Любовь — ненависть короля школы

Аннотация

«Я смеялся над тобой, потому что ты была сильнее.

Ты молчала, а мне нужно было кричать, чтобы меня услышали».

Пролог. Самый близкий враг

Ты.

Маленькая доносчица.

Она шарахается, будто я — чумной. Глаза за очками — круглые, испуганные.

А меня клинит от одного ее вида.

— О, кака-а-ая встреча! — голос хриплый, будто пробежал кросс. Но это не так: я отшел на пару метров от дома. — Мисс «я расскажу всё мамочке и папочке».

Она делает небольшой шаг назад. Я — размашистый вперёд.

— Дай пройти… — дрожащий шёпот едва слышен.

Мне хочется задушить ее, и сила желания ослепляет. Я зол на отца, мать, тупоголового Глеба, подначивающего пошутить над ней последний раз в году. Зол на нее, осмелившуюся сегодня открыть рот на Соколова. Это усугубило ситуацию. Она сама спровоцировала это говно.

— Почему надо было отвечать ему?! Почему надо было реветь, а?! — рычу. Голос вибрирует, как перегретый мотор. — Что ужасного было в замазке на пиджаке?! Что страшного было в пустых словах?!

— Мне нужно дом…

— Из-за твоего стукачества меня закроют в военке! — Баста. Срываюсь на крик. — Без телефона, тусовок и баскета! Я буду ходить по струнке смирно! Из-за тебя!

— Я не говорила… так получилось…

Лгунья.

Хватаю её за локоть — тонкий, хрупкий. Другой рукой она прижимает к груди какие-то тетрадки.

— Знаешь, что? Ты заварила — ты и расхлебывай! Вперед и с песней.

Ее кожа под моими пальцами покрыта мурашками. Прохладная и такая нежная, что точно синяк останется. Плевать.

— Куда?

— Будешь всем рассказывать, как я «искренне извинялся».

— Не буду, — она вся сжимается, смотрит вниз, но голос неожиданно крепнет. — Я не буду врать.

— Чего?!

— Может, тебе действительно стоит побывать в этом лагере. Подумаешь, почему все твои шутки — за чужой счёт. За счет того, кто слабее.

«За счет того, кто слабее».

От ее намека красная пелена ярости застилает глаза. Я резко дёргаю её к дому, она спотыкается, но упирается.

— Пусти!

Я же могу дёрнуть сильнее. Могу заставить её замолчать. Могу…

— Отпусти, Филипп!

— Да пожалуйста! — Резко отпускаю. Неосознанно толкаю.

Она падает. Назад, на асфальт. Кричит.

Кроваво-красное марево на глазах тает. И я вижу… все. Я вижу ее. Себя.

Нас. Повзрослевших.

Папка с бумагами разлетается, листы застилают асфальт, как белые перья. Я стою над девчонкой, дышу тяжело, сжимаю кулаки.

Ну просто вылитые ангел и демон во плоти.

Она плачет. Прижимает локоть к телу и плачет. Очки сползают на кончик носа, она судорожно их поправляет и снова хватается за поврежденную руку. Черт. Локоть — хрупкая штуковина.

— Ава… — Не знаю, что сказать. Что делать? — Давай я пом…

— Уйди! — Отползает от меня по асфальту. — Оставь меня в покое!

Нужно наклониться и помочь. Нужно собрать ее бумажки, позвонить в «Скорую» или родителям, но я стою столбом и смотрю на трясущуюся от боли и слез девчонку, которую когда-то защищал от таких же ублюдков, каким стал сам.

Когда-то это все уже было. Только у нее был я.

— Ава…

— Я ничего тебе не сделала! — Всхлип.

— Чёрт… — выдыхаю, отступаю. Запускаю пальцы в волосы, сжимаю пряди. Ощущение, что мне дали по башке битой. Судя по шуму, к нам бежит кто-то из соседнего дома.

— Уходи!

И я делаю то, что она просит.

Разворачиваюсь и бегу.

Быстро. Без оглядки.

Дорогие, я буду безумно благодарна, если вы нажмете "мне нравится" или поставите звездочку книге! ❤️

Пожалуйста, не бойтесь оставлять комментарии, делиться своими переживаниями за ребят, добавлять книгу в библиотеку и просто писать автору!❤️

❤️Вас ждет увлекательное приключение в стенах элитной гимназии "Альма" в сердце самого Санкт-Петербурга❤️

Глава 1. Возвращение домой

Аврора

Все будет хорошо. Все будет хорошо. Все будет хорошо, Аврора.

Затаив дыхание, мысленно повторяю слова, ставшие молитвой.

Поверить не могу, что время пролетело так быстро. Я вернулась домой. И осталось всего две четверти до выпускного.

Окно спальни покрыто морозным узором, сквозь который видны лишь детали цельной картины. Коттеджный поселок еще спит, но голубой свет фар до боли знакомого черного внедорожника «Mercedes» уже разрезает темноту раннего утра.

Знаю, что теперь этот автомобиль припаркован у соседей, пусть раньше стоял на нашей парковке. Знаю, для кого греют салон, как приятно там пахнет перцем и ванилью. Знаю, что коричневая кожа задних сидений немного поцарапана.

Это знание не радует. Я бы хотела забыть любые подробности о нем.

Обнимаю себя за плечи и отворачиваюсь от окна, не желая видеть того, кто вот-вот выйдет из соседнего дома.

— Аврора, милая, машина готова! — Мягкий голос звучит за дверью моей комнаты, после чего тихая поступь шагов говорит о том, что мама ушла в сторону лестницы.

Когда-то я ездила на том черном внедорожнике в компании лучшего друга, но больше мы не сядем в одну машину.

Мальчик вырос и превратился в дьявола.

Сегодня первый день, когда поеду в школу как одиннадцатиклассница. Точнее… не совсем первый. Нет, я не новенькая в гимназии. Хотя как посмотреть. В какой-то степени я действительно «новенькая».

От волнения желудок скручивается в тугой ком. Страх вернуться в гимназию спустя полгода накатывает волнами. Пальцы нервно теребят плотную ткань плиссированной синей юбки — привычка, которая не вписывается в новый образ, но от которой я ещё не избавилась. Порой не успеваю проконтролировать руки.

Дыши, Аврора. Все будет хорошо.

В отражении высокого напольного зеркала новая я. Эта девочка смотрит на меня с волнением.

Все будет хорошо, крошка. Больше я не дам нас в обиду.

Юбка теперь чуть выше колен. Ушитый в талии пиджак и красная ленточка вместо галстука — кажется, я носила форму всю жизнь, но еще никогда не чувствовала себя так комфортно.

Я больше не буду сравнивать себя с кем-то.

Легкие волны золотистых локонов едва тронуты мелированием. Красный полупрозрачный тинт. Красные высокие Converse в качестве сменной обуви завершают новый образ. Линзы ярко-голубого цвета блестят в свете ламп. И никакой оправы от очков.

Я больше не прячусь.

Подношу пальцы к накрашенным губам, вспоминая, как год назад прикусывала их до крови, лишь бы не расплакаться при очередном новеньком прозвище.

«Крот».

«Слепышара».

«Немая».

«Ботаник».

«Гугл-глаза».

«Крыса».

Выбирайте любимое. Я ненавижу их все. Это не просто слова: я чувствую их мерзкую кислоту на кончике языка.

На запястье звенит браслет. Тоненькая золотая цепочка с крошечным замком. Подарок самой себе в день, когда решила: Филипп Воронов остается в прошлом.

Он внушил мне ощущение собственного бессилия и никчемности, а я верила ему слишком долго.

Это чувство… Чувство, что ты недостаточно хорош – оно вам знакомо?

Вам знаком неконтролируемый страх, сковывающий разум и тело, когда кто-то в школе произносит ваше имя? Вы ждете, как очередное оскорбительное слово, будто кинжал, вонзится между лопаток и оставит болезненный шрам глубоко под кожей?

Сталкивались ли вы с мыслью, что боитесь ехать в школу?

Кто бы что не говорил, невозможно не обращать внимания на детскую жестокость. На подростковую травлю. На насмешки, злые шутки и на их последствия.

В своих фантазиях я всегда была смелее, умнее, красивее. В фантазиях я знала, что ответить на хамские подколы. Я имела смелость быть не тенью самой себя, а настоящей Авророй. Но все это было в фантазиях до сегодняшнего дня.

«Уродина».

Не всем дано быть смелыми от природы. Кому-то приходится тренировать в себе смелость, сражаться со страхами и, не смотря на проигрыши, пытаться еще и еще.

Слышу, как за окном хлопает дверь автомобиля. Значит, он сейчас уедет. Можно спускаться.

Последний раз бросаю взгляд на взволнованную девушку в зеркале, подмигиваю ей и легко улыбаюсь.

— Все хорошо. Никто тебя больше не тронет.

Хватаю с заправленной кровати аккуратный красный рюкзак и выхожу из своего безопасного уютного мира.

С сегодняшнего дня я сама буду защитником для себя, раз тот, кто был рыцарем, решил стать палачом.

Глава 2. Король «Альмы»

Аврора

В салоне маминой Panamera пахнет духами с легким шлейфом тюльпанов.

Смотрю в окно, на сонный зимний Питер, когда мы выезжаем из коттеджного поселка на расчищенную от снега трассу. В утренних сумерках мелькают деревья в пушистых белых шапках из снега, высокие столбы фонарей и проносящиеся мимо машины.

— Ты же знаешь, что еще не поздно сменить школу? — Боковым зрением замечаю: мама бросает на меня взгляд из под ресниц. Ее пальцы с безупречным нюдовым маникюром сжимают руль чуть сильнее.

Моя мамочка — самая красивая, заботливая и лучшая женщина в мире. Наверное, я из тех детей, которым повезло иметь такую маму.

— Если скажешь прямо сейчас, мы с папой сможем тебя перевести. В конце четверти поменять решение не получится.

Папа готов носить ее на руках. Иногда он зовет ее самой требовательной музой времен и народов, и это очень точно описывает Василису Бестужеву. У нее невозможно упрямый характер, особенно, когда речь идет о семейном отельном бизнесе и папиных картинах.

У нее светлые волосы, аккуратно уложенные в волну, достающую до плеч. Чистые зеленые глаза с небольшой сеткой морщинок в уголках. А еще у нее изящные изгибы фигуры, которые не передались мне ни на сантиметр. Я похожа на нее, но худее и выше.

— Милая, решение за тобой.

Я больше не хочу убегать. Один раз сбежала — это было фатальной ошибкой и уроком на всю жизнь.

— Полгода осталось доучиться, мам. А это одна из лучших школ страны. Все хорошо.

Да и давайте признаем, что быть новым человеком в выпускном классе — то еще «удовольствие». В своей школе я знаю учителей и их замашки. Знаю, у кого я на хорошем счету, а у кого нельзя расслабляться.

— Атанасия и Кирилл провели с ним ряд бесед. Летом Фил приходил в себя в кадетском лагере.

Да, я помню, как именно он мне сообщил об этом. И последствия нашего общения — фантомная боль в локте. Из-за меня его лишили лета.

Плевать. Мне должно быть плевать. Нет, не так. Я должна быть рада его наказанию.

— Мам, мне не интересно, как он провел лето.

Мама останавливается на светофоре и поворачивается ко мне. Ее зеленые глаза становятся серьезными, и я вижу, как она старается изо всех сил, чтобы не свернуть обратно домой. Она не хочет, чтобы я возвращалась в «Альму».

— Милая, пообещай, пожалуйста: если Филипп что-то сделает, ты больше не будешь молчать.

Обещай не молчать, Аврора.

«Стукачка», — все тот же ядовитый шепот в голове заставляет тряхнуть волосами.

— Думаю, такой красотке он больше ничего не сделает, — хитро улыбаюсь маме, намекая на то, что именно она позволила мне накрасить губы полупрозрачным красным тинтом и разрешила осветлить волосы.

Я не чувствую себя «красоткой» по-настоящему, но есть кое-что, что я поняла этим летом.

Я не стала эталонно красивой. Но я и не была некрасивой.

Я — не уродец. Никто из носящих очки, брекеты, слуховые аппараты или другие штуки по медицинским показаниям не может называться уродом. Мы не виноваты в собственных дефектах.

— Аврора… — она пытается сохранить строгость, но уголки губ дрожат в ответной улыбке, — просто постарайся не…

— Знаю-знаю, в ваших с папой глазах я всегда красотка, — отшучиваюсь, не дав маме закончить. Сегодня не день для серьезных и грустных тем, правда.

Я тут вообще-то во всю играю роль героини фанфиков, изменившейся за лето.

В руках вибрирует телефон. Невольно улыбаюсь, глядя на милого парня-шатена на селфи.

Матвей: Радуйся, школота. В универе у тебя сейчас была бы сессия. С возвращением в ад))) Задай им жару.

— Это снова Матвей?

— Ма-а-ам, это просто Матвей. – Делаю ударение на слове «просто».

Матвей такой же ботаник, как и я. Был, точнее. Он занимался и занимается вокалом, выступает на конкурсах и на первом курсе универа даже обрел друзей. Это дает мне надежду на то, что и в моем случае не все потеряно.

— Я ничего не сказала, — теперь мама открыто улыбается, но не развивает тему. Матвея она знает уже лет пять.

До гимназии мы добираемся на удивление быстро, или это мне так кажется. Я была бы рада ехать ещё час.

Мама останавливается на парковке перед старым, отреставрированным зданием в духе дореволюционного Санкт-Петербурга. Трехэтажный бежевый дворец с высокими белоснежными колоннами и гербом в виде головы льва прекрасно вписывается в картину заснеженной северной столицы.

Пафосно, претенциозно. Попасть сюда могут либо очень одаренные дети города, либо очень обеспеченные.

Рядом с нами ряд блестящих иномарок, из которых выходят ученики.

Родители стараются пристроить сюда детей не только ради высококлассного обучения, собственного бассейна, обсерватории, библиотеки и спортивных секций, сколько ради социальных связей, полезных во взрослой жизни.

Малыши спешат в школу: бегут, выдыхая пар на морозе. Мои ровесники вольготно прогуливаются вдоль кованного черного ограждения, украшенного маленькими золотыми розами из металла.

Все будет хорошо.

Целую маму на прощание, еще раз пообещав, что больше не буду молчать.

Морозный воздух обжигает легкие, но ком появляется в горле не от январского холода. Высокая фигура капитана гимназисткой баскетбольной команды скрывается за парадными дверями школы.

***

Здесь ничего не изменилось.

Тетя Марина все в той же темно-синей форме сотрудника «Альмы» дежурит в гардеробной и провожает малышей острым взглядом. У шкафчиков толпятся компании друзей. Родные стены коридоров увешаны портретами ученых.

Я скучала по гимназии. По высоким потолкам, по лакированным чуть скрипучим полам, по духу старины и инноваций, живущему в стенах дворца-особняка.

Замедляю шаг, когда дохожу до кабинета математики.

Конечно, они все здесь.

Бессменная свита самопровозглашенного короля — его лучшие друзья Дима Юсупов и Максим Разумовский. С ними «Мисс гимназия», начинающая модель, та, на кого младшеклассницы смотрят с восхищением и та, кто когда-то первой подхватила ненависть Фила и придумала большинство обидных прозвищ. Полина Вильская с идеально гладким высоким хвостом. Последний в их компании Глеб — самый безобидный. Он неслышен за смехом Фила, невиден за внешностью Макса и невзрачен по сравнению с медалистом Димой.

Глава 3. Геометрия под прицелом

Аврора

Когда-то я наивно думала, что он сможет простить. Верила, что повзрослеет, забудет. Выплеснет накопленную злость, и я снова увижу того мальчишку, с которым делила мороженое и мяч. Но годы шли, а Фил лишь оттачивал свое мастерство быть придурком.

Теперь вместо веры и желания заслужить прощение внутри кипит ненависть к венценосному королю «Альмы». Чистейшая, горячая, как лава, ненависть. Она придает сил и храбрости, она заставляет задирать подбородок и смотреть прямо.

Ловлю миг — крошечную долю секунды, — когда темно-карие глаза расширяются. Но еще через секунду его губы сжимаются в тонкую полоску, будто Воронов запрещает себе говорить со мной. В ответ мои руки крепче сжимают лямки рюкзака.

В коридоре — напряженная тишина. Все ждут привычного спектакля: его язвительной реплики, моего покрасневшего лица, всеобщего смеха.

Фил молчит.

Пристальный нечитаемый взгляд медленно скользит по моим волосам, сканируя. Рассматривает не торопясь, останавливается на лице. Я впервые с пятого класса без очков и, должно быть, это бросается в глаза.

Фил презрительно кривится, но не произносит ни слова. Пружина напряжения внутри вот-вот рванет, но я изо всех сил стараюсь держать спину прямо и не отводить взгляд. Пальцы впиваются в лямки рюкзака еще сильнее.

Он ведет себя не так, как раньше. Абсолютно не так. Что за бойня под названием «Моргни первым»?

Полина, видимо решив, что я так и осталась немой мышью, тут же подхватывает:

— Крашенная блондинка? — Девичий голос звучит слащаво-задумчиво, но я прекрасно знаю этот тон. — Ребят, как думаете, зачем она сменила гардероб?

Она делает театральную паузу, облизывая губы, как кошка перед тем, как съесть мышку. Хищно улыбается.

— Неужели жаждешь внимания? — Небольшой шаг вперед, ко мне. — Гугл-глазам его не хватало?

«Гугл-глаза». Так меня стали называть год назад. Зрение упало настолько сильно, что толщина линз была до абсурдности большой, даже с учетом того, что родители заказывали дорогущие линзы. А без очков я совсем ничего не видела.

Ребята усмехаются. Те, кто на подоконнике, снова возвращаются к своим учебникам. Все как обычно. Я молчу, хоть и репетировала миллион раз перед зеркалом.

«Крыса. Уродина».

Идите к черту!

Давай, Аврора, открой рот!

Ты не мышь!

— Заметили? Вы? — Спасибо, что голос звучит на удивление ровно, пусть и очень тихо. Но для первого раза очень даже хорошо. — Я лучшая выпускница параллели. Я единственная из гимназии получила грантовую стажировку в Пекинском колледже. А вы... просто вы.

О боже, мамочки… Боже! Почему вслух так ужасно?! Мысленно звучало лучше.

Наверное, я бы убежала сию же секунду, не дав им возможности осознать, как глупо и стремно вышло, если бы не открывшаяся дверь в кабинет математики.

Женщина средних лет в темно-синей форме преподавателя «Альмы», с закрученными в тугой узел русыми волосами сканирует нас цепким взглядом.

— Доброе утро, класс, — приветствует Ирина Константиновна. — Аврора, с возвращением в гимназию. Воронов, не начинай утро с выговора. Неси мяч в шкафчик.

Я перевожу дыхание, не веря, что впервые в жизни постояла за себя. Дала отпор. Пусть криво и не совсем так, как в своих фантазиях, но получилось. И небо не обрушилось мне на голову.

***

Геометрия проходит на удивление спокойно.

Знаете, это странное чувство — когда ты годами ждешь удара, напрягаешь плечи при каждом шорохе за спиной, а потом вдруг... Ничего. Тишина. Лишь скрип ручек и ровное дыхание десяти человек, склонившихся над тетрадями.

Напоминаю себе не горбиться каждые пять минут.

Ирина Константиновна — за спиной ее называют Синусоидой за переменчивое настроение и изгибы тучной фигуры — выводит на доске формулу для вычисления объёмов многогранников. В Пекине мы остановились на телах вращения, так что придётся нагонять.

Цилиндр, вписанный в шар... Боже, где мне это пригодится, кроме уроков геометрии?

Я переписываю в тетрадь V = ⁴⁄₃πR³ . Ощущение горячего жжения между лопатками едва не заставляет подскочить. Ручка соскальзывает вниз, оставляя некрасивую полосу на листе.

Вздрагиваю и оборачиваюсь. Ничего. Только новенькая за соседней партой поднимает карие глаза:

— Что?

По классу пробегает волна сдавленного смешка.

Идиотка. Никто не будет играть с огнем в классе. Давай без паранойи.

— Н-ничего.

— Аврора, что-то не понятно? — Грудной чеканный голос разносится над головами. — Можешь задать вопрос, мы разберем подробнее. Вы дошли до темы объемов?

Мне не хочется становиться центром преподавательского внимания, поэтому вру. Я просто позанимаюсь дома и догоню ребят.

— Хорошо. –— Ирина Константиновна садится за преподавательский стол. — Со следующей недели начну вызывать тебя к доске.

— А пока вспомни русский, — веселый голос Максима Разумовского звучит громче, чем голос математички.

— Вот ты сейчас и вспомнишь. К доске, Максим. И, будь добр, в следующий раз заправляй рубашку в брюки. На кого ты похож?

Макс игнорирует замечание о своем помятом внешнем виде: Ирина Константиновна полжизни ему их делает. Нарочно задевает мой рюкзак, заговорщицки улыбается и подмигивает.

— Выручай, а? В Китае же типа один за всех и все за одного?

— Максим!

— Простите-простите, — Разумовский вскидывает руки, превосходно считывая признаки ее меняющегося в худшую сторону настроения. — Соскучился по лучшей подружке. Может, мы на пару с ней ответим? Знаете, я просто обожаю парные проекты и все такое.

Я слушаю кривые объяснения Максима в пол-уха. Раньше Фил был тем, кто шутит, нарывается, выходит к доске и забалтывает учителей. Но теперь его не слышно.

Мне же лучше.

Максим наконец-то соображает, как вычислить радиус шара, если известна высота цилиндра. Снова тишина и его бубнеж. Снова неприятное ощущение, только теперь в затылке. Это не жжение, это что-то странное.

Глава 4. По-настоящему новенькая в 11«А»

Аврора

После первого урока у нас есть десять минут. Хватает, чтобы перейти из кабинета в кабинет, проверить, не забыл ли словарь, и мысленно подготовиться к сдвоенному китайскому.

В «Альме» классы маленькие, по десять-двенадцать человек, чтобы учителя могли уделять внимание каждому.

В моем 11 «А» классический для гимназии гуманитарный профиль с упором на языки, обществознание, факультативную экономику. Нас готовят для обучения на юрфаках, факультетах менеджмента и экономики, и, конечно, для МО*.

В 11 «Б» упор делается на естественные науки, а факультативно они часто занимаются в обсерватории и лаборатории. Многие выпускники уходят в медицину.

— Привет. Я Саша, — я стою у парты и раскладываю тетради, когда рядом материализуется улыбающаяся низенькая девушка с каштановыми кудрями, собранными в небрежную мальвину.

Это она сидела на геометрии сзади.

— Привет, я… Аврора?

Блин, что за вопросительная интонация в конце?

— Знаю. — Её улыбка становится шире, а я чувствую, как краска подступает к щекам. — Про тебя всю первую четверть рассказывали, — продолжает Саша, будто не замечая моего замешательства. — На уроках китайского твоё имя звучало чаще, чем имена тех, кто сидел в классе.

Ммм. И что теперь говорить?

— Ты что, стесняешься? — Саша швыряет тёмно-синий рюкзак на парту позади меня с таким размахом, что у Полины дергается глаз, а Арсений — еще один парень из нашего класса, — неодобрительно косится на нее.

Близняшки Оля и Лена переглядываются, явно оценивая новенькую по шкале «стоит ли тратить на неё яд». Я сжимаю пальцы в кулаки, ожидая привычного сценария — насмешки, перешептываний. Но они и слова ей не говорят.

— Есть немного, — признаюсь, глядя в тетрадь. — Я просто... Не умею знакомиться.

Звучишь, как умственно отсталая, Ава.

— И не надо. Я сам... — начинает Саша, но её перебивает громкий хохот.

Дима Юсупов вваливается в класс — безупречный, будто сошедший с обложки глянцевого журнала. Угольно-черные волосы уложены волосок к волоску, рубашка отглажена так, что, кажется, уголки воротника способны порезать пальцы, а лоферы блестят, словно только что из коробки.

Он толкает Фила под ребро, что-то весело бормочет, и Воронов отвечает ухмылкой — небрежной, уверенной в себе. Фил — полная противоположность друга.

Если Дима выглядит на свои восемнадцать, то Воронов кажется второкурсником, затерявшимся среди школьников. Медные волосы растрепаны, будто он только что снял капитанскую бейсболку. Закатанные рукава рубашки и несколько кожаных браслетов на запястье дополняют образ бунтаря. И, кажется, у него сверкнула сережка в ухе.

Он мог бы сойти за хулигана из сериала про элитный колледж с этой своей ухмылочкой: «Я знаю, что ты боишься».

Дима сворачивает между партами и врезается плечом в Сашу.

— Придурок, — она шипит ему в спину, на что он демонстрирует ей средний палец.

Фил идет следом, не глядя по сторонам, словно мы с Сашей — невидимки. Я только успеваю поверить, что он просто пройдет, как шумный выдох над головой пускает от шеи до поясницы табун крупных мурашек.

— Брысь, — голос низкий, негромкий, но с фирменной интонацией капитана команды.

Надо же, как красноречиво!

Сглатываю страх, разворачиваюсь и смотрю ему в глаза. Один Бог знает, каких сил мне это стоит.

— Вам что, места мало? — Вскидывает брови Саша, не отступая. — Обходи за дружком!

Фил мастерски игнорирует ее. Не удивлюсь, если в его парадигме мира вообще не существует никого, кроме его свиты и команды. И меня: мячика для битья.

— Ты можешь обойти, — шепчу, чувствуя, как горло сжимается. За то время, что мы не виделись, он стал выше. Шире в плечах. Приходится слегка запрокидывать голову назад, хоть я и не из назких девчонок.

— Ты можешь сдвинуться, — он нависает, как тень, понижая голос до предупреждающего шёпота.

Едва заметная презрительная улыбка. Взгляд, прожигающий насквозь. Дурацкие рыжие локоны на лбу. Но ничего ужасного не происходит, и я готова послать, когда он вдруг использует запрещённый прием.

— Отходи, Аврора, — цедит сквозь зубы. — Не глупи.

«Аврора».

Я не могу сказать, что это что-то новое.

Со мной поступали хуже, чем просто смотрели с презрением: все эти уничижительные прозвища, пролитая на тетради замазка, толкания в спину, жеванные комки бумаги в волосы. Но сейчас... Мое имя звучит ужасно. Лучше бы не вспоминал.

Я падаю на стул, уступая. Воронов довольно ухмыляется и дефилирует к своему месту, оставляя меня с лицом, горящим от стыда. Оказывается, мало просто изменить внешность. Оказывается, я всё ещё трусиха.

Почему я так поступила? Что бы он сделал?

Ничего, наверное. Может, толкнул бы на этот стул. Может, по привычке скинул бы учебники с парты. Может, сказал бы что-то в духе слов, которые звучали в тот день, когда он перешел черту.

— Саша, я… — голос предательски дрожит. Может, ей лучше держаться от меня подальше?

Девчонка машет рукой, откидывая каштановые кудри.

— Не парься. Я новенькая, но не глупенькая. В прошлом году выиграла всероссийскую олимпиаду по китайскому, долго не могла поверить в это. А летом мы подали документы в «Альму», я прыгала от радости, и вот я здесь. Хочу после экзаменов поступить куда-то на бюджет, но еще не знаю куда. А еще я в восторге от вашего бассейна и библиотеки. Вот и познакомились, да?

Потом закатывает рукав — на запястье вытатуирован крошечный иероглиф «удача».

— Ух ты!

— Я тоже немного отщепенец, — пожимает плечами Саша, будто говорит о чём-то неважном. — Дима, Фил, Макс, Глеб и Арс идут к чёрту. Полина и её подпевалы тоже. Я вообще не люблю спортсменов и их фанаток. Остаёшься ты и я. Будем держаться вместе?

Она протягивает руку.

— Согласна. — В ответ сжимаю её пальцы, а в груди на смену холодным щупальцам одиночества и тревоги приходит ощущение тепла и чего-то такого, что и не думала испытать в школе.

Глава 5. Свинцовый мяч

Филипп

Сжимаю мяч так, что пальцы немеют. Синяя форма пропитана потом, повязка на лбу —тоже. На губах — соль.

Школьные тренировки — детский сад по сравнению с «Легионом».

С этого года я состою во втором составе лучшего клуба Питера, и теперь знаю, что такое настоящий ад. Там не жалеют. Там заставляют рвать жилы, пока не вырвешь победу зубами.

«Победа не главное» — девиз слабаков, неприемлемый в профессиональном спорте. А я собираюсь связать с баскетболом всю дальнейшую жизнь.

Я родился с мячом в руках. Но сегодня мяч впервые тяжел, как свинец.

Швыряю его в кольцо — бам! — отскок от щита, ловлю на лету, снова бросок. Снова мимо. Чёрт. Приехали.

Я не попадаю.

Глеб — Халк под кольцом — ухмыляется. В серых глазах читаю: «Воронов, ты сегодня дерьмо». Он кричит что-то о том, что мне пора уйти в чирлидинг, но я не успеваю послать его.

Свисток тренера режет воздух.

Первое упражнение: ведение.

Я веду мяч на полном автомате, безуспешно пытаясь сосредоточиться на игре. В этом спортзале я могу двигаться вслепую. Перед глазами против воли — девичье лицо.

Она сегодня смеялась с Абрамовой. Показывала что-то в телефоне, болтала без остановки. Вела себя так, будто действительно изменилась. Просто тема номер один в первый день после зимних каникул!

Я один не заметил изменений? Хотя нет, вру. Кое-что заметил, и никак не пойму, на кой хрен она это сделала. Но спрашивать не собираюсь.

Зато собираюсь поговорить с Максом. Разумовский подкатил к ней на большой перемене, а она — что? Не отодвинулась. Так и сидела на своем говняном подоконнике. Вместе с новенькой Абрамовой.

Макс предпочел тереться вокруг них, на что Полина закатила глаза и предложила не приглашать его на вечеринки. Проблема в том, что с этого года я добровольно отдал пальму первенства Разумовскому, поэтому все тусы устраивает именно он.

Юсупову вся эта школьная дичь не сдалась так же, как и мне. Поэтому, да — Макс. Новая звезда класса.

Стоп, ЧТО?! Я реально сейчас подумал о том, что собираюсь наехать на Разумовского из-за нее?! Из-за ботанички?!

— Воронов! — Генералов орёт так, что звенит в ушах, но хоть от мыслей отвлекает. — Ты что, не спал ночью?

Нет, прикиньте, не спал.

Вместо сна — рожей в подушку. Вместо сна — репетиция извинений. Я собирался пойти на мировую, да.

«Аврора, я...»

«Аврора, давай...»

Ей не вперлись мои извинения.

Да что все мысли сводятся к Бестужеовой?!

Ускоряюсь, бью по мячу с такой силой, что отскок от пола оглушает зал. Прохожу между защитниками, пасую на ходу Юсупову — идеально в руки.

Новенький центровой — Влад из параллели — смотрит на меня как на психа. Десятиклассники — пятеро новых ребят для смен — застыли с открытыми ртами.

— Мастер-класс окончен! — Кричу им, чтоб перестали таращиться.

Второе упражнение: штрафные.

Мяч снова в моих руках.

Она сняла очки и распустила волосы. И что? Это делает её другой? Это делает ее лучше? Идиоты. В очках она была самой собой, а теперь они достойны лицезреть только маску.

Она стала слабее. Спряталась. Как, впрочем, и в тот раз. Потребовалось много лет, но я доказал себе один важный факт: она может только прятаться.

Бросок. Мяч пролетает мимо. Соколов ржет как конь.

— Так может все же в чирлидеры? За что тебя взяли в «Легион»?

Не отвечаю. Сжимаю кулаки, пока ногти не впиваются в ладони.

Третье: игра на вылет.

Тренер ставит меня против Глеба. Вот она какая, возможность выплеснуть раздражение.

— Давай, Воронов, покажи, на что способен, — глумится друг-идиот.

Жду свистка из последних сил.

Полина со сайкой старшеклассниц, переодетых в форму для тренировок, дефилирует мимо нас в сторону матов, по-дурацки подмигивая и тряся бело-голубым пипидастром, будто мы о чем-то с ней договорились.

— Вперед, касатики! — Сладким голоском тянет одна из близняшек (Оля? Лена? До сих пор не понимаю, как их вообще различают).

— Эй! — Голос Макса за спиной. — Девчонки, вы не думали, что пора расширить состав? Готов подогнать вам одну конфетку в кампанию! Она еще и умная, даст списать!

Максим никогда не умел держать рот на замке, а я… Я не особо хорошо справляюсь с негативными эмоциями.

— Разумовский! — Бас тренера звучит одновременно со взрывом злости в моей голове.

Я не думаю. Просто бью. Того, кто рядом, того, кто ближе. Локтем в рёбра — Глеб кряхтит. Отталкиваю его, вырываю мяч, лечу к кольцу.

Прыжок.

Удар.

Ес!

Ладонь сталкивается со щитом с таким треском, что кольцо дрожит. Я наклоняюсь, упираюсь руками в колени и пытаюсь восстановить дыхание, глядя в лакированный пол школьного спортзала.

Тишина на минуту оглушает всех. Даже девчонки затормозили. Так и замерли вокруг матов.

— Всё, Воронов, на выход! — Кажется, я заколебал сегодня нашего физрука, но плевать. — Будешь показывать свои психи в другом месте!

Не спорю. Просто машу всем и иду к двери.

Генералов явно недоволен тем, что не может влепить мне неуд: в выпускном классе нет физры. А вот доложить предкам о том, что спустя полгода адекватного поведения я снова творю фигню, он точно может.

К черту.

К черту школу. К черту сегодняшние сплетни. К черту ботаничку.

Переодеваюсь за пару минут, хватаю спортивную сумку и ухожу.

Хочу выбить из головы жужжащие на подкорке мысли о том, что был идиотом, раз решил забыть прошлое и принести извинения. Хотел, да. А потом… Затупил, когда она утром продефилировала к двери кабинета, уверенно держа спину. Затупил, потому что охренел от ее задранного носа. Какие извинения, когда она смотрела на нас, как на дерьмо?

Глава 6. Из-за тебя

Филипп

Прошлый год. Май, 31.

— Это полная дичь! Ничего отстойне…

— Как ты разговариваешь с матерью?!

Отец впервые за семнадцать лет настолько взбешен моим поведением. Нет, последний год он периодически строил из себя праведника и пытался накинуть на меня поводок, но сегодня…

—Ты проведешь смену в лагере для кадетов. Если не поможет, то две смены. — Мать лучше папаши умеет держать лицо и эмоции под контролем, но и ее руки сжаты в кулаки, а зеленые глаза мечут молнии. — Это уже не шутки, Филипп! Ты хоть представляешь, что я чувствовала, когда Василиса пришла к нам со слезами в глазах! Когда я узнала, что ты под угрозой отчисления!

О боже! Снова-заново! Из-за ерунды раздули целый скандал!

— Вы че, наслушались историй психбольной? Да она наврала и Василисе Николаевне, и директрисе!

Черт, сопливая стукачка! Да я и пальцем ее не тронул!

— Я шутил! Прикольнулся! Из-за этой дуры запихнете меня тюрьму, да?! Из-за их ботанички отправите меня подальше от дома?!

— Прикольнулся, Филипп? — Медленно переспрашивает папа. — Процитируй сам себя.

— Пап…

Он хочет, чтобы я сказал это при маме? Серьезно?

— Вперед. Расскажи нам эту веселую шутку, которую Аврора не оценила по достоинству.

Наши взгляды сталкиваются. Мы с отцом — две капли воды. Я его полная копия, так что вмиг осознаю, что да. Он ждет, что я скажу им то, что сказал ей.

— Кирилл… — голос мамы дрожит.

— Нет, пусть скажет.

На слабо берешь, пап? Очень зря.

— Я предложил ей опуститься предо мной на колени, — тихо, сквозь зубы, но отчетливо.

— Не слышу.

Окей. Скажу погромче. Слово в слово.

— Я предложил ей отсосать у меня в туалете, раз уж ей сняли брекеты. При всем классе.

Мать с шумным выдохом закрывает глаза. Челюсть отца сжимается.

— И тебя ничего не смущает?

Что они хотят от меня услышать? Что я сожалею, что мне стыдно, что я... что? Нет, мне не стыдно. Я не тронул их драгоценную дочку друзей, я просто немного сыграл с ней в обмен любезностями. Ее способность становиться центром внимания глупых шуток и неспособность им противостоять — не моя забота.

Мне давно уже пора сваливать: мы с парнями договорились встретить первую ночь лета на тусовке в пентхаусе Макса. Из нашего пригорода без водителя до центра пиликать и пиликать.

— Ты поедешь в этот лагерь. А если не одумаешься, будешь заканчивать не гимназию, а военную академию. — Выносит вердикт отец, совладавший с гневом. — Подумаешь там о жизни и о том, что ты от нее хочешь, раз дома тебе не думается.

Вот, значит, как. Мой отец — Кирилл Воронов — решил занять сторону доченьки лучшего друга, а не родного сына. При том, что — я уверен на все сто –— он был таким же.

— Прекрасно! — Я чувствую тот же самый гнев, что минуту назад легко считывал с глаз отца. — Поздравляю! Ты стал как дед! Спорим, когда он упекал тебя в тюрьму, говорил тоже самое?

Мама окончательно теряет дар речи от того, что я ляпнул. Дед — одно из малочисленных табу в нашей семье. Папа закидывает ногу на ногу и откидывается на спинку стула, глядя на стоящего напротив меня.

— Отлично, попытка хорошая. Но я не изменю решение. В этом году ты стал неуправляем. Это финал, капитан.

Клянусь, я готов разнести гостиную к херам собачьим. Запустить мячом в окно уж точно.

— Скажи ему, мам! Это последние летние каникулы в моей жизни!

-—Я не таким молодым человеком тебя растила.

— Знаете, что?! Зашибись! — Подхватываю рюкзак, валяющийся у дивана, и закидываю на плечо. — С удовольствием три месяца не буду смотреть на ваши лицемерные рожи!

Дверь хлопает за спиной с таким грохотом, что, кажется, треснула штукатурка. Я мчусь вперёд, ослеплённый яростью, и врезаюсь во что-то мягкое, по-девчачьи пахнущее сладкой ватой.

Ты.

Маленькая доносчица.

Она шарахается, будто я — чумной. Глаза за очками — круглые, испуганные.

А меня клинит от одного ее вида.

— О, кака-а-ая встреча! — голос хриплый, будто я бежал километры, хотя ушел на пару метров от дома. — Мисс «я расскажу всё мамочке и папочке».

Она делает небольшой шаг назад. Я — размашистый шаг вперёд.

— Дай пройти… — дрожащий шёпот едва слышен.

Мне хочется задушить ее, и сила желания ослепляет. Я зол на отца, мать, тупоголового Глеба, подначивающего пошутить над ней последний раз в году. На нее, осмелившуюся открыть рот на Соколова, что и усугубило ситуацию. Она сама спровоцировала это говно.

— Почему надо было отвечать ему?! Почему надо было реветь, а?! — рычу я. Голос вибрирует, как перегретый мотор. — Что, мать твою, ужасного было в замазке на пиджаке?! Что страшного было в пустых словах?!

— Мне нужно дом…

— Из-за твоего стукачества меня закроют в военке! — Баста. Я срываюсь на крик. — Без телефона, тусовок и баскета! Я буду ходить по струнке! Из-за тебя!

— Я не говорила… так получилось…

Врунья.

Хватаю её за локоть — тонкий, хрупкий. Другой рукой она прижимает к груди какие-то тетрадки.

— Знаешь, что? Ты заварила — ты и расхлебывай! Пойдём!

Ее кожа под моими пальцами покрыта мурашками, холодная, такая нежная, что точно синяк останется. Плевать.

— Куда?

— Будешь всем рассказывать, как я «искренне извинялся»!

— Не буду, — она вся сжимается, смотрит вниз, но голос неожиданно крепнет. — Я не буду врать.

— Чего?!

— Может, тебе действительно стоит побывать в этом лагере. Подумаешь, почему все твои шутки — за чужой счёт. За счет того, кто слабее.

«За счет того, кто слабее».

Красная пелена ярости от ее намека ослепляет. Я резко дёргаю её к дому, она спотыкается, но упирается.

— Пусти!

Я могу дёрнуть сильнее. Могу заставить её замолчать. Могу…

— Отпусти, Филипп!

Глава 7. Адское лето

Филипп

Прошлый год. Июнь

Профильная военная смена кадетского корпуса

Я в аду.

Серые одинаковые казармы — нет, простите, «комнаты в корпусе первого отряда». Шесть чужих рож, шесть пар носков, воняющих потом, шесть презрительных взглядов. Моё имущество — железная койка с тонким матрасом и трещащая по швам тумбочка.

Жизнь по графику без возможности шагнуть влево или вправо.

05:30 — подъём. 06:00 — плац. Мы маршируем туда-сюда, как заводные болванчики. 07:00 — зарядка. 08:00 — завтрак. Пресная овсянка, которую я ненавижу. Или гречка, если повезет. Или молочная лапша, если очень сильно повезет.

И так — каждый. Чёртов. День.

Я ненавижу этот лагерь.

Я получаю телефон два раза в день. Фотки Макса: яхта, девчонки, ночные игры в баскет на площадках в парках. Фотки Юсупова: все то же самое, только добавьте фотки всевозможных видов Питера. Рассветы, закаты, Невский, Финский и все в таком туристическом духе.

Полина спамит в личку. Безостановочный поток голосовых, фоток, видосов. Кажется, она хочет что-то типа «встречаться нормально». Я закатываю глаза от раздражения, валяясь перед отбоем на кровати. Блокирую телефон, не желая больше видеть их довольные рожи.

Да и с Полиной не хочу… ничего.

Встречаться с Вильской точно не собираюсь, потому что, клянусь, она способна вынести мозг даже мертвому. Но сейчас меня меньше всего заботят сообщения от нее. Я впервые в жизни чувствую себя… не в своей тарелке.

Одиноким?

Если мне не с кем поговорить, это одиночество, да? Если кроет чувство, что меня выбросили за борт, тогда как на борту жизнь идет своим ходом, это одиночество?

Я даже не знаю, как зовут соседей по комнате. Просто в первый день не счел нужным запоминать. Я для них — залетный богатенький мальчик, которого папаша запихнул сюда для наказания. Они не трогают меня, я — их. Нам взаимно наплевать.

Я просто ненавижу. Все и всех. Но, оказывается, я был бы не против… Не знаю. Они — не Димас или Макс, но… Я был бы не против просто поговорить с кем-то.

Значит ли это, что я жалею? Да, вероятно. Мне жаль, что я не потрудился запомнить по имени хоть одного из них.

Все, о чем мечтаю прямо сейчас — взять мяч и выйти на плац. Не могу без баскета. Как без воздуха.

***

К концу первой недели до меня доходит один факт: я жутко посрался с родителями.

Наговорил им столько дерьма, что уверен: они не приедут в субботу. Я сужу по себе — я бы точно не приехал. А так как мы с батей — чистейшее «копировать-вставить», уверен, он бесится из-за моих слов. Че я там нес?

«Ваши лицемерное рожи… Это полное дерьмо… Ненавижу».

Сожалею о том, что говорил это при маме.

Атанасия Воронова-Нотт миниатюрная женщина с огромными глазами и каштановыми кудрями, завиток которых немного передался мне. Я стал выше мамы еще классе в восьмом. В девятом мог спокойно поднять ее на руки. В десятом вообще потерял ощущение того, что рядом со мной мама. Иногда люди думают, что мама — старшая сестра.

Я всегда знал, что, если кто-то что-то скажет плохое про нее, я убью его. Думаю, у меня это от отца. Думаю, во мне вообще все от отца.

Это странно. Временами будто смотрю в зеркало и вижу себя в будущем. Те же темно-карие глаза, тот же цвет волос, почти тот же высокий рост, хотя знаю, что буду выше. Те же черты лица. Тот же шумный, буйный характер. Но у отца все зашибись, он ничего не боится в отличие от меня.

У меня паничка от темноты из-за одной белобрысой трусихи. И в этом лагере… Я рад, что в комнатах мы спим не по одному. Иначе, клянусь, я бы не уснул.

Утро субботы живу в полной уверенности, что предки не приедут. Но в субботу меня, как и всех, навещает отец. С мои оранжевым мячом, на котором красуется автографом Андрея Кириленко.

Я стою как истукан, не веря своим глазам, когда папа проходит КПП и, широко улыбаясь, крепко обнимает.

***

Июньская жара накрывает лес тягучим маревом. В лагере, расположенном в сосновом бору, много тени — это спасает от духоты. В городе сегодня наверняка пекло.

— Полегче, капитан, — негромкий голос папы абсолютно лишен злости. — Ты похож на голодающего.

Мы сидим на скамейке далеко от основного корпуса. Я вгрызаюсь в шавуху, привезенную отцом.

— Так и есть вообще-то, — сказать внятно не удается, но папа понимает.

— Я видел меню, Фил. У вас пятиразовое сбалансированное питание.

Папа протягивает пачку салфеток и холодную банку газировки. Черт, рай посреди ада. Я дожевываю, вытираюсь и наконец-то могу сказать членораздельно:

— Дело в не в том, что оно пятиразовое, а в том, что оно жесть какое правильное.

Папа в обычных льняных шортах и легкой бежевой рубашке. Он лениво крутит в руках мой мяч, искоса на меня поглядывая. Будто ждет чего-то.

— Да уж, трагедия, — кривая улыбка Кирилла Воронова отражается на моем лице.

Раньше я не особо парился над благодарностями и всем вот этим, считая, что предки по факту обязаны мне, как своему ребенку, но сейчас… Ну, он мог бы не привозить шаверму, так ведь? Но привез.

— Спасибо, — звучит криво, но папа улыбается шире, глядя на меня.

— Как дела? — Мяч летит мне в руки. Легло ловлю. Пальцы касаются рельефного материала, и табун мурашек по спине ползет от соприкосновения кожи и резины.

— Хреново, — усмехаясь, откидываюсь на лавку и лениво перебрасываю мяч из руки в руку. — Я не играю, ем каши и пресные салаты, пропускаю все летние тусы.

— Филипп. Как дела у тебя здесь?

— А что здесь? Здесь… временная клетка. Мне на них плевать. Ты думал, я за неделю найду себе друзей на всю жизнь?

Мы оба молчим пару минут, слушая шум деревьев и крики вожатых где-то вдали.

— Не хочешь спросить, как мама и почему ее нет?

Глава 8. Разбитое зеркало

Филипп

После разговора с отцом хожу, как пришибленный, почти неделю. Меня выводит из состояния анабиоза случай, который я не должен был увидеть. Но я вижу, так как во время тихого часа дежурю в столовке.

Это происходит в туалете.

«Старшие» из моего отряда загнали пацана из третьего в туалет. Худой, очкастый, как она.

— Спой! — Орут, тыкая ему в лицо телефоном. — Ты же мечтал о славе?

Он захлёбывается соплями, бормочет, что не умеет. Они ржут.

Я стою в дверях с ведром грязной воды. Вижу себя — кривую рожу, оскал, тот самый, что был у меня, когда я заливал чернилами тетради Авроры, когда ее закрывали в мужском туалете.

— Тебе че надо? Вали, куда шел! – Кричит один из них, и я узнаю в нем соседа по комнате.

Плевать. Не мое дело.

Я не собираюсь искать здесь приключения на зад. Но каким же отстоем я себя ощущаю. В этот вечер меня тошнит.

С этого момента мне снится один и тот же сон.

Аврора стоит у огромных окном нашего спортзала. Я бью по ним мячом. Они трескаются, но не разбиваются. Она молчит. Смотрит и молчит. Мяч в моих руках. Я собираю ударить еще раз?

Я просыпаюсь с ощущением, будто проглотил стекло.

Утро. Построение. Кадет из второго отряда спотыкается, роняет винтовку. Первый отряд — мой отряд — ржёт. А я вдруг вспоминаю, как кричал Авроре в лицо: «Ты даже ходить не умеешь!»

Меня снова тошнит. Я не хочу быть в этом отряде. Я не такой, как они.

***

Я осознанно вызываюсь стать дежурным в столовке. Осознано иду в туалет в тихий час с ведром помоев. Осознанный выбор. Это не геройство — я не чувствую себя героем. Хотя всю школу носил корону.

Орлов и его шавки прижали очередного очкарика — нового мальчишку из третьего отряда. Тот прикрывает лицо руками, по рукаву струйкой течет кровь из носа. Это ту мач.

Я тихо прошу их отвалить.

— Слушай, мажорчик, не лезь. Это стукач, ясно тебе? — Отвечает Орлов. Тот самый из моей комнаты.

«Ты стукачка, Аврора».

— Отвали от него, — цежу сквозь зубы, даже не глядя на ноющего паренька. Мне плевать на него, просто… Я просто хочу не быть, как они.

И когда Орлов демонстрирует мне средний палец, я переворачиваю на его башку ведро с отходами.

Мертвая тишина.

-—Ты совсем берега попутал, мажор непуганый?!

Драка. Первый удар — прямо в челюсть. Чувствую острое тепло на щеке и металл на языке. Трое на одного. Это больно. Но, как оказалось, не смертельно.

***

— С победой, кэээп!

Через неделю после драки Макс налетает на меня, словно торнадо, сжимая в объятиях так, что хрустят рёбра. Его белобрысые волосы лезут в рот.

— Задыхаюсь, придурок! — Хриплю, но улыбаюсь, пытаясь вывернуться из его медвежьих лап.

За спиной Макса стоит Дима — в безупречных белых кедах, с лёгкой ухмылкой. Спокойный, как всегда.

— Привет, легионер, — он кивает, протягивая руку, я отвечаю на рукопожатие. И тут до меня доходит.

«Легионер».

Да ну нафиг! Не может быть.

— Шутите? — Недоверчиво оглядываю парней, пока они с улыбками переглядываются. Дима достает телефон, проводит пальцем по экрану и разворачивает мне.

Официальный сайт «Легиона». Утвержденный список новых членов второго юниорского состава.

— Ты даже не проверял, да? — Разумовский улыбается так широко, будто сейчас лопнет.

Мне восемнадцать в декабре будет. Значит, родители в курсе. Они дали согласие! Определенно, это лучший день лета! Будь я на свободе, закатил бы тусу, катался бы всю ночь по Неве!

— Мы зато каждое утро проверяли, — удивляет Юсупов. — Сегодня только новости появились, Макс напряг шофера отца. Мы к тебе сразу рванули.

— Тут еще… — Максим протягивает термосумку. — Вот короче. Типа от касатиков.

Я распаковываю — и накрывает волна безудержной, такой колоссальной радости, что сбивает с ног. Двойной бургер с беконом, картошка фри с сырном соусом, шоколадный молочный коктейль (да-да, моя слабость).

— Вы... — я даже не знаю, что сказать. Комок в горле. Чувства бурлят хлеще, чем если бы запустили фейерверк с гидроцикла. Макс хлопает меня по спине.

Мы просто усаживаемся на скамейку у КПП и едим. Оказывается, парни набрали тонну всего. На троих лбов хватит.

— Чем вас здесь кормят? — Макс жует, забыв обо всех правилах приличия. Отвечаю, он вытрет пальцы о свой розовый поло с дебильным принтом. — Ты будто еще выше стал.

— Не спрашивай.

— А че за синяк на табло?

Видели бы они меня неделю назад.

— Про это тоже не стоит.

— Ты так и не сказал, за что ты тут? — Дима ест аккуратнее, чем мы. И, как всегда, задает те вопросы, которые я не готов обсуждать вслух. Признаться самому себе в том, что ты урод — одно дело. Признаться перед парнями из команды, для которых я капитан — другое. Они не поймут, почему вдруг я «размяк».

Или… Черт, правда, я не знаю.

— Ну… — делаю вид, что увлечен фри. — Я сказал, что у родителей лицемерные рожи.

Дима, в отличие от Макса, перестает живать. Выпрямляется и смотрит на меня не мигая. Завис либо?

— Ты чего?

— И тебя просто… отправили в детский лагерь? — Он опускает взгляд на траву и невнятно бормочет. — Если б я такое отцу сказал, он бы меня прибил.

Я давно знал о том, что Юсупов-старший — скотина. Но не задумывался о том, что творится за закрытыми дверями их квартиры. В памяти всплывает момент, как папа осекся, говоря про деда.

«Если мой отец узнал, что его сын слабак…».

Не смотря на тридцатиградусную жару по коже пробегает мороз. Я откладываю еду на скамейку.

— Дим, слушай… Если ты… Если тебе нужно…

— Неважно. Забей.

— Так, чет вы приуныли, — Максим отряхивает белые шорты и подхватывается на ноги. — Может послать водителя за выпивкой для веселья?

— А он предкам не спалит?