Любимый князь

Глава 1. «Первая смерть»

1057[1] год. Смоленск.

То ли сосны под тяжестью снега заскрипели за стенами, то ли сам снег, сгрудившись плотной шапкой, давил на крышу, заставляя её ныть и жаловаться. А, может, половица от чего-то скрипнула? Князь Вячеслав, как обычно напившийся и подхвативши двух холопок завалившийся спать после неприглядной разнузданности, проснулся от этого звука. Во сне он был или наяву?

– Кто здесь? – пьяно разнеслось в темноту. Царила тишина. Вячеслав силился приглядеться, но хмель размазывал мрак, в котором выделялся лишь светловатый квадратик оконца. На улице лежал снег, и оттого там было светлее, чем здесь, в опочивальне. Лучины давно потухли. Спёртый душный воздух, наполненный винными испарениями, липко струился по коже.

– Вяча… - послышался шёпот. Или это всё тот же скрип, и слух обманывает? Князю померещился женский голос. И какой нежный, зовущий! Ласковый. Отталкиваясь от постели, он придавил какую-то голую часть телес грудастой девицы, и та, упитая в беспробудность, лишь простонала недовольно, даже не подвинулась.

Отпихнув другую, Вячеслав Ярославич перелез через неё, стал шарить руками штаны.

– Вяча… - повторило вновь. Да откуда же? Кто говорит? Вертя головой, князь угадывал знакомый бархат голоса.

– Нейола? Ты здесь?

Его спасительница, полоцкая княгиня, спасшая от ампутации ноги когда-то после неудачной охоты! Целительница. Её чёрные глаза словно смотрели на него откуда-то и даже её образ почудился в дверях. Или не почудился?

– Нейола! – спотыкаясь, кое-как натянув штаны, Вячеслав вышел из светлицы. Недавно же заезжал к нему Всеслав, знатно пировали и развлекались! Может, княгиня его зачем-то приехала одна?

– Вяча!

Голос удалялся. Дурман от браги и мёдов кружил и запутывал. Не хотелось отстать от зова, и Вячеслав, едва заметно прихрамывая, поковылял вдоль стены, жаждая увидеть ту, что убегала. Дух ли, призрак? Или настоящая женщина?

Весь терем спал. Наступившее в какой-то миг молчание сбило князя, и он заметался по хоромам, добрёл до сеней, ведущих на женскую половину, ринулся туда. Уж если где и искать Нейолу, то там! Не осмелилась бы она вот так прийти к чужому мужу.

– Нейола? Нейола! – стараясь не кричать, позвал Вячеслав. Ему спьяну казалось, что делает он это не так громко, как на самом деле.

Мерещились шорохи, как от подола платья, но куда они вели, откуда доносились? Вертясь и заглядывая за повороты, князь тянулся за этими отзвуками, сладкими и многообещающими. Хоть и утолил плоть с двумя кривическими холопками, а молодая кровь бурлила и, укреплённая градусами, желала ещё одну женщину, неизведанную, запретную, манящую. А может это вовсе и не желание было, а благоговение? Как перед иконой чудотворной, к которой так же народ тянется зачем-то, надеясь на что-то.

– Нейола! – повернулся на звук Вячеслав, но увидел сонную жену свою, княгиню Оду, поправляющую повойник. – Ты!

– Князь, что это ты не спишь?

– Тебе какое дело?

– Так ведь ты в женскую пришёл…

– Разве не все хоромы мне принадлежат? Куда хочу – туда и иду! – вихляя языком, выговорил Вячеслав и отвернулся от супруги, поглядев в тёмный конец коридора.

– Ты бы оделся, князь, - робко попросила Ода, со стыдом видя босого и гологрудого мужа. Сколько раз его уже видели вот такого и челядь, и гриди, и даже гости заезжие. Срам! Образумить его никак не получалось, княгиня и перестала пытаться – её он не слушал совсем, напротив, чем больше говорила она чего-то не делать, тем больше он, назло ей, показательно усердствовал в этом.

– А что, не любо тебе на меня смотреть раздетого? – приблизился он к ней. Ода сжалась. За два с половиной года, что прожили они здесь, в Смоленске, однажды он лишь, напившись, взял её всё-таки силой, упиравшуюся и плачущую. С тех пор стал он ей совсем отвратителен, но что она могла поделать, ведь венчанные же перед Богом!

– Перед людьми разве не стыдно? – прошептала она.

– А чего стыдиться? Чего они не видели? – прижав к стене Оду, Вячеслав прихватил её ночную сорочку и стал задирать.

– Не надо…

– Почему?

– Ты пьян, князь.

– И что же? Сама выпей, глядишь, добрее и веселее станешь!

– Князь, прошу! – упёрлась она ему в грудь руками, пытаясь оттолкнуть, боясь, что не справится. Кричать-то как? Не звать же на помощь! Кто от собственного мужа станет защищать? Он хозяин и господин. Да и сына, Бориса, разбудить не хочется, лучше стиснуть зубы и перетерпеть, и наглые, беспардонные руки, и кислый запах, и грубость, причиняющую и физическую, и душевную боль. Но Вячеслав, заметив, как остолбенела и зажмурилась супруга, сам потерял интерес. Если б рыпалась хоть немного!

– У, постылая! – толкнул он её за плечо в сторону, так что Ода пошатнулась и, едва устояв, отступила подальше. – Иди отсюда, не лезь ко мне!

– Князь…

– Не слышала?! – рыкнул он, подняв кулак, и княгиня сдалась, спрятавшись обратно в свою опочивальню.

Вячеслав постоял немного, сбитый с толку – куда шёл и зачем? Во рту сушило, хотелось водицей смочить горло. Челядь покликать, что ли?

– Вяча… - опять раздался шёпот из темноты. Ага! Вот, снова! Ухватившись за звук, Ярославич ускорился и пошагал за ним, улетающим, но как будто бы материализующимся иногда белёсой, сверкающей пеленой. Уж не лицо ли Нейолы это? Что за блажь? – Иди ко мне, Вяча… - тонко, лесной метелью и вьюгой по-над рекой напевала невидимая дева. – Иди…

Сбежав с крыльца, князь ступил на ледяной снег. Жаркий со сна и разгорячённый блудом и брагой, он почувствовал облегчение от свежести и прохлады. Двор был тих и тёмен. На снегу никаких следов – куда же девалась она? Куда ушла? Силуэт ли это был или иллюзия от вьющихся в воздухе снежинок?

– Нейола! Нейола! – громче позвал он, топая вперёд, но ноги уже стали ощущать колющий холод. Ладони потёрли плечи. – Куда ты делась? Я знаю, это ты! Зачем ты шутишь со мной?

Глава 2. «Дела семейные»

Игорь приехал с Волыни спустя несколько дней. Братья сразу позвали его в повалушу, чтобы помянуть покойного, выпить за встречу – как давно вместе не собирались! – поговорить по душам. Но к откровенности перешли только после того, как удалились посидевшие с ними ближние бояре и дружинники.

– Как ты там поживаешь, братец? – наполнив кружки брагой по новой, спросил Изяслав. – Спокойно ли всё на окраине?

– Спокойно! Храню порядок, наведённый там ещё Святом, - не совсем к месту и ситуации, а потому робко, улыбнулся Игорь, заметно возмужавший со времени своей свадьбы. Бороду небольшую отрастил, аккуратную, светло-русую, как пшено. Весь он светился от удавшегося брака и счастливой жизни в любви, и ворвавшаяся к ним злодейка-смерть до конца не омрачала Игоря, старавшегося соблюдать приличия, вести себя тихо, понуро и скорбяще.

Каган ревниво зыркнул на князя Черниговского. Как чуть какая похвала или достижения – сразу всё к нему сводится! Но Святослав к любым комплиментам относился равнодушно, потому по-деловому поинтересовался:

– Есть какие новости из Польши? Угорщины[1]? Чехии?

– Зять наш, Андраш, захворал. Говорят, что двигаться почти не может и не покидает Фехервара, Белой Крепости.

Старшие братья помнили хорошо венгерского короля, тогда ещё молодого изгнанника, который жил при дворе их отца. Здесь и полюбилась ему сестрица их, Анастасия. Здесь они и поженились, хотя она к нему не была расположена, но каган Ярослав знал, что Андрашу светит трон, и дочь свою не спрашивал.

– Скверно, ведь сыновья их ещё малы совсем, и если он испустит дух…

– С братом своим, Белой, он сейчас в мире. Но слухи ходят, что Анастасия не от Андраша сыновей родила. Десять лет у них детей не рождалось после единственной дочери, и вдруг два сына подряд!

– Был бы я там, вырвал бы язык тем, кто порочит честь сестры! – хмуро произнёс Святослав, сжав кулак, свободный от кружки.

– Бела, должно быть, слухи и распускает, - вздохнул Всеволод.

– Но мы далеко – что мы можем сделать? – пожал плечами Изяслав. – Вмешиваться в чужие дела дурно, своих хватает. Игорь, ты готов в Смоленск перебраться?

– Я… понял уже, что мне это предстоит. Но дайте до лета подождать, княгиня моя перед Рождеством мне дочь подарила, не хочу тянуть её в дальнюю дорогу, пока не окрепнет.

– А сын как? – с отцовским радением спросил Святослав.

– Растёт на радость мне и княгине! Он уже ничего, для путей годится.

– А что же с Волынью делать? – озадачился Всеволод. – Одних гридей да дружину там поставить?

– Отчего же? – на всё были ответы у черниговского князя. – Туда братанич сядет, Ростислав Владимирович.

Остальные трое переглянулись, не разделяя этой святославовой задумки. Изяслав поморщился:

– Зачем его втягивать в это? Зачем выдёргивать из Ростова?

– Что значит «зачем»? Он старший внук отца нашего! Он законное право старшинства имеет на многое.

– Ты почаще это говори! – зло бросил великий князь, стукнув по столу и поднявшись. – Чтоб побольше людей услышало, да он сам возомнил! Что, хочешь, чтоб он на Новгород вновь стал претендовать? Чтоб усомнился, что Мстислав мой там по праву сидит? А? Или, что уж, своих сыновей в изгои отправишь, Чернигов ему уступишь?

Этого, конечно же, Святослав Ярославич не желал. Но перед покойным братом Владимиром, всё же, считал себя обязанным заботиться о его наследнике. А ежели с ним бы самим что случилось? Никто не позаботится о его потомстве? Глеб, Роман, Давыд, Олег – по миру пойдут, как чужие и несчастные сироты?

– За Волынью всё равно иначе приглядывать некому. Дети наши малы ещё. А если не посчитаемся вовсе с Ростиславом, он уж точно разгневается, и Вышата начнёт его подстрекать, как уже делает, что вот, мол, стрыи у тебя бессовестные, Бога не знают, в семью не принимают.

– Он ведь и сам может отказаться, - произнёс Всеволод, прекращая спор, - он может и вовсе не приехать к нам, а мы будем тут делить!

– Ты прав, - кивнул Игорь, - чего вперёд забегать? Явится к нам – потолкуем, не явится – другой разговор! А сейчас лучше за душу брата выпьем!

Отвлекшись от дел, они вернулись к трагедии, собравшей их здесь, и стали поминать Вячеслава. Судьба, и верно, была непредсказуемой, и никто не мог ведать, чем всё обернётся, и кто до чего доживёт.

Киликия знала, что такие посиделки обычно задерживают мужчин допоздна, поэтому не стала ждать супруга и собрала семью ужинать. С ними теперь за столом была и Ода с маленьким Борисом.

– Спасибо, что разрешила мне остаться при тебе, - промолвила тихо молодая вдова.

– Каждый раз меня будешь благодарить? – улыбнулась женщина дружелюбно. – Я понимаю тебя и твоё несчастье, твоё горе. Как могла отказать в столь малом?

– Для кого и малое… - откусив хлеба, Ода помешкала, но решила сказать: - Мне стыдно, что раньше я о тебе иначе думала.

– Да? Почему же? – приподнялись чёрные, дугой, брови Киликии.

– О тебе разное говорили, а я слухам верила.

– Что я колдунья и кошкой обращаться умею? – засмеялась княгиня. Удивлённая, что та знает эти сплетни, Ода растеряно кивнула. – Мне девицы мои прислужницы приносили эти вести. Так что же, не похожа я на ведьму?

– У тебя доброе сердце.

– Доброе, да меру добра знает, - бирюзовые глаза Лики блеснули под густыми, загнутыми вверх ресницами, - отвечать на зло я умею.

– Матушка, а можно мы ещё пойдём во двор? – спросил Роман.

– Зачем? Стемнело уже небо, гляди, куда собрался?

– Мы со Скагулом там крепость не достроили!

– Завтра достроите.

– А вдруг завтра весна придёт, и всё растает!

– Не придёт, дурачок! – засмеялся старший, Глеб. – Весна так резко не приходит.

– А вдруг? Откуда тебе знать?

– Ешьте, давайте! – угомонила их княгиня.

Ода смотрела напротив себя, на трёх мальчишек одиннадцати, девяти и семи лет, и испытывала лёгкую зависть. Особенно при взгляде на Глеба, невероятно похожего на отца, растущего его смягчённой копией. Потом её глаза перешли на собственное чадо. Конечно, Борис им кровинушка, и тоже будет похож на род Ярославов, но он будет напоминать Вячеслава. Оде не хотелось, чтоб сыну достались пухловатые, безвольные губы покойного мужа, его слишком светлые глаза. Лучше пусть будут серые, как клинок меча, умеющие темнеть, как грозовое небо. Как у Святослава. Лучше пусть уста у него будут твёрдые и решительные, и нос – такой же величественный, в профиль острый, царственный, обличающий мужественный, героический характер.