Люди, боги и дары

1 Узкая тропка

Раскалённый песок обжёг колени, когда Ксенагор не удержал равновесия и плюхнулся на арену. А коснувшись песка ладонями, просто взвыл от ярости и обиды: и без того руки болели, будто кожа содрана, а тут ещё и обжёгся…

Дед подошёл, упёр руки в бока:

— Долго ты собираешься тут сидеть и хныкать, как баба? Или чудовища будут ждать, пока ты поплачешь над своими синяками?

Ксенагор зарычал и кое-как поднялся на ноги. Вот умел дед его разозлить, этого не отнимешь! А злость для человека с даймоном — палка о двух концах: иногда придаёт сил, как сейчас, а иногда сводит с ума, и тогда беги всё живое!

Громадные неотёсанные камни слагали мощную стену, внутри которой на посыпанной песком арене учились и состязались юноши с даймоном. Стена местами была покрыта чёрной копотью, местами усеяна мелкими трещинами — ученики деда Ялмена частенько творили не то, что следует. Самых вспыльчивых, не умевших сдерживать даймон и собственный буйный нрав, дед отправлял чистить стену от сажи, да всё руками, без даймона! Бывало, и Ксенагор с проклятьями скрёб огромные каменюки и понемногу переносил сажу со стены себе на физиономию…

Теперь не то: он уже почти взрослый борец с чудовищами, и деду нет нужны воспитывать его детскими наказаниями. Теперь Ксенагору достаточно просто понять, что он не сделал нужное: злость на себя заставляет исправлять ошибки надёжнее, чем любое взыскание от наставника. Но иногда просто кончаются силы, и боль в руках после атаки даймоном невыносима, и хочется забыть про все эти премудрости и просто отправиться ходить за плугом или бросать в море сети, как все обычные мужчины. И чтобы ночами не снились растерзанные тварями люди…

— Я гото… — начал Ксенагор, и тут же дед напал, не дожидаясь, пока внук договорит. Стена огня двинулась на Ксенагора, и рёв пламени был ужасен… настолько ужасен, что ученику хватило мгновения распознать иллюзию. Он взмахнул левой рукой, будто сметая паутину, а правой послал в деда комок пламени. Стена огня тут же исчезла, а дед увернулся от атаки и удовлетворённо крякнул:

— Догадался, молодец! Не забывай думать даже в бою. Всё, на сегодня довольно, идём мыться.

Дед и внук подхватили одежду и зашагали по пологой тропке, бежавшей среди зарослей белой полыни. Тропка вывела на узкий пляж с твёрдым, прибитым волнами песком. Ксенагор на ходу потянулся всем телом, сделал несколько взмахов руками, чтобы размять затёкшие мышцы, а потом с разбегу бросился в зелёные волны. Вода была холодна, но Ксенагор знал, что ощущение холода быстро уйдёт, стоит только начать двигаться в воде. Он мощными гребками отплыл подальше от полосы прибоя, оглянулся на деда: тот входил в воду неспешно, шагом, осторожно пробовал ногами скользкие камни. Ксенагор нырнул, прозрачная вода сомкнулась над головой, и он открыл глаза.

Смотреть на подводный мир ему нравилось всегда, с детства. Когда совсем мальчишкой он переборол страх погружения и впервые окунулся в море с головой, наградой ему были удивительные картины. Совсем рядом, нисколько не боясь человека, проплывали морские караси. Длинные и тонкие, как спицы, сарганы носились в глубине, и их тени стремительно текли по дну. Маленькие пёстрые акулы шарили среди камней и выпугивали из укрытий ужасных ядовитых скорпен. Стайки мальков кефали плавали у самой поверхности и блестели в лучах солнца живым серебром. Рыжие барабульки весело играли между камней, а морские драконы, если их случайно выкапывали из песка, укоризненно глядели на нарушителя спокойствия выпуклыми печальными глазами. Редко, если очень повезёт, удавалось долго держаться на одном месте и не отбрасывать тень на выбранную россыпь камней; тогда можно было заметить, как перетекает по дну маленький осьминог, цветом почти слившийся с донным илом.

Ксенагор полюбил море. Когда дед научил его правильно задерживать дыхание, мальчик проводил под водой долгие минуты, разглядывая увлекательную жизнь морских обитателей. Когда он видел на лотках торговцев на рынке знакомых рыб, их потухшие глаза, блёклую высхошую чешую, его охватывала печаль, хотя он и корил себя за лишнюю чувствительность… Иногда он жалел, что боги не дали ему даймон воды! Но мойры спряли ему другую судьбу: в нём проснулся даймон битвы. А это значило, что его путь — путь бойца, защитника людей от порождений ночной жути, что наплодили потомки Тифона и Эхидны.

Сила даймона пробудилась в Ксенагоре довольно поздно, в девять лет. Но это было и к лучшему: он уже окреп, занимался гимнастикой и отлично плавал. Силы тела были нужны одарённому Аресом как никому другому из носителей даймона: за разрушительную мощь в бою надо платить! И жизнь Ксенагора превратилась в череду изнурительной работы тела и духа: бег, прыжки, плавание, метание диска и копья, поднятие тяжестей, акробатика, а вместе с тем — развитие даймона: сила должна приходить только в нужный момент и ровно столько, сколько требуется. Кроме боевого, у Ксенагора обнаружились даймон огня и ветра, и дед учил сплетать эти силы вместе в бою.

Боги не нраградили юношу высоким ростом, и Ксенагор стыдился этого, пока однажды на играх для молодёжи не одолел в борьбе более высокого и тяжёлого противника. Без всякого даймона! Дед сказал тогда:

— Ты понял на собственном опыте, что ни рост, ни сила сами по себе не дают успеха. А теперь погляди, как на тебя смотрят девушки! Им нет дела, что ты невысок: они видят только твою победу. И так будет всегда.

И с усмешкой добавил:

— А те, кто оценивает только рост и игру мускулов, мало что понимают в жизни. Не слишком-то доверяйся им.

*

И всё же над Ксенагором посмеивались: с кем он собрался воевать? Времена, когда по земле бродили великаны и чудовища, давно прошли, только странствующи певцы да учителя в школе ещё рассказывают о них. Да и истории деда Ялмена, скорее всего, просто байки старого воина. К чему эти постоянные занятия в палестре и на арене для даймона? Ведь молодость даётся только раз, и хочется провести её весело!

В самом деле, Ксенагору нечасто доставались удовольствия юности: прогулки и пирушки с друзьями, танцы с девушками, охота, купания в море с лодок требовали времени, а его было очень мало. А в дружеских состязаниях с ним давно никто не хотел связываться: итог был очевиден… Да и девушки, с любопытством глядевшие на победителя игр, были бы рады, если бы Ксенагор больше времени уделял им, чем диску и копью. Потому к четырнадцати годам у него не было возлюбленной, как у всех друзей. И понемногу его начали грызть сомнения: а надо ли в самом деле тратить время жизни на эти бесконечные упражнения? Может, и правы друзья и подруги?..

2 Подходящая жена

Знакомый голос у входа в святилище раздался как раз тогда, когда Астиоха заканчивала перевязывать ступню пастуха. Она не обернулась: нехорошо отвлекаться, пока не закончишь с больным, так учил наставник. Но вот пастух спустил ногу на землю и поднялся, опираясь на костыли.

— И не болит нисколько! Милостью Асклепия, иначе и не скажешь… Спасибо, деточка, пусть благословят тебя все боги, сколько их ни есть.

— Завтра приди ещё раз на перевязку! — напомнила Астиоха.

Пастух похромал к выходу из хижины, где врачеватели принимали больных. Астиоха вышла следом, старательно омыла руки в источнике у подножия святилища и лишь тогда отправилась навстречу прибежавшей рабыне.

— Госпожа, — затараторила Мелита, — твой отец велит быстро домой, там приехали, и они говорят, что прямо сейчас.

— Кто приехал? Ничего не поняла.

— Приехали на конях, и там сказали, осенью будет уже пора, а твоя матушка говорит, что нечего тут…

— Выпей-ка воды и передохни, — распорядилась Астиоха. — Сейчас пойдём вниз. Что за спешка-то? Я бы и так после полудня вернулась…

— Так тому неймётся, — объяснила Мелита, хотя её и не спрашивали. Но Астиоха рабов за непочтительность не ругала: от каждого можно взять только то, что у него есть. У Мелиты быстрые ноги и ловкие руки, а воспитание досталось другим.

От жертвенника спустился наставник. Сейчас, в простой некрашеной одежде, в старых сандалиях, он не был похож на жреца светлого Асклепия, скорее его приняли бы за слугу. Но Астиоха всегдав видела в нём отблеск величия, что даётся даймоном. Просто наставник не всегда показывает его, иногда это неуместно…

— Учитель, — Астиоха почтительно склонилась, — отец требует меня домой. Можно я побегу? Я перевязала того пастуха, завтра он придёт снова, а дальше рана уже сама заживёт.

— Хорошо, — наставник положил тяжёлую горячую ладонь не на голову девушки, как обычно, а на плечо. Астиоха замерла: так он приветствовал только равных себе! Неужто… неужто она ему больше не духовная дочь?..

— Ты выросла, — наставник будто ответил на её невысказанную мысль. — Твой даймон будет всё сильнее, но теперь ты уже сама должна растить и направлять его. Я смогу лишь помочь тебе иногда.

Астиоха задохнулась, жаркий полуденный воздух стал густым, будто мёд.

— Ты… отсылаешь меня, учитель?

— Нет, дитя, — улыбнулся старец. И Астиоха будто освободилась из тяжких оков, прерывисто вздохнула.

— Учиться управлению даймоном можно бесконечно, и эту науку одарённые люди осваивают всю жизнь. Но если ты будешь, как обычно, приходить и помогать мне с больными, мы ещё о многом поговорим. Я обещал сводить тебя на священную гору и показать траву моли — ту, что рассеивает любые чары… Осенью, когда придут туманы, мы отправимся туда. А теперь ступай домой, да благословят тебя боги.

Астиоха поклонилась старому жрецу, накинула на голову платок, чтобы дорожная пыль не оседала на волосах, и зашагала с горы вниз. За ней тяжело затопал Ифит — раб, что провожал её каждый день в святилище. Мелита бежала следом и тарахтела о чём-то, но её слова, всегда немного бессвязные, Астиохе теперь и вовсе были невнятны. Она думала о другом.

Возвращаясь из святилища, она всегда входила в дом со стороны кухни — так было ближе, не надо обходить всё немалое владение. В доме и правда были гости. Под навесом на заднем дворе стояла чужая колесница, чужие кони хрустели зерном в конюшне, по заднему довору слонялись без дела чужие рабы — задирали местных и приставали к женщинам. На лавке у конюшни расселись два чужих воина и, сняв шлемы, играли в кости. Рядом на земле стоял запотелый кувшин, к которому оба прикладывались по очереди. Один из игроков обвёл мутным на жаре взглядом входящую Астиоху и свистнул:

— Малышка, а ну тащи-ка нам ещё пива! И сама сюда тащись!

Астиоха дрогнула бровью, выпуская даймон, — кувшин лопнул, пиво выплеснулось, заливая ноги игроков. Те заругались, но дела уже не поправить. А не будут языки распускать!

Девушка вбежала наверх, на женскую половину, послала Мелиту сказать отцу, что она сейчас придёт, скинула пыльный платок и испачканную травами эксомиду.

— Прибежала, аж дышишь тяжело, — заметила мать из-за занавески. В жару она не выходила даже во двор, сидела в доме до сумерек. — Переодевайся, грязная вся опять.

— Кто приехал, мама? — спросила Астиоха, раздеваясь. Прокна, старушка-рабыня, принесла кувшин воды, полила ей на руки, Астиоха умылась и села на скамеечку, давая Прокне расчесать и уложить свои густые волосы.

— Адраст припёрся, — проворчала матушка. — Дела у него какие-то, с утра сидят с отцом, вино тянут. Оно и видно, что дела...

— Адраст — это же сосед наш? — удивилась Астиоха.

— Да не тот Адраст! Этот издалека.

— А что ему надо? — спросила Астиоха.

— Вороны его знают, — отмахнулась матушка. А старая рабыня отчего-то вздохнула, но Астиоха не обратила на это особенного внимания.

— Я пойду, мама, отец ждёт, — девушка встала, дала одеть себя в чистый хитон.

— Иди, иди, потом расскажешь, что надо этому рыжему, которого отец вином поит.

*

И в самом деле отец был не один. С ним в андроне возлежал гость: в полумраке Астиоха различила только, что он молодой и сложением помельче отца. Веночек сполз ему на левое ухо, щёки раскраснелись — видно, он слабоват к вину.

Астиохе мужчины обрадовались, каждый на свой манер. Отец кивнул — хорошо, мол, что быстро пришла, и поманил рукой поближе. Адраст — наверное, это он — приподнялся на ложе и рявкнул:

— Хороша!

И причмокнул, будто увидел не женщину, а кобылу. Астиоха с трудом удержала даймона: очень хочется выпустить, но не хочется ссоры в доме.

— Вот моя старшая дочь, — сказал отец. — Ей уже четырнадцать, и она обучается в святилище Асклепия.

— Чему там учиться-то можно? — хмыкнул гость.

Астиоха промолчала: пока её не спрашивают, пусть сами и разбираются.

— Она умеет лечить травами и знает волшебные слова, чтобы заживлять раны, — наставительно сказал отец. — Жрец хвалил её.

3 Тирренская тайна

— Подведите его ближе! — распорядился крупный мужчина, сидящий в резном кресле на возвышении.

Ксенагор рассматривал царя Фесу снизу вверх: виной тому его небольшой рост и высота помоста, на котором сидел царь. От своих воинов он отличался только более дорогим одеянием и украшенными ремнями сандалий. Его кожу покрывал такой же загар, как у простых бойцов, руки были в таких же шрамах и мозолях от щита и копья, волосы так же коротки подстрижены, чтобы не мешали под шлемом. Ксенагор не удивился бы, если бы узнал, что царь славного города Тархны сам ходит за плугом, как ещё недавно ходили цари элиинских земель.

Воин, что держал Ксенагора за правую руку, подтолкнул его к возвышению, и эллин шагнул вперёд.

— Радуйся, царь Тархны. Отчего твои воины так любезны с гостем, что ни на миг от отходят от меня?

Царь с любопытством рассматривал Ксенагора, дёргая себя за рыжую бороду:

— Кто тебы послал и с каким заданием?

Говорили на эллинском — его знали многие в этой стране, а цари уже наверняка. Люди из родных краёв Ксенагора и из других знакомых мест издавна приходили из-за моря, селились тут, основывали города, воевали, торговали… Тиррены почитали Геракла и Аполлона, как и эллины, значит, не совсем чужие, хоть и варвары!

— Меня не посылают, о царь, я прихожу сам, — с достоинством сказал Ксенагор. Сохранять горделивый вид было непросто: воины с обеих сторон превосходили его ростом и стояли так близко, что не давали пошевелить руками. Хоть не связали, и то радость! Но вообще-то царю, который приказывает связывать гостей, стоило бы устыдиться, хоть он и тирренский варвар.

Фесу пошевелился в своём кресле, прищурился:

— Ты подсыл царя Велха, я тебя насковозь вижу. Если расскажешь, с какой целью явился сюда, то умрёшь быстро. Иначе, — царь покачал головой вроде бы с сожалением, — я прикажу срезать с тебя кожу по кусочку, пока ты не вспомнишь, зачем тебя послали.

И вдруг тон его сменился с мягкого, увещевающего на грозный:

— На колени, велхийский прихвостень!

Царские воины пытались надавить Ксенагору на плечи и заставить его опуститься на колени, но этого эллин им не позволил. Немного даймона — и оба стража отброшены в стороны, едва устояли на ногах. Ксенагор развернул плечи, приосанился:

— Я не держу на тебя зла, о царь: ты ведёшь войну и должен быть настороже. Но я не из Велха. Я эллин из Тессалии, моё имя Ксенагор сын Ира. Я охотник на чудовищ.

Показалось или царь Фесу чуть шире раскрыл глаза? Лишь на мгновение изменилось его лицо, но потом снова вернулось надменное выражение.

— И я должен тебе верить? У меня война, между прочим. Если я буду слушать каждого лгуна, которого…

— Царь, остановись, прошу тебя, — мягко сказал Ксенагор. — Случайно сказанное неудачное слово может поссорить двух достойных мужей, а к чему нам ссоры? Как видишь, я чту твоё царское достоинство. Неужто соглядатай, посланный твоими врагами, стал бы приходить в твой город открыто и выказывать тебе явные знаки почтения? И неужто я похож на человека, которому можно заплатить, как наёмной ищейке?

Фесу снова задумчиво потеребил бороду:

— Ты и вправду нагл, как ни один лазутчик. Ты сын царя там у себя за морем?

Ксенагор осторожно перевёл дух: кажется, тиррен начал здраво оценивать положение и готов разговаривать. Понятно, охотнику на чудовищ нетрудо было бы вырваться из Тархны; но сражаться со всем войском царя ему не хотелось, да и пришёл он сюда не с людьми драться. Ему нужна помощь владыки Тархны — в одиночку в чужой стране он не справится.

Ксенагор сделал пару шагов к царскому возвышению; воины рванулись было перехватить его, но Фесу знаком приказал им оставаться на своих местах.

— Нет, о царь, мой отец землепашец, а дед — тоже охотник на чудовищ. Дед одарён даймоном, и я наследую ему.

При слове «даймон» царь встрепенулся, и это не укрылось от Ксенагора.

— Если пожелаешь, о царь, я могу рассказать тебе о моих путешествиях по следам порождений Тартара, с которыми мне довелось сразиться…

Фесу, видимо, принял решение. Он поднялся из кресла:

— Будь моим гостем, Хенакор из Тессалии. И прости мою неучтивость: в наших краях эллины наравне с тусками участвуют в войнах и могут оказаться на службе любого из тусканских городов!

— Я это понимаю, о царь, — с улыбкой ответил Ксенагор.

*

Обедали в большой тёмной зале, где причудливо сочетались эллинские и тирренские обычаи. Каждому гостю ставили маленький столик, как в Элладе, однако за ним не лежали, а сидели, и у каждого из сидящих за плечом стоял раб с кувшином вина. Увидев размеры этих кувшинов, Ксенагор сперва растерялся: это что же, предполагается, что столько может выпить один человек?! Но оказалось, что вина в кувшинах налита едва ли треть, инчае рабы не смогли бы их удержать. Да и разбавляли вино водой точно так же, как у эллинов, без этого кислота и одновременно приторная сладость уничтожали приятный вкус.

Ну, с таким количеством вина как-нибудь можно совладать! Ксенагор исправно поднимал чашу, проливал вино и выпивал глоток, когда царь и гости произносили очередное славословие богам. Ну и не забывал подкрепляться печёной свининой, жареной капустой и кашей. Еда попроще, чем во дворцах эллинских царей — Ксенагор бывал и там, мог сравнить. Однако одарённому даймоном любая еда впрок, а голодать вредно — даймон сильно истощает. Гости — знатные тирренские вожди — с одобрением глядели на то, как с блюда перед Ксенагором исчезали куски жирного мяса. Видно, они уверены, что герой и ест по-геройски, втрое больше, чем обычный человек… Варвары, что с них взять! Соотечественник часто укоряли Ксенагора за жадность в еде: не словом, так взглядом. Эллины блюдут умеренность, но для человека с даймоном ничто не слишком.

После трапезы царь позвал порядком осоловевшего Ксенагора в свои покои для разговора. Раб принёс два светильника и бесшумно ушёл. Царь расположился в низком кресле, вытянул длинные ноги и по обыкновению дёрнул себя за бороду: