Любимый Враг

ПРОЛОГ

Две реки города никогда не сливались: одна — в руках клана Фиори, другая — в руках Раффа. Так начинается их история: не договор, не перемирие, а волна, которая может накрыть любое сердце. Сегодня дочь и сын начинают играть роль тех, кто определяет, кто останется живым в этом городе.

ГЛАВА 1 НЕНАВИСТЬ НА ПЕРВОМ ВЗГЛЯДЕ.

Город выпускал дождь, капли стучали по стеклу как мелкие молотки, и неоновые вывески прядями ползали по мокрой мостовой. В небе над порторам, где шумели краны и пахло солью и металлом, клановые ритуалы шептались тише обычного шума улиц. Здесь, на грани двух миров, жил Марк Воронов и Изабелла Лисина— сын клана Фиори и дочь клана Рафф, несчастливые наследники вечной вражды, которые давно перестали верить в перемирие и верят только в выживание.

Марк — высокий, с холодной уверенностью в каждом шаге, как будто он был сделан из стали и дождя. Его пронзительные глаза синие, как лед, смотрят прямо сквозь людей, будто видят их суть, их слабость или силу. Он знатель: клан Фиори держит северные кварталы порта, охраняет главную реку и которые граничат с южной страной и если эту реку пересечёт южная сторона когда северная не знает об этом то будет вражда и война двух кланов — неформальные границы, где заключаются сделки, пленные души и обещания — и не терпит чужих рук в своей территории. Сегодня он должен был присутствовать на обенчании между двумя кланами, в самом сердце старого театра, заброшенного на время, чтобы скрыть реальность: здесь не было места по-настоящему мирному соглашению, здесь собирались люди, чтобы говорить на языке оружия без слов.

Изабелла Ли́сина— девушка с длинными каштаново~красными волосами, которые она крепко прячет под шляпу и пиджак, чтобы никто не увидел, как трясется рука, когда она держит за пазухой пистолет с холодной сталью. Клан Рафф держат южную часть города и вторую часть реки, и её клан был знаменит своей хитростью, умением читать людей и манипулировать ситуациями, будто каждая дверь — всего лишь замок, который нужно открыть нужной рукояткой. Глаза у Изабелла — янтарные, живые, с искрой, которая одновременно предательски манит и отпугивает. Её задача сегодня — не допустить, чтобы слова перекрыли выстрелы, и если понадобится — держать оборону любой ценой. Но любой боевой план начинается с того, что ты сталкиваешься лицом к лицу с тем, что не можешь выиграть — с тем, чем ты не можешь жить.

Театр стоял в тени старого причала, где волны чесали берег, а рыбаки по утрам еще курили сигареты и спорили, кто первый провалит мост. Внутри запах сырого дерева, пыли и старых афиш. Свет от канделябров — редких, едва дрожащих — падал на сцену, где когда-то разыгрывались истории, а теперь происходило нечто вроде ритуального столкновения двух сил: клана Фиори и клана Рафф. Здесь люди приходили не за искусством, а за сигнального вдохновение для будущего — что-то вроде переговорной площадки, где можно было договориться, но можно и умереть.

Даниил Марков — так его называли в клане Фиори — вошёл первым. Ни смущения, ни улыбки на его губах: только холодная уверенность и способность держать язык за зубами. Он шел по коридору, где старые картины напоминали о давно ушедших временах, и каждая из них словно шепнула: «Не забывай, что ты здесь ради справедливости своего клана». Его взгляд нашёл дверь, за которой уже собрались люди, и в темноте он увидел силуэт девушки — Изабеллу Лисину — стоящую у стены, как фигура из другого мира, из того, который он не обязан признавать, но который знает все его слабости.

Изабелла заметила его, конечно. Не потому, что она искала его взгляд, а потому, что она знала, кто он. В каждом жесте ворона — уверенность, в каждом шаге — готовность к бою. Но она почувствовала, как внутри её что-то сожалось и заиграло, будто чья-то невидимая струна дернулась между прошлым и настоящим. Взгляд шёл к нему — холодный, но не без того странного зова, который она не умела объяснить. Это было не просто неприязнь; это была игра, которую они обязаны были сыграть до конца, даже если они ещё не знали, чем она закончится.

Руководство обоих кланов сидело на краю сцены, где устроили сценическую яму, как бы напоминая всем: здесь не место для чувств, здесь место для расчётов. Но сказать, что здесь не было чувств, было бы ложью. Чего точно не было — доверия. И, как ни странно, именно в этом отсутствие доверия стало началом их общего необычного пути.

Директор парада словесной торговли, человек в сером костюме, встаёт и кивает, будто даёт знать, что именно сейчас начинается шоу. Но вместо слов — грохот снаружи, когда на зал повалил гул моторов и голосов, вовремя подавленных жестокими руками. В этот миг кто-то снаружи произнёс имя, после которого перестали быть возможны любые иллюзии: «огонь». И все поняли, что мир за пределами этого театра жаждет решения, а не вопросов. Путь к миру начинался с обмана.

Изабелла делает шаг вперед — прерывает присутствующих, чтобы сказать: «Мы не пришли сюда, чтобы улыбаться и подыгрывать чужим правилам. Мы здесь, чтобы увидеть, что за стеной, что в этом городе, что может объединить нас, если мы будем правдивы». Её голос звучит уверенно, но внутри неё всё ещё живёт та трепетная искра, которую она пытается скрыть от окружающих. Она смотрит на Марка, и все видят — её взгляд не просто холоден, он становится смятением внутри, которое она не может удержать.

Марк отвечает ей взглядом, и в этом взгляде — тысяча слов, которые не произнесли бы вслух. Он видит не только её родовую принадлежность и власть, но и человека, который на мгновение остановился и задумался над тем, что стоит за этой враждебной маской. В его голове мелькают образы: того как с детства они враждовали и знали друг друга они всегда ненавидели друг друга но в некоторые моменты они этого не показывали ведь нужна была только улыбка но она длилась недолго и сразу навид доставалось оружие и кровопролитие ,

— произнес Марк наконец, не громко, но достаточно ясно, чтобы всем выхватить его намерение. — Мы не будем жить по чужим правилам. Мы будем жить по своим — по тем законам, которые мы сами создадим из этого города.

Изабелла не ответила сразу. Она ощутила, как вокруг неё будто исчезает шепот и остаётся только её собственное сердце, бьющееся так резко, словно оно хочет вырваться наружу и говорить другим языком, языком не боли, а живого выбора. Она произнесла тихо, почти неся миру решение внутри: