Маэстро

От автора

МАЭСТРО

НФ-триллер/остросюжетный роман/музыкальная сказка

*

#мифы и легенды Самарской Луки, музыка и музыкант, мистика и волшебство, детективное расследование, магический реализм, аномальная зона, любовь и дружба, наука и научные обоснования

*

Дорогие друзья!

Эта книга - мой маленький эксперимент в том плане, что она сожержит музыкальные эпиграфы к каждой главе. Вы можете читать без опоры на слух, а можете искать в интернете указаные композиции. Многие из них известны, и вы наверняка узнаете их по одному только названию. Но если вы хотите полностью погрузиться в мир этой музыкальной сказки, я все-таки рекомендую вам найти составленный мною плейлист или забить в поисковике текст из эпиграфа. Ролики в моем плейлисте взяты с ютуба и находятся в свободном доступе

Приятного всем чтения и прослушивания!

*

Предупреждение! Это – художественное произведение, фантастическая сказка. Все герои и события, положенные в основу сюжета (за исключением особо отмеченных сносками), являются плодом авторского воображения. И хотя названия крупных населенных пунктов и основные топонимы даны в привязке к существующей местности, часть объектов, послуживших театром действий, выдумана, и все совпадения с реальностью – непреднамеренны и случайны. Пожалуйста, не пытайтесь повторить вслед за персонажами их маршрут, проложенный по укромным уголкам Самарской Луки, во избежание ненужных осложнений и риска для жизни!

00. Короткая увертюра

00. Короткая увертюра

Аллегро тутта форза («быстро и изо всех сил»; играть пассаж с чрезвычайно тяжелым акцентом)

Эпиграф: «Погоня», инструментальная композиция Алексея Рыбникова

*

Молодой темноволосый мужчина выскакивает из машины, оставляя водительскую дверцу открытой, а мотор работающим, и вбегает через калитку на участок. По старым плиткам дорожки он несется по направлению к деревянному дому.

Этот дом, когда-то небесно-голубой, а ныне облупленный и поблекший, стоит на территории садового кооператива за покосившимся забором из штакетника. Территория участка выглядит заброшенной. В глубине из крапивы в рост человека торчат детские ржавые качели. Ветер раскачивает сиденье, подвешенное на цепях. Цепь тоскливо поскрипывает.

Мужчина возбужден и полон мрачной решимости. Он едва не вышибает входную дверь, которая оказывается незапертой.

- Надя! – громко орет он. – Надя!

Из бедной комнаты с советской мебелью и ситцевыми занавесками на пыльных окнах ему навстречу выходит девушка с младенцем на руках – та самая Надя. Ребенку, ее сыну, одетому в синие ползунки с вязаными пинетками на ножках и белую кофточку на вид месяцев девять-десять. Он испуганно таращит глазки на вошедшего, но узнает его и пытается улыбнуться. Улыбка выходит, скорей, вопросительной и тревожной, чем радостной.

- Слава богу, вы здесь! Вы с Денисом немедленно уезжаете!

Выражение надежды на лице молодой матери гаснет, сменяясь неподдельным страхом, едва она слышит последние слова.

Мужчина прорывается в комнату мимо нее и, не замедляясь, кидается к сложенным у стены сумкам.

- Он нас подставил! – нервно сообщает он в ответ на непрозвучавший вопрос и хватает две туго набитые спортивные сумки. – Здесь все, надеюсь?

- Да, но разве… - бормочет девушка, прижимая к себе ребенка, который все еще пытается улыбаться и что-то лопочет на своем языке.

Мужчина с сумками в руках оглядывается на них:

- Надя, они не остановятся, ты понимаешь? Разин жаждет урвать свое, а мы с тобой стоим у него на пути. Беги в машину!

- Но как же так? – Девушка суетится. Удерживая одной рукой младенца, другой она хватает ручки третьей сумки, дамской, которая обнаруживается на кресле, за дверью. – Он же тебе гарантировал, что утрясет вопрос, или нет? Они же дали нам деньги!

- Они дали, а Разин решил все переиграть.

- Разину такое не простят!

- Эта сволочь всегда выкрутится! После того, что я про него узнал… Короче, я купил вам билеты на самолет, вылет через пять часов.

- А как же ты?

- А я останусь разбираться. Надя, не зависай! Времени совсем нет.

Прикусив губу, Надя с ребенком и маленькой сумочкой с документами бросается к выходу.

Мужчина оглядывает комнату в последний раз, замечает на столе забытую бутылочку с соской, чертыхается и смахивает ее в свой карман. Перехватив сумки поудобнее, он кидается к выходу следом за женой.

Надя далеко не ушла, поджидает его у крыльца:

- Клим, мы не сможем бегать от них вечно! Дениска слишком яркий, его не удастся долго прятать. Нас рано или поздно найдут.

Клим слетает по ступенькам:

- Попробую решить дело миром, но если не получится… поеду в Шелехметь.

- И вернешь Разину Ключ?! – ахает Надя.

- Если это вас спасет, то и верну. А лучше – уничтожу! Посмотрим, как пойдет.

Клим первым добирается до калитки и придерживает ее плечом, пока Надя выходит. Потом кидается к багажнику и запихивает в него сумки.

Надя с ребенком лезет на заднее сиденье и усаживает сына на колени.

Стоит ранний летний вечер. Густые тени от дома и забора ложатся на пыльную траву и дорогу. Давно не было дождя. Тепло.

Клим, захлопнув багажник, передает ей бутылочку с водой и садится за руль.

Машина трогается с места. Форсированный мотор ревет. Из-под колес летят галька и песок.

Надя кидает взгляд на садовый домик, совсем недавно служивший ей и сыну убежищем. Она доверяет своему мужу, но не понимает, по какой причине все вдруг полетело кувырком.

- Клим, - пытается она протестовать в последний раз, - а ты уверен, что не ошибся?

- Уверен, - бросает тот. – Они боятся нашего сына, а Разин делает все, чтобы этот страх получил веские основания. Ты должна увезти Дениса и переждать.

- Как долго придется ждать?

- Долго, Надя. Может, и все эти двадцать пять лет, пока он полностью не войдет в силу. Я постараюсь уладить, но ничего не гарантирую, ты же понимаешь! Мне будет спокойней, если вы будете отсюда далеко.

Машина несется по пустынной улице. За ней тянется пылевое облако. Чья-то рука в окне дома, мимо которого они шумно пролетают, отодвигает тюль, чтобы лучше видеть, кто едет и что происходит.

Клим отмечает краем глаза наличие свидетеля и сжимает губы в тонкую линию.

Надя тревожно молчит.

01. Выздоровление

ПРОШЛО ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ…

01.Выздоровление

Интро каприччиозо (вступление, играется прихотливо)

Эпиграф: главная тема из к/ф «Звездный мальчик», композитор Алексей Рыбников

*

Едва он вышел из дверей, женские вопли ударили ему по ушам:

- Это он! Вот он, смотрите! Денис! Де-нис! Ой, мамочки, я просто не верю! Живой! Обалденный! Дени-и-и-ис!!!

Толпа фанаток, узривших кумира на больничном крыльце, всколыхнулась, приникнув к ограде, тогда как ему отчаянно хотелось зажать уши.

Денис Саблин, фронтмен популярной группы «Валенки-фолк-рок», поднял воротник куртки, надел темные очки и дурацкую лыжную шапочку, но все оказалось бесполезным: его вычислили и опознали.

А может, и не его, а продюсера «Валенок» – Олега Ефимовича Пигаля, который лицо не прятал. Фанаты знали абсолютно всех, кто крутился вокруг «Валенков», включая звукорежиссеров и художников, рисующих обложки к альбомам, хотя те и вовсе были лицами непубличными. Непонятно, откуда они черпали достоверную информацию для своих форумов и секретных чатов, кто им сливал детали внутренней кухни – концов не найдешь, но факт оставался фактом. Пигаль, который до некоторых пор являлся еще и опекуном Саблина, а после совершеннолетия продолжил с ним работать в качестве агента, был этой публике отлично знаком.

- Денис! С выздоровлением! Ты чудо! – бесновались девицы. – Маэстро, возвращайся к нам поскорей, мы жде-е-ем!

Больничное крыльцо располагалось слишком близко к забору, а до машины еще предстояло дойти по мощеному плиткой узкому тротуару, вдоль которого на газоне разбили клумбу с невысокими бархатцами, недавно сменившими отцветшие тюльпаны.

«Лучше бы высадили елки погуще!» - с досадой думал Денис.

В его душе поднималась непривычная волна раздражения. Прежде он реагировал на славу по-другому, был рад ей и принимал как заслуженную награду, но отныне все изменилось. Вчера он совершенно серьезно просил Олега Ефимовича избавить его от торжественных встреч. «Хотя бы на первое время!» - умолял он, но Пигаль не прислушался. Свершилось худшее из всего, что Дэн мог себе вообразить. Не помогло даже, что свои инструменты – гитару и скрипку, без которых он вообще никуда не ездил и которые оставались с ним даже в больничной палате, были отправлены домой накануне, чтобы сегодня с ними не светиться. Увы, и без массивных чехлов в руках он оставался всеми узнаваем.

- Надо было выйти через черный ход, - сказал он Олегу Ефимовичу, досадуя, что про инструменты вспомнил, а про черный ход не допер.

«И опекун не напомнил! Зараза…»

- Пусть смотрят, - предсказуемо ответил Пигаль. – Они соскучились. А то, может, подойдешь к ним и автографы дашь?

- Нет.

- Послушай, если у тебя были проблемы, ты же не станешь теперь шарахаться ото всех?

- Нет, - повторил Денис, - не хочу и не буду.

Фанатки просовывали сквозь прутья телефоны и снимали его с изрядным увеличением. Саблин поправил воротник, скрывая некрасивый рубец на шее. После злополучной аварии прошло три с лишним месяца, и шрам, хоть и зажил, выглядел просто чудовищно. Наверное, потребуется пластическая операция, чтобы устранить дефект.

«Господи, о чем я думаю?!»

Денис скривился: какая, к чертям, пластика, если он не вернется на сцену? Осколок из разбитого в дребезги лобового стекла вошел ему под челюсть и перерезал голосовые мышцы, повредив заодно и связки. Говорить Денис все еще мог, петь – уже никогда.

- Денис, я тебя обожа-а-ю-у-у! – взвизгнула какая-то экзальтированная девица, и ее сестры по несчастью подхватили мысль и заголосили каждая на свой лад, спеша признаться ему в любви.

Сердце Дениса сжалось от горечи и от жалости к себе, и еще от тоски по ушедшим прекрасным денькам, шедшей рука об руку с лютой злостью на судьбу. Чувств было слишком много и слишком разных, они тащили его в противоположные стороны – так понукаемые палачом лошади рвут приговоренного к четвертованию преступника. В состоянии перманентного раздрая ему предстояло жить дальше, но планов на эту новую жизнь не было никаких.

Незнакомый водитель открыл перед ним заднюю дверцу БМВ, и Денис, сдирая с головы бесполезную шапочку, поспешно скользнул на сиденье.

- Зачем вы сообщили всему свету время выписки? – спросил он у Олега Ефимовича, усевшегося спереди. – Это же вы сделали, я прав?

- Здесь нет ни одного журналиста.

- Зато полно этих дурочек!

- Это не дурочки, а твои поклонницы.

- Это не мешает им быть дурочками.

- Дениска, не занудствуй! Все идет как надо. Может, ты, конечно, подзабыл, но летом на Алтае фестиваль, а осенью – концертный тур, и билеты вовсю продаются. На фоне твоего ранения и выздоровления ажиотаж только растет, а с ним и продажи. «Эти дурочки» обеспечат нам бесплатную рекламу. Сейчас их непрофессиональные фотки с пририсованными сердечками попадут в сеть и подогреют интерес. Залы будут лопаться от желающих послушать звезду, столь счастливо избежавшую смерти. Вторично избежавшую, между прочим. У тебя репутация счастливчика, что не может не радовать.

02. Рыжеволосая ведьма

02. Рыжеволосая ведьма

Семпер акцентато (акцентироваться на всем)

Эпиграф: «Все теперь решено» на слова Сергея Есенина, исполняет группа «Монгол Шуудан» (анархо-рок)

Да! Теперь решено. Без возврата

Я покинул родные края.

Уж не будут листвою крылатой

Надо мною звенеть тополя.

Низкий дом без меня ссутулился,

Старый пёс мой давно издох.

На московских изогнутых улицах

Умереть, знать, сулил мне Бог

*

Дом был пуст. Денис боялся, что набегут ребята из группы и начнут выносить мозг, но Олег Ефимович, видимо, только девиц из фан-клуба допустил до больничной оградки, а к просьбе «дать время освоиться» отнесся посерьезнее. Их встретила одна домработница Полина Ивановна. Дэн поблагодарил ее за порядок, который она поддерживала в его отсутствие, и отпустил до завтрашнего дня.

Возможно, благодарил он ее преувеличенно вежливо и равнодушно, потому что добрейшая Полина Ивановна не слишком обрадовалась свободе и попрощалась с ним гораздо суше, чем приветствовала, когда «ее бедный мальчик» только переступил порог. Однако Дэн слишком устал и слишком был занят собой, чтобы всерьез заморачиваться.

- У меня на вечер намечена важная встреча, так что я тебя тоже покину, - предупредил Пигаль, - но Володя останется здесь, и это не обсуждается. Вы отныне с ним будете неразлучны, как близнецы-братья. Он проследит, чтобы ты не делал разных глупостей.

Денис насупился сначала, потому что недоверие царапнуло его по нервам острым стеклом, но потом заставил себя расслабиться и пожать плечами:

- Как вам будет угодно.

Володя – это, как он понимал, его теперешний водитель и телохранитель «в одном флаконе», которого Олег Ефимович нанял перед самой выпиской. Старого водителя, допустившего ситуацию, что Дэн сел пьяным за руль, Пигаль уволил. Бывший опекун распоряжался в доме Саблина как в собственном, нанимал и прогонял персонал, но Денис никогда этого не оспаривал. Он даже когда-то выдал ему нотариальную доверенность на все, что тот сочтет нужным и важным. По умолчанию считалось, что если Денис совсем уж не найдет общего языка с тем же охранником, то опекун подберет кого-нибудь еще – именно так у них решались эти проблемы.

Пигаль, вопреки заявлению, прощаться не торопился. Пока Денис бесцельно шлялся по дому, заново привыкая к нему после разлуки, импресарио тенью следовал за ним. Неизвестно, чего он боялся – Денис вообще-то не собирался ни топиться, ни стреляться, ни сигать с крыши на плиты площадки перед крыльцом, если речь, конечно, шла о душевном состоянии, а не о чем-то еще.

Дэн без обиняков спросил, чего он за ним бродит, как привязанный, но Пигаль лишь хмыкнул:

- Ищешь что-нибудь?

- Нет, просто осматриваю дом. Давно не видел.

- И моя компания тебе неприятна? Давно замечаю, что ты меня как будто сторонишься или подозреваешь в чем-то.

- Глупости, - ответил Денис.

- А почему все время смотришь исподлобья?

- Настроение пасмурное. Прикидываю, чем бы заняться.

Особнячок Саблина был по местным меркам небольшим, всего четыреста тридцать квадратов плюс гараж на две машины. В подвале, помимо прачечной и кладовки со всяким хламом, располагались тир, тренажерный зал и бассейн. На первом этаже – кухня, столовая, плавно перетекающая в гостиную, и звукозаписывающая студия с особым покрытием стен. Спальни находились на втором этаже, куда вела гнутая прозрачная лестница с как бы зависшими в воздухе ступенями.

Денис никогда бы не сделал у себя лестницу, от подъема по которой кружилась голова, однако переделывать ее не стал. Он даже шторы в комнатах не заменил, а принял дом таким, каким он есть. Саблин вообще считался неприхотливым в быту, вопросы моды, престижа и удобства не занимали его, даже когда он разбогател и мог позволить себе любой ремонт и переделку. Собственно, дом этот в охраняемом поселке тоже купил на его имя Пигаль. Когда-то здесь жила начинающая певичка – любовница страшно богатого человека, но ее двойная карьера (любовницы и певицы) не задалась, и особняк выставили на продажу вместе со всей обстановкой.

Решающим фактором при покупке выступила просторная комната для музицирования и звукозаписи, оборудованная по последнему слову. Там находился прекрасный режиссерский пульт, по центру стоял белый рояль с потрясающим звуком, в углу на помосте – ударная установка, а на выстроившихся вдоль стен стеллажах сегодня хранились инструменты: три гитары, тромбон, саксофон, скрипка, аккордеон и два синтезатора. Денис умел играть на них всех. И ежедневно играл – для дела и просто для души. Даже в больнице своих занятий не бросил: выходил в парк, а в непогоду – в холл на первом этаже возле столовой, и веселил больных и персонал бесплатными концертами. Правда, делал это не так часто, как следовало бы, и больше по необходимости, заставляя себя перебарывать апатию и тоску. Удовольствия от игры и былого куража он совсем не получал, но хотя бы разминал пальцы.

Открыв дверь в «музыкалку» (как по-простецки они величали этот истинный храм Гармонии), Дэн зажег свет и осмотрелся. Если честно, он был уверен, что без него тут устроят бардак. Студию имели право посещать все члены группы, «Валенки» ежедневно здесь репетировали, и Денис отлично помнил, какой хаос воцарялся после их творческих посиделок. Но сегодня все инструменты лежали строго на своих местах. Стопки партитур чинно покоились на полках. Чистая нотная бумага с набором ручек, аккуратно разложенная посреди рабочего стола, неприкрыто намекала, что пора бы заняться делом. Пахло моющим средством, все блестело и бликовало, отчего комната смотрелась невероятно просторной, по-больничному стерильной и чужой.

03. Разговор с детективом

03. Разговор с детективом

Серьозо деликато э субито форте («шутки в сторону» и с внезапной силой)

Эпиграф: Группа «Enigma», композиция «Семь жизней» (Seven lives)

Следы, множество лиц,

Потерянные в лабиринте времени,

Ослепленные темнотой -

Это начало семи жизней.

Это слишком близко, но все еще далеко.

Следуй своему внутреннему голосу,

Покажи нам, кто ты есть

В этих семи жизнях

*

- Сока? Виски? Водки? – предложил Денис детективу из чистой любезности, не сомневаясь, что тот ответит отказом под предлогом, что недосуг и что «на работе ни-ни».

- Если можно, то чашку горячего чая, - попросил Сапотников.

- Без проблем. Правда, домработницу я отпустил, поэтому сам приготовлю. Вам придется поскучать в одиночестве минут пять, не возражаете?

- Не возражаю. У меня был муторный день, и без бодрящей чашки чая я скоро буду валиться с ног.

- Тогда, может, лучше кофе?

- Кофе не пью.

Дэн провел Сапотникова в «музыкалку». Комната была изолирована от любой прослушки, в ней не ловили телефоны, а дверь была настолько толстой и плотно подогнанной к косяку, что, приложившись к ней ухом, нельзя было расслышать даже сумасшедшего грохота ударников, когда они с ребятами писали «живой звук».

- Здесь нам никто не помешает.

- Это ваше рабочее место?

- Типа того. Вы присаживайтесь, а я пока добуду нам чай.

Денис указал гостю на длинную кованую лавку, отличавшуюся от уличной скамейки, пожалуй, лишь сидением, обитым красным полотном (Пигаль величал ее «козеткой»). Перед скамейкой помещался низенький круглый столик, где были сложены старые журналы музыкальной направленности с его интервью. Больше тут, собственно, сидеть было и негде, если не считать круглого табурета перед роялем.

Сапотников кивнул, скинул куртку и аккуратно повесил ее на спинку «козетки». Рядом поставил свой обтрепанный портфель, но сам садиться не спешил – с интересом оглядывался. Дэн вышел, когда он приближался с стеллажу, чтобы рассмотреть коллекцию музыкальных инструментов. Это любопытство понравилось Саблину. Если бы детектив, как многие посторонние люди, кинулся рассматривать афиши, висевшие на стенах, он уважал бы его, пожалуй, чуть меньше за банальность души.

Телохранитель Володя ожидаемо торчал на кухне. В мойке лежала немытая тарелка. На плите посвистывал чайник. Последнее было весьма кстати.

- Кипятится? – уточнил Денис, тыкая пальцем в чайник.

- Да, закипает, - Володя хищно улыбнулся, став еще больше похожим на мафиози. – Вам и вашему гостю налить?

- Пожалуйста. Две чашки.

Чтобы не сверлить взглядом неприятного человека, Дэн открыл навесной шкафчик: там на полках тесно стояли какие-то банки. Он открыл другой: этот оказался с тарелками. Третий – с мисками и кастрюльками.

- Сушки, овсяное печенье, конфеты, - Володя указал на стол в углу, где, оказывается, давно были приготовлены вазочки с угощениями.

«Он ориентируется тут лучше меня».

Дэн схватил вазочку с овсяным печеньем, которое обожал. Подумав, прихватил еще и конфеты для детектива и замер, прикидывая, как справиться одновременно с вазочками и двумя чашками. Рук было только две.

- Возьмите поднос.

Дэн наградил Володю хмурым взглядом:

- Благодарю за подсказку, я разберусь. И вот еще что: о том, что ко мне пришли, никому ни слова!

- Разумеется.

- Я серьезно. Олег Ефимович наверняка просил вас на меня стучать: чем я занимаюсь, с кем встречаюсь…

- Не скрою, было такое.

Откровенность телохранителя немного сбила его с мысли. Денис приготовился, что тот начнет возражать и защищаться, но Володя и не думал – сверлил его непроницаемым взглядом, ни капли не смущаясь, и ожидал продолжения.

- Вы уже доложили ему о частном детективе?

- Не успел. Пигаль не в курсе, что вы его нанимали?

- Это… сугубо личное дело. И секретное.

- Я не скажу, - пообещал Володя.

Дэн не знал, стоит ли ему верить, но все же благодарно наклонил голову. «Даже если проговорится, вряд ли сможет подслушать нас в студии. Потом придумаю что-нибудь», - решил он, подхватывая поднос. То, что в студии в его отсутствие могли установить камеры и микрофоны, в голову ему не пришло – и слава богу, иначе бы он заработал сильнейший стресс.

- Давайте помогу донести, - предложил телохранитель.

- Я сам!

С подносом идти было неудобно, чашки звенели, жидкость в них опасно плескалась. Перед тяжелой дверью в «музыкалку» возникла заминка, но Дэн, чертыхаясь про себя, со всем этим в итоге справился, хотя протискиваться в студию ему пришлось задом, защищая растопыренными локтями поднос от норовящей все снести строптивой двери – не самый лестный ракурс для поджидавшего его детектива.

04. Фальшивая невеста

04. Фальшивая невеста

Экспрессионне э сенса экспрессионе (с выражением и без выражения)

Эпиграф: Вариация на прелюдию до-минор из 1-го тома «ХТК» Иоганна Себастьяна Баха (Prelude Bach's in G Minor, mod. Luo Ni, Piano tiles 2)

(*Из-за того, что в названии стоит фамилия Баха, часто думают, что пьесу написал именно он. Однако автор ее Луо Ни, и в отличие от оригинала, это произведение написано в тональности соль-минор. О композиторе (иногда его называют аранжировщиком) Луо Ни ничего неизвестно, возможно, это псевдоним)

Музыкальный бонус: «Просто ты одна» исполняет Женя Белоусов

*

Эльвира все-таки явилась. Вошла как на кошачьих лапах, виляя бедрами, и встала у рояля. Дэн взглянул на нее мельком, не отрываясь от игры. Музыка уносила его прочь, давая выход накопившимся эмоциям. Она выла, ревела, стонала вместо него и за него. Пульсировала как мигрень в висках. Иногда выдыхалась, и тогда в ней проглядывало что-то человеческое, земное и тленное, но потом звуковые волны снова начинали бушевать, и звериная их ярость увеличивалась. Весь страх, отчаяние и безысходность выплескивались из Дениса вместе с сумасшедшими пассажами.

Наконец он взял последнюю ноту и замер, тяжело дыша. Он будто пробежал стометровку на износ и с нетренированными легкими. Сердце билось в горле. За время, проведенное в больничной палате, Дэн отвык от подобных нагрузок. Он вообще сначала думал, что не сможет ничего сыграть, но нет, пальцы помнили науку, а душа жаждала излиться.

- Что это было? – спросила Эля. – Похоже на Баха, но не Бах. Или ты исполнил его слишком экспрессивно.

Несмотря на любовь к жирно наложенному макияжу и крохотный гвоздик в ноздре, Эльвира не была кромешной дурочкой, только умело прикидывалась ею, когда считала, что это выгодно (почти всегда). Образование она получила неплохое, параллельно с математической гимназией окончила музыкальную школу по классу фортепьяно, а после еще и отучилась на двух курсах технического вуза, что для всех, кто был знаком с ней поверхностно, казалось оксюмороном.

Почему она бросила вуз, Дэн никогда не спрашивал. Бросила и бросила, поняла, например, что не ее, но вряд ли потому, что завалила сессию. Прежде он считал, что Олег Ефимович взял ее в группу за внешние данные и широкий голосовой диапазон, но после откровений детектива уже не знал что и думать. Слишком умна она была для бэк-вокалистки и упорна в достижении цели, добивалась своего не мытьем, так катаньем, все держала под контролем и в поле зрения.

Заново осмысливая факт, что почти сразу им навязали исполнять «романтику» на людях, Денис спросил себя, а не позаботился ли опекун о собственных интересах? Нашел деваху, способную понравиться Саблину, и тем самым ненавязчиво заимел шпионку в его доме, докладывающую не просто о каких-то поступках подопечного, но и о мыслях его, и о туманных намерениях, а также исподволь влияющую на принятие решений, с чем не справится обычный шофер или домработница.

«Мата Хари, блин, - думал Дэн, глядя на Ахметову и все еще чувствуя внутри смертельную тоску. – К чему ты меня склоняла, кроме разврата?» Ответить на вопрос было непросто, но такой поворот вполне мог иметь место.

- Это вариация на Баха, - произнес он вслух.

- Сам сочинил?

- Давно еще.

- Не слышала прежде. Ты это никогда не играл.

- При тебе, может, и не играл, - Дэн начал раздражаться. – Или ты не запомнила.

- Я бы запомнила. Космическая вещь. Очень круто.

- Бах космический сам по себе.

- Согласна. Но сотворить мощную кавер-версию не всякий сможет. Это отблеск гения на творении другого гения.

Дэн резко встал, захлопнув крышку рояля:

- Это не кавер, это вариация! Тебе ли не знать разницу?(*) Хотя бы со мной не играй в дурынду, мне сейчас не до твоих притворств!

(Сноска: *Кавер-версия – это песня, исполненная другим артистом, без претензии на авторство, речь лишь о манере исполнения. Вариация – авторское произведение по мотивам, встречается в классическом разделе музыки)

Эля отступила:

- Чего ты орешь?

- Извини, - буркнул он, отворачиваясь. – Зачем приехала? Я же просил всех оставить меня сегодня в покое. Чего ты от меня хочешь?

- Ничего. Я просто соскучилась. Хотела знать, как ты. Ефимыч не пускал меня к тебе в палату. Не палата, а крепость. Я была у тебя всего трижды, но не потому, что мне наплевать. Это он запретил. Ты поэтому на меня злишься, да? Дэн, честное слово, я не забыла тебя, я все время о тебе думала!

Денис поймал себя на мысли, что ему все равно. Он не был с ней три месяца, и это никак на нем не отразилось. Он не скучал по ней. И ни капли не верил, что она по нему скучала.

- Зачем ты приехала? – вторично спросил он, чеканя слоги, но сдерживаясь, чтобы не прозвучало совсем грубо. – Тебя Ефимыч прислал? Опасается за мою тонкую нервную организацию?

- Вот еще! – Эльвира презрительно фыркнула. – Он не знает, что я здесь.

Дэн был почти уверен, что она лгала. Он больше никому не доверял.

05. Утро туманное

05. Утро туманное

Анданте кон мото (плавно, с движением)

Эпиграф: симфо-рок-композиция «Рок на крыше» (Rock on the roof) в исполнении группы «MAD MOZART»

*

Денис плохо помнил свои ощущения от первых дней под казенной крышей. Сначала, после пожара, его отправили в больницу, где он жил пару месяцев, пока его дальнейшая судьба оставалась неясной. Там его побрили почти налысо, опасаясь вшей, - это стало его первым потрясением. Когда родственников, согласившихся бы забрать его под опеку, не обнаружилось (да и откуда им взяться, если все погибли), Дениса поместили в детдом. Там его ждало второе потрясение – жесткий казарменный распорядок. Подъем, завтрак, учеба, уроки, свободное время и прогулки – все было распланировано по часам. Даже поход в туалет был рассчитан по времени, дверь в уборную открывали на час утром, на полчаса после обеденного перерыва днем и на час вечером. Делалось это с целью безопасности, чтобы дети не курили в кабинках, не назначали там разборки, не кололись и не целовались, но для домашнего ребенка это был ад, особенно по выходным, когда нельзя было посетить внепланово туалет в школе. Денис страдал недели три, но потом организм перестроился и научился терпеть.

Он многое научился терпеть: жестокие нравы в среде сверстников, притеснения от старших ребят, тоску по погибшим родителям и отсутствие музыкальных инструментов. Его личные гитара, скрипка и фортепьяно сгорели, а в детском доме никто поначалу не хотел принимать во внимание, что он нуждается в музыке как в пище и воде. Только потом, когда в администрации города вдруг вспомнили про Дениса накануне фестиваля, директриса спохватилась, что в ее заведении содержится юный гений, и вынужденно пошла на уступки. Саблину разрешили играть на фортепьяно в актовом зале и пообещали дать возможность с осени вернуться в музыкальную школу.

День, когда Денис впервые после перерыва коснулся черно-белых клавиш, он запомнил на всю жизнь. Он играл поочередно этюды Черни, «К Элизе» Бетховена, «Времена года» Чайковского и плакал. И вместе с ним плакали какие-то ребята. Кажется, они пришли развлечься и посмеяться над ним, их заводила придумал Денису прозвище «Маэстро», но неожиданно из обидного оно стало констатацией факта. По мере того, как концерт продолжался, мальчишки стихали, а под конец и вовсе приняли его сторону.

- Маэстро! Маэстро! – искренне, а не насмешливо, вопили они и аплодировали так, что звенели стекла.

С тех пор Саблина-Маэстро обижали в детдоме нечасто. А если и обижали, то сильно не били.

Следователь, который вел дело о пожаре, передал ему мамино колечко – все, что осталось отныне Денису на память от родного дома. Колечко было золотым и замысловатым. Тонкий ободок со спиральными насечками в месте соединения заканчивался двумя треугольниками, напоминающими змеиные головы, на них даже имелись симметричные ямки, похожие на глаза. По внутренней части вился орнамент в виде буквенной вязи, но надпись была нечитаемой и явно какой-то древней. Денис повесил колечко на шнурок и всегда носил при себе, на шее, как нательный крестик, которого у него никогда не было. Он даже не знал, крещен ли. Родители в церковь не ходили и разговоров о вере не вели. Для Дениса же единственным божеством, пожалуй, всегда оставалась Музыка. Именно ей он служил, отдаваясь без остатка, как самый преданный языческий жрец.

Музыка платила ему взаимностью и не оставила его без поддержки в тяжелую годину. Денису крупно повезло, что к тому времени он уже был всеми признан одаренным ребенком, и под него выделялись гранты. За него хлопотали учителя музыкальной школы, он продолжал выезжать на внеурочные репетиции и выступать на городских площадках с концертами. Ни один праздник, ни один фестиваль не обходился без него, и список его побед рос, как и мастерство. Для Дениса все это было отдушиной, которая помогала ему выжить и устоять.

Кличка «Маэстро» приросла к нему намертво. Если вначале старшеклассники насмешливо цедили это слово сквозь зубы, то по прошествии времени никто уже не вспоминал, с чего все началось. Новичка приняли и стали меньше задирать. Мелодии, которые Дэн сочинял, влияли на его окружение. Скоро директрисе уже не нужно было загонять подопечных в актовый зал, чтобы послушать выступление Маэстро в честь праздника Девятого мая или на Новый год. Даже двоечники и хулиганы выучили имена Моцарта, Бетховена и Гайдна и научились их различать на слух.

Все чаще социально запущенные подростки, вместо того, чтобы спокойно курить и материться на задворках, тащили туда с собой юного композитора и совали ему в руки рассохшуюся гитару, требуя не деньги, а просто «сбацать что-нибудь». Дэн умел загипнотизировать слушателей, повергнуть в дрожь и спровоцировать слезы у размалеванных оторв в миниюбках, а то и у неформального лидера детдомовской гоп-компании. Утерев рукавом нос, вожак хвалил его и обещал порвать любого, кто посмеет обидеть.

В те мрачные дни Денис понял: чтобы не жить в аду, ему придется стать звездой и взлететь высоко. Он сформулировал свою цель и работал над ней, чтобы обрести покой как можно скорее. Поэтому и появление Олега Ефимовича Пигаля он воспринял не как случайный дар небес, а как итог своих усилий.

Пигаль заметил его во время летнего тура в рамках проекта «Музыка седых Жигулей». Он долго общался с его учителем музыки, потом стал наезжать в детдом. Денис сначала не догадывался, что известный продюсер хочет не только двигать его к вершинам славы, но и собирает документы, чтобы взять над ним опеку. Когда его вызвали к директрисе и сообщили новость, осторожно уточнив, согласится ли он уехать с продюсером в Москву, Дэн ни секунды не сомневался.

06. Нападение

06. Нападение

Аллегро (быстро)

Эпиграф: «Погоня», песня Владимира Высоцкого («Очи черные»)

Дождь — как яд с ветвей –

Недобром пропах.

Пристяжной моей

Волк нырнул под пах.

Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза!

Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь,

Из колоды моей утащили туза,

Да такого туза, без которого — смерть

*

Бандиты волокли Саблина к калитке. Чтобы «клиент» не позвал на помощь, один из безликих громил с силой зажал ему рот. Дэн брыкался, извивался, но против троих ничего сделать не мог.

Его выпихнули на улицу, где обнаружился грязный микроавтобус с тонированными стеклами и без единой надписи на синем боку. Дверца откатилась, и Саблина принялись запихивать внутрь.

В последнем отчаянном рывке Дэн уперся, растопырил ноги и схватился рукой за ручку на двери. Громилы молча его отдирали, стараясь разжать пальцы. Все проходило относительно беззвучно, если не считать злого пыхтения, но потом Денису освободили на мгновение рот, чтобы перехватить под мышки и рывком втянуть в салон, и он заорал.

Вопль получился громкий. В горле у него тотчас запульсировало, но Дэн орал, не переставая. Крик придал ему сил, и он лягнул подпиравшего сзади бандита в пах. Тот охнул, отпустил его и согнулся, держась за причинное место. Но зато третий громила врезал Саблину по почкам.

От новой жуткой боли Дэн захлебнулся. Руки его разжались. Исход борьбы, казалось, был предрешен, но тут в мизансцену внесли неожиданность.

Визг шин и громкий клаксон въехавшей на их тупиковую улочку «бэхи» заставил похитителей замереть и синхронно повернуть головы. Дениса ненадолго оставили в покое. Хватая ртом воздух, он корчился в чужих руках, но засунуть его в микроавтобус уже не пытались.

Один из скрывающих лица бандитов извлек из-под сидения бейсбольную биту и, угрожающе покручивая ее перед собой, шагнул к затормозившей БМВ.

Из «бэхи» выскочил Володя, и у него был пистолет.

Предупредительный выстрел в воздух напугал, кажется, всех. Даже птицы с окрестных деревьев поднялись в небо с громкими криками. Похитители резко передумали меряться силами, отшвырнули строптивую жертву на обочину, запрыгнули в машину и дали деру.

Володя преследовать их не стал. Отскочив с дороги, он взглядом проводил нервно петляющий микроавтобус. Тот едва не поцарапал БМВ, вильнул и нырнул за поворот, скрывшись за забором.

Отлетевший в кювет Денис сполз в лужу по жидкой глине и измазался в ней по самые брови, но хотя бы достаточно пришел в себя, чтобы не нахлебаться бурой воды. Подбежавший Володя помог ему подняться.

Полина Ивановна, не такая расторопная, как телохранитель, с причитаниями только-только вылезала с заднего сидения машины:

- Денисонька, господи, да что ж это делается! – кричала она, едва сдерживая слезы. – Средь бела дня! Бандиты! Кровопийцы! Да что б им всем пусто было!

Выбравшись наконец, она засеменила, перекатываясь с боку на бок, по дороге, на ходу доставая из кармана плаща носовой платок.

- Жив? Жив? – вопрошала она Саблина, вытирая ему лицо от грязи. – А еще хвастались, что поселок приличный, от посторонних закрыт! Кто ж это их пропустил-то сюда, гангстеров проклятых?!

- Хороший вопрос, - согласился с ней Володя. – Обязательно с этим разберусь.

- Денисочка, ничего не болит? Идти сможешь? Давай помогу!

Полина Ивановна, кажется, переживала сейчас куда сильнее, чем Саблин, который еще не отошел толком от шока и был скорее одуревшим, чем напуганным.

- Все в порядке, - сипло проговорил он, делая шаг к распахнутой настежь калитке. Горло болело адски, но он терпел. – Я сам. Вы вообще откуда взялись?

Оказалось, что на рынок они не заезжали, потому что домработница, которую Дэн отпустил вчера пораньше, закупилась всем необходимым по дороге домой и сегодня привезла это на электричке.

- Вот как знала, как чувствовала! – убивалась Полина Ивановна, держась за сердце. На ее глазах блестели неподдельные слезы. – Если б хоть на минуточку задержались, так и опоздали бы!

- Чего они хотели, не сказали? – мрачно спросил Володя.

- Нет, - Дэн категорично мотнул головой. – Они без объяснений.

- Лиц не видел, значит, и по голосу их опознать не сможешь. Плохо.

На балкон второго этажа вышла полуголая Эльвира, разбуженная выстрелом и причитаниями домработницы под окнами.

- Что случилось? – крикнула она, обхватив себя за плечи в безуспешной попытке согреться на холоде.

- Ничего! – крикнул ей в ответ Володя. – Зайдите в дом!

Зрение у Эльвиры было хорошее. Разглядев заляпанную грязью одежду Саблина, она изменилась в лице и бросилась в комнату. К моменту, когда трясущийся от пережитого Дэн стаскивал с себя омерзительно липнувшие к телу брюки, она уже слетела со второго этажа с ворохом чистого белья и полотенец.

07. Отъезд из Москвы

07. Отъезд из Москвы

Поко а поко (мало-помалу)

Эпиграф: «Лимонное дерево» (Lemon Tree»), песня немецкой поп-рок-группы «Fool’s Garden» из альбома «Dish of the Day»

Я еду на своей машине,

Я еду слишком быстро, я еду слишком далеко,

Я хочу поменять свою точку зрения,

Я чувствую себя таким одиноким, я жду тебя,

Но ничего не происходит

*

Володя и Денис запланировали отъезд на после обеда.

Помимо кое-какой одежды, Дэн по традиции взял с собой верные гитару и скрипку. Еще он забрал с собой синюю папочку с копиями скандальных документов и визиткой детектива, а также мамино кольцо. Шнурка, на котором оно висело, было давно не найти, поэтому Денис просто надел его, оставляя у всех на виду. Пальцы у него были тонкие и длинные, и женское колечко легко скользнуло на указательный палец.

«Твои погибшие родители – ты вообще хоть что-нибудь знаешь о них?» - спросила его тогда Марина Зубкова. Денис очень хотел знать. Эта тема никак его не отпускала.

Сбежав по лестнице, Дэн нечаянно подслушал наставления Пигаля, которые тот давал Володе. Они стояли у машины, подогнанной к самым ступеням, и обговаривали последние нюансы. Услышав свое имя, Денис спрятался за створкой, сам не понимая почему. Ничего криминального разговор опекуна и телохранителя априори содержать не мог, но ему стало любопытно.

- Он неприспособленный, всегда на всем готовом жил: и в детском доме, и потом, - объяснял Олег Ефимович. – Жизни не знает, в быту неприхотлив, но бестолков, даже пельменей себе не сварит. Вы там, если будет возможность, наймите какую-нибудь кухарку, деньги я переведу. Не хотелось бы, чтобы наш дорогой Маэстро совершенно обессилел.

- Я и сам могу приготовить, - ответил Володя.

- У вас другая задача. Глаз с него не спускайте! Конечно, он сейчас напуган и вряд ли далеко от вас отойдет, но вы следите за посторонними. Ограничивайте контакты, особенно с местными мужиками, а то как начнут пить за здоровье да за мир во всем мире… Сами понимаете. Отчитывайтесь мне трижды в день. Если он начнет наконец что-то сочинять – сразу сообщайте!

То, что он плохо приспособлен к нормальной жизни, Дэн и раньше знал, но снисходительный тон Пигаля его задел. Вот для кого он был картиной или складом – для опекуна. От него Олег Ефимович ждал одних лишь новых мелодий, потому и старался создать все условия. Что при этом испытывает Денис, о чем думает и в чем нуждается на самом деле, было делом десятым – лишь бы трудился к вящей славе продюсера.

«Что будет, когда он разочаруется во мне и моей способности творить? – с горечью спросил себя Денис. – Я больше не буду ему нужен».

- Как я пойму, что это новая песня, а не что-то чужое, например? – полюбопытствовал Володя.

- А вы с ним общайтесь, расспрашивайте обо всем, станьте ему другом, и он выложит вам все как на духу. Дениска не какой-то там мизантроп, он тянется к людям и нуждается в сочувствии и любви. Дайте ему понять, что уважаете его как человека и любите его песни. Вы хоть слушали что-нибудь из его репертуара?

- Я знаком с его творчеством.

- Это хорошо. Кстати, без физической любви он тоже вряд ли что-то напишет, поэтому, если в деревне ему приглянется какая-нибудь симпатичная пейзанка, не препятствуйте сближению. Мужчин к нему не подпускайте, но для девушек можно делать исключение. Только сначала все про избранницу разузнайте, и если что-то напряжет – лучше подобрать ему другую.

- Простите, что спрашиваю, но как же Эльвира? О ней пишут как о его невесте. Наверное, ей все же стоит сообщить, что мы увозим его из Москвы?

- С Эльвирой, мне кажется, уже все, этот проект пора завершать. Денис устал от старых связей и тяготится ими. Попробуем новую терапию. Если выгорит – хорошо, ну, а если нет… Ахметову всегда можно прислать к вам в деревню в качестве безотказного варианта.

Слушать подобное (пусть ничего нового Дэн и не услышал) было неприятно, и Саблин нарочито громко затопал, прерывая наставления. Он вышел из проема распахнутой двери и, не обращая внимания на опекуна, сразу направился к машине.

Володя предусмотрительно распахнул перед ним заднюю дверцу. Дэн аккуратно сложил на сидение музыкальные инструменты и, обогнув телохранителя, потянул на себя дверцу у кресла, что рядом с водителем.

Ему на плечо опустилась тяжела рука импресарио.

- Чего кислый? – улыбнулся Олег Ефимович. – Или боишься ехать?

- Вы уверены, что наш маршрут не вычислили?

- Если дело в прослушке моих звонков, то могу утешить: точного адреса я не знаю. Даже если меня пытать начнут, не проболтаюсь.

Денис изумленно вскинул брови: «Даже так?!» У Володи на руках получался полный карт-бланш – с чего бы это? Подозрения зашевелились в нем с новой силой.

- А если вам потребуется меня навестить?

- На этот случай у нас с твоим телохранителем разработана специальная процедура, и кстати, мы всегда будем на связи, как и ты с нами. Вот, держи, - опекун вручил ему новый телефон. – Мой номер, номер Володи и Эльвиры уже забиты в памяти. Звони, когда захочешь, только помни о безопасности. По дороге Володя объяснит тебе правила, они несложные. Станешь их выполнять неукоснительно, и все будет хорошо.

08. Побег

08. Побег

Аллегро кон анима (быстро и с воодушевлением)

Эпиграф: музыка Александра Зацепина из к/ф «Иван Васильевич меняет профессию», фрагмент погони

Музыкальный бонус: «Сон», песня из к/ф «Сказка о звездном мальчике», композитор Алексей Рыбников

*

В Рязани они остановились на одну ночь в какой-то не самой роскошной гостинице – Володя выбрал ее по интернету, поскольку не желал плутать по сельским дорогам в темноте. Они поужинали в ресторанчике, расположенном на той же улице, и разошлись по номерам.

Саблин сказался уставшим, что было, в принципе, неудивительно: дорога была долгой, а время позднее. Володя, правда, отметил лихорадочный блеск его глаз и румянец на скулах, но списал на нервное возбуждение из-за чреды событий. Денис покивал, соглашаясь, и заверил, что сразу ляжет спать.

В номере он уселся в кресло и просидел в неподвижности около часа, дожидаясь, когда за стеной Володя перестанет расхаживать, поскрипывая досками пола, лить воду и взвизгивать пружинами матраса. Слышимость на этаже была просто ужасающей, и в любое другое время Саблин бы раскапризничался, но сейчас все это было ему на руку. Прикрыв глаза, он ориентировался по звукам, рисуя в голове картину происходящего в соседней комнате, и продумывал детали плана.

В детском доме побеги случались часто. Как только наступало лето, так обязательно кто-то ударялся в бега – не потому, что жизнь казалась невыносимой (хотя доля обстоятельств была велика), многих манила еще и свобода сама по себе. Хотелось распоряжаться собой, забить на дурацкие правила, уроки, обязательства и просто жить, ночевать под кустом, быть личностью, а не бессловесным винтиком в системе. Бежали не забитые и терроризируемые, а как раз наоборот – те, кто считался неформальными лидерами, хулиганы и храбрецы. Им легче было приспособиться к жестоким нравам улицы, воровству и беспризорному житью в заброшенных домах. Разумеется, их ловили. Большинство из них возвращали в детдом еще до холодов, но самому удачливому однажды удалось продержаться до весны (он всем говорил, что попался случайно, когда полиция накрыла промышляющую в соседней области шайку цыган, к которым он прибился).

Тогда Денис не понимал, зачем куда-то бежать (а некоторые его знакомые шли на это чуть ли не ежегодно). Побег – это сложности с непредсказуемыми последствиями, уж лучше приспособиться. Конечно, ему было проще, у него была Музыка, смысл и надежда – все это и составляло его свободу. Ограничения для тела значили мало по сравнению с космическим полетом духа, который был возможен лишь вблизи концертных залов, инструментов и единомышленников. Сегодня, когда этого у него почти не осталось, Денис начал понимать, зачем нужна физическая свобода – та, когда у человека банально развязаны руки. Когда никто не указывает, что делать, как и с кем жить, с кем спать, что есть, и каждую минуту надо принимать решения самому, самому делать выбор.

Дождавшись, когда Володя затихнет, Дэн осторожно встал, подхватил сумку, где лежала скрипка, и на цыпочках выскользнул за дверь.

Расстаться с гитарой ему было тяжело, и, пока сидел, он мучительно выбирал между ней и скрипкой, остановившись на последней только из-за того, что она была меньше по габаритам. Человека с футлярами от музыкальных инструментов очень просто выделить в толпе, это отличная примета, и Дэн, завернув скрипку в водолазку и запасные домашние брюки, осторожно запихнул ее в спортивную длинную сумку, пожертвовав частью одежды.

Деньги у Саблина были. Еще в ресторане, пока Володя выходил в туалет, Дэн стянул из его барсетки пачку купюр (на дорожные расходы им щедрой рукой отсыпал Пигаль, поэтому совесть Дениса не мучила – у себя украсть невозможно, ведь так?) и собственные документы: паспорт и банковскую карту на свое имя. Карта была старая, и прежде Денис расплачивался ею повсюду, но после выписки ее отдали Володе вместе со второй, пин-код от которой Дэн не помнил и потому оставил в кошельке.

Спустившись в холл, он вызвал такси и поехал на вокзал. Там он снял в банкомате максимальное количество налички, не желая в ближайшее время пользоваться картой: читал где-то, что по ней легко отследить человека. Денис и от смартфона бы избавился по той же причине, но решил пока повременить. Салоны сотовой связи ночью были закрыты, купить новый номер и телефон было невозможно, а интернет мог понадобиться.

Дэн чувствовал воодушевление, потому что задуманное шло гладко. «Значит, говорите, я неприспособленный? – спорил он мысленно с Олегом Ефимовичем. – Жизни не знаю, в быту бестолков? Тогда я вас удивлю!»

Однако у вокзальной кассы хороший план дал сбой. В расписании Денис не нашел ни одного поезда, следовавшего бы из Рязани в Самару. Были поезда из Москвы в Орск, из Санкт-Петербурга в Оренбург и из Москвы в Челябинск, но с конечным пунктом «город Самара» он не обнаружил ни одного.

Озадаченный, но все еще не теряющий присутствия духа, Денис спросил у дежурной кассирши, можно ли купить билет до Самары? Сонная тетка поискала что-то в компьютере и сообщила, что места есть только в Орский поезд и только на завтра.

- Мне не надо в Орск, мне надо в Самару!

- В Самаре этот поезд тоже останавливается. Прибытие в 13.00 на следующий день, а отправление из Рязани завтра, то есть уже сегодня в 19.43.

- Так поздно?!

09. В Самаре. Дом, милый дом?

09. В Самаре. Дом, милый дом?

Анданте (средний по скорости темп, соответствующий спокойному шагу)

Эпиграф: песня «Русь», Николай Емелин (альбом «Пращур. Весна»)

Как давно я здесь не был − упаду на траву,

Гляну в ясное небо и пойму, что живу.

Небо в колокол грянет, и польёт проливной.

Я бегу в своё детство, летний дождик за мной

*

Самара изменилась. Денис понял это, еще глядя на нее из окна подъезжающей электрички. Но не только новые высотные «стекляшки» перекроили ее облик, местами кощунственно вторгнувшись в малоэтажную атмосферу старых улиц (этот процесс начался еще при нем, но тогда он не обращал внимания на несуразности). Поменялось и памятное ему лицо советской коммунальной Самары, которую ныне, в угоду моде, все чаще величали «купеческой».

В прежний немного сонный и запущенный лад широким потоком влилась торопливая современность. Стало больше цветов на клумбах и аккуратных газонов (как положено «в столицах»), больше машин на улицах, вывесок, стеклопакетов и кондиционеров на дореволюционных зданиях. Некоторые дома недавно отреставрировали, и они выделялись свежими пятнами в ряду тех, кто только ждал своей очереди, стыдливо пряча за разудалыми граффити отслаивающуюся штукатурку. Ждать им оставалось, скорей всего, долго, однако процесс потихоньку шел. По улицам ездили коммунальщики, сметая пыль и грязь, что-то где-то копали, что-то где-то перестраивали; кривлялась электронная реклама, и мигали светофоры там, где десять лет назад их и в помине не было. Жизнь продолжалась, ускорялась, грохотала строительной техникой, окутанная шлейфом бензина и ароматами свежей выпечки из частных пекарен. Во всяком случае, в центре, где Денис оказался, им не было обнаружено ни малейших признаков сонного застоя.

Выйдя из отеля купить себе новый телефон, а заодно и нормально поужинать, Саблин со смешанными чувствами брел по улицам, узнавая их и не узнавая. Свернув на Ленинградскую, ставшую пешеходной еще на его детской памяти, он, тем не менее, едва ориентировался на ней, хотя сами дома мало поменялись. Поменялась аура.

Стоял чудесный по-летнему теплый вечер, гораздо теплей, чем сейчас в Москве, и на улице было много народу. Дэн попал в настоящую толпу, которая затянула его и понесла к Волге. К набережной шли туристы, обвешанные кинокамерами и фотоаппаратами, чтобы запечатлеть закат, а им навстречу по лестницам-спускам двигались другие отдыхающие и жители города, и эти потоки схлёстывались, порождая подобие маленьких водоворотов.

Набережная тоже изменилась. Вроде бы все было то же самое: река, полоска пляжа внизу и округлая линия холмов на противоположном берегу, но под ногами появилась современная плитка и выделенные полосы для велосипедистов, вдоль тротуаров открылись пункты проката, вокруг было много цветов, необычных скульптур и инсталляций – и все это полностью поменяло царившую здесь некогда атмосферу. Денис потерялся в ней. Он жаждал вписаться в старые рамки, но у него не получалось, потому что этих рамок больше не было. Он шел, вертя головой, словно пришелец, попавший на чужую планету. По сути, он им и являлся сейчас – инопланетянином. Он успел врасти в Москву, но Самара – не Москва и никогда, слава богу, ею не станет.

Ощущение чуждости никак не уходило. Это было объяснимо, но непривычно. Наверное, Дэн и сам стал другим человеком. Он смотрел на все иначе, через призму приобретенных привычек. Самарские доминанты – Волга, Жигули и вольный ветер, пахнущий солодом и хмелем, – остались неизменными, но его душа была напрочь перепахана московскими реалиями и искала иное.

И все же родной город помнил блудного сына. Из приоткрытой двери кафешки явственно доносились написанные им аккорды в исполнении местного музыканта. Денис был рад, что за ним не бегают с воплями, не требуют заселфиться, не тыкают в него пальцами и не смущают пристальными взглядами. Ему была необходима пауза, и гордость артиста никак не страдала. Его творчество жило, и это главное. Он тоже планировал жить и обязательно заживет как прежде, едва столичная маята опадет с него хлопьями, а вместе с ней развеется все ложное и наносное, что он зачем-то успел нацеплять на себя, словно репьи на штаны.

У парапета, отделяющего полоску берега и тротуар, толпились семьи с детьми. Дети ели сахарную вату и мороженое. Молодежь каталась на самокатах. Приезжие фоткались у необычного памятника «Бурлаки на Волге», представляющего скульптурную композицию знаменитой картины, фоном которой служили великая русская река и Жигулевские горы, тающие в фиолетовой дымке.

Эти горы, собственно, и не горы вовсе, а, скорей уж, холмы, притянули к себе его взгляд и долго не отпускали. Самый высокий утес был всего-то метров четыреста, но на бескрайней степной равнине, тянущейся вдоль Волги, Жигулевская гряда всегда смотрелась как неприступная крепость, возведенная на острове посреди моря. Денис встал, положив руки на парапет, и смотрел на нее, а ласковый ветер шевелил вихры на его затылке, осторожно перебирая их, как это сделала бы материнская рука.

В водолазке с воротником-стойкой, закрывающей уродливый шрам, ему было жарковато, но от реки тянуло прохладой, и он надеялся, что не вспотеет. Увы, про дезодорант он при поспешных сборах забыл, как забыл и десяток других полезных вещей. Например, вспомнил о зубной щетке, но про зубную пасту не подумал, не взял расчёску. А еще перед ним вставала во весь рост проблема стирки вещей и покупки недостающих мелочей. В отеле, наверное, была возможность сдать их в прачечную, да и магазинов вокруг было полно, однако все казалось дорого. Расплачиваясь в Москве картой, Дэн редко обращал внимание на цены, теперь же, пройдясь мимо витрин магазинов и ресторанчиков на Ленинградской, он невольно сопоставлял ценники с имевшейся при нем наличкой, и испугался, что деньги истают за пару недель.

10. Призраки прошлого

10. Призраки прошлого

Аджитато (возбужденно, взволнованно)

Эпиграф: «Мама» (Rammstein Mutter & Песенка мамонтенка), кавер от «Квартира N5»​ Ко Кристина

*

- Вот чайник, вот кувшин с отфильтрованной водой, вот плита, - указал Константин Сергеевич, с явным облегчением пристраиваясь на табуретке. – Помогай с хозяйством, если хочешь провести время за разговорами с комфортом.

Денис подчинился.

Отец Марины был все-таки непрост. И не столь приятен глазу, как его дочь, что тоже накладывало отпечаток на восприятие. В лунообразном лице (даже без учета фингала) проглядывало нечто злое, жестокое. При этом Зубков трясся от слабости, и вид загипсованных конечностей требовал к нему жалости, однако именно жалости-то у Дениса для него и не находилось. Он словно инстинктивно чувствовал в сидящем на табурете человеке притворство. Как у противника, которого нельзя жалеть и к которому нельзя поворачиваться спиной, потому как даже умирающим он способен без раздумий всадить нож под ребра – вот такие у Дениса складывались ощущения.

- Мне показалось, вы вначале приняли меня за кого-то другого, – произнес он, отворачиваясь и начиная войну с газовой плитой. Спички, которые он зажигал, гасли до того, как разгоралась конфорка, и он их ронял из страха обжечь пальцы. – У вас с кем-то конфликт? Сосед упоминал, что ночью кто-то ломился в вашу квартиру.

- Какой еще сосед?

- Пенсионер с таксой.

- А, этот! Этот и соврет, не дорого возьмет. Да, шумели ночью в подъезде, но ломились не ко мне. На кой черт я кому-то сдался?

Конфорка наконец-то зажглась, и Дэн с облегчением плюхнул на нее чайник. Обернувшись к Зубкову, он успел краем глаза уловить гримасу, исказившую его лицо. Зубков врал по поводу шума, это было очевидно, но то, что он ненавидел того, кто помешал ему спокойно спать, явилось для Саблина сюрпризом. Для столь неприкрытой ненависти должна быть очень веская причина. Что там у них произошло этой ночью?

«А может, и гипс вписывается в ту же строку? - подумал Денис, холодея. – Может, у нас с Зубковыми один враг, и он преследует не только меня, но и тех, кто способен оказать мне помощь? Выследил Марину, но та спряталась, и досталось по полной ее отцу?»

- Надеюсь, что это никак не связано с Мариной, и ей ничего не угрожает, - выпалил он.

Во взгляде Зубкова снова мелькнула непонятная ненависть, но он не дал развить тему:

- Ты пришел послушать о своей матери, Лидии Саблиной, верно? Сходи в комнату, вон ту, слева по коридору. Там у окна стоит стеллаж. На верхней полке – пухлый альбом для фотографий в красном переплете. Принеси его сюда.

Денис отправился за фотографиями. Это и впрямь было отличной идеей! У него не осталось ни одной – все сгорело, и Дэн давно уже сомневался, что хорошо помнит лица родителей.

Искомое нашлось сразу. На полке стояло несколько раздувшихся, с неопрятно обтертыми уголками из-за частого использования альбомов, но он сразу выцепил взглядом ярко-красную дерматиновую обложку. Дэн взял его, но прежде чем тащить на кухню, раскрыл сам.

И тотчас увидел фотографию, на которой смеялась его мама. Облегчение, что он все еще отличал ее лицо от всех прочих лиц, окатило его с макушки до пяток теплой волной. Ну, хоть что-то настоящее хранилось в его памяти! Пусть даже это всего лишь внешность дорогого ему человека.

Снимок был сделан в Рождествено, мама и еще три девушки позировали на фоне знакомой церкви Рождества, но с отсутствующей колокольней, разрушенной в Гражданскую большевиками. Колокольню стали восстанавливать на рубеже веков и за минувшие десять лет, должно быть, уже восстановили, а на фото и деревья были низкими, и купол на храме не огромный золотой, а маленький, скромный, синий. Мама тоже была молодой, но Денис знал, что не ошибается, и это точно она. Справа от нее стояла ее сестра, которая тоже погибла в том страшном пожаре. А вот третью девушку Дэн не знал. Однако она была… была такая… необыкновенная, что ли!

Он вгляделся повнимательней в лицо незнакомки. Сердце его пропустило удар, когда он понял, что именно его в ней заинтересовало. Характерный разрез глаз, подбородок с ямочкой и прищуренный от смеха взгляд – он ежедневно видел все это в зеркале!

«Неужели?!»

Так, раскрытым на этой странице, он и принес альбом Зубкову:

- Кто это? – спросил он требовательно, тыкая пальцем в темноволосую незнакомку.

Константин Сергеевич взглянул на фото:

- Это Наденька Ефимова. Тоже из наших.

- Ваших?

- Членов туристического кружка «Жемчужины Жигулей», из которого выросла фирма «ЖэЖэ», - как-то слишком поспешно ответил Зубков. – Надя ушла от нас сразу, как только вышла замуж. Муж у нее был, наверное, очень строгий, хотел, чтобы она вела хозяйство, не отвлекаясь на посторонние вещи вроде турслетов и походов.

- Она моя настоящая мать?

Зубков поднял к нему лицо, на котором тщетно пытался изобразить удивление:

- С чего вы это взяли? – он даже перешел на «вы», что прозвучало особенно фальшиво.

- У нее мое лицо. И да, я в курсе, что Саблины меня усыновили.

Зубков снова посмотрел на фотокарточку, словно видел ее в первый раз.

- Я не знаю, кто ваши настоящие родители, - сказал он после заминки. – Не был уверен. Лида вас усыновила во младенчестве, это правда, но откуда вы взялись… Я не расспрашивал, считал, что вы ее дальний родственник, племянник, седьмая вода на киселе – так она говорила, и это был большой секрет. Я знал об усыновлении, потому что знал о Лиде все, мы дружили, но другим Саблины никогда и ничего не рассказывали.

- А эта девушка на фото, Надя Ефимова – что с ней случилось?

- Не знаю. Это все было очень давно. Очень.

- А Марина знает?

- Марина… Она тоже ничего не знает. Ее тогда и на свете не было! Моя дочь младше тебя на пять лет.

Денис не поверил. Захлопнув альбом, он сел, положив его себе на колени. Отвернулся к окну, где ветерок из раскрытой форточки теребил кружевную тюль.

11. ИНТЕРЛЮДИЯ. Марина (1 часть)

11. Интерлюдия. Марина. Часть 1

Кон пассьёне (со страстью)

Эпиграф: песня «Млечный путь» (Milky Way) в исполнении Сидни Ром

Он пришел из темноты.

Его летающая тарелка

Осталась там, в парке.

Мы бы не встретились,

Если бы я осталась дома.

О, какая ночь!

Он сказал, что ему придется уйти на рассвете,

Но спросил, может ли увидеть меня снова

*

Марина Зубкова много знала о своих предках и гордилась генеалогическим древом, насчитывающем десять поколений. И пусть они все были сельскими жителями, ели из глиняных мисок, а не с серебра, работали в поле, а не танцевали беспечно на балах в Дворянском собрании, ни один из них, если верить семейной книге памяти(*), не посрамил рода и не запятнал себя дурными поступками.

Ни один – кроме ее отца, оказавшегося слабаком.

Формально ее отец, Константин Сергеевич Зубков, был пришлым чужаком, взятым в род служительниц Матушки Керемети по ходатайству матери, но Марина носила его фамилию и, конечно же, не могла игнорировать его поведения, пятнающего и ее честь тоже.

После того, как хозяин фирмы проворовался и сбежал за границу, отец лишился работы и запил. Раньше он тоже иногда выпивал, но меру свою знал, а тут ушел в запой на полторы недели. Пьяный, он не колобродил, но языком трепал будь здоров. Вот и в те дни он разошелся, выбалтывая то, что никогда бы не произнес вслух трезвым. Глотая слезы, он кричал, что мама (его жена) испортила ему жизнь. Во всех несчастьях он обвинял ее, ведьму и стерву. Типа это она его сглазила, потому что такова сущность ведьм и стерв. Дочка их, по его мнению, тоже пошла в мамашу, такая же ведьма и стерва, и от нее в семье одни убытки.

Короче, за те полторы недели Марина наслушалась в доме всякого, узнала много нового о молодости родителей и стала свидетельницей того, как пьяный отец поднимает руку на мать.

Возможно, он и раньше ее бил, но нечасто, и матери удавалось это умело скрывать, замазывать синяки и объяснять хромоту падениями на ровном месте. Марина верила, потому что иначе ее жизнь превратилась бы в ад, а она очень не любила, когда ей становится некомфортно. Семейные скандалы и непросыхающий нытик-отец – это тотальный дискомфорт и полный зашквар. Марина заявила, что снимет отдельную квартиру, и сделала это на следующий день после выдвинутого ею ультиматума.

Вообще, отца Марина жалела. Презирала и жалела одновременно – такие вот противоречивые чувства она испытывала по отношению к человеку, который ее воспитал. То, что всю жизнь он любил другую женщину, которая его не любила, вышла замуж за другого и погибла страшной смертью – все это выглядело бы супер романтично, если бы касалось кого-то другого, а не ее родителей, но все же от прошлого пахло великой трагедией, а Марина трагедии уважала. Ей было неприятно, что мать так долго унижалась, тащила на хребте сомнительный груз в виде мужчины, позволявшего себя любить, но в тайне мечтающего о другой, но понять отца Марина все же могла. Страдать по погибшей, хранить в памяти ее образ – это было красиво. Некрасиво было бухать, жевать сопли, оскорблять женщин и впадать в агрессию. Бить жену – тоже некрасиво, но тут отчасти присутствовала и мамина вина. Мама умела быть грозной, когда этого желала, и держала отца в ежовых рукавицах во всем, кроме одного-единственного момента: если дело заходило о любви, тут она давала слабину.

Свою любовь к мужу Лида Зубкова возводила на пьедестал и прощала своему идолу все, включая словесные помои и побои. Было похоже, будто она заразилась слабостью, была больна им, а папа, хоть и родился тряпкой, все равно ее подавлял одним своим существованием. Это было грустно и неправильно. Это было как проклятие, но Марина видела, что настоящим проклятием тут и не пахнет. Маме нравилось страдать, и с этим ничего нельзя было поделать.

Когда отец-неудачник запил и принялся всех оскорблять, Марина предложила маме уйти из дома вместе с ней, но та отказалась. Она почему-то до сих пор любила своего никчемного супруга и продолжала терпеть его выходки. Более того, мать помогла отцу выйти из алкогольного пике и устроиться на авиационный завод, где платили регулярно зарплату – неслыханный подвиг, между прочим, потому что несколько лет назад отец уходил оттуда со скандалом. Благодаря маме люди как будто забыли все это или делали вид, что только и ждали возвращения «блудного инженера», но Марина считала, что все это зря. Метать бисер перед свиньями – себя не уважать. Впрочем, переубеждать маму она не стала – просто удрала подальше при первой возможности, постаравшись поскорее выкинуть семейные неурядицы из головы. Пусть решают сами созданные на ровном месте проблемы!

Папа пить бросил и взялся за ум, что немного оправдывало мамины усилия. Мама тоже успокоилась, расцвела, но Марина поджимала скептично губы. После слов об «испорченной жизни» и вечной любви к сопернице маме следовало вычеркнуть имя супруга-предателя из памяти, а не унижаться и не просить за него Кереметь. Но мать просила и добивалась своего, создавая видимость семейного благополучия.

Марина недоумевала, что же за штука эта такая коварная – любовь? Она решила раз и навсегда: никакой любви в ее сердце не будет. И даже для тени ее места там никогда не найдется.

Стать самостоятельной и независимой было верным решением, у Марины сразу уменьшилось количество проблем. Во-первых, появилось свободное время, которое она прежде тратила на семью. «Марина, сделай то», «Марина, сделай это» - поручения отнимали силы, но не приносили ничего взамен. Теперь Марина от этого избавилась. Во-вторых, отец перестал ее контролировать: с кем встречается, где шляется, когда возвращается – она больше никому не давала отчетов.

12. Вперед, в прошлое! (Рождествено)

12. Вперед в прошлое! (Рождествено)

Нон тропо пиано (не слишком тихо)

Эпиграф: «Уроборус», (Uroboros, змея, кусающая свой хвост), композиция Алана Парсонса

То, что потеряно, будет найдено,

Когда змея извивается по кругу.

Теперь будущее - это прошлое

В руках уробороса.

*

Ждать «омку» (*теплоход ОМ «Москва») до Рождествено пришлось целый час. Дэн уселся на пристани и, скучая, рассматривал прохожих. Голова после вчерашних возлияний все еще походила на чугунное ядро, но таблетка обезболивающего помогла, он хотя бы мог без усилий смотреть на бликующую под солнцем волжскую волну, с тихим шелестом накатывающую на парапет.

Рядом с ним остановилась стайка молодежи. Они узнали его, но не решались подойти. Потом один, самый смелый, все-таки приблизился и попросил автограф. Денис не отказал, тем более, что у парня была с собой гитара, висевшая в чехле за спиной. Своим братьям-музыкантам надо помогать. Дэн попросил разрешения воспользоваться инструментом, и парень с радостью согласился.

Саблин соскучился по своей гитаре, оставшейся в Рязани. Чужая гитара была сделана хуже, и струны на ней были натянуты нейлоновые, что портило звук, однако музыка успокаивала. Он слишком много нервничал в последнее время и нуждался в передышке.

Сначала Денис играл классику: любимого Баха, универсального Моцарта, потом перешел на собственные мелодии, часть из которых стала хитами благодаря «Валенкам». Несмотря на обеденный час, возле него собралась толпа. Уличными музыкантами набережную Самары не удивить, но сегодня с Саблина словно слетел покров невидимости, и его все узнавали.

- Это же Дэн! – доносилось отовсюду. – Дэн Саблин! Неужели вернулся на родину?

- Да не, у Саблина ж бородка, а этот без бороды.

- Бороду и сбрить можно. Играет-то как – не слышите что ли?

Денис прервал игру и посмотрел на окружающих. Лица их были открыты и светились доброжелательностью. Вряд ли среди них затесался наемный убийца, однако Дэн все же поежился, ругая себя, что позабыл про конспирацию. Музыка слишком увлекла его, подчинила, и он выпал из реальности. А реальность-то была жестокой.

- Дэн, ты на гастроли к нам? – спросил кто-то. Им оказался темноволосый школьник лет шестнадцати – нижняя граница контингента, на который был рассчитан репертуар фольк-группы.

- Нет, - помедлив, ответил Денис, - в отпуск.

- Круто! – толпа зашумела. – Добро пожаловать в Самару! А спой что-нибудь! Давай нашу, коронную! Да, давай «Маки»!

- Извините, но петь не буду. Мне врачи после аварии запретили. Если связки перенапрягать, совсем онемею.

Ребята пришли в замешательство.

- Помню, писали про аварию, - молвил кто-то из них робко.

- А давайте я спою! – вперед протолкнулась миловидная девчонка с пушистой копной золотистых волос. – Денис, вы подыграйте, пожалуйста, я давно мечтала с вами выступить!

- Наташка, это тебе не караоке! – засмеялись парни. – Не примазывайся к звезде!

Наташка покраснела, но не сдалась:

- Да вам что, жалко что ли? Я ж песни «Валенок» обожаю!

- Пусть споет! – поддержало ее несколько голосов.

- Хорошо, - Дэн пожал плечами. Почему бы и нет, в самом деле? – «Маки»?

- «Маки»! «Маки»! – потребовала толпа.

Наташка кивнула. Ветерок взлохматил ее волосы, и она, смущаясь пристального взгляда Саблина, убрала их с лица дрожащей рукой. Денис ободряюще ей улыбнулся и заиграл вступление.

Голос у Наташи оказался красивым, мощным контральто и прекрасно подходил под выбранную песню:

- «Там, где серый ковыль

На просторе степном

Шепчет тайну заветную нежно,

Где под рдяным ковром

Алых маков степных

Дышит вольная степь безмятежно, —

Там, далеко в степи,

Есть высокий курган,

И лишь только ночь землю покроет,

Колыхнется туман,

И под броней из трав

Степь зеленая сумрачно стонет:

«Здесь, в моей глубине,

Под зеленым ковром,

Под могучим навесом кургана,

Под замком и на дне,

Скрыт волшебный ларец;

В нем могучее сердце Степана.

Как казнен был в Москве

Славный наш атаман,

Стенька Разин, сын Волги и Дона,

Задыхаясь от ран,

Друг его боевой

Схоронил это сердце без стона.

Над курганом степным

Дал он страшный зарок:

По весне, как земля пробудится,

Каждый год в этот срок

Над курганом степным

Стеньки алая кровь просочится.

И оденет ковром

Алых маков степных

Усыпальницу сердца Степана,

И зашепчет ковыль

О словах дорогих,

О словах дорогих атамана:

«Эй ты, голь, выходи,

Выходи ты на бой,

Капли крови на старом кургане

Будут светлой звездой, будут стягом святым

И заветом последним Степана» (*)

(*Ал. Алтаев, настоящее имя Ямщикова Маргарита Владимировна (1872-1959), русская писательница, автор исторических и биографических произведений, публицист, мемуарист, поэтесса)

Дэн заслушался. Погрузился в сложную мелодию гитарных струн и человеческого голоса. Отрешился от настоящего в который уже раз.

Песня «Маки» была в каком-то смысле провокационной. Олег Ефимович ее терпеть не мог, не жаловали ее и всяческие начальники, но народу она нравилась. И если ее не ставили в ротацию (а ее не ставили), то слушатели звонили на радио и требовали, чтобы она шла в эфир по заказу трудящихся. Ее требовали и на концертах, из-за чего «Валенки» часто завершали ею программу, исполняя на «бис» под одобрительный рев зала.

- Нас обвинят в подстрекательстве бунта! – твердил Пигаль всякий раз, когда зал бесновался под «Маки». – Сейчас совсем не те времена! Если кого-то, образно выражаясь, поднимут на вилы, то обвинят в этом нас. Мы внушаем не те идеи молодежи. Мы не группа «Кино», чтобы требовать перемен.