институте придумал свой шов, и несколько часов удалял кальцифицированный перикард, хотя должен был всего лишь ассистировать и что-то там ещё, словно Кире нужны были доказательства его таланта.

Скорее они нужны были Глебу, который очень скептически относился к своим заслугам, не считая то, что он делает, чем-то выдающимся, а кардиохирургию — особенной.

«Я тебя умоляю, — обычно отвечал он. — Любой человек, если у него не обе руки левые, может стать кардиохирургом».

Кира верила в Глеба безраздельно. Для неё не стоял вопрос: добьётся ли он успеха. Конечно, да. У неё не было никаких сомнений, ей казалось естественным, что это же в нём видят и наставники, и вышестоящее руководство, и коллеги, и пациенты. Видят вообще все: он — гений.

Но Кира была далека от медицины, от жёсткой конкуренции в среде, где тоже порой побеждают не самые талантливые и лучшие, а самые наглые и хитрые, от подковёрных игр, где всё решалось на уровне связей, родства и кумовства, поэтому восторг Глеба от неожиданного приглашения Немирова к себе «на дачу» не разделила.

Что-то не нравилось Кире в этом приглашении.

Какой-то внутренний протест она испытала и, познакомившись лично с его дочерью, но списала свою предвзятость, общую усталость и подготовку к выпускным экзаменам в институте.

Но Глеб сказал: «Бери с собой учебники, какая разница, где готовиться: на подоконнике в промозглом Питере или на шезлонге у Чёрного моря». И Кира сдалась.

Она побросала в чемодан тома Фармакологии, Технологии лекарств и Фармацевтической химии. Глеб, что работал хирургом в рядовой больнице и подрабатывал в травмпункте, взял отпуск на обеих работах, купил билеты, и они полетели.

— Считай, это моим подарком на помолвку, — обнял он её в самолёте. — После свадьбы медовый месяц, а у нас будет сахарный. Или, если хочешь, цветущий, в Сочи сейчас всё цветёт.

Глава 6

Кира посмотрела на гладкий ободок подаренного Глебом кольца, на тепло сверкнувший камешек. Кольцо, конечно, было скромным, а бриллиант крошечным — даже с двумя работами Глеб не мог позволить себе много, зарплаты у врачей были небольшими, — но дороже и красивее в её жизни украшения не было.

Кира любила Глеба больше жизни, и он сделал ей предложение — она была счастливейшей в мире из женщин. Она бы поехала с ним не только в Сочи — на Северный полюс, если там понадобятся кардиохирурги. Вот только закончит наконец свой фармацевтический институт, получит высшее образование — и хоть в Арктику, хоть в Сахару.

Но смутное чувство, что это была плохая идея, усиливалось с каждым днём, проведённым в доме Немирова.

Не надо было ехать… — подумала она и очередной раз посмотрела на часы.

Валентайн, белокожий, светловолосый, голубоглазый, обгорел, как варёный рак, и, конечно, всю ночь не спал. И Нина сегодня вела себя странно. То ли оттого что тоже не выспалась, то ли её раздражало его нытьё, но она явно злилась, сдержанно выговаривала ему за безответственность, молча швыряла посуду и полотенца, хлопала дверьми и вообще была не в духе.

— Бедный, больной и хромой, беленький заинька мой, — приговаривала на манер Агнии Барто Кира, поливала хнычущего от боли Валентина белой пеной Пантенола и искренне жалела.

Это не избавило его от страданий, и Глеб придумал собственный состав, добавив ампульный раствор лидокаина в какой-то безобидный гель.

Несчастный Валентайн, наконец, уснул, а Глеб был вынужден вместо него составить компанию Нине и поехать в город.

Они собирались вернуться к обеду, но солнце уже клонилось к зениту, а их всё не было.

И на душе у Киры делалось всё неспокойнее, настроение становилось всё хуже, а вчерашний разговор с Немировым, о котором она никому не сказала, возвращался как кислая отрыжка, не позволяя о себе забыть.

Профессор, врач, член академии и кто там он ещё, в представлении Киры не мог быть плохим человеком по определению. Умным, интересным, образованным, скорее всего, остроумным, немного циничным, как все врачи и, пожалуй, её первое впечатление от высокого седовласого дядьки было именно таким.

Но вчера перед отъездом (он должен был вернуться в Питер, уже переоделся и ждал машину) Евгений Петрович вдруг зашёл к ней в комнату.

Глеб с Валентином и Ниной ушли купаться, а Кире нездоровилось, она легла и читала книжку.

То ли потому, что этот белый дом выглядел немного как поместье Скарлетт О’Хара, над кроватью повесили постер с поцелуем Кларка Гейбла и Вивьен Ли, то ли такова была в принципе задумка дизайнера, но, устав от учебников, перечитать Кире захотелось именно книгу Маргарет Митчелл, и она в доме нашлась.

Её Кира и читала, а точнее, с трудом продиралась через бесконечно нудную первую главу, когда вошёл отец Нины.

— Не помешаю? — заглянул он, когда в ответ на стук Кира крикнула «Открыто!».

— Нет, конечно. Проходите, — отложила она книгу и, подтянув одеяло, села повыше к спинке двуспальной кровати.

— М-м-м, «Унесённые ветром», — кивнул он и сел в ногах. — Моя жена её обожала.

— У нас похожий вкус, — деликатно заметила Кира.

— Жаль, что она умерла, — вздохнул Немиров.

— Соболезную вашей утрате, — смутилась Кира. — Простите, я не знала.

— О, ничего, это было давно. Нина была маленькой. А я тогда ещё даже не был кардиохирургом.

— А как вы стали кардиохирургом? — искренне заинтересовалась Кира. — Почему?

— Наверное, это была случайность. Роковая случайность, даже ошибка, но она повлияла на мой выбор. Кардиохирургия ведь очень молодая специальность. Медицине уже больше двух веков, а операции на сердце стали возможны только в пятидесятые годы прошлого века. И знаете почему?

— Знаю. Создали аппарат искусственного кровообращения, — ответила Кира.

— Именно, — поднял палец Немиров.

Руки у него были потрясающие. Изящные, с длинными пальцами, с аккуратными розовыми ногтями. Руки пианиста. А может, настоящего хирурга.

— Сердце ведь очень простой орган, — сказал он. — Это насос, и устроен он также просто. Но этот насос перекачивает пять литров крови в минуту, и остановить его более чем на пять минут не представлялось возможным — именно столько может прожить без кровоснабжения мозг, поэтому раньше никто и не пытался. Но я пришёл в эту профессию в её расцвете, хотя, думаю, золотой век кардиохирургии настал, когда аортокоронарное шунтирование стало скучной рядовой операцией.

— Я подумала, может, вы хотели вылечить, спасти кого-то очень близкого, как Глеб, например.

Кира не была уверена, знает ли Немиров историю Глеба, но раз он ничего не спросил, наверное, знает.

— Близкого? — задумался он. — Скорее, нет. Как-то ещё будучи молодым хирургом, я ассистировал на срочной операции. Это было расслоение аорты у молодой беременной женщины. Врач принял решение спасать мать, так было принято в таких случаях — в любом случае спасать мать, и провёл операцию безупречно, но не учёл возможные осложнения при родах, в итоге мы потеряли обоих. Увы, так бывает. Не всё определяет мастерство хирурга. Я никак не мог выбросить тот случай из головы, но понял, это именно то, что я хочу делать — операции на открытом сердце. Хотя то, о чём вы говорите, и довольно популярная история, — сказал он.

Глава 7

— И очень человечная, — смущённо пожала плечами Кира. — Один из сильнейших мотивов посвятить чему-то свою жизнь — искать способ спасти близкого человека. Или не очень близкого. Даже если это уже невозможно.

— Говорят, трудное — это то, что можно сделать немедленно, а невозможное — то, что требует немного дольше времени, — улыбнулся Немиров. — Тому врачу, увы, не хватило. Возможно, времени. Возможно, таланта. Возможно, решительности настоять на своём и пойти против системы. Тут ведь как в балете. Мало одного желания — нужны подходящие данные, нужно трудолюбие и нужен божий дар. Тот врач принял неправильное решение, Глеб в подобной ситуации проконсультировался с неонатологом, и узнав, что на таком сроке малыш жизнеспособен, решил делать кесарево, а потом спас и мать чудесной малышки, которую назвали Ева.

— Он считает, что ему просто повезло, аорта могла порваться в любой момент, — покрутила кольцо на пальце Кира. Глеб рассказывал ей про эту операцию. — Случай действительно похожий, но были нюансы. Новые технологии. Другие методы диагностики. Другой подход. Наконец, возможности, о которых даже десять лет назад могли только мечтать. Например, не следовать безоговорочно инструкции, а принимать решение согласно ситуации.

— Да, вы, конечно, правы, Кира, но всё же у вашего жениха, безусловно, талант. Надеюсь, вы это осознаёте? — выразительно посмотрел Немиров на её кольцо.

Лицо его вдруг до неузнаваемости изменилось, словно с него сползла добродушная маска, и он посмотрел на Киру так, что она едва не задохнулась — таким обжигающе неприязненным был его взгляд. Столько в нём было враждебности и какого-то уничижительного презрения.

— Что вы хотите сказать? — потрясла Кира головой, словно надеялась, что ей показалось.

— Я хочу сказать, что вы, моя дорогая, непременно захотите свадьбу, — наклонился к ней Немиров, как склоняется учитель над нерадивым учеником, и продолжил со снисходительной язвительностью: — Потом детей. Потом дорого отдыхать. Вы задушите его талант бытом и требованиями, в которых, конечно, нет ничего предосудительного, не подумайте, что я осуждаю, все мы хотим хорошо жить и вкусно есть, и чтобы муж вовремя возвращался с работы, и проводил время с детьми, но… — он развёл руками. — Глеб не все. Он будет разрываться между домом и работой, но, конечно, он вас любит и будет любить своих детей, поэтому выберет дом, а человечество потеряет блестящего врача, выдающегося хирурга, возможность расширить горизонты кардиохирургии и много-много жизней людей, которых его гений мог бы спасти. Но не спасёт.

— Из-за меня? — выдохнула Кира. — С чего вы взяли, что я…

Он не дал ей договорить.

— Просто подумайте об этом, — встал Немиров. — И будьте добры, пусть этот разговор останется между нами. Не нужно, чтобы Глеб о нём знал, — поправил он на столе статуэтку, сдвинутую учебниками. — Я бы взял его в свой кардиоцентр, дал ему лучшие возможности в этой стране, да и не только в этой, но… — он замолчал.

— Что? — не выдержала Кира, когда его задумчивое молчание затянулось. — Вам нужно, чтобы Глеб был свободен? Чтобы у нас не было детей? Тогда вы его возьмёте?

— Не я это сказал, но хорошо, что вы всё понимаете, — развёл Немиров своими выдающимися руками и ушёл.

Кира слышала, как за ним приехала машина.

Как хлопнула дверь, они уехали.

Как смеялись, возвращались с моря Глеб, Валя и Нина.

Кира сидела оглушённая, боясь пошевелиться.

— Что-то случилось? — удивился Глеб, увидев её на кровати.

Она сидела, глядя в одну точку, в душе был полный сумбур.

— Я думал, ты давно спишь, — Глеб чмокнул её в щёку. — Эй, ты чего?

— Глеб, поехали отсюда, а? Пожалуйста, — выдохнула Кира.

— Да что случилось? — нахмурился он.

От него пахло морем. С волос капала вода, но Кира просто стёрла её с себя ладонью.

— Ничего.

— Я не понимаю, Кир, — покачал он головой.

— Да не надо понимать, Глеб! Давай просто уедем, и всё. Мне здесь не нравится, — болезненно скривилась она. — Мне здесь плохо. Ну, пожалуйста, Глеб!

— Ну, хорошо, хорошо. Завтра я поменяю билеты. Улетим ближайшим рейсом, — явно расстроился он.

Кире вдруг стало стыдно.

Не об этом ли говорил Немиров? Не это ли имел в виду, когда пророчил, что ей будет хотеться то того, то этого, а Глеб будет разрываться между её хотелками и своей работой, долгом, призванием.

— Скажи, а ты хотел бы работать с Немировым? — смотрела она, как он стягивает мокрые плавки, как на полу остаются мокрые следы.

— Спрашиваешь, — усмехнулся он, взял полотенце. — Наверное, ничего я не хотел бы больше, чем работать с Немировым и в его Центре.

— А чем бы ты мог пожертвовать ради этого? — смотрела Кира на него хмуро.

— Странные у тебя вопросы, Кирюх. Чем угодно. Всем, — перехватил он полотенце. Подошёл, наклонился. — Кроме тебя, конечно. — Упёрся лоб в лоб. — Эй, ну ты чего?

— Да так, устала, — опустила плечи Кира. — А ты хочешь остаться?

— Ну, хотел бы, — вздохнул Глеб. — Но раз ты не хочешь, без проблем. Давай уедем.

Глава 8

Она достала из сумки календарик.

Твою мать!

Не удивительно, что она чувствует себя как-то странно: не здоровой и не больной, но при этом как не в своей тарелке. Месячные должны были начаться ещё недели две назад, а их нет.

— Может нам всё же предохраняться? — спросила Кира Глеба пару месяцев назад.

— Зачем? — удивился он. — Я люблю тебя. Мы поженимся. У нас всё хорошо. Ну разве что у тебя экзамены. Но ты в любом случае успеешь сдать. Или ты не хочешь детей? — нахмурился он.

— Конечно, хочу. Просто я подумала, может, рано?

— Чем раньше, тем лучше, — подтянул он её к себе. — Предлагаю начать прямо сейчас…

Кира сдвинула шляпу, откинулась к спинке шезлонга и положила руки на живот.

Вчера она ничего не сказала Глебу, решила дождаться возвращения домой и очень надеялась, что остаток отпуска они проведут счастливо: Немиров улетел, никто никаких немедленных решений от неё не требовал, Глеб был рядом, и в том, что беременна, Кира даже не сомневалась.

Но всё же не надо было приезжать… — в очередной раз подумала она.

— Да где они застряли? — посмотрела на часы и пошла в дом.

Валентайн, спасённый лидокаином и покрытый подсохшей пеной Пантенола, колдовал на кухне. Его обгоревшие на солнце спина, руки и плечи выглядели всё так же печально, но сам он заметно повеселел и даже что-то напевал под нос.

— О, как ты вовремя, — обрадовался он. — Я уже хотел тебя звать.

Достал из духовки поднос с картошкой, покрытой румяной корочкой сыра. Кухню заполнил волшебный запах еды. Кира сглотнула — есть хотелось нестерпимо.

— Будем ждать Глеба и Нину? — спросила она, отщипывая кусочек, обжигаясь и дуя на пальцы.

— Что-то они задержались, — обернулся Валентайн и вернулся с тарелками и лопаткой. — Предлагаю начать без них. Вдруг они вернутся не голодными.

— В смысле не голодными? — взяла Кира тарелку, чтобы ему удобнее было накладывать.

— Ну, зайдут где-нибудь поесть. У Нины есть любимый грузинский ресторанчик. Там готовят божественно прекрасные хачапури. Плюс она хотела сходить в парк, а там красивее всего вечером.

— Подожди, она ничего не сказала про парк, — поставила Кира тарелку на стол. — Она сказала, ей надо на почту. Ну и продуктов купить. Глеб потому и поехал.

Валентин пожал плечами. Его жест, видимо, означал, что они могли передумать, или что с Ниной обычно так: рассчитываешь на одно, а выходит другое.

Кира не хотела гадать, да и какая разница — приедут расскажут.

— А давно вы знакомы?

Она достала из холодильника початую банку маринованных огурцов и чуть не подавилась слюной — выхватила один, даже не донеся банку до стола, откусила, замычала от удовольствия.

— С Ниной? Или с Глебом? — облизал пальцы Валентин и уселся за стол.

— С Ниной, — ответила Кира с набитым ртом. — Как вы познакомились?

— Банально. Глеб нас и познакомил. На конференции. Не помню, каким проблемам медицины она была посвящена, но проходила в одном из зданий Кардиоцентра. Нина была с Костей Кавецким. Ты же знаешь Кавецкого?

— Да, конечно. Они с Глебом вместе то ли учились, — хрустела огурцом Кира, не придавая значения этим подробностям. — То ли ординатуру заканчивали. Работали вместе, — легкомысленно отмахнулась она, давая понять, что слышала про Кавецкого, даже видела пару раз, но это неважно.

— Ну вот, они подошли к Глебу в холле, — деликатно не стал поправлять Киру Валентин, хотя она наверняка ошиблась: интернатура, первичка, орди — всё было так сложно и запутано у них с обучением в медицине, что Кира так и не разобралась. — Потом Нина сказала, что у них удобнее места, и пригласила нас пересесть поближе. Так мы и познакомились.

— Ты же анестезиолог, да? — уточнила Кира, когда Валентин замолчал, задумчиво крутя в руках вилку, и пауза затянулась.

— Да, мы часто работаем с Глебом в одной команде, в одной операционной, — кивнул он.

— А как у вас с Ниной, ну… закрутилось? Ты Нину куда-то позвал, и она согласилась? — ковырнула Кира картошку, но та ещё недостаточно остыла.

— Я? Нет, что ты, — засунул голодный Валентин в рот кусок обжигающего мяса, пожаренного под слоем картошки с луком, и теперь остужал, выдыхая через рот, и пытался говорить. — Позвать дочь Немирова? Я бы не посмел. Она сама меня пригласила.

— А кем она работает?

— Кем-то вроде главного администратора Центра, то есть занимается разными организационными вопросами, насколько я понял, но могу ошибаться.

— Она тоже медик?

— Нет, она окончила Институт государственной службы.

— Вот как, — удивилась Кира. — А сколько ей?

Она понимала, что заваливала Валентина не самыми вежливыми вопросами, невнимательно слушала ответы, перескакивала с темы на тему, но не молчать же, сидя за столом, а узнать больше про Нину раньше Кире не приходило в голову: она девушка Валентина, дочь Немирова — этого было достаточно.

Глава 9

Кира, конечно, понимала, что Нина старше. Она и выглядела как взрослая, и вела себя как взрослая, но всё равно ей нравилась. Спокойная, рассудительная. До сегодняшнего утра Нина даже голос ни разу не повышала, и злой её Кира ни разу не видела.

Ей импонировало, что Нина не носилась с гостями, строя из себя радушную хозяйку. Не рвалась организовывать их досуг — каждый был предоставлен сам себе: хочешь спи, хочешь гуляй, хочешь ешь, хочешь езжай на экскурсию.

Не надрывалась, решая какие-то бытовые проблемы. Могла, конечно, что-нибудь приготовить или спросить, что кому купить, если ехала в город, но чаще готовили Валентин и Глеб, и посуду тоже мыли они. Глеб не выносил грязную посуду, он и дома не ложился, даже после праздничных застолий, пока всё не уберёт, но дома (они жили у Глеба, в его квартире) чаще убиралась Кира, и здесь тоже отпускала их с Валей, беря на себя труд разгрузить — загрузить посудомойку.

Нравилось Кире, что Нина не задавала дурацких вопросов, вроде «Ну, как вам Сочи?», или «Как вам море?», или «Как вам у нас?».

И даже то, что Нине нравится Глеб, Киру не напрягало и не смущало.

Она, конечно, замечала, как Нина провожает его глазами, как невольно оживляется, когда он приходит, как предпочитает сесть ближе к нему, чем к Валентайну. Но это было как-то ненавязчиво и даже естественно — Глеб не мог не нравиться.

Высокий, красивый, спортивный — уже этого было достаточно. А если добавить сумасшедше серые, как грозовые тучи, глаза в обрамлении тёмных, густых ресниц, совершенно неожиданных для его немного грубовато вытесанного лица, безумно красивую улыбку, вышибающую дух, когда она вдруг появлялась на его губах, то уже необязательно быть ни умным, ни талантливым. А он ещё и шутил смешно.

Кира первое время даже глаза на него поднять боялась — настолько он её завораживал.

И краснела как гимназистка, хотя была неробкого десятка, да что там — стервой, красивой, неглупой и уже изрядно уставшей от поклонников.

Она знала, какое впечатление производит на мужчин. Но и Глеб Елагин был не наивным мальчиком, а резким, жёстким хирургом, что работал в травмпункте, куда прислали на практику неумёх с фарм института, которые только мешали и путались под ногами.

— Если ты сейчас заплачешь, будешь резать со мной фурункулы, пока мне не надоест, — сказал он Кире, когда ей пришлось заклеивать надрез.

Фурункул мужчине вскрывал, естественно, хирург, ассистировала ему настоящая медсестра, что-то там промывала, обрабатывала, удаляла. Она бы сама и заклеила, но Елагин кивнул Кире:

— Вы же пришли сюда учиться. Так учись.

Она переволновалась и едва не разрыдалась.

Догадаться, насколько она Глебу понравилась, что у него даже руки тряслись в её присутствии, поэтому он был так строг, зол и серьёзен, она бы не смогла при всём своём желании.

Казалось, он их всех ненавидит, а Киру особенно. За волосы.

— Это, бл…, что? — снял он с себя её длинный белокурый волос. — Девушка, вы куда пришли? В отделение по оказанию срочной медицинской помощи, или в морг, где всем в принципе уже всё равно, что может оказаться в ране и куда вы окунёте свою гриву — в гной, йод или экскременты.

— Простите, — поспешно скрутила она волосы, чтобы засунуть под шапочку. Но волосы у неё были густые и длинные, их было много, а шапочка маленькая.

— Давайте так: сегодня я вам день не засчитаю, а завтра вы придёте его отрабатывать с другой группой, приведя себя в надлежащий вид.

Его грозовые глаза над маской, наверное, метали молнии, но Кира боялась их увидеть — у неё и так подкашивались ноги, когда он стоял так близко.

— Хорошо, — сказала она еле слышно. А потом всё же подняла глаза.

Тогда, наверное, это и случилось.

Их глаза встретились. И всё остальное перестало существовать.

Вокруг что-то происходило. Киру куда-то тянули. Елагину что-то говорили. А они не могли разорвать эту связь, отвести взгляд, оторваться друг от друга.

Он оказался сильнее.

— Что? — словно очнулся Глеб. Закрыл глаза, покачал головой, прогоняя наваждение.

Медсестра повторила. Но Кира и хотела бы, не услышала.

Она слышала только оглушительный набат своего сердца и видела бешено бьющуюся жилку на шее Глеба.

— Да, конечно, — ответил он, словно придя в себя. — Отдал какие-то указания.

А потом внезапно, словно умрёт, если сейчас Киру не коснётся, сжал её запястье. Коротко, сильно и нежно. Скользнув по коже большим пальцем, словно погладил.

А впрочем, почему словно. Именно это Кира и почувствовала — не знак поддержки или одобрения, не пожелание счастливого пути, а ласку — послание мужчины женщине.

И она его услышала. Его молчаливое послание.

Она его больше не боялась. Она его любила.

Глава 10

— Правда? — улыбались её глаза, когда, задрав голову, она слушала очередной его выговор.

У окна в коридоре травмпункта они были одни. Кира кивала, слушала и смотрела на его губы. Сухие, розовые, твёрдые и самые прекрасные мужские губы, что она видела в жизни.

— Что ты делаешь, твою мать, — спросили они.

Но это был даже не вопрос, это была капитуляция.

Полная и безоговорочная.

Его рука подхватила её за затылок.

Глеб мучительно выдохнул и коснулся её губ своими.

Сначала нежно, словно дразня или убеждаясь: он правильно её понял?

Потом грубее и настойчивее.

А потом просто подчинили её себе всю: её волю, её мысли, её сердце.

Он её поцеловал.

Страстно. Обжигающе. Неистово.

Конечно, потом они могли бы сделать вид, что ничего не было.

Он извиниться, мол, прости, не сдержался, не знаю, что на меня нашло.

Она великодушно простить, мол, да, сама что-то от себя не ожидала.

Но Глеба трясло, когда он прижал Киру к себе, она — едва стояла на ногах, и притворяться, что всё это ничего не значит, было бессмысленно.

— Встретимся? — спросил он, вдыхая её запах. — Сегодня вечером?

Она кивнула, не открывая глаза.

— Есть такой… — сказал он название ресторана и уточнил адрес. — Знаешь?

— Нет. Но я приду, — откинула она назад голову.

— До вечера? — колол он её отросшей щетиной, целуя шею, яремную ямку, ключицы и не желая отпускать.

— До вечера, — усилием воли заставила она себя сделать шаг назад.

Кире казалось это таким бессмысленным — что-то откладывать на вечер, на завтра, на потом, уходить, прощаться, когда он здесь, рядом, сейчас. Когда подкашиваются ноги и сердце замирает от восторга, от предвкушения, от желания.

Так хочется остаться в его руках навечно, но вечер так вечер…

— А сколько вы уже с Ниной вместе? — снова спросила Кира Валентина.

— Э-э-э, — опять закатил он глаза, но ответил довольно быстро. — Пару месяцев. Даже, наверное, меньше.

— Так мало? — удивилась она.

И тут услышала, как хлопнула дверь машины.

— Ну слава богу! — выскочила Кира из-за стола и рванула на улицу.

Глеб уже вышел. А Нина ещё возилась, видимо, складывала покупки.

Киру удивило, что он ей даже не помог.

Но куда больше удивило его лицо.

Оно было серым и злым.

Настолько злым, что Кира даже побоялась о чём-либо спрашивать. И растерялась настолько, что не вышла из-за зарослей глицинии, а Глеб прошёл мимо и не оглянулся.

Она заметила закатанные выше локтей рукава рубашки — он так никогда не ходил. И грязь на брюках — словно опускался на колени. Что всё это значило, она боялась и предположить.

Из машины вышла Нина, Кира пошла ей помогать.

— Мы уже начали волноваться, — подхватила она пакеты с овощами, фруктами, зеленью.

— Пришлось немного задержаться. Потом заехать на рынок. А там такая толпа, — как ни в чём не бывало ответила Нина. Подняла пакет с картошкой, но потом передумала. — Надо Валю позвать, пусть поможет, — бросила картошку и забрала у Киры одну из двух сумок.

— А Глеб чем расстроен? — спросила Кира, спускаясь с ней рядом к дому.

Нина пожала плечами.

— Не знала, что он у тебя настолько не любит магазины, — усмехнулась она.

— А есть мужчины, которые любят? — хмыкнула Кира ей в тон.

— Валентин не делает из этого проблем, — невинно пожала та плечами.

Кира подумала, что Глеб тоже никогда не делал.

Они уже почти спустилась, но в последний момент Кира обернулась, словно её окликнули.

Её мысли были заняты Глебом, когда она подходила к машине, и взгляд лишь скользнул, но не отметил, а теперь мозг обработал информацию и подал сигнал.

— Вы что, попали в аварию? — вытаращив глаза, смотрела она на поцарапанное крыло, разбитую фару, погнутый бампер.

— Да так, ерунда, — отмахнулась Нина. Увидела Валентина и заворковала: — Валечка, забери там картошку, ну и всё остальное. Как ты, мой хороший?

От её утренней злости словно не осталось и следа, но Киру почему-то передёрнуло от этих сюсюканий. Словно она не с мужчиной разговаривает, а с сыночком, маленьким мальчиком.

И такое равнодушие к аварии ей тоже было непонятно.

Да, Немировы были людьми небедными, чтобы расстраиваться из-за разбитой машины, но и Кира росла в состоятельной семье. Только в её семье авария — это не то событие, от которого можно отмахнуться, даже если никто не пострадал.

А если пострадал? А если за рулём был Глеб?.. — ужаснулась Кира и поторопилась к Елагину.

Глава 11

Пятью часами ранее…

— Да заткнись ты, сука! — замахнулся Геннадий Сиденко на скулящую в углу жену.

— Геночка, пожалуйста, только не трогай ребёнка, — умоляла она, стиснув порванный халат.

Губа у неё опухла — видимо, попал, когда отвесил пощёчину. Скула покраснела. Глупую бабу трясло — то ли от страха, то ли от боли.

Может, он руку ей сломал? Вроде что-то хрустнуло. Или нет? Она прижимала руку к себе.

Да насрать! Разбираться ещё отчего колотит эту суку!

Их восьмилетний сын стучал изнутри в запертую дверь комнаты.

— Не трогай маму! Не трогай маму! — повторял он одно и то же.

Сначала он кричал и бил в дверь и ногами и кулаками, а теперь монотонно повторял, ударяя кулаком лишь один раз.

По кухне, что была у них сразу всем: и столовой, и гостиной, валялась сброшенная Геной на пол посуда. В луже — картошка, что эта дура начистила и поставила варить.

Опять эта сраная картошка!

— Заткнись там! — рявкнул Сиденко и пнул кастрюлю.

Та с грохотом откатилась к стене.

Он замахнулся и жену тоже пнул.

Она дёрнулась, но не издала ни звука.

Как же он её ненавидел, эту тупую безмозглую суку.

Жалкую, трусливую, вечно трясущуюся за своего щенка.

Гена был уверен — это не его сын. От него не мог родиться такой хлюпик. Зуб готов был отдать — нагуляла с кем-то из этих сраных приезжих, отдыхающих, мать их (брезгливо скривился он), которым она сдавала комнаты. А то он не видел, какими сальными глазёнками они все на неё смотрят. И она туда же: сю-сю-сю, душик тут, полотенчики чистые, если что надо, говорите.

Знал он, что им всем надо. Давно бы выгнал эту тщедушную шалаву, да только дом был её.

И щенок его. Он всё же сделал тест, не выдержал. Но гнилые гены её!

Где это видано, чтобы настоящий мужик на танцы ходил. На танцы, мать их, в этих, блядь, гандонских колготках в обтяжечку.

Гена сплюнул. Достал из пачки сигарету. Закурил.

Как же он ненавидел это всё. Двухэтажную халупу, что досталась им от покойной тёщи. Раньше они только в сезон сдавали в ней комнаты, а сами ютились в этом сарае, а теперь и зимой и летом был сезон. И зимой и летом по дому толкались «отдыхающие», орали их дети, тявкали их шавки, орала их музыка.

Он подошёл к окну.

Этот вонючий огород. Эта жадная тварь и с него ещё всё продавала.

— Огурчики, помидорчики, — брезгливо передразнил он жену.

Бросил на стол сумку с вещами. Достал из шкафа старую отцовскую «Сайгу».

Зажав в зубах сигарету, проверил магазин. Бросил сверху коробку патронов.

— Поеду уток постреляю. А, может, повезёт, так и медведя завалю, — закинул сумку на плечо Гена, прихватил со стола початую бутылку водки и вышел.

С медведем он, конечно, погорячился, из лёгкого «калашоида» только по воробьям стрелять, но отец, бывало, притаскивал и лису, и зайца, и тетерева.

Охотничьего билета у Гены, правда, не было, как и разрешения на оружие, как, собственно, и прав (отобрали за пьянку чёртовы мусора), но кто ему что сделает. Ему, сука, старшине Сиденко, воевавшему в Чечне, бравшему Грозный, сидевшему в плену.

Гена пнул метнувшегося под ноги пса, но тот не баба, увернулся.

Как же он их всех ненавидел, этих лживых, вероломных баб. Лицемерных сук, сначала визжащих на его хую, а потом воротящих рожу. Особенно ту, что не дождалась. Выскочила замуж, шлюха. Жизни ей захотелось сытой, богатой.

Да и эту тоже. Что он ей был нужен? Он? Да хер там! Машина его была ей нужна. Руки мужские.

«Как в доме без мужика-то!» — всё приговаривала покойная тёщенька, подливая ему самогоночку, что гнала из всего подряд, от гнилого кизила до свекольной ботвы.

Чтоб она в том гробу вертелась, как на вертеле!

Чтоб не было ей, паскуде, покоя и на том свете, торгашке сраной!

За то, что заставила его жениться на этой жалкой сучке, когда она залетела.

За то, что ненавидел он всю их породу бабскую, порченую.

Хотя бабам Гена нравился. Знал, что нравится. И знал чем.

Старенькая иномарка завелась с полпинка.

Выехав из курортного посёлка на берегу, он повернул на трассу.

Включил погромче музыку и ехал не спеша, торопиться ему было некуда.

Где-то по дороге допил горькую и вышвырнул бутылку в открытое окно.

Клокотавшую злость алкоголь в нём не тушил, скорее наоборот, тянуло на подвиги, но в целом становилось как-то похуй на всё и на всех: что хочу — то и делаю. И ехал Гена, конечно, не на охоту, а к одной богатенькой сучке, которую время от времени потрахивал.

Страшная, как смертный грех, та хоть нос не воротила — ляжки раздвигала охотно.

Глава 12

Четыре часа назад…

Глеб посмотрел на побелевшие костяшки рук Нины, вцепившихся в руль.

— Тебе что, место мало? — хмуро спросил он. — Обгоняешь — обгоняй, сигналить-то зачем? Дорога пустая.

— Да пошёл он, — подняла она над собой средний палец. — Тащится как старая кляча.

Глеб покачал головой: фак точно был и грубым, и лишним.

— Мы никуда не торопимся, Нин, зачем ты гонишь? — он схватился за ручку над головой.

Справа были груды осыпавшихся с кручи камней, слева — выщерблены подмытой волнами дороги. Серпантин поднимался всё выше.

Глеб Елагин жизнь посвятил тому, чтобы спасать людей — ничем не оправданный риск и такое легкомыслие были ему искренне непонятны.

— Нина, сбавь скорость, — спокойно сказал он.

Честно говоря, он уже пожалел, что с ней поехал.

Она с утра была на взводе.

Сначала разозлилась, что её парень обгорел на солнце и сегодня был не в лучшей форме, иначе, конечно, с ней поехал бы он.

Потом Глеб слышал, как Нина ругалась по телефону с отцом.

Её отец, влиятельнейший человек, блестящий хирург и глава Кардиоцентра был для Глеба кем-то вроде бога, и он знал, что тот безгранично любит свою единственную дочь, но её личная жизнь катастрофически не складывалась, и отца это очень расстраивало.

С месяц назад Глеб стал невольным свидетелем разговора, который не хотел слышать, но так вышло.

Нина пронеслась через приёмную отца, когда Глеб как раз присел за столом секретаря собрать с пола скрепки, которые нечаянно столкнул, поправив неровно лежащую папку.

— Что ты ему сказал? — даже не захлопнув за собой дверь, выкрикнула Нина.

Глеб замер на корточках с коробкой от скрепок в руках.

— Кому, Нина? — спросил отец.

— Косте. Константину Кавецкому, — уточнила она.

— Чистую правду, — ответил Немиров. — Ему нечего делать в кардиохирургии.

— Вот как! С каких пор это решаешь ты?

— С тех самых, как стал главой кардиоцентра, — жёстко обрезал отец. — У него золотые руки, но он спесив. Эта излишняя самоуверенность делает его совершенно необучаемым, а заносчивость и высокомерие мешают принимать правильные решения. Я видел, как он работает, видел не раз. Он мой ученик, Нина. Он будет терять пациентов только потому, что тщеславен и надут как индюк, а это не пойдёт на пользу ни ему, ни Центру, я уж не говорю про больных.

— Все врачи теряют пациентов, — в её голосе было отчаяние. — Это неизбежно. Невозможно спасти всех.

— Но не допуская же такие глупые ошибки! Тебе озвучить пример? Один из последних. Женщина умерла после элементарной операции — замены митрального клапана. А знаешь почему? Потому что кальцифицированные стенки клапана крошились, а твой Кавецкий отмахнулся от замечания опытнейшей медсестры и не ввел в область левого желудочка марлевую турунду, чтобы крошки кальция туда не попали. Да, упал лишь один крошечный осколок, который он не заметил, но этого оказалось достаточною. Сосуды — не пластиковые трубы, по которым всё пролетает со свистом, они сокращаются, сжимаются, в местах повреждений образуют тромбы. Осколок попал в межжелудочковую артерию, тромбоз, инфаркт — и мы потеряли чью-то дочь, жену и мать в первые сутки после операции. Вот, на, — видимо, протянул он ей документы. Зашелестела бумага. — Можешь почитать заключение патолога на сон грядущий.

— Он хороший врач, папа! — не сдавалась Нина.

— Хороший. Но его место в лучшем случае в пластической хирургии. Там его руки будут как нельзя стати, а его желание превосходства наверняка принесёт плоды. Именно об этом я ему и сказал. В моём Центре он работать не будет, прости.

— Что ты наделал, папа, — в отчаянии выдохнула она и вдруг расплакалась. — Что ты наделал!

Наверное, Немиров её обнял и прижал к себе — её рыдания зазвучали приглушённо.

— Ну, ну, ребёнок. Всё обойдётся. Вот увидишь, обязательно обойдётся.

— Нет, пап, — всхлипнула она. — Уже не обойдётся. И ты в этом виноват. Ты со своей дурацкой принципиальностью. Или как это лучше назвать? Упрямство? А, может, трусость?

— Нина, — строго сказал Немиров.

— Да пошёл ты! — не дала она ему сказать и выскочила из кабинета.

Глеб, так и просидевший всё это время на корточках, сгрёб скрепки и встал.

Запыхавшаяся секретарь влетела секундой позже.

— А, вы уже здесь, — увидела она Глеба. И тут же рванула к Немирову. — Евгений Петрович, Елагин, вы просили.

— Да, да, Лидочка, — рассеянно сказал Немиров, не поворачиваясь от окна. — Пусть заходит.

Глеб кашлянул, давая понять, что он уже здесь.

— Прикройте дверь, — махнул он и повернулся. — Простите, дети… — налил себе воды, потёр грудь под рубашкой. — Взрослые дети — это так сложно...

Тот разговор с Немировым был рядовым, по работе и не особо Глебу запомнился.

Глава 13

— Ес-с-стественно, — скривился Кавецкий.

— Ты видел размер её груди?

— Видел. И что?

— Такая большая грудь элементарно развалилась и стала тянуть в разные стороны распиленную вдоль грудину. Ей бы надеть вовремя корсет, даже обычный бюстгальтер — и не пришлось бы делать вот это всё, — бросил он карту.

— Ой-ой-ой, — передразнил в спину Кавецкий. — Какие все умные задним числом.

Глеб не обернулся.

— Что с ним не так? — спросил он в ординаторской Валентина.

— Он просто завидует, Глеб. Завидует тебе люто. Тебе и твоему таланту. Ему никогда не стать лучше тебя, и он прекрасно это знает. Ты для него — постоянное напоминание о том, что сколько бы он ни старался, ему не дотянуться.

— Ему бы перестать щёки раздувать, и всё, талант для этого не нужен, — покачал головой Глеб.

Он не знал, что у Кавецкого с Ниной. Почему она так расстроилась, когда в день «рассыпанных скрепок» услышал, что отец не дал Кавецкому работу в Кардиоцентре. Глеб даже не знал, что тот на неё рассчитывал — Костя никогда не упоминал при Глебе, что его интересует Кардиоцентр, а уж тем более, что ему интересна Нина, но очень удивился, когда Нина и Валентин стали встречаться...

Хоть Глеб и не понимал, о чём именно они с отцом спорили сегодня утром, он слышал, как Нина кричала в трубку: «Я всё уже тебе сказала, пап! Я выйду замуж только на моих условиях».

Этот разговор испортил ей настроение ещё больше. А потом Глеб отклонил её предложение съездить куда-нибудь прогуляться вдвоём, и это разозлило её окончательно.

Нет, он не чувствовал себя виноватым. Он тоже чувствовал раздражение и какое-то смутное ощущение неправильности происходящего, словно его заманили в ловушку.

А он так радовался, когда получил приглашение провести почти месяц у Немирова «на даче».

Во-первых, возможности, пообщаться с Евгением Петровичем лично, да ещё в неформальной, «семейной» обстановке — ему так много всего хотелось с ним обсудить.

Во-вторых, очень надеялся, что за этим приглашением последует предложение работы, а Глеб ничего не хотел больше, чем работать в Кардиоцентре. Возможностей, что давал Центр начинающему кардиохирургу, больше не получить нигде.

Ну а в-третьих, он только сделал своей любимой девушке предложение — провести с ней месяц на берегу моря — сказочное и бесконечно щедрое предложение, ведь их пригласили вместе.

И первое время он был в слепой счастливой эйфории — море, солнце, Кира, Немиров.

А потом стал замечать, что Нина не так уж и заинтересована в своём парне и откровенно кокетничает с Глебом.

И «кокетничает» по-взрослому, но не соблазняет, а словно пытается скомпрометировать.

Просит его подняться в свою комнату по невинному поводу и вдруг оказывается там случайно голой. Плавать они идут втроём: Глеб, Нина и Валентайн, но в воде Нина виснет на Глебе.

И сколько было этих моментов, когда за спиной у его девушки, она оказывала ему знаки внимания, Елагин сбился со счёта. Как ещё Кира до сих пор ничего не заметила. Как не чувствовала исходящей от неё опасности — они с Ниной даже подружились.

Может, потому, что та была с парнем. Может, не считала её соперницей.

Рядом с красавицей Кирой, — высокой, статной, светловолосой, — коренастенькая, рыженькая Нина смотрелась шутихой при королеве.

Но Глеб не мог не заметить.

И когда она предложила ему поехать «прогуляться», отреагировал агрессивно.

Он и совсем бы не поехал, но Кира сказала: как-то неловко не помочь, они и так живут на всём готовом практически за чужой счёт, сказала, что купить, и попросила быстрее возвращаться.

А теперь Нина свернула на какую-то заброшенную дорогу и словно хотела угробить их обоих.

— Нина, притормози, — снова попросил Глеб. — Или давай я сяду за руль.

— Отстань! — огрызнулась она.

И тут колымага, которую они обогнали, вывернула из-за поворота, пронеслась мимо, а затем их подрезала.

Нина ударила по тормозам, вывернула руль, но, как говорят в сводках происшествий, не справилась с управлением, и машина ткнулась в скалу.

Глеб ударился головой и плечом, но вроде не сильно, хотя удар и пришёлся на его сторону.

Он ещё тряс головой, когда водитель колымаги выбрался и подошёл к ним.

Его машина остановилась на другой стороне, буквально зависла над обрывом, но его это, похоже, совершенно не заботило — в опущенной руке мужик держал ружьё.

— Слышь ты, дамочка, — наклонился он к открытому окну. — Давай выходи.

— Слушай… — начал было Глеб.

В ответ прозвучал щелчок затвора, и ему в лоб уставилось дуло.

— Сиди и не дёргайся, — сказал мужик с охотничьим карабином в руках, а потом открыл водительскую дверь. — А ты сейчас будешь отвечать за свой сраный фак. Куда там ты меня послала? — ненавидяще смотрел он на Нину.