Любимый мучитель

... разбилось сердце белокурой Флёр де Лис...*

Вероника Соболева была влюблена в Егора Ивановича Волкова, и это не обсуждалось.

Каждое утро Вероника вставала с постели и ещё минут десять думала о том, как он просыпается в своей квартире, где бы она ни была. Каждую лекцию, перед которой Вероника тряслась как осиновый лист, она сгорала со стыда и боялась показаться глупой или нелепой. Каждую встречу Вероника воспринимала как настоящее испытание и больше всего на свете боялась, что он её заметит.

Но Егор Иванович был мужчиной умным, сообразительным и Веронику Соболеву не замечал. Хотя казалось бы… почему?

Вероника Соболева — звезда, ей бы в пору встречаться с самыми красивыми мальчиками универа, а то и чего покруче: иметь поклонника на крутой тачке. Вероника Соболева часть «звёздного трио Вероник», а это путь в «топы». Вероника Ильина, Вероника Соболева и Вероника Весёлкина — три ведьмы, владеющие умами доброй половины ВУЗа.

 Вероника Соболева — обладательница титула «Мисс ХГТУ».

Вероника Соболева — все надежды ВУЗа на первые места во всех танцевальных конкурсах страны, да ещё «Студенческой Осени» в придачу.

А вот для Егора Ивановича Вероника Соболева… никто. Посредственная студентка, которая знает его предмет на тридцать баллов из ста, что ещё позорнее, чем на откровенные двадцать.

Из этого становится ясно, что тем утром Вероника шла на лекцию по истории крепко вцепившись в учебник и тетрадь. Её виски жгло волнение, голова кружилась не на шутку, а болтовню подруг она даже не слышала.

— А может, в клуб сегодня? Там Тёма будет! — предложила Весёлкина.

— Не хочу! — ответ вылетел раньше, чем Вероника подумала. Она никогда прежде не отказывалась от таких предложений, но сейчас от нервов даже тошнота подкатила к горлу и дышать становилось всё тяжелее.

— Э-э-э, с чего это? — Ника пихнула её плечом.

— Ты будешь обжиматься с Тёмой, а мы останемся у бара. Нет! Я буду историю учить! — она ещё сильнее вцепилась в обложку, будто в спасательный круг, на секунду показалось, что вот вот переломит учебник надвое.

— Ронь… ты в норме? Далась тебе эта история! Нормально с ней всё у тебя! — успокаивающий голос Ильиной проникал в уши Вероники как сквозь вату.

— Пошли уже на пару, — фыркнула на свою беду Соболева и сжала ручку двери.

Вероника Соболева была влюблена в Егора Ивановича Волкова, и это не обсуждалось.

Потому, когда она распахнула дверь лекционной и увидела своего любимого учителя между ног Сони Ивановой, белокурой соперницы «Трио Вероник», сердечко её, как у Флёр Де Лис, покатилось камнем вниз, чтобы разбиться вдребезги.

Егор Иванович не совершал откровенного непотребства, кажется, они просто целовались, только стиль поцелуев у историка был… особенный. Он вгрызался в лицо Ивановой как голодный волк, а она казалась просто крошечной и жалкой в его ручищах. Но даже в тот момент, когда Вероника застыла на пороге лекционной, вылупившись на сей акт прелюбодеяния, она могла бы поклясться, что вышвырни Егор Иванович Иванову и протяни руку ей, Веронике, она бы кивнула и не раздумывая пошла.

Да, пожалела бы потом.

Да, это только сиюминутная мысль, уж настолько красиво этот мужчина целовался, что коленки подгибались.

Да, думать о таком в высшей степени недостойно, похабно, отвратительно, и Вероника в жизни такого не делала.

Но что уж об этом говорить?.. В конце концов, Вероника собралась с силами и… захлопнула тяжеленную дверь лекционной.

Глаза её наполнились слезами, а сердце билось так сильно, что уже болели рёбра.

— Занято, — прошептала Вероника, глядя на подруг, а потом отошла подальше от толпы, к грязному подоконнику.

А из лекционной тем временем вышел тот самый историк, что только что целовал Иванову. Немного лохматый, немного запыхавшийся, немного… будто только что оторвавшийся от тела молодой студентки.

— Нам нужно поговорить, — произнёс он, глядя прямо на Веронику, которая почему-то от этого его вида немного осмелела и не отвела взгляд.

Она как зачарованный кролик вцепилась в историка взглядом, а уголки её губ волнительно подрагивали, грозясь поползти вверх в улыбке. Вечно не сходящей с лица улыбки… Вероника — милое создание.

— Вы её пугаете! — вступилась за подругу Ильина и закрыла грудью. Историка это нисколько не тронуло.

— Не сахарная, от разговора со мной не растает, — отозвался он, одним рывком сдвинул в сторону Ильину и взял Веронику за руку.

Она вздрогнула и уставилась на их соприкоснувшиеся ладони, даже нервно сглотнула.

— Пошли!

Вероника шла будто под гипнозом, ей было ужасно неловко и она боялась даже пошевелиться. Особенно теперь, когда рука этого человека сжимала её руку. Его пальцы касались её кожи, и так это было приятно, так тепло, что хотелось броситься ему на шею.

Да, Вероника, очевидно, сошла с ума, но что поделать… Любовь — она такая, даже если это больная и невзаимная одержимость.

— Пошли, — повторил Егор Иванович и Вероника покорно поплелась следом.

... чем меньше женщину мы любим...*

Егор Иванович Волков люто ненавидел Веронику Соболеву, и это не обсуждалось.

Вот сейчас он вёл её за собой, сжимал её ладонь, а хотелось всю руку разом сломать, раздробить дурочке каждую косточку, прогрызть шею, чтобы фонтаном лилась кровь…

И надо же было из всего ВУЗа, его застала с Ивановой именно эта «Звезда».

Ненависть Волкова к Соболевой брала своё начало ещё на её первом курсе. Он плохо запоминал имена и фамилии студенток, они часто крутились рядом, и что-то подсказывало, только из-за пресловутого «запретный плод сладок», «студентка и преподаватель», «разница в возрасте», «влюбиться во властного героя» и тд. и тп.

Но вот Веронику Соболеву запомнил навсегда… занятная там вышла история.

Назначил он, значит, группе рефераты делать. Ничего особенного, стандартная задача, все равны. Ну чу-уть больше объём, чем обычно, но у «звезды» оказались другие планы… У «звезды» выступление на каком-то конкурсе, и угроза неуда за непринесённый в срок реферат ей не понравилась. А пересдачу Егор Иванович назначать отказался из принципа.

И пошла «звезда» в деканат, где её все знали как родную уже к началу второго семестра, и попросила о поблажке. И нет, это не необычно, но вот никак не любил таких «звёзд» Егор Иванович. И кому угодно они могли лить в уши про свои танцевальные успехи… только не ему.

И вот теперь опять эта Соболева на его пути, только он не собирался ей потакать. Тогда по неопытности пошёл на поводу у деканата, но больше такого не повторится, и как только «звезда» до третьего курса не отчисленная дожила, непонятно.

— Ну что, ябеда? — прошептал он, прижав руки Соболевой к стене в пустой аудитории.

От такого тесного контакта бедолажка «звезда» вся затряслась.

И поделом, Егор Иванович знал, что она его боится. Что дёргается, бледнеет и краснеет всякий раз при встрече.

— Думаешь, что я теперь у тебя в капкане? — он улыбнулся, и Вероника опустила взгляд.

— О чём вы?..

— Я, думаешь, не понимаю, что такой ябеде как ты эта информация будет очень полезна? — его голос пробирал Веронику до самых косточек. Ледяной и язвительный.

Для бедняжки Соболевой сейчас крошился на кусочки мир, и она мечтала спрятаться и никогда больше не высовывать свой нос из норы, только волк-Егор Иванович всё-равно найдёт этого испуганного зверька… Найдёт и отомстит за лень, за удручающее равнодушие к учёбе, за жалобу ту, за всякий раз, когда к нему подходили и просили за «звезду» и упрекали его маячащим на горизонте отчислением. За все поблажки, которые давали таким как она «бюджетницам» с шилом в заднице, которые идут напролом и крутятся у всех на виду, танцуют-поют-поднимают целину в стройотрядах, ну всё делают, только не получают образование.

И почему-то именно на Соболевой у Егора триггер. Она — лицо всех этих лентяев. Их предводитель. Ему казалось, что избавившись от неё — он повергнет зло. Ну, слова, конечно, громкие, но вот в этот самый момент мысли были такими.

А прижатая к стене Соболева наполнялась злостью и силой.

— Я не ябеда! И до того, кого вы там трахаете на столе, мне нет никакого дела! Иванова, кажется, уже совершеннолетняя, чтобы ноги перед вами раздвигать!

И это… была самая гневная, самая ядовитая, самая яркая речь Вероники Соболевой. Её самый звёздный час. Такой эйфории как в эту секунду она не испытывала ни-ког-да, а поводы, между прочим, были.

И нет, Егор Иванович не перестал быть её Фебом де Шатопером, он не превратился во врага, но сердце Вероники стало биться больнее, она стала любить мучительно, назло. Светлое чувство стало яростным и страстным, как закипающая в её венах кровь.

Вероника Соболева будто открыла глаза и увидела Егора Ивановича совсем другим. Из принца, саркастичного героя, несущего свет и знания, он превратился в того самого «властного героя», «разница в возрасте», «от ненависти до любви».

И от осознания, что он её ненавидит, прочитанного во взгляде волшебных зелёных глаз (болотные они на самом деле, но сердцу не прикажешь, пусть будут волшебно-зелёными), Вероника будто ещё сильнее его полюбила. Ещё утром она была ванильно-мечтательно влюблена, а теперь… заболела. Ей и страшно было от того, как бьётся сердце и перехватывает дыхание, и плохо было от этих чувств, и ничего поделать она с собой не могла. Хотелось, чтобы однажды эти волшебные глаза (обычные они, господи, Вероника!) посмотрели с любовью и тогда этот взгляд стал бы старой забытой шуткой. Общей шуткой. Их шуткой.

Только вот теперь ни за что она сама к нему не подойдёт.

Помимо сердца у Вероники есть гордость...

Примечание:

*Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.

«Евгений Онегин» — А.С.Пушкин

...но отчего ж, мой шевалье, такая слабость духа...*

Роня сидела в столовой и тёрла красные глаза над чашкой чая. День казался тяжёлым, вымученным. Заранее проигранным. И скоро закончится пара, и скоро придут подруги, спросят, что же произошло. Напротив стояла ещё одна чашка с чаем, из неё пила пухлая буфетчица, она же Роню угостила вредным «завтраком студента» и она же сказала, что плакать из-за мужиков — «наша женская доля».

Вот ведь… Роня к этому была не готова.

С тех пор, как Веронике исполнилось четырнадцать, её все любили. Мальчишки уважали за занятия танцами и за то, что не «давала» никому. Девчонки считали «экспертом красоты» и любили за то, что не уводила их парней. Роня рано начала краситься из-за выступлений на конкурсах и старшей сестры, разбиралась во всяких штуках вроде умывалок, масок и сывороток. К восемнадцат, уже могла выходить «в свет» без косметики вообще, потому что достигла наивысшего пилотажа в уходе за собой и о своём теле знала всё.

Волосы — ещё одна гордость. Рыжие, густые, некрашеные. Они всегда были в идеальном состоянии и тот самый первый мальчик, который Роню поцеловал, говорил, что они как у Русалочки. Тот самый мальчик был Рониным кавалером до выпускного, потом они попрощались и стали «бывшими». До того самого мальчик не добрался, потому что отношения были высокими, а он был из религиозной семьи.

Эти двое ходили гулять в парк и возвращались дотемна, а ещё иногда целовались, но не пошло. Не так, как Егор Иванович целовал Иванову в лекционной.

Потом институт, и все любят Веронику. Она танцует, она звезда студии, её возят на конкурсы. Она знает, где чайник в деканате и кто из преподавателей с кем спит. Её подвозит до дома Елена Юрьевна, зав кафедрой, а ещё она, как и многие другие участники всевозможных коллективов института, бывает на «Генеральской даче» у великолепного Глеба Игнатова, ещё одной местной звезды гуманитарных наук.

И вот… Веронику ненавидят. И главное, что это делает тот самый, которого она беззаветно любит.

Потому она согласилась пойти в бар. Потому была готова там оторваться, и потому впервые решила, что будет пить, веселиться и отрываться, даже если на голову упадёт небо.

Ну это пока небо реально не упало! 

***

Девчонок пришлось ждать на улице у бара, пристукивая каблучками от холода. И тут… такси, и из него Егор Иванович, подающий руку Ивановой. Эта Иванова как по ковровой дорожке прошла в клуб, даже не глядя на Роню, а вот Волков задержался, смерил взглядом несчастную Флёр де Лис и прошептал:

— Если ты думала, что используешь это против меня — извини, но мне и правда нечего скрывать, — и пошёл дальше…

Вероникин Феб Де Шатопер только что выбрал эту гадкую Эсмеральду, а не чистую и невинную Флёр де Лис, хоть Роня и не была уверена, что Иванова тянет на роль цыганки.

А ведь он и правда совершил каминг-аут, он сообщил всем, что встречается со студенткой и не стесняется этого. И хоть Вероника его не собиралась «топить», теперь ей стало совсем плохо. Иванова официально девушка Волкова.

Спустя пятнадцать минут, уже сидя за столиком в баре, Вероника не могла не смотреть в сторону Егора Ивановича. Она пыталась, действительно, честно пыталась, но взгляд сам останавливался на нём и его спутнице. И Роня слишком хорошо изучила своего мучителя историка, чтобы понять, как же ему… скучно.

Такое лицо было у Егора, когда он слушал её стыренные из интернета рефераты. А вот когда к доске выходила Ильина, он хохотал, шутил, вступал в диалог…

Как вообще можно хохотать над чем-то связанным с историей? Этого Роня совсем не понимала.

«Наверное потому он меня и не любит… Потому что я не люблю историю».

Веронику так и подмывало доказать уже ему, что она тоже… хороша. Хотя почему тоже? Вовсе и нет! Она лучшая! Ей так… мама говорила.

У сцены вакханалия, плясали что-то а-ля бачата. Сашка Аполлонов и Олечка, девочка из студии, где занималась Вероника. Саша прекрасно танцевал, а вот Оля при всех её достоинствах слишком уж стеснялась сладкого красавца Аполлонова.

— Боже мой, Оля, подвинь тощий зад… — попросила Роня, решительно выступив вперёд, и заняла место подружки.

Ревность и обида в Роне по новой взялись штурмовать мозг. Ох, бедняга ты Соболева, он же даже не смотрит в твою сторону…

А Волков и правда не смотрел, вернее, не хотел смотреть. Встреченная на пороге бара Соболева убила все желание отдыхать, но почему-то хотелось этого не показывать. С упорством сумасшедшего, он терпел Иванову и смотрел на неё волком, но она даже не замечала…

Болтала и болтала.

А потом отвлеклась на шум у сцены и пихнула Егора в бок.

— Смотри! Соболева, — голос Ивановой вмиг стал озлобленным, высокомерным.

И Волкову пришлось обернуться.

Соболева зажигала с умником Аполлоновым, вот бывают же нормальные танцоры! В истории шарит, учится прекрасно, без пропусков! А у «звезды» опять прогул.

Волосы «звезды» только и летали из стороны в сторону, а задница, о существовании которой никто, наверняка, не догадывался, двигалась под музыку так, что все кроликами на неё уставились в едином порыве.

... а будет только то, что она меня погубит!*

— Прости, чт… прости, — прокашлялась она и стала увлечённо пить своё пиво.

Егор кивнул и снова повернулся к танцующим. В руках Аполлонова Соболева смотрелась красиво, но химии между ними кот наплакал. Вертятся попусту, никакого огонька, всё слишком уж стерильно, как на конкурсах по бальным танцам. Волков не сомневался, что «звезда» во всём такая… старательная. Ну кроме учебы, конечно.

Не было в этой рыжей огня, наглости! Просто зажатая, вечно краснеющая и что-то блеющая девчонка, которая и танцует с каменным лицом, потому что просто знает движения.

На ум пришло, что в постели это недоразумение такое же старательное.

Так, а теперь ножку вот так и… тянем носочек!

Лучше ли Иванова?

Да кто ж их сравнивает?

Соболева закончила танцевать, подала ручку Аполлонову и со всеми распрощалась, а потом уселась за столик и начала грустить.

А Волков резко захотел домой, и желательно… без Ивановой, которая повадилась напрашиваться с ночевой.

— Его-ор, — вздохнула Иванова, ластясь к руке.

— Что?

— А может ну его этот паб?

— Не думаю.

— Тебя эта рыжая дура расстроила, да? Ну… то что она нас застала, — Соня пихнула Егора в бок и подмигнула, будто у них была общая тайна.

— Милая моя, — язвительно выдавил Волков. — Мы и не прятались особо, не находишь? Дверь даже не была закрыта, и что-то мне подсказывает, что не закрыла её ты. Мы с тобой о чём договорились? — он развернулся на стуле и подпёр щёку кулаком, глядя прямо в глаза Ивановой. Она невинно потупила взгляд и обиженно, отчаянно краснея прошептала.

— Что мы вмест…

— А-а, — он покачал головой.

— Что мы трахаемся только до сессии, и мне это никак не поможет. Мы не вместе и не встречаемся.

— Именно так, слово в слово, как по учебнику. Молодец! Восемьдесят два бала!

Как раз в этот момент Аполлонов решил вмешаться в неловкий разговор. Он тронул Соню за плечо и попросил пойти помочь её подружке Альбине справиться с сильнейшим алкогольным отравлением. Егор усмехнулся, проводил свою не девушку взглядом и кивнул Аполлонову.

В какие бы игры эти дети не играли — его это не касалось. А Альбину он видел минут десять назад двигающейся на выход. Разобиженной вусмерть! И явно трезвой. так что либо Валикова алкометеор, либо тут творится какая-то подстава.

На стойку рядом с ним навалилась Ильина, ещё одна отличница, к которой весь преподавательский состав питал уважение и искреннюю любовь. А по совместительству подружка той самой «звезды». Вот и подстава подъехала. Вера была спокойной и пуленепробиваемой как советский танк, и не будь Волков слишком занят, может и попытался бы разгадать этот интересный ребус. Иванова вот никаких «разгадок» не требовала.

— Сегодня все прямо с цепи сорвались, — усмехнулся Волков, а Вера как-то взволнованно к нему обернулась.

Нет, она не была влюблена в преподавателя, но, кажется, питала к нему чисто интеллектуальный взаимный интерес.

— Стипендия, — Вера пожала плечами, смело глядя ему в глаза. — Первая волна зачётов… Всем нужно расслабиться, сами понимаете...

— И вашему трио тоже? Я думал, напрягаетесь в нём только вы.

Волков и сам не заметил, как снова обернулся к Соболевой. Девчонка сидела за столиком и очень грустно смотрела на свой пустой стакан. И снова в душе бедолаги историка поднялась настоящая буря.

Эх, Егорка, не видишь ты своего счастья…

— Ну что вы, девчонки молодцы… — Вера смущённо проследила за взглядом Волкова и даже вздрогнула.

— Да-а-а, Соболева так вообще звезда, — и Вера вздрогнула ещё раз.

Насколько Роню пугала эта неприкрытая ярость, настолько же эту ярость не понимали и окружающие. Ильина заинтересованно прищурилась, будто заподозрив что-то интригующее в сложившейся ситуации.

— Ну вообще-то она… молодец и…

— Молодец, — выдавил Волков, не отрывая от Рони глаз. — Пришла задом крутить, вместо того, чтобы остаться дома и подтянуть некоторые предметы. Так что я в курсе уровня её «молодец».

— Как будто Иванова лучше! — выдала Вера не задумываясь.

— Не лучше.

— Тогда в чём юмор?

— Интересно узнать: почему Иванова? — насмешливый тон Волкова и прямой вопрос Веру поставили в тупик.

Волков вообще был мужчиной удивительным. Ничего не скрывал, ни о чём не молчал. Не проведёшь его, не обманешь. Никого не боялся, разве только с самим собой порой были не лады, но с кем не бывает?

Вот и Вера ошалело уставилась на историка, прокашлялась и выдавила что-то вроде неоформленного отрицания. Никто не любит откровенность… от малознакомых людей.

— Я… н…

— Если ты, конечно, готова услышать мою философию на этот счёт, — Волков кинул на стойку деньги и подозвал бармена. — Андрюх, такси Соне вызовешь? И пива этим «звёздам»...

...в нашем доме поселился замечательный сосед!*

Иванова всё-таки заявилась. Разыграла пьяную, покорчилась на пороге, что никуда не уйдёт, и сердце Егора дрогнуло. Хотя был готов оставить бедолагу за дверью. Утром он твёрдо решил с Ивановой порвать, а когда она проснулась, долго смотрел на псевдо-невинное личико и думал. Представлял, как сейчас сорвётся Соня с цепи, как начнёт психовать, рыдать, молить, угрожать.

Она не уйдёт гордо, не уйдёт задрав нос. Вся эта свистопляска затянется надолго.

Но больше просыпаться рядом с ней Егор не хотел.

— Доброе утро, Соня, — вздохнул он, намеренный рвать резко.

— Привет! — она не разыгрывала стыд, не делала вид, что не понимает, как тут оказалась. Она даже не смутилась, что спит на диване, а не в спальне на кровати.

— Соня. Я предлагаю нам…

— Нет! — она резко перестала притворяться и села. Покрывало скатилось и обнажило грудь, очевидно, Соня перед сном предпочла оголиться, чтобы потом красиво проснуться.

— Да, и вот почем…

— Нет! Пожалуйста… — она запаниковала. Неприятно так, истерично, а самое главное… бессмысленно. Ну вот о чём тут говорить вообще?

— Мы договаривались…

— До сессии! Она ещё не наступила!

— Соня. Помимо сессии был ещё один уговор. Что всё закончится, как только второму станет некомфортно. Мне — некомфортно.

— Это из-за Соболевой? — голос задрожал, Иванова выходила из себя.

Егор вздрогнул и искренне задумался: Соболева? Эта сумасшедшая считает, что у него что-то есть с Соболевой?

— Ты боишься, что она что-то…

А, нет, она не про то…

— Ты боишься, что…

— Соня, я ничего не боюсь, — терпеливо произнёс Егор и даже чуть натянул уголки губ, чтобы казаться добрее. — Но я устал и хочу одиночества. И я бы назвал это паузой, но все знают, что пауза — это бред, чтобы успокоить совесть и нервы. Назову это честно: разрыв. Мы с тобой больше не трахаемся. Ладно?

— Но… что я сделала не так? — по кругленьким красивым щекам Сони катились крупные искренние слёзы. Тушь, не смытая с вечера, сыпалась кусочками. И всё равно это было почти миленько. Но вот беда, не дёргалось ни в груди, ни между ног. А это первый признак скорейшего расставания.

— Что? — она схватила руку Егора и прижала к груди. Он ощутил её очень быстро бьющееся сердце, но опять-таки испытал… теоретическую жалось.

Это когда умом понимаешь, что в принципе человек достоин жалости, а пожалеть никак не можешь. «Ну, сорян, я бездушное животное», — вот так вот говоришь и идёшь дальше.

— Да ничего не сделала. Просто больше я тебя не хочу. Никак.

— СКАЖИ! Скажи! Скажи… — вопила Соня, капая слезами как ядом.

Егор чуть не пошутил на эту тему, но сдержался.

— Не ори. Я пытаюсь из последних сил, быть добрым к тебе.

— Скажи! ХВАТИТ меня жалеть…

— О-кей… уверена, что хочешь это услышать? Предупреждаю, ты обидишься.

— Нет! ГОВОРИ! — и так она орала, что выбора не оставила…

Егор собрал всё, что было в голове, в один концентрированный мякиш искренности и преподнёс его на блюдечке.

— Ты, Соня… как пельмень, — вздохнул он и пожал плечами.

— Чего? — она тут же перестала плакать и отпрянула. Решила, что Егор шутит, хоть он никогда и не шутил особо, и хихикнула.

— Ну как тебе объяснить… Пока свежий — он хорош, прям самое то. А с утра… из холодильника… ни о чём. Разве что жарить. Понятно?

— Нет.

— Ну и что мне делать, если ты меня не понимаешь? — и Егор пожал плечами снова, а у Ивановой глаза даже не закрывались. Она не моргала, так и сидела, смотрела на своего любовника, иногда икала.

— У тебя так глаза высохнут. Моргни, — подсказал Волков.

Соня моргнула.

Потом ещё раз. Ещё и ещё.

И от души заревела.

Когда Иванова ушла, остановившись на пороге пару раз, чтобы уточнить, а точно ли нужно валить, Егор выдохнул. Стало хорошо. В тишине, в одиночестве. Никого не хочется ни убить, ни трахнуть.

Квартира была новой, полупустой, и хотелось просто наслаждаться спокойствием и запахом свежей штукатурки.

По линолеуму процокал ногтями двортерьер семи месяцев от роду по имени Николай.

Таких двортерьеров с приличной частотой поставляли друзья Егора. У семьи Игнатовых была породистая собака по имени Тоня. А у семьи Ростовых был двортерьер по имени Луи. Эти двое мутили детей, которые выходили… ну когда-как. Когда откровенное «чё попало», а когда и что-то вполне сносное.

Егор забрал самое «чё попало» и назвал его Николаем. У пса был совершенно неприятный дворовый окрас, не то серый, не то рыжий. Хвост крючком, огромные бока. В общем — не в форме пацан. Но Егор ему ошейник выдал, именной. Помыл Николая, расчесал. Привёл в божеский вид. И всё равно от батюшки Луи чертяка взял больше, чем от благородной матушки Тони.

...предчувствие любви, какой-то смутный страх... *

Я всё прощу тебе герой,
Я брошусь в этот омут:
Я под венец пойду с тобой -
Но поклянись мне головой,
Но поклянись мне головой,
Что эту ведьму вздёрнут!

Роня попыталась балансировать на одной ноге, но не смогла удержаться и плюхнулась на пол. На часах уже давно не утро, в общем-то она собиралась в универ вместе с Верой, у которой сто пятьсот репетиций на тему «Мистер и Мисс ХГТУ», но, потоптавшись на пороге танцкласса, решила, что и дома хорошо репетируется.

И спится.
И естся.
И моется.

Приняла душ, размялась, поела, врубила «Нотр Дам».

Вообще Роня предпочитала исключительно французскую версию, но конкретно арию Флёр де Лис любила на русском, уж больно сочно пели словечки эти все. Ей нравились даже не строчки, а конкретные слова…
...шевалье
...шлюха
...вздёрнут
...тварь повесят.

Прям огненная дамочка!

— РОНЯ! — голос брата испортил всю малину.

 — Что? — вздохнула она, выключая трек.

— Я, кажется, вычислил, кто ворует вай-фай!

Экшн начинался. Вероника, Влад, Валера и… Константин уже месяц искали, кто же, блин, ворует их интернет. Дом сдался всего-то пару месяцев назад, и заехали в него только самые неприхотливые. Четверо Соболевых, как раз были из «этих», и обосновались в новенькой четырёхкомнатной квартире как только там физически можно было обосноваться. То есть после установки дверей.

Жили первые две недели даже без межкомнатных, с одеялом в проёмах. В туалет сходить — целая история, но выбора не оставалось.

Семья большая, валить нужно. И четверо старших Соболевых продали старую квартиру бабули, взяли маленькую ипотеку, поделив по-братски платёж, и переехали в просторную новостройку.

Вероника — младшая сестра, танцовщица в первую очередь и студентка ХГТУ во вторую.

Влад — самый старший из братьев, студент-хирург.

Виталя и Константин — близнецы, танцоры.

Все рыжие, в общем — Уизли. Кому говорят — никто не верит.

И дома ещё две маленькие сестрёнки, которым стало после отъезда старших ой как проще жить в отдельных комнатах.

Одна беда… кто-то воровал интернет.

— Это! Сосед! Сбоку! — орал Константин. — Я, блин, из-за этого осла не могу видео залить уже вечность! Он что там, порнуху день и ночь качает?

— Чего сразу порнуху? Верь в людей, — Влад миролюбиво похлопал брата по плечу.

— Твоя зарплата от интернета не зависит, — съязвил в свою очередь Валера.

— Зато зависит от благородных дел, — Влада задеть нереально, можно не стараться даже. Он всегда на расслабоне. — Ну и меня, в отличии от некоторых, не назвали в честь Меладзе.

Ор выше гор. Про Меладзе близнецам лучше не напоминать.

— И что делать будем? Пойдём? — Вероника скрестила руки на груди и смерила братьев усталым взглядом. С учётом, что они почти всегда интернет воровали друг у друга, ей не оставалось ничего. Так что лишний рот пора заткнуть.

— А там кто живёт? — спросил Влад.

— Не знаю, я их не видела…

— Ребята?

— Не-а…

Все четверо собрались в кружочек. И начали раскидывать кто пойдёт на разборки через «Камень-ножницы-бумага-ящерица-спок».

— Предлагаю переиграть, — вздохнула Роня, но вердикт был однозначен: идёт именно она.

Вот так и вышло, что именно Вероника с мокрыми после душа волосами, в супер-коротких шортах и тренировочном коротком топе потопала к соседям долбить дверь за неимением звонка.

В ответ раздался топот. Цокот. Шебуршание. Кто-то начал скрестись с обратной стороны, и когда дверь открылась, первым делом на Роню прыгнула огромная, лохматая, пахнущая… солью для ванны? Собака?!

Собака сбила Веронику с ног, повалила на бетонный пол, начала облизывать лицо. А Вероника бы и завизжала при виде этого «лютоволка», если бы не была перепугана насмерть… настоящим «волком».

Дело в том, что прежде чем упасть и понять, что ей предстоит встреча с собакой, Вероника успела проорать:

— Хватит! Тырить! Наш! Интернет!

Может потому Егор Иванович Волков не помогал ей подняться, а просто стоял и… смотрел?

Пристально так, внимательно.

Без улыбки, без ненависти. Скорее с крайней досадой.

— Ты и тут меня достала, ябеда? — прорычал он.

— Уберите собаку, пожалуйста, — тихо попросила Роня. Ей не было страшно. Она не боялась собак, а эта на самом деле просто лезла ей в лицо, развалилась у неё на груди, уткнувшись мокрым носом в её щёку. Но лежать было неудобно. И страшно… из-за Волкова.

— О… может сама его попросишь? Посмотрим, вспомнишь ли имя последнего… царя Польского? Пса я в его честь назвал.

— Я… — Вероника откинула голову, будто под ней была подушка, и стукнулась головой о бетон. Пёс заскулил, лизнул ей подбородок и забрался повыше. — Хрен бы знал, как их блин, всех звали! Милый пёсик, — попросила она, почесала щенка между ушей. — Свали, мне больно тут лежать. И холодно. И страшно.

... и эта музыка твоя, меня пьянит, Париж!*

Они сидят друг напротив друга.
Она по одну сторону стены, он по другую. Можно подумать, будто это романтично, если не включать звук.
Роня смотрит туда, где по её мнению должен находиться Егор, и с каждой минутой делает всё громче «Нотр Дам». Петкун надрывается, клянётся в любви Эсмеральде…
Егор смотрит туда, где по его мнению сидит Вероника… и делает всё громче порно-ролик, в надежде, что она заткнёт уже свою шарманку.
Переодически он кидает в стену игрушку, за которой со всех ног несётся Николай, ударяется о стену лобешником и возвращает игрушку хозяину.

Вот с этого начался добрый воскресный денёк…

Роня сидела на стуле, потому что устала стоять в ожидании, когда шум за стенкой закончится, она собиралась оставаться непреклонной, но сердце её просто ныло от ужаса и осознания, что там происходит… ну в самом деле! Ахи-охи-вздохи, потом БАХ о стену, так что всё в квартире содрогается.

Егор сидел на стуле, потому что устал стоять, а с дивана не было удобно переключать треки в ноутбуке, подключенном к стерео-системе. Он умело мотал всю речь, чтобы иностранные словечки не смущали нежные ушки невинной студентки. А ещё с этого положения Николай особенно потешно бросался на поиски игрушки. В его распоряжении была вся гостиная под разбор на кирпичики.

— Нет! Это невыносимо! — прошептала Вероника, встала и постучала по стене. Раз, второй, третий, а потом стала колотить без остановки.

Её сердце разрывалось, а нервы натянулись хуже некуда, вот-вот лопнут нафиг.

— Задрала со своим Петкуном! — прорычал Егор, встал со стула и швырнул игрушку Николая в спальню.

Царь Польский (по совместительству с Российской Империей) остался раскладом доволен и удалился, а Егор пошёл на выход.

Роня шла, стуча по стене, уверенная, что вот-вот взорвётся и перегорит, но этого не происходило. И вот уже дверь! Вот сейчас, БАХ и всё, можно расслабиться, но напряжение росло, а злость не проходила.

Егор рычал, двигался на выход уверенно, с дьявольской улыбкой. Сжимая пальцы. Он даже не оделся, пошёл как есть в одних только спортивных штанах.

Дверь распахнулась…
Дверь распахнулась…

— КАКОЙ ВЫ ПРИДУРОК! — взвизгнула Роня и шлёпнула Егора по голой груди.

— Вы… вы просто… Я ДАЖЕ ПРИДУМАТЬ НЕ МОГУ! — продолжала она, а Егор смотрел на всю эту возню сверху вниз и пока орать не спешил, хоть и собирался. Но как-то отпустило пока, он ждал, чем же эта гражданка закончит истерику.

— Потому что мозгов не хватает? — поинтересовался он, пряча улыбку, задрав голову к потолку. Отчего-то всё это сильно смешило, и внутри клокотало не бешенство, а восторг победителя, что ли. Со своим мини-ростом Роня увидеть его лицо точно не смогла бы.

— Знаете что?

— Что?

— Вы как… вы как… соевое мороженое! На вид ничего, а в целом… разочарование!

Егор остолбенел. Пищевые метафоры — его история, а не этого рыжего чудовища.

— А ты, как халапеньо. Распиарена, жуть, а толку — ноль!

— О-о, — Роня язвительно всплеснула руками. — Ну а в квартире вашей, видимо, Каролина Риппер?!

Егор снова остолбенел. Девчонка не случайно брякнула про мороженку, она продолжала игру. Сама! Сознательно! Отдавая себе полный отчёт!

— Уж поверь! — прорычал он.

— Что ж вы тут делаете с Халапеньо? А?

— Вырубай! Свою! Говно-музыку!

— Харе! ВОРОВАТЬ! МОЙ! ИНТЕРНЕТ! — взвизгнула она и оказалась прямо вот в миллиметре от Егора Ивановича.

Буквально носом упиралась в его грудь, и от тяжёлого дыхания совсем потеряла голову, потому что лёгкие просто разъедало от его запаха.

И только в эту секунду пришло в голову, на кого она орёт, кто пред ней стоит полуголый.

И совершенно точно… не трахался он только что ни с кем.

Из квартиры ничей любопытный нос не торчал, а вот стоны… продолжались.

Егор пялился на тонкий нос, на рыжую макушку и огромные, переполненные откровенным восторгом глаза. Роня была счастлива от того, что только что поняла, и скрыть это было уже никак не возможно.

И Егор отчётливо осознавал, что проиграл ей один балл.

— Пищевые метафоры — мои, — глухо произнёс он, а потом… посмотрел на собственные руки.

А потом понял, что вообще-то Роня уже и не очень-то рада, и глаза её в одну секунду перестали излучать счастье.

И если смотреть со стороны… Кулак Егора просто напросто врезался в стену над головой Рони, а она оказаласьснова прижата спиной к стене, она оказаласьснова какой-то загнанной мышкой, которая уже жалела, что подала голос.

Из одной квартиры доносились стоны. Из другой ария Гренгуара — «Париж».

...страна неистовых желаний.
Здесь, мелькнул в толпе,
прекрасный ангел, свет небес.
Всю эту ночь я шёл за ним во тьме…
но он исчез!

Когда бы знать, что завтра ждёт!...*

Егор стоял в проходе концертного зала ХГТУ и смотрел на сцену.

Он был невероятно взбешён, потому что прямо сейчас декан в очередной раз… лил ему в уши дичь.

Для понимания стоит пояснить.

Егор Иванович Волков был невероятно нужен ВУЗу. Почему? Потому что он успешно светился отовсюду. Симпатичный профессор был любимцем шоу на телевидении в роли консультанта, его приглашали на такой ныне популярный ютуб, у Волкова был, прости господи, Instagram...

Декан никак не мог уследить за успехами своего преподавателя, только и успевал разбираться, слушая секретаршу, которая возглавляла фан-клуб историка. INSTAGRAM! — это вам не шутки…

А там блог, посты всякие, что-то по истории, что-то про жизнь вообще. Подписчиков — тьма. Директ — завален. Книгу в скором времени сулят. И вообще… ну на слуху человек. А сколько премий, конференций и прочего? Уйма!

А самое обидное, что Егору Ивановичу от ВУЗа нужна только докторская… ещё годик на насиженном месте, и прощайте профессор, только вас и видели. И снова начнёт выть несчастный Леонид Николаевич, что ВУЗ большой, а он — один.

Так вот Егор был ВУЗу страшно нужен, но и от Егора требовались ответные услуги… а он их упорно не оказывал.

Эти двое стояли в проходе и каждый думал о своём. Декан — о Егоре Ивановиче, Егор Иванович… о Веронике Соболевой, которая танцевала под супер-медленную арию «Поклянись мне головой», которую он уже знал наизусть.

… Всё будет чудно милый мой…

Да уж чудно!

… Всегда послушная во всём…

Ага, послушная, как же!

… Но поклянись мне головой, что эту тварь повесят!

Какую? — как будто немедля готов идти и вешать.

Стоп!

Волков тряхнул головой и обратил внимание на декана, который будто чего-то ждал.

— Хороша? — спросил декан.

— Кто?

— Ну как же… Соболева! Мы же за этим пришли!

— Зачем? Попялиться на Соболеву? — поинтересовался Волков, смерив декана таким взглядом, что тот прокашлялся и отвернулся.

— Егор Иванович… Вы ж ей так и не закрыли долг…

— Не заслужила, — холодно ответил Егор и потянулся к горловине футболки, будто там был плотный галстук. Ослаблять было нечего, потому просто потёр шею и попытался отвлечься.

Соболева теперь танцевала под что-то столь же медленное и очень французское, но ноты знакомые. Волков уже, блин, все её тупорылые песни знал.

Рыжее чудовище кружилось на месте, и её зелёное платье развевалось, разлеталось в разные стороны, а ноги будто вообще забыли про гравитацию… так. Декан!

— Нет, я ничего ей… — начал было Егор.

— Нет, нужно! — надавил декан. — Это просьба самого-о…

Декан ткнул пальцем в потолок, видимо, намекая на ректора.

— И что? Пусть сдаёт! Я поставлю. Или пусть у неё экзамен принимает Леонид Николаевич.

— Он не может, он в больнице.

— Он всегда в больнице, — пожал плечами Волков.

— Ну Его-ор… Иванович, — декан тяжко вздохнул. — Ну тогда я вынужден…

Дальше шло бормотание, из которого ничего толком не было ясно, потому что Волков снова отвлёкся, чтоб его.

— А мы можем отсюда выйти? — попросил он, вытирая пот со лба и снова разминая шею в попытке избавиться от мифического галстука.

— Зачем?

— Ш...шумно, — кивнул и бросился на выход Егор, а стоило покинуть концертный зал, понял, что уже не может терпеть дальше этот разговор, ну слишком уж много внимания чёртовой дурище, которая и дома! его умудрилась достать. Всё из-за неё наперекосяк. И снова! Снова за неё просят, будто нет других студентов в ХГТУ! Одна только Соболева!

— Хорошо, — прошипел он, распрямился и разминая на ходу шею, повернулся к декану. — Хорошо. Я даю ей последний шанс.

— Ах, как замечательно! — расплылся в улыбке декан.

— Но она сдаст мне… всё! Всё что я ей ставил «за так» — ясно? Список выдам старосте их группы.

*** 

Оно догнало Егора, когда он почти скрылся в кабинете.

— Спасибо, — шепнуло оно.

Голос разлетелся по коридору, умножившись эхом.

— За что? — пальцы сжали ручку так, что побелели костяшки. Ручку, а не руку чудовища — уже хорошо.

— За шанс… — шепнуло оно.

— Если ты ещё не поняла, ябеда, это наказание, а не награда. Четыре зачёта и два экзамена… ты не сдашь. Не мни о себе бог весть что.

Он вошёл в кабинет и захлопнул за собой дверь. А Веронике показалось, что пропасть между ними стала такой огромной, что с одного её обрыва она не видит другой стороны за пеленой из облаков.

Солнце жизни - светлый Феб!*

— Вам помочь? — Роня склонилась к женщине, дремавшей на лестничной клетке.

Гостья была на вид лет пятидесяти с хвостиком, короткостриженная, плотненькая, коренастенькая. Она спала, уложив голову на сумку и обняв колени. На дворе не июль, в подъезде прохладно.

— Ась? — она подняла голову и уставилась на Роню. — Ой… да я глупая! Представь, поменяла билет и выехала на три часа раньше, и никому не сказала! А телефон сел… меня ж и не ждут ещё! Прихожу — дома никого. И ключи не стала брать…

Из двери Рониной квартиры выглянули три рыжие головы, расплылись в улыбках и с интересом уставились на женщину.

— Идёмте к нам. Телефон реанимируем, у нас подождёте, — предложила Роня, не дожидаясь ответа взяла за ручку сумку.

— Да что вы! — начала было женщина, но тут остальные Соболевы высыпали из квартиры.

— А вас как зовут? — спросил Влад, помогая женщине подняться.

— Ирина…

— Значит мама-Ирина, — подмигнул Константин, открывая пошире дверь.

— Дак я… — начала было несчастная, окружённая Соболевыми, нежданная гостья соседей.

— Мама-Ирина, а вы борщ варить умеете? — глаза Валеры загорелись, и все трое его родственников замерли и уставились на маму-Ирину.

— А мамины котлетки? — Константин оттолкнул брата.

— А у нас… — начала было Роня, но мама-Ирина покачала головой.

— Поняла я вас, шаром в холодильнике покати, эх вы…. — и уже безо всякой помощи направилась в квартиру.

В семье Соболевых маму ужасно любили, по маме ужасно скучали и к любой маме относились как к богине, так что незнакомке с лестничной клетки не суждено было нынче остаться одной, не под той дверью она решила посидеть…

Уже спустя час все четверо хищно наблюдали как шинкуются овощи, как наполняется скучающая по этому кухня запахами еды и как пухлые ручки мамы-Ирины порхают над разделочной доской.

— Смотрите, — шепнула Роня. — Окна запотели…

— И правда, — кивнул Влад, и все четверо уставились на запотевшее от готовки стекло, а потом как зачарованные зверята подошли к нему. — Как в детстве, помните?

— Ага… — Константин вздохнул. — И на улице холодно стало-о…

— В школу идёшь, а под ногами застывшая в лёд грязь хрустит, — рассмеялась Роня и почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы.

Мама Ирина замерла, уставившись на чужих детей. Эти ребята ей понравились сразу, хоть и странно было, только что сидеть в подъезде и вот так оказаться оккупированной. Но быть «мамой» этих странных ребят оказалось слишком весело, аж уходить не хотелось.

— А если суббота, мама дома. Приходишь домой, а она сварила борщ и нажарила беляшиков, — Валера с тоской посмотрел на маму-Ирину.

— Жалко, что мы уже не школьники, — Влад тоже посмотрел на маму-Ирину, а через мгновение она оказалась под прицелом всех четверых.

Дети смотрели на неё жалобно так, будто о чём-то просили.

— Эх вы, несчастные! — усмехнулась она. — Доставайте сметанку!

***

Ирина Васильевна Волкова накормила Соболевых борщом, нажарила им котлет и с наслаждением наблюдала, как чужие дети скачут вокруг: посуду моют, чай наливают, конфетки дают.

Ирина Васильевна Волкова сидела и с улыбкой слушала их болтовню, а дети будто сотню лет ни с кем не говорили, выдавали всё подряд, как родной маме.

— А где же ваша мама? — спросила наконец Ирина Васильевна.

— Дома, — кивнул Влад и сел напротив Ирины Васильевны.

— Просто кроме нас у неё ещё двое, — Роня погладила старшего брата по голове. — А нам нужно было стать самостоятельными.

— Мы слишком домашние, — сказал Константин. — Ну знаете… очень нам нравится всё это… да и сложно с нами маме, столько лет тянула погодок, да ещё мы близнецы. И девчонкам нужно внимание.

— И хватит уже сидеть на маминой шее! — объявил Влад, будто этот вопрос они решали прямо сейчас, а Ирина Васильевна печально покачала головой.

— Ох, детки…

И все четверо расплылись в широченных улыбках.

— Вероничка, а телефон мой зарядился? — спросила мама-Ирина.

— Аг...ага наверное, пойду гляну!

Вероника побежала в гостиную, где лежал телефон Ирины Васильевны, и в этот самый момент он решил, что самое время ожить. Так Роня и застыла, сжимая в руке чужой гаджет и глядя на фотографию.

Какой же он красивый там был, Роня отлично эту фотографию знала, это из Инсты, не то фотосессия, не то просто качественное фото на фоне синей стены. И он там так хорошо вышел, такой весь таинственно-красивый. Волосы так художественно-небрежно лежат и улыбка такая лёгкая, невесомая. Кто плохо знает его, и не понял бы, что он улыбается.

— А вам… сын звонит, — шепнула Роня подошедшей на звук Ирине Васильевне.

— Ой, Егорка, — мама-Ирина взяла телефон из рук Вероники, отсоединила от зарядки и прижала к уху. — Сынок! А я ж… ну! На три часа раньше, да ещё доехали раньше! Да не едь! Я тут уже. Меня соседи твои приютили. Да! Коне-ечно! Ой, накормили-напоили, умнички. Да, едь домой, едь!

...рядом, но далеко, что не достать рукой!*

— Мам, тебе нужна новая куртка! — вздохнул Егор, глядя на одежду Ирины Васильевны. — Давай купим?

— А давай без давай! Сама куплю, — фыркнула Ирина Васильевна.

Она не особенно любила гиперопеку сына.

С одной стороны, это здорово, воспитать заботливого и любящего ребёнка, а с другой, он превратился в настоящего маньяка.

«Жену б ему!» — вздыхала про себя мама-Ирина в надежде, что тогда сынок оставит её в покое и переключится на новую жертву.

— Мам, мне не сложно! Поехали завтра, после обеда?

— Не поехали! — отрезала Ирина Васильевна и стала активнее вытирать раковину, пока та не заблестела.

— Ну что ты вечно отказываешься? Я же знаю, что сама себе не купишь!

— Купишь — не купишь, твоя забота какая? Отстань, Егор! Иначе начну сейчас на мозги капать!

— Капай, — улыбнулся Егор Иванович, грозный препод, и сел за кухонный стол подперев щёку кулаком.

Пока его мама продолжала мельтешить перед глазами, он сидел и наблюдал за этим, чувствуя, как расслабляется. Будто его освободили от важных дум и забрали немного ответственности, будто вот теперь можно и ножки вытянуть.

За стенкой привычно зашуршала музыка, Егор положил голову на стол, прижался щекой к столешнице и закрыл глаза.

День был тяжёлый, «мотательный», а дома тихо и спокойно. За стенкой что-то мелодичное, трогательное, поют красиво — он и правда к этому привык. И почему-то подумалось… что музыка и раньше была, с самых первых дней в квартире, но заметил он её не сразу почему-то.

Николай тоже хорош, подошёл к смежной с соседями стене и лёг, прижавшись к ней спиной.

— Коль, ты чего? — улыбнулась мама, подходя к собаке. — Лежанка вот, а ты на полу разлёгся.

— Мам, он не Коля.

— Ох, простите Николай, не соизволите ли лечь на лежанку? — и Ирина Васильевна почесала за неблагородным ухом пса.

— Ему так музыку слышнее, — не глядя подсказал Егор.

— Это Ронечка слушает?

— Понятия не имею, о ком ты, — Егор вздохнул, ему будто по груди полоснули ножом, лежать прижавшись к столу расхотелось. Момент потерял свою поэтичную «небрежность», увы. — Я спать, лады? Ты полуночничать будешь?

— Да-а, сериальчики посмотрю… Иди, спокойной ночи!

— Не засиживайся, — Егор поцеловал мать в щёку и пошёл в комнату, а на пороге замер.

Когда и зачем он переставил кровать на другую сторону?

Хороший вопрос… И Николай вот теперь спит у этой стенки, как-то странно выходит. Ну да ладно.

А за стенкой, вот ровно в полуметре от Егора, Вероника сделала чуть тише музыку, перевернулась на другой бок и закрыла глаза.

Какой же дурак, какой же он невыносимый, непроходимый идиот! А какая мама у него при всём при этом милая! И как так вышло… В квартиру ворвался, ни привета, ничего, даже не глянул, будто Роня таракан какой. Неужели нельзя казаться хоть немного вежливым?

Вероника устало вздохнула, а потом прижалась лбом и ладонью к стене. Прохлада остудила раскалившуюся, как от температуры, кожу.

А за стенкой, вот ровно в полуметре от Вероники, Егор сделал то же самое.

***

Звонок оповестил, что началась консультация. Пятой, чтоб её, парой, а у Вероники репетиция, ей в концертный зал надо!

— Проходите, — Егор Иванович распахнул дверь в класс и вошёл туда первым.

Занял место за столом и выжидающе посмотрел на Соболеву.

— Я… одна?

— А больше никто зачёты за три года не пересдаёт. Вы — уникальный экземпляр, — усмехнулся он, открывая ноутбук.

Роню прямо-таки трясло, когда представляла объём предполагаемой работы. Лучше нафиг бросить универ, ей богу, но декан настаивал, что ничего страшного, нужно потерпеть. И преподаватель в студии танцев, Олежка, будь он неладен, не затыкается про «СтудОсень» и ещё три супер-конкурса, где без Соболевой ну никак не обойтись.

— И… как… когда? — промямлила она, и Егор даже поморщился.

— Говорите громче, мне вас не слышно, увы, — фыркнул он. — Итак, наверняка, вы не помните тем зачётов, которые получали «за так», ещё до меня, верно? Первые два принимал другой преподаватель. Даже смешно… принимал, — Егор в ударе, просто острота за остротой. — Темы!

Вероника протянула руку и взяла листочек, вылезший из принтера.

— Что? Незнакомые буквы? — усмехнулся Егор, не отрывая взгляда от монитора.

— Да, — уже напряжённо ответила Роня, решившая, что ни к чему доказывать, что она не верблюд. — Прямо-таки ни одной знакомой! Пожалуй… пойду погуглю.

— Так и пойдёте, без списка билетов? — на одной ноте проговорил Егор, изо всех сил изображая безразличие, но уж мы-то знаем…

— А их нет в методичке? — голос Рони окреп и она даже сделала шаг вперёд, сжав листочек так крепко, что он смялся.

Пообещайте мне любовь... хоть на мгновение!*

Лев и правда добился от Вероники похода в кафе. Он был очень приятным, по-звериному красивым и каким-то волшебно-обволакивающим. Но почему-то Роне казалось, что с ним уж слишком тепло, до духоты.

А ещё к нему прилагался историк. И вот от кого от кого, а от историка веяло такой необходимой прохладой. Прямо морозом. Вот и сиди себе: с одной стороны жар, с другой холод.

— Ну что? В чём ваша трагедия? — расплылся в улыбке Лев, с ленцой подозвал к себе официанта огромной ручищей и заказал всем кофе и десерты. Он казался королём в этой кафешке, и становилось как-то неуютно, хоть и не страшно. Странное ощущение от слишком живой энергии этого экземпляра.

— Трагедия? — нахмурилась Роня, пряча руки под столик.

— Ну да, вы же ссорились или мне показалось?

— Я не ссорюсь со студентами, — холодно заявил Егор, старательно не глядя в сторону Рони.

— Вы, значит, студентка… двоечница?

— Именно! — кивнул, так же не глядя, Егор. — Вероника у нас… танцовщица! И думает только об этом!

Роня вся сжалась. И посмотрела на Егора такими глазами, что будь он более открытым, уже помер бы от её гнева.

— Танцы? Что вы танцуете? — Лев был явно расположен к диалогу, а Роня мечтала убежать.

— Бальные и современные танцы. Я… и там, и т...

— В общем, она везде, но не на парах! — усмехнулся Егор.

— А вам-то что? — воскликнула, наконец, Вероника.

Лев с широченной улыбкой отпрянул от столика, а Егор оторвал-таки взгляд от экрана смартфона и посмотрел в полные ненависти глаза Вероники. Она сидела, вцепившись в столешницу, а потом встала, опрокинув стул и бросилась к туалетам.

Бежала не глядя, чуть не опрокинув официантку, а потом начала торопливо дёргать дверь женского туалета.

— Какого!?.. — прошипела она.

— В другую сторону тяни, — посоветовал… Егор.

Он догнал её и наблюдал теперь за попытками побега от… него?

Да… Егору было почти тепло на душе от того, что бежать Вероника вздумала от него! Он так хотел пугать её ещё и ещё, чтобы просто дрожала перед ним в ужасе… глупая «звёздочка».

Потому взял за плечи и оттащил от двери туалета в сторону, прижав к стене. Снова.

Их бёдра соприкоснулись, её грудь прижалась к его груди, его пальцы вцепились в плечи так, что обнажённая кожа покраснела. Роня пожалела, что скинула косуху. Егор очень отчётливо чувствовал сердце своей жертвы, оно громко, с силой билось о грудную клетку, и эти удары отдавались и в его груди.

Ей было ужасно страшно, и он хотел большего. С каким-то ужасающим маньячизмом, неуправляемым злом. Никогда и ни с кем рядом он не хотел так ярко ощущать чужие эмоции. Он ими питался, наслаждался и убеждал себя, что это помутнение пройдёт, стоит дуре уйти из его жизни. На-всег-да!..

— Уйди… почему бы тебе не провалиться, — прошипел он, чувствуя, что всякий раз как открывает рот, в него проникает её мерзкий цитрусовый запах.

— Вы меня держите, — шепнула она.

Не сказала, шепнула. Отвратительно тихо. От этого между ними повисла новая запятая. Ничего не закончилось, как должно было после её ответа. Обе груди сладко и горячо жгло, а от того, как тесно они были друг к другу прижаты, градусы только росли.

Пока лбы не столкнулись, а Егор не стал вопить про себя: «Что ты, блин, творишь, идиот?!»

Только смысл вопить?

Вероника обездвижена, она не может поднять руки. Она не может теперь и голову поднять. И всем своим телом ощущает его — напряженное, окаменевшее и очень-очень горячее, будто они оба подхватили вирус и теперь страшно температурили.

И чем дольше это длилось, тем хуже им было, оба чувствовали, что в горле пустыня, что дыхание всё тяжелее и воздух по лёгким проходит с трудом. Пальцы Егора не ослабили схватку, но медленно потащились ниже. С рук на талию, на обнаженную полоску кожи между краем джинс и началом топа. Пальцы изучали хрупкие косточки, которые так просто сломать, тонкую кожу, которую так легко порвать, и мог поклясться, что сейчас сможет это сделать. Сожрать дуру! Переломать, сделать отбивную и сожрать.

Веронике же казалось, что всем телом она ощущает его пульс. Будто настолько Егор был напряжен, что весь превратился в толчки крови по венам. К своему ужасу она понимала, что помимо ярости в нём есть и другое… но слишком пугающее, чтобы произнести вслух.

— Я сейчас… — начала она, и от её севшего голоса зашевелилось что-то глубоко уже под его кожей.

— Твою м… — прошипел он в ответ. — Заткнись!

И настолько его бесил её сиплый низкий голос, настолько он хотел нафиг заткнуть ей рот, напугать и прогнать, что не нашёл ничего лучшего, чем податься ещё ближе и замереть… на губах. Чёртовых губах, которые были ближе, чем он думал. Были мягче, чем он думал. Были слаще, чем он думал. Они пустили по венам сгущёнку, вязкую и невероятно приторную. Они утопили в сливочном привкусе, странно греющем, как чашка чая выпитая на морозе.

Егор этого не хотел. Он этого не планировал, но это произошло, и в тот момент, когда его губы просто скользнули по её губам, даже не по-це-ло-ва-ли, из груди «звезды» вырвался стон. Ужасный, не испуганный, но громкий. Настолько он был громким, что внутри всё дрогнуло от удовлетворения. На секунду воспаленные мозги приняли это за желаемое: ужас.

Пообещайте мне любовь... пусть безответную!*

Они ждали, когда это прекратится. Они надеялись, что скоро всё станет как было, «Белый русский» отпустит, сгущёнка снова станет кровью, а губы перестанут быть оружием массового поражения. Но пока что ничего не заканчивалось, увы. И чудом каким-то их никто ещё не нашёл, никто не помешал. Но вечно длиться это не могло, верно?

Когда рядом послышались шаги, Егор дёрнулся вместе с висящей на нём Вероникой, отступил в темноту и закрыл её собой. Оторвался от её губ и прижался лбом к стене рядом с её головой. Теперь она дышала как раз в сгиб его шеи и от этого становилось только хуже.

«Я насквозь пропахну этим чудовищем, которое так и не смог победить!»

Мысли Егора были далеки от романтических, но он продолжал вжимать бедолажку «звезду» в стену, а она продолжала чувствовать, что ненависти в его поступке куда меньше, чем желания. Ох да, она всё понимала. Вот прямо между ног, обнимающих его талию, прямо там и чувствовала, что непросто злодею держать себя в руках и не так уж сильно он сейчас зол… Хотя кто его знает, может вот так он со всеми, кого презирает?

Ей в целом было всё равно.

Приходя в себя и понемногу выходя из транса, Роня стала задумываться, что вообще происходит. Руки свои она обнаружила под его футболкой, где успешно царапала его кожу ногтями, наслаждаясь шипением, будто это котёнок мурчал в ушко. Ноги так крепко сжимала, что затекли, но висела бы так ещё три маленькие вечности, если бы пришлось.

Не пришлось.

Он отступил, подхватил её за бёдра и приподнял, заставляя разжать ноги. Разжала. А Егор продолжал держать её на весу, глядя в глаза. С ненавистью, жалостью, будто хотел попросить: «Не делай так больше, а?»

Вероника ждала. Упрямо не отводила взгляд и ждала, чем же всё это закончится. Ну что ещё он может с ней сделать? Ничего… Всё сделано.

Поставил её на ноги рядом с собой, а потом протянул руки, зачем-то обхватил её голову так крепко будто хочет раздавить и растереть в порошок. И, всхлипнув от боли, Вероника сделала шаг вперёд. Егор держал её голову в ладонях, смотрел в глаза, и стоило её рукам обвить его, без страсти, с нежностью, он закрыл глаза. Это было так мучительно, будто Егор на секунду ей сдался.

Погладил её виски большими пальцами, и Роня не заметила, как оказалась прижата щекой к его груди. Она слышала тяжелые удары сердца в чужой груди и боялась, что собственное сердце ничуть не отстаёт. И так тепло было. Так приятно в этих руках оставаться ещё хоть пару секунд, будто за их пределами — война, не иначе. Ну заморозки так точно.

— Нам пора, — хрипло ответил на все её мысли Егор.

— Стой, — попросила она, отступая. — Я буду смелой. Я спрошу. Что-то было?

— Что? — он не понял, он не верил, что она задаёт такие вопросы.

— Сейчас что-то было?

— Да, — кивнул он, признавая, что их поцелуй существует. — Но больше такого не будет.

— Почему? — вопрос был естественным и они оба его ждали, нисколько не сомневаясь, что он прозвучит.

Егор пожал плечами. Взъерошил волосы.

— Потому что это неконтролируемая хрень, которой быть не должно, — он говорил медленно, будто сам с собой. Подбирал каждое слово и в глаза Роне не смотрел. — Противоестественно… — тихо сказал и сам себе покачал головой. — Такое чувст… — снова покачал головой. — Сама понима… — и опять не то. — Если придумаю, как описать — скажу.

Развернулся и ушёл, а Вероника осталась. Скомкала своё счастье, как улитый слезами платочек, поднесла к груди и прижала крепко, чтобы навсегда осталось в ней. Баюкала его в темноте и тишине коридора, не понимая до конца, что же дальше, но боясь выйти в зал, где всё будет поломано и растоптано жестокими тяжелыми ботинками Егора Ивановича.

***

— Кому куда? — весело спросил Лев.

— Домой, — синхронно ответили два замороженных человека.

— Вероника, вас подвезти? — Лев указал на парковку ВУЗа, возле которой было кафе. — Я на машине…

— Я сам, мы живём в одном доме, — глухо ответил Егор и на секунду Вероника почувствовала его пальцы на своих. Только на секунду, не дольше, могло оказаться, что это только край его пальто или просто ветер коснулся, перенёс тепло Егора к Роне, обманул несчастную.

У Вероники всё внутри горело, болело. Ей казалось, что в голове не прекращая играет ужасно печальный, ужасно романтичный романс. Такой трепетный, что пробирает до самого нутра своими правильными и точными словами. Заслушанный, превратившийся в часть жизни, уже будто самой Вероникой и написанный.

Она хотела домой, в тишину, в музыку.

Хотела танцевать, не на пропущенной репетиции, а в одиночестве, в тишине. Нет музыки, которая сейчас была бы для неё громче этого несуществующего романса, у которого и слов-то нет.

— Я на маршрутке доеду, — шепнула Вероника, но её голос, всё равно что шелест листвы, незамеченный остался позади. Ни Лев, ни Егор не придали значения слабому звуку.

— Уверен? Мне показалось, что вы не дружите, — усмешка на лице Льва подсказала, что он куда больше знает и понимает, чем они решили.

— Дружим, идём, — отрезал Егор и потянул Роню за собой.

Он сам поймет? Вы так сейчас сказали?..*

Егор лежал на кровати, на спине. Один.

Даже Николай хозяина игнорировал, обижаясь на его хмурый вид и короткую прогулку.

Губы Егора горели как обожжённые, хотелось содрать с них кожу, запить произошедшее водкой, чтобы она как следует перебила оставшийся во рту вкус.

Его руки до сих пор помнили что-то смутно напоминающее женское тело. Это тело не было особенным, прекрасным или невероятно приятным. Обычное. Егор себя в этом уверял вот уже третий час. Кожа обычная, габариты посредственные.

И думал он о том, как бы всё это сделать простым, а выходило чертовски сложно…

Он понял, что слишком уж много думает, а стоило бы забыть.

За стенкой снова играла музыка, привычная, нудная, но пальцы сами собой стали барабанить по бедру. Он повернулся в ту сторону, точно обладал рентгеновским зрением и смог бы подсмотреть за соседкой.

«И отчего у них стены такие тонкие? Ну быть же такого не может...»

С другой стороны, можно было закрыть балконную дверь и вообще прекратить это безумие, но Егор предпочитал делать вид, что не понимает, с чего это музыка так слышна.

Страшнее стало, когда всё стихло. Егор пододвинулся ближе, но тщетно, только бормотание. Не выдержав, он встал с кровати, побродил по комнате. А потом сделал кошмарную роковую ошибку: вышел на балкон.

Её дверь была открыта, между ними только низенькая перегородка. И холодно — жуть, последние относительно тёплые дни осени «сделали ручкой».

Зато внутри всё дёрнулось, когда стали отчётливо слышны слова. Каждое слово, произнесённое там, за одной лишь белоснежной шторкой, задуваемой в комнату и обратно на улицу от каждого сквозняка.

— Не замёрзнешь? Может закрыть? — мужской голос.

— Нет, не хочу…

— Ронь, не глупи. Заболеешь!

— Ты вылечишь, — её голос, обиженный.

— И что с нами стряслось? Влюбились? — мужской голос казался ужасно ласковым, Егор от этого почему-то дёрнулся.

Некто (да, да, брат!) жалел девчонку. Жалел! Да начерта её вообще жалеть?

— Да… — сердце в груди одного конкретного историка, остановилось на пару секунд, и за это время кровоток успел замедлиться, а потом пошёл по кругу с такой силой, что обжёг щёки.

— И с чего же ты… подвинься, лечь хочу… и с чего же ты решила, что это прямо-таки любовь?

И правда… ну с чего дурища решила, что л… — это же глупость! Бред!

— Бред, — шепнул Егор.

— Не понимаешь? — спросила Вероника, а Егор уже сам захотел туда залезть, тут перегородка то полметра, чтобы заставить её ответить без прелюдий и лишних вопросов.

— Честно, нет! Он — грубиян. Самодур. Сошедший с ума от излишней и, позволь сказать, не такой уж большой, власти. Ох да, ещё он любимец малолеток, которые теперь массами читают умные инстаграммы и в особенности вот таких вот историков.

— Это всё так, — согласилась! — но понимаешь… Я чувствую, что он невероятно сильный. Как… скала или крепость. Чувствую, что если ты с ним — тебе уже нечего бояться, никогда…

— А Иванова? Она была с ним…

— Не думаю. Я думаю, что ему было с ней страшно скучно. Понимаешь? — тебе-то откуда знать?

— Наверное, — согласился мужской голос. — Нет, продолжай… Ляг как-то компактнее, мелкая, руки раскидала.

— Она не была с ним, он… просто повалял ей быть рядом.

— Тебе почём знать? — правильный вопрос!

— Просто знаю. Я один раз посмотрела на него и поняла.

— А с чего ты решила, что с другой, пусть даже ею будешь ты, выйдет иначе?

— Не знаю… может, дело в его типаже, может, в моих фантазиях. Я не могу объяснить. Это мелочи. Романс в его машине… Его как будто я сама написала. Прямо изнутри вырвали и записали в аудио. Я его потом нашла, слушала. Его мама — это чудо! — на губах Егора появилась усмешка, ухмылка, улыбка. — Его собака и то, что она беспородная... Это тоже что-то значит. Не буду выдумывать и идеализировать. То, как он общается со студентами, то, как он шутит. Как он устаёт к пятой паре. Как всегда заказывает кофе и не пьёт. Как… стоит иногда в концертном зале в проходе, когда я танцую. Как смеётся над шутками, которых я не понимаю, с Верой или Аполлоновым. Как делает крутые штуки на телевидении, ютубе, в инсте, не важно где. Мне кажется, что в нём столько силы, он даже мне… сопротивляется. Потому что верит в то, что это должно быть так. Влад, он меня по-це-ло-вал, и я будто заглянула к нему в душу. Раньше он был кинозвездой, которую мне, глупой, посчастливилось увидеть. А теперь он просто человек.

— И почему не ты?

— Я не буду об этом думать… Я чувствую, что что-то есть. Какая-то… ниточка. Какая-то мелочь. Что-то, что ни он, ни я не понимаем. Я будто за глухим стеклом и он меня не слышит, — слышу.

— Дурочка. Влюблённая дурочка. Он сделает тебе больно.

— Наверное… Пожалуй, так и будет.

Она сделала громче музыку.

...Кому мне верить? Дайте мне совет.*

Это был тот день осени, когда она кажется невероятно кинематографичной. Когда идёшь и видишь, что и листва, и свет сквозь осиротевшие ветви, и даже лужи — всё это ложится в кадр чьей-то кинокамеры. И невыносимая тоска в душе Рони снимала прямо сейчас такое печальное осеннее кино в рыжем антураже.

Роня шла на два шага впереди, обгоняя Льва, и глубоко дышала пряной осенью. Она хотела этого: идти в одиночку, без своего кавалера. А Лев не был против, он мог любоваться сейчас тонкой фигурой и медью волос, так гармонирующий с окружающей их осенней магией.

Вероника прикрыла глаза, шла на цыпочках, еле касаясь тротуара. Пропевала про себя запомнившиеся треки из мюзикла, на который её только что сводили. И к своему ужасу, своему кошмару понимала, что там, в пятом ряду видела две макушки… очень знакомые. Лев дал два билета другу, и тот сводил в театр маму. И Вероника теперь думала о том, какие номера ему понравились и видит ли он, как она сейчас, эту осень и эту магию. Идёт ли на цыпочках по тротуару будто летит? Хочет ли остаться наедине с собой, безо всех и слушать что-то своё в наушниках?

— Вероника, вы прекрасны! — заявил Лев, догоняя её и сжимая ладонь.

— Благодарю вас, — тихо ответила она и поспешила отойти на пару шагов.

— Могу я угостить вас? Бар? Кафе? Ресторан?

— Лев… я, понимаете, не уверена, что буду честна если позволю себя угостить, — ответила Роня, всё-таки останавливаясь, оборачиваясь к кавалеру.

Он залюбовался.

На пышных Рониных кудрях красовался чёрный берет, она была в милом кремовом пальто, в ботиночках лаковых — будто сошла с экрана старинного фильма.

— Ну так к чёрту угощения, сами за себя платите, но позвольте я хоть провожу вас, а потом посижу рядом! Вы ужасно интересный человек! — рассмеялся Лев, его смех был тёплый и рокочущим. Он хотел укутать, спасти от тоски. Вероника это понимала и ценила.

— Если не хотите наедине — у меня друзья тут собрались в ресторане! Мы можем поехать туда, и это не будет приватным обедом…

Вероника задумалась и опустила голову. Она не хотела, чтобы магия вечера заканчивалась, но и мысль о том, чтобы куда-то идти со Львом невероятно мучила. Роня не чувствовала себя предательницей, но она чувствовала, что даёт надежду хорошем чеуловеку.

— Хорошо, Лев. Идёмте… — она даже улыбнулась, а, увидев счастливую улыбку кавалера, тут же потупила взгляд.

Всё-таки он рад, слишком ей рад, так нельзя. Ревность Егора Ивановича? Ну что такое ревность? Только болезнь, и не всегда любовная. Как часто ревнуют собственники, ревнуют только из-за потери внимания, как дети.

Мысль, что Лев её может очаровать, отступила так же быстро, как пришла. Роня радовалась, что женщины смотрят на красивого великана заинтересованно. Он тоже был сильным, не слабее Егора, его тоже можно было назвать скалой, защитником, но… Лев мог бы защитить весь мир. А Егор защищал только ту самую, в мыслях Рони. Она в этом была уверена.

Лев весь мир любил и всему миру улыбался, а Егор делал это так редко, что всякий раз от его изогнувшихся губ и тихого смеха сердце у Рони сладко замирало.

Ресторан оказался приличным, красивым и дорогим. Из тех, что не посещают студентки. И нет, это Роне не льстило, скорее пугало.

За столиком, на который указал Лев, сидело человек пять или шесть, паника немного отступила.

— Лев, это ваши друзья?

— Да, лучшие.

— Могу я сразу спросить?

— Будет ли там Егор? — улыбка Льва стала печальной. Он кивнул. — Если хотите, мы можем уйти, Вероника.

— Нет… останемся, — она кивнула и опустила голову, уставившись на носки лаковых ботинок.

— Вы тогда убежали… в кафе, — напомнил кавалер, протянув руку и коснувшись Рониной щеки. Она вздрогнула и судорожно вздохнула.

— Да, а что?

— И он бросился за вами.

— Зачем, как вы думаете? — Роня сама не поняла, как вцепилась в руку Льва, умоляя продолжать говорить с ней о нём.

— Я не знаю. Это не поддаётся объяснению… И никогда не был мой друг таким. Возможно, вы и правда его задели. Вы любите его или боитесь?

Вероника вздрогнула и покачала головой.

— Лев, это не важно…

— Я думаю, что он побежал следом, просто потому что захотел. Только по этой причине он делает всё в своей жизни. Поверьте.

Роня кивнула, а Лев снова коснулся её щеки. И вместе с теплом мужских пальцев бедняжка ощутила ещё и пронизывающий холод. Ей сначала показалось, что это психосоматика, просто попытка тела что-то противопоставить теплу Льва, а потом поняла, что это дверь в ресторан открылась.

Егор стоял на пороге, кривовато усмехаясь и глядя на сцену так, будто застал двух любовников, а не невинный жест мужчины к женщине. За спиной Егора топталась девчушка, немногим, но всё же старше Вероники.

Она была в короткой шубке и на шпильках, стоять явно устала и то и дело поджимала ноги.

— Егор, ну что стоим? — пропищала она.

...друзей моих прекрасные черты...*

Гелла Петрова, пришедшая вместе с Егором Ивановичем, была настоящей знаменитостью. В целом, все за столиком её знали, и только Роня не имела чести познакомиться с ней лично. Ну и Льва Гелла не узнала, увы.

Знаменитость была огромных масштабов, лет с шестнадцати стала звездой ситкома и теперь боролась за место под солнцем и рассчитывала на «взрослые» роли, но пока, увы, предлагали или очень второстепенные, или по-прежнему детские, хоть девушка была уже и не первой свежести.

У Геллы были в наличии шикарные белые локоны и ну просто невероятно милое личико. Рядом с Егором она смотрелась великолепно и, зная это, сидела к нему максимально близко.

— Так, знакомьтесь — это Вероника, — объявил Лев, приобняв девушку за плечи. — Мы только что с «Темноты» — ну просто нечто!

— Ну кто бы сомневался, — усмехнулся ещё один представитель звёздной элиты, который был также знаком Роне исключительно по экрану телевизора или смартфона: режиссёр Ростов. А вот сидящая рядом с ним девушка была абсолютным ноунеймом. Синеглазая, с копной чёрных кудрей и очень мрачная.

— Ой, ой, ой! — пролепетала Гелла, получив в ответ ледяной взгляд Ростова, а потом и его спутницы.

— Угадай, кто ставил сей шедевр? — спросил у Вероники Лев, и она нерешительно кивнула на Ростова. Имя на афишах прочитать ничего не стоило.

— Именно! А музыку написал отец этой очаровательной барышни! Знакомься — это Валерия Ростова, — Лев указал на кудрявую мрачную девушку, которая в ответ только скривилась, а потом, прищурившись, кивнула Веронике.

— Вы… — начала было Роня, решив что все тут какие-то звёзды.

— О, я — никто, — широко и с гордостью улыбнулась Валерия. — Не переживай, меня ты не знаешь.

Ростов демонстративно хлопнул себя по лбу, а Валерия рассмеялась. Выяснилось, что смех её — настоящий волшебный наркотик, все обратили внимание на собственные мурашки, пробежавшие по рукам от этого звука, даже Гелла восхищённо выдохнула:

— И в такие минуты я понимаю, почему это создание почти не смеётся…

Валерия тут же замолчала, как на зло. А Ростов самодовольно окинул присутствующих торжестующим взглядом. Он обожал свою жену и так ею гордился, что хотел заставить весь мир это делать, а жена упорно отказывалась хоть в чём-то блистать, бросая все увлечения едва начав.

— Как поживает Николай? — спросила Валерия. Её голос оказался низким, бархатным. — Также беспороден и горд, как его отец?

— Несомненно! Я всё думаю, когда это животное прекратит расти? — спросил Егор, обращаясь к чете Ростовых.

— Никогда, — Валерия закатила глаза. — Луи-то ещё ничего, но Тоня — это просто кошмар. Слюнявое существо! И такая огромная!

— Мне кажется, или про ребёнка Игнатовых ты также говоришь? — Егор явно веселился. Видеть его приветливым и расслабленным не на парах было странно для Рони, и она невольно засматривалась. Кажется, это было слишком очевидно.

И, конечно, Валерия мимо этого факта не прошла.

— Лёвушка, твоя дама глаз с Егора не сводит! Тут какая-то интрига? — на идеальных ярких губах появилась улыбка.

— Какая же ты зараза, — вздохнул за спиной жены Ростов. Роня покраснела, а Валерия тут же пожала плечами.

— Ну и ладно, сменим тему! Игнатовы? Как поживает ваше слюнявое существо? — и обернулась к незамеченному ранее, но вполне знакомому Роне, Глебу Игнатову. Преподавателю из ХГТУ.

— Ты про собаку или ребёнка? — сквозь зубы прошипела Александра, жена Глеба.

— Про собаку, конечно, — Валерия облокотилась о стол и улыбнулась.

— Я уже говорил… — начал было Ростов, но был перебит.

— Что я зараза, да, — кивнула она, и Гелла истерично рассмеялась.

Валерия тут, кажется, настоящая звезда.

Только про Роню она, увы, не забыла. Отвернулась от Игнатовых и уставилась на «новенькую». Прежде чем «зараза» заговорила, Лев перенял инициативу.

— Так, представлю тебе всех, хорошо? — и он демонстративно сжал пальцы Рони, чтобы поддержать. Она не стала освобождаться, чтобы не выглядеть после замечания Леры глупо. — Это Гелла Петрова, актриса. Это Костя Ростов — режиссёр. Валерия — его жена. Глеб и Саша Игнатовы…

— Мы знакомы, — кивнула Роня.

— Да, Вероника частый гость на «даче», — улыбнулась Саша Игнатова.

— Э… кто-то там гость на моей даче, а я его не знаю? — усмехнулась Валерия.

— Увы… — вздохнул Глеб. — Ты нам её отдала на весь год, жаловаться нечего!

— Гадство, — вздохнула Валерия. — И вы превратили мой притон в свой притон.

— Зараза, а зараза… дача-то моя! — поправил Ростов.

— Да иди ты! — махнула она рукой.

— Так, продолжим, — снова взялся представлять Лев. — А это Сафо и Ян, загоревшие счастливые люди!

— И правда, — закатила глаза Валерия.

— Когда ты была мрачным подростком, который вечно молчал — было веселей, — сахарно улыбнулась Саша.

О, если бы ты мог понять как ты жесток...*

— И всё-таки, что ты, Роня, такая… тихая? — сощурившись, поинтересовалась Валерия.

— Очень мюзиклом впечатлена, — свернула в сторону Роня и тут же к ней проявил интерес отец Валерии.

Звезда, как его тут называли, хоть этого прозвища можно было удостоить буквально каждого второго, был таким же кудрявым как дочь, светловолосым и выглядел не более чем на тридцать. Эти двое были и совсем уж разными и очень при этом похожими, из-за чего за ними было невероятно интересно наблюдать. А ещё Звезда был очень тёплым, не удушливым, в отличии от того же Льва. Хотелось немедленно вывернуть душу и всё-всё Звезде рассказать. Удивительный мужчина с длинными музыкальными пальцами. Он смотрел на Роню пристально, будто собирался влюбиться. От этого взгляда Роня краснела и старалась увернуться.

— Папочка, как думаешь, — вздохнула Лера. — Эта девочка очень красивая?

— Думаю, что да, — улыбнулся Звезда, обнимая дочь. — Мне кажется, она очень… вдохновляющая. Вероника, вам понравилась моя музыка?

— Да, — она улыбнулась. Глаза тут же загорелись, и от этого Звезда уронил руку с плеч дочери, поворачиваясь к Роне всем корпусом, будто хотел пересесть поближе, но Лев-великан мешал. — Я очень люблю мюзиклы… очень! И «Темнота» войдёт в мой плей-лист… кажется целиком! Честно!

— Вы поёте?

— Звезда! — позвал Егор Иванович, облокачиваясь о стол, чтобы оказаться ближе к собеседнику.

Мягкий взгляд Звезды оторвался от Рони и обратился к Егору.

— А Вероника у нас тоже…. «звезда» — не поверишь! Только танцевальная!

Егор говорил громко, каждое слово произносил чётко. Он успел выпить вина.

— Вы танцуете, — Звезда улыбнулся, и Егор ему снова стал не интересен, а Вероника почувствовала, что к ней ближе придвинулся Лев.

— Танцует! — громко объявил Егор.

— Ага-а-а, — протянула Валерия, явно готовая выдать какую-то мысль во всеуслышание, но пришла беда откуда не ждали.

С тыла напала Александра, она вдруг взяла Валерию подмышки и потянула вверх.

— Пойдём-ка, поможешь мне! — прошипела Саша.

— А что не так? — хмуро спросил Егор, вздёрнув бровь.

— Егор, — Саша говорила укоризненно, — мне кажется, что ты слишком много выпил. Не пора ли…

— Ещё малолетки меня не воспитывали, — грубо ответил он, но на губах Александры промелькнула улыбка. Они явно были знакомы ближе, чем думала Роня, которая от происходящего оторопела. — Саня, не мешай нам развлекаться!

— Сама разберусь. Ты, — она указала на Леру, — за мной. Ты, — указала на Егора, — не заткнешься, позвоню твоей матери!

— У тебя супер-скучная жена, — заявил Егор, глядя на Глеба. — Зря ты, друг, женился на малолетке, от них одни проблемы…

— Ничего не могу тебе на это ответить, — весело сказал Глеб. — Ты не хуже меня знаешь, если Волковы чего-то захотели — они добьются. Я был бессилен перед ней!

— Да, это у нас в крови, — тихо ответил Егор и сделал большой глоток вина, а потом покосился на Роню.

Егору показалось, что из пышных рыжих локонов девчонки торчат маленькие дьявольские рожки. Ему показалось, что зрачки в огромных широко распахнутых глазах узкие и длинные, кошачьи. Он всерьёз решил, что эта Соболева настоящая ведьма и только по этой причине все вокруг неё водят хороводы. А он мечтает отправить ведьму на костёр и водить хоровод уже вокруг него, наблюдая за мучениями чёртовой дурищи.

Звезда стянул с волос резинку и стал мастерить новый хвост, и почему-то и Гелла, и Роня уставились на него, наблюдая за тем как длинные пальцы управляются с делом. Гелла нервно сглотнула, Роня просто опустила глаза.

Знакомство со Звездой для неё было подобно встрече с кумиром. А за столиком слишком крепко намешалось столько эмоций, что следить за ними становилось всё сложнее, и Егор Иванович ощущал, что паникует. Ему казалось, что он упускает из виду что-то важное. Все на всех смотрят… все нервничают, а виной тому Соболева.

Егор наблюдал за тем, как Роня нервно косится на Звезду, как тесно прижимается к ней огромное тело Льва, как она ведёт беседы с Ростовым. Даже с Глебом они общались на тему «Генеральской дачи», которую сам Егор игнорировал, считая настоящей сектой. А вот Соболева сейчас в центре внимания, это его беспокоило. Остальное — ерунда.

И Гелла не затыкалась. Лев ей «казался смутно знакомым», а потому она стала закидывать его наводящими вопросами, чтобы выяснить, где они могли видеться. Лев нервничал: с одной стороны, Гелла, с другой — не упустить внимание Рони.

Одному Звезде на всё ровно, он весь из себя просветлённый, а вот Соболева ему приглянулась, и они уже обсуждают что-то высокое, какую-то прогулку: «Правда? Когда? Конечно! Это очень здорово!»

«Лев, да выдерни ты её из лап этого кудрявого монстра!» — почему-то думал Егор, а потом сам себя ругал.

«Вот ещё, при чём тут Лев? Зачем кого-то вырывать?
Я хочу пришить тут всех и свалить домой, ей-богу.
Звезда — придурок.
«Звезда» — идиотка».

У Егора всё перед глазами плыло, и Гелла, которую он пригласил по старой дружбе с надеждой эту дружбу возобновить, стала казаться ужасной. Плохой знак.

Я ехала домой, я думала о Вас,..*

Машина остановилась у дома, и Лера чуть не силой вытолкнула из неё Роню и Егора.

— Проводи его там! — крикнула она Роне. — Лёвушка, скорее! Региночка заждалась уже! Подружка моя там, сидит скучает! Скорее!

И машина сорвалась с места, подгоняемая Валерией Ростовой, которой будто шило в задницу вставили. И хоть Роня и сама была той ещё интриганкой во всём, что касалось других, тут — люто ненавидела эту странную мрачную особу.

— Пошли, — позвал Егор и пошёл к крыльцу, а потом замер у двери и обернулся к Веронике. — Подожди тут. Не уходи, — и скрылся в подъезде.

Роня удивлённо смотрела на медленно закрывающуюся дверь, пока та не примагнитилась. Просьба была странной и совсем Егору не шла, но хозяин-барин, и домой бедолажке не хотелось совсем. Она была вдохновлена, воодушевлена, а главное — магию с ней творила пряная осенняя ночь, которая нисколько не испортилась с того времени, как была вечером.

Роня сделала несколько шагов, пнула листву, глядя, как по луже от потревоживших её ботинок пошли круги. Сердце не то от вина, не то от страха колотилось безумной птицей. От нарастающего волнения было ужасно неловко, но на тишину комнаты с открытым балконом Роня бы это не променяла. Она нервно мяла в руках белые перчатки и ужасно боялась, что он посмеялся, попросив ждать. Обманул. Уснул там, пьяный.

Но звякнул домофон на двери, послышался топот собачьих ног, прохрипел что-то Николай, и голос Егора сказал:

— Три шага назад, Соболева, я, кажется, просил ждать на крыльце и не уходить!

Вероника обернулась и уставилась на Егора Ивановича. Он стоял на крыльце, в распахнутом пальто, с собакой на поводке. От тяжёлого дыхания, будто бежал по лестнице, изо рта вырывались клубы пара, и казалось, что даже пальцы его подрагивают, а кадык нервно дёргается.

Чего он ждал? Почему не спускался?

Роня сама сделала к нему несколько шагов, остановившись на том же месте, где он её оставил.

— Идём. Держи поводок, — велел Егор, вручая Николая Роне. Она сжала пластиковую ручку и пошла рядом с Егором по аллее.

Николай сам знал, чего хочет, и мнение хозяина, а уж тем более неожиданной «хозяйки» его не волновало от слова совсем.

— Смешно. Мать Николая — Тоня. Она собака Глеба была, а потом Саша появилась… Саша сестра моя, ну не сильно сестра, ай короче, — он махнул рукой. Немного пьяно и несвязно говорил, но Роне было сильно наплевать на подобное. Она шла, тихонько улыбаясь, ужасно боясь спугнуть удачу.

— И вот Тоня появилась… Смешно, Саша появилась, когда Тоня уже была. И мне Николая Саша дала… говорит на, на удачу. А то живёшь один. Интересно, она имела ввиду что?

— Не знаю, — пожала плечами Роня, а голос Егора стал холоднее и серьёзнее.

— Я знаю, — а потом резко сменил тему. — И что? Как тебе Лев?

— Очень тёплый человек, — тут же ответила Роня, будто готовилась.

— А Звезда?

— Очень хороший и интересный, с ним легко общаться, — улыбнулась она.

— А… ай, — махнул рукой и взъерошил себе волосы. — Дура, правильно я тебе говорил.

И Егор упал на лавочку, откинул голову, уставившись в небо. Роня стояла над ним и смотрела сверху вниз, Николай рвался продолжить прогулку, а потом хрюкнул и сел у ног хозяина. Рука Егора тут же переместилась на макушку пса.

Вероника ждала, что же будет дальше, пока Егор не перевёл на неё взгляд, не закусил губу и не кивнул на место рядом с собой.

— Я не дура…

— А я по-твоему сильный? Как ты там говорила? Защитник… что-то ещё… бред.

— Вы подслушивали, — кивнула Роня, не споря с очевидным фактом. Она давно это поняла.

Сегодняшним вечером многие мужчины обращали на неё внимание, многие сидели рядом, говорили с ней, но только теперь, в обществе ледяного неприветливого Егора, Роня вдруг до косточек прочувствовала чужое тепло и расслабленно закрыла глаза. Весь день она следила за чужими руками, опасаясь нечаянной или, того хуже, специально ласки. Весь вечер слушала чужие комплименты, страшась их до ужаса. И вот теперь… бояться нечего, абсолютно. Он просто не выкинет никакого фортеля, он будет сидеть и молчать или заговорит и скажет что-то обидное. Посмеётся? Пусть. Не важно совсем. А может, поцелует — почему нет? Всё одно, она готова к чему угодно.

И чувствуя своим бедром его бедро, Вероника не могла не улыбаться.

— Ага, каждое слово!

— И как?

— Ты дура.

— И что?

— Почему не Лев? Он же хороший! Тёплый! А… нет… хороший у нас Зведа. Почему не Звезда? Будете «Две Звезды»! — фыркнул Егор, а Роня думала только о том, что вниз к ней он бежал без лифта.

— Хочешь, познакомлю вас поближе? А?

— Нет, — шепнула она, а сама думала о его пальцах, Егор даже не замечал, что вцепился ими в её руку. Его кожа была горячей, а её — холодной.

— А Лев? Ну он просто у твоих ног! Гелла весь вечер скакала перед ним, а он с тебя глаз не сводил! Ну? Почему нет? Почему? Я тебе… зачем?

Ангел, стань человеком!*

Егор мучился, как это ни иронично. Он прижимался к её лбу так крепко, точно планировал продавить черепушку, и его пальцы, как у безумного художника, что никак не может остановить поток мысли, касались и её щёк, и её губ.

— Прости… я уже переходил в наступление, — шепнул он, коснувшись этими словами её раскрасневшейся от близости кожи.

— Значит, моя очередь? — спросила Вероника и, прежде чем услышала ответ, потянулась к нему сама.

И у неё сердце сходило с ума, она боялась, что поняла его неправильно, но отступать уже нельзя. Роня набралась смелости, воздуха в лёгкие и, прежде чем прижалась к его губам, почувствовала, что он их уже приоткрыл, подаваясь навстречу.

Поцелуй вышел сразу ужасно яростным, таким убить можно, потому что оба как ушибленные застыли, отпрянули и уставились друг на друга. Это длилось не дольше мгновения, просто произошло, перепугало и закончилось.

С упорством идиота Егор потянулся снова, запрокинув голову Вероники так, что кожа на её шее опасно натянулась. От этого нового наступления несчастная девчонка сама испуганно его толкнула в грудь. И полные бешенства, почти изумрудные из-за разыгравшегося воображения, глаза, уставились на неё с отчаянными смешинками и почти восторгом.

Теперь первой была Вероника, не давая прийти в себя. Она вцепилась в его плечи, приподнялась над ним и не успела понять, как оказалась на коленях Егора, как его руки пробрались под её пальто, как сжали бёдра, как обняли крепко. И если кого-то теперь это и пугало до ужаса, то что уж поделать, больше они не расцеплялись, так и целовались на ледяной лавочке, а Николай, забыв, что теперь не дворовая псина, свернулся на земле и уснул, устав ждать, пока хозяину надоест кусаться с «новой хозяйкой».

Когда Егор отстранился и пьяно посмотрел Роне в глаза, она смело вернула взгляд. Ей не было страшно. А Егор лениво улыбался и даже сотрясался в беззвучном смехе. Он был будто не в своём теле, не в этом мире. Иногда снова тянулся, чтобы оставить на губах Соболевой поцелуй.

Иногда лёгкий. Иногда кусающий, яростный. Иногда совсем убийственно нежный. Всякий раз это было по-новому, и Вероника так сильно в этом увязла, что не понимала, где земля, а где небо. Она жила от одного касания его губ до другого, ждала их и знала, что это её пища и воздух. А ещё она существовала на ощущении тепла от его пальцев: он гладил кожу на её спине, и ладонь казалась такой широкой, а сама Вероника такой маленькой. Ей не было неловко, что сидит на его коленях, ей не было неловко, что обнимает его ногами и крепко прижимается, не было неловко получать эти нежные трепетные ласки, какие-то очень интимные.

Это именно интимно, когда двое отгородились от мира и делят друг с другом такие простые вещи как соприкосновение губ, пальцев, дыхания и взглядов.

Единственное, чего Роня боялась — это момента когда всё закончится.

Боялась, что кто-то из них заговорит.

— Соболева, — прохрипел тихо-тихо Егор и снова усмехнулся, потом прижался к её распухшим губам. Ещё и ещё, — Ненавижу тебя, Соболева, — и опять. Его губы были горячими и влажными, заставляли мучительно сжиматься от страха, что оставят и больше никогда не поцелуют.

Это было так странно, но каждый поцелуй Вероника воспринимала как последний и оттого яростно и отчаянно на них реагировала.

— Ненавижу тебя… — он опять сделал это, дико обрушился ураганом, до боли сжимая талию и чуть не ломая челюсть.

В этот раз он так, очевидно, хотел несчастную к себе прижать, что наклонился вперёд, точно под ними была постель, и спина Роня прижалась к его коленям. Это всё было неожиданно сладко и круто, так что она тихо застонала, не то от удовольствия, не то от… страха, и, проглатывая этот стон, Егор ещё сильнее распалялся и нападал. Всё больше мечтал несчастную ведьму погубить, выпить, выгрызть, сдавить, растереть в порошок.

— Ненавижу тебя, как же сильно… ты всё… ты! — будто впервые увидел её Егор и резко сел, запрокинув голову и снова уставившись в небо. — Ты!

Вероника сразу поняла, что всё закончилось. Что он больше не держит.

Села, начала подниматься с его колен, чувствуя, как дрожат собственные. Он не помог, просто наблюдал, как бедняжка делает назад два неуверенных шага. Просто смотрел в огромные испуганные глаза, которые до этого так яростно горели восторгом.

Вероника не стала ждать удара в спину и быстро-быстро зашагала к дому, оставив и Егора и Николая смотреть себе в спину.

— Ты… — прошептал Егор, когда закрылась дверь подъезда. — Дура… как есть дура…

Он потёр глаза, точно желал избавиться от миража, потряс головой и нахмурился. Пора домой. Холодно стало на лавочке.

Вернулся домой и сел за кухонный стол, мама гастролировала по всем родственникам и этим вечером осталась у Игнатовых, потому было очень тихо, а с балкона доносились чьи-то сдавленные стоны. Егор представил, что это девчонка лежит сейчас и плачет в подушку.

Хотя чего ей плакать? Она же любит, да, Егор Иванович?

И правда… радоваться должна! Они целовались. И круто целовались. Никогда ещё он так не сходил с ума, чтобы на ледяной лавочке, осенью час к ряду зажиматься с девчонкой и не мечтать уже уйти или с ней или без неё домой.

Мне кажется, что я тебя теряю...*

Вероника проснулась больная, невыспавшаяся и не дома.

Остаться у Веры было хорошей идеей, потому что мысль о Егоре, спящем за стенкой, мучила всю предыдущую ночь, а поцелуй их снился так часто, на повторе, что ещё и соседства она выдержать не могла.

В итоге это были уже вторые сутки без нормального сна, самочувствие жуткое, а сегодня первый «публичный зачёт». Так что Вероника кое-как заправилась кофе, кое-как впихнула в себя кусочек хлеба «без всего» и поехала в ВУЗ уверенная, что сразу после зачёта сбежит. От недосыпа жутко болела голова, саднило виски, в глаза будто насыпали песок, и всё вокруг мерцало и кружилось.

От подруг она сбежала сразу, едва увидела на их пути Иванову, потому спряталась в пустой аудитории неподалёку от лекционной и вцепилась в тетрадку с конспектом темы зачёта. Имена… города… буквы… что-то про Польшу. Что-то всё не то, мутит жутко, и выпитый утром кофе с несчастной коркой хлеба уже просился наружу. Роня зажала рот рукой и бросилась к туалетам, едва успев добежать, а оттуда вышла уже совсем синенькая, приятного небесного цвета, так гармонирующего с рыжими локонами.

Поплелась в лекционную и просто упала на своё место, спрятавшись за тетрадкой в ожидании Егора Ивановича.

— Прости, но хочу быть поближе к подруге, да и моё место занято, — услышала Вероника голос Веры сквозь толщу собственных мыслей, и тут же открылась дверь. Сердце несчастной Рони оборвалось и больно ударилось о пятки, забрызгав всё кровью.

Он выглядел свежим, живым, будто вампир, высосавший только что всю кровь у жертвы. Или высосавший всю кровь позавчера на лавочке в тёмном парке и до сих пор полный сил и энергии.

— Э-м-м, — завыла Альбина Валикова, которой Вера отказалась уступить место рядом с местным умником Аполлоновым.

— Альбина, не мучьте ни себя, ни меня, ни народ! Идите на последнюю парту и лягте, поспите. Сон полезен для растущего организма, необременённого важными делами, — голос Егора Ивановича был ядовит и насмешлив. В аудитории шутку оценили, а Роня испуганно застыла, чувствуя, что обескровленные щёки уже покалывает.

— Важ… — проблеяла было Валикова, но безуспешно.

«Да с кем ты споришь… дура?» — подумала Роня, цепляясь за эту мысль, чтобы думать о чём угодно, только не о двух расстёгнутых пуговках на рубашке историка. Там, в районе ключицы, был засос, прости господи. И откуда он, Роня хорошо знала. Нет, не какая-то посторонняя девица его оставила, а она сама, в минуту тишины, пока он не целовал, а только крепко обнимал, давая возможность изучать собственное тело, гладить его и касаться, греться крепко прижавшись.

— Ну же, Альбина! Идите уже с глаз моих, сегодня звёздный час великой танцовщицы Соболевой! — на губах Егора Ивановича злобная усмешка, и Роне она как нож по сердцу.

Он знал, что она увидит след на ключице, он оставил пуговки расстёгнутыми. Сознательно.

Где-то на пару рядов выше разрыдалась Иванова, но Роня даже головы не повернула, встала и пошла к доске.

Ей и невдомёк было, что Егор глаз не сводил с остекленевшей Рони, уставившейся в тетрадку, что не одна она увидела злосчастный засос, что у Ивановой глаза на месте и бедняга всё ещё страшно ревнует.

Иванова плакала, Роня пыталась отвечать.

Вытянула билет и поняла, что не то что смысл вопроса понять не может, она ни слова прочитать не в состоянии. Буквы просто рассыпались и не хотели собираться.

— А...а… — дважды она выдохнула, слишком громко, из-за участившегося дыхания.

— Я…

Егор смотрел пристально и нахмурившсь, он понимал, что что-то не так, но никак не мог это предотвратить.

— Екат… — перед глазами Вероники всё плыло, плыло… и бледность её уж очень сильно бросалась Егору в глаза, и он понимал, что не сдаст она зачёт, и что он не сможет спокойно перешагнуть через её бездыханное тело.

Он встал за секунду до её падения, и она безболезненно приземлилась ему прямо в руки. Егор всех прогнал. Егор всех назвал олухами. Егор просто кивнул Нике Весёлкиной, которая сказала, что позвонит брату Соболевой. Егор остался с Роней наедине.

Ледяные руки так и просились, чтобы он их согрел, сам не думая, что делает, сжал их, поцеловал пальцы.

— Дура… я же не расстреливать вызвал… — шепнул зачем-то Егор, снял с себя пиджак и укутал мелкую заразу в него.

Достал бутылку воды, побрызгал на лицо, зачем-то в лоб поцеловал, зачем-то обнял. Коснулся кончика её носа и прижался щекой к её макушке, а, услышав шаги в коридор,е уложил на стол Веронику, которая одновременно с этим заворочалась, приходя в себя.

Егор и не думал, что просидел без действий с Соболевой на руках достаточно, чтобы приехал её брат. Влад смерил Егора странным взглядом, достал из сумки танометр, градуник и прямо как есть, на столе, стал изучать сестру с совершенно холодным выражением лица будто пациентку.

— Переволновалась? — решился спросить Егор, а Влад кивнул. — Пиджак оставьте, там холодно и она… холодная вся. Я её куртку из гардероба заберу, занесу вам.

Влад поднял на Егора полные недоверия глаза, а потом коротко кивнул, пошарился у сестры в сумочке и отдал соседу номерок из гардероба.