Любовь вслепую

Любовь вслепую

ЛЮБОВЬ ВСЛЕПУЮ

Оглавление

Аннотация. 3

Глава 1: Свет и Тишина. 5

Глава 2: Голос из Тьмы.. 45

Глава 3: Мир на Кончиках Пальцев. 76

Глава 4: Тень на Сердце. 86

Глава 5: Предательство. 113

Эпилог. Прощение. 138

Глава 1: Свет и Тишина

Холодный, отполированный до зеркального блеска металл скальпеля был не просто инструментом в ее руке; он был идеально сбалансированным, послушным и почти одушевленным продолжением ее пальцев, живой и мыслящей частью ее собственной воли. Каждый миллиметр его поверхности, от матовой рифленой рукоятки, ложащейся в ладонь с давно знакомым, почти интимным чувством уверенности, до остро заточенного лезвия, способного рассечь кожу и плоть с одним атомом сопротивления, был ей знаком до мельчайшей царапинки. Когда она сжимала его, мир сужался до точки соприкосновения стали с тканью, и в этой точке заключалась вся ее вселенная — ясная, понятная, подчиняющаяся законам анатомии и физики, а не хаосу человеческих эмоций. В стерильной, залитой безжалостно ярким, сконцентрированным светом операционной № 3, где воздух был густ от запаха антисептика и озона, царил свой, высший порядок. Звуки здесь были приглушенными и ритмичными: ровное, механическое шипение аппарата ИВЛ, выдыхающего жизнь в легкие пациента; монотонный, убаюкивающий писк кардиомонитора, вычерчивающего на экране зеленую, упругую линию бытия; тихий шелест шагов медсестер, движущихся по отработанным, невидимым траекториям. И над всем этим — ее собственное дыхание, ровное и глубокое под хирургической маской, ее сердце, бьющееся спокойно и мощно, как метроном, отсчитывающий время до победы.

Анна Соколова стояла, слегка наклонившись над операционным столом, ее фигура в синем стерильном халате была неподвижна, словно изваяние, если не считать едва уловимых, точных движений кистей рук. Лучи софитов, падающие сверху, выхватывали из полумрака только ее руки в перчатках и участок тела пациента, ограниченный стерильными зелеными простынями. Это был ее священный алтарь, ее зона абсолютного контроля. Ее взгляд, суженный и невероятно острый за защитными очками, был прикован к месту работы. Он видел не просто анатомию — красную мышечную ткань, желтоватую жировую клетчатку, бледные фасции. Он видел живую, пульсирующую, бесконечно сложную карту, которую ей предстояло аккуратно и безупречно читать. Каждый крошечный кровеносный сосуд был на этой карте рекой, которую нужно было аккуратно обойти или перекрыть; каждый нерв — тончайшей, хрупчайшей нитью, связывающей все воедино, которую нельзя было порвать. Ее сознание работало со скоростью процессора, анализируя, предвосхищая, принимая решения за доли секунды. Легкое, почти невесомое движение запястья — и блестящее лезвие совершало идеальный, почти незаметный глазу разрез, будто сама плоть расступалась перед ним, подчиняясь ее воле.

Ее тихий, немного приглушенный маской голос периодически нарушал ритмичный гул аппаратуры, отдавая лаконичные, лишенные всякой эмоциональной окраски команды. «Пинцет», — произносила она, и пальцы ассистента тут же вкладывали в ее ожидающую ладонь нужный инструмент. «Коагуляция», — и раздавалось короткое, тихое шипение прижигаемого сосуда, сопровождаемое едва уловимым запахом паленого. «Салфетку». Каждое слово было вехой в сложном, многочасовом процессе, каждое движение — частью безупречного, отрепетированного танца, в котором партнерами были жизнь и смерть, а она — тем, кто дирижировал их вечным противостоянием. В эти часы абсолютной, тотальной концентрации ее мир сужался до размеров операционной раны, но в этом малом, ограниченном пространстве заключалась вся вселенная человеческого тела со всеми его тайнами и чудесами, и она чувствовала себя его полновластной, уверенной и ответственной повелительницей. Не было прошлого, не было будущего, не было внешнего мира с его проблемами и суетой. Была только эта секунда, этот разрез, эта капля крови, которую нужно остановить, этот нерв, который нужно сохранить. Это было высшее проявление ее мастерства, момент, когда она была не просто доктором, а тем, кто бросал вызов природе, исправлял ее ошибки и дарил шанс на продолжение.

И когда, наконец, последний, безупречно наложенный шов закрыл разрез, а на мониторе зафиксировался стабильный, ровный, жизнеутверждающий ритм сердца, по ее телу медленно прокатилась знакомая волна глубокого, удовлетворенного истощения. Это была не изматывающая усталость от бессилия, а приятная, почти эйфорическая тяжесть в мышцах, сладостное ощущение выполненного долга и свершенного чуда, которое никогда не приедалось. Она откинулась от стола, позволив себе выпрямить спину, и лишь сейчас заметила, что лоб под шапочкой влажен от напряжения, а пальцы в перчатках слегка затекли от долгой неподвижности. Она молча наблюдала, как медсестры обрабатывали место операции, как анестезиолог выводил пациента из медикаментозного сна. В ее глазах, уставших, но ясных, отражалось спокойное профессиональное удовлетворение. Еще одна битва была выиграна. Еще один шаг в бесконечной, но осмысленной войне со смертью. Она медленно, почти невесомо положила скальпель на инструментальный столик, и этот простой жест был полон глубокого, почти сакрального уважения к инструменту, который вновь помог ей вернуть человека к жизни. Ее главный союзник, ее продолжение, ее «стальная мысль» на сегодняшнюю работу была завершена.

Операция давно закончилась, затихли ровные гудения аппаратуры, и стерильная тишина опустилась на опустевшую операционную, словно тяжелый, невесомый занавес. Анна Соколова оставалась одна из последних, задержавшись в своем святилище по давно укоренившейся привычке, которая была для нее не просто ритуалом, а необходимостью, медленным и постепенным возвращением из мира абсолютного контроля и ясности в мир обыденный, размытый и эмоционально шумный. Дверь в предоперационную закрылась за ней с тихим, но отчетливым щелчком, и этот звук словно поставил окончательную точку в сегодняшней работе. Она остановилась после комнаты, заставленной металлическими шкафами и стерилизаторами, и, наконец, позволила себе расслабиться, ощутив во всем теле глубокую, приятную истому — сладкую усталость после свершенного труда. Медленно, почти механически, ее пальцы, еще помнившие точное давление инструментов, нашли застежки халата и развязали их одним ловким, отработанным движением. Тяжелая ткань, пропахшая антисептиком и потом, с шелестом соскользнула с ее плеч и упала в губастую пару белоснежной корзины для белья. Затем последовала шапочка, снимая которую она ощутила прохладу воздуха на влажных от напряжения волосах.