Мафия. Мое сердце в его руках

Глава 1

Воздух в ангаре был ледяным и спертым, пахнущим озоном, ржавчиной и страхом. Именно запах страха был самым явным — острый, кислый, животный. Он исходил от человека, привязанного к стулу в центре пустого пространства. Джино. Его предательство витало здесь, такое же осязаемое, как и холодная сталь кинжала в моей затянутой в черную кожу руке.

Правило было простым и незыблемым, высеченным в камне. Лоренцо Паризи не давал второго шанса. Для тех, кто осмеливался предать его доверие, существовал лишь один исход. Несчастный случай. Тихий уход в никуда. Ворон из «Коза Трапанезе» обязательно позаботится о том, чтобы забрать то, что причитается по праву. Его жизнь.

Его мольбы были всего лишь фоновым шумом, назойливым жужжанием мухи, которую вот-вот прихлопнут. Я не из тех, кого растрогают слезы труса. Когда Джино рыдал, умоляя о пощаде, а его тело содрогалось в конвульсиях отчаяния, во мне не шевелилось ничего, кроме ледяного, безразмерного презрения. Я терпеть не мог, когда меня считают дураком, когда пытаются обвести вокруг пальца. Он попытался — он проиграл. Игра была окончена.

Джино был одним из многих мелких виноделов в кооперативе «Виньяти делла Луна Нера», который принадлежал мне. Как и большинство из них, он был пешкой в большой игре, зажат между молотом и наковальней. Я никогда не скрывал, что наша защита имеет цену — тотальный контроль. Но в обмен на их лояльность я гарантировал процветание, стабильность и жизнь. Единственную альтернативу предлагал мой главный конкурент, Дарио Росси — человек, чья жажда власти затмила всякий разум. Он не выносил моего превосходства и был готов подкупать таких вот отчаявшихся глупцов, как Джино, чтобы отгрызть кусок от моей империи.

Аномалия в отчетах, которую обнаружила моя сестра Джа, была как бельмо на глазу. Низкие объемы поставок с его участка в удачный сезон. Расследование и «убедительная» беседа с моими людьми быстро расставили все по местам. Часть урожая ушла Росси за огромную взятку.

— Ты хочешь сказать, что я плачу тебе недостаточно? — мой голос прозвучал низко и глухо, эхом разнесясь по ангару.

— Нет, Лоренцо! Клянусь! — его слова были прерывистыми, захлебнутыми слезами. — Жена ушла… алименты… я был в отчаянном положении!

Жалкое оправдание. Мудак, который не смог удержать собственную жену и не нашел в себе смелости прийти ко мне.

— Тебе следовало прийти ко мне, — прошипел я, приближаясь так, что он мог видеть свое искаженное ужасом отражение в моих глазах. — Вместо того чтобы вставать на колени перед Росси.

— Ты прав… — он задрожал, его взгляд прилип к лезвию кинжала, которое я медленно, почти ласково проводил по воздуху. Сталь ловила отблески неонового света, играя холодными бликами.

— Семья, Джино, — произнес я, растягивая слова, вкладывая в них весь возможный вес. — Это не просто слово. Это кожа да кости. Это воздух, которым мы дышим. Либо ты часть этого организма, либо ты чужеродная опухоль, которую нужно вырезать.

Лезвие с едва слышным шипящим звуком вонзилось в его руку, лежавшую на подлокотнике. Я почувствовал под пальцами крошечное сопротивление плоти, а затем — податливую мягкость. Его крик, громкий и пронзительный, разорвал тишину. На поверхности кожи проступили алые капли, и сладковатый, медный запах крови смешался со страхом, что висел в воздухе.

— Я в ней! Я твой! — завопил он, его глаза, полные ужаса, метались между моим непроницаемым лицом и окровавленным лезвием.

Я медленно обошел его, как хищник, оценивающий добычу. Его взгляд слепо следовал за мной. Резким движением я обхватил его горло сзади, прижав его голову к своей груди. К счастью, спинка стула защищала мой костюм от его вонючей от пота одежды. Он захрипел, задыхаясь, его тело напряглось в бесплодной попытке вырваться. Я почувствовал его паническое сердцебиение, бьющееся в такт моему собственному, холодному и ровному. Ослабив хватку, я снова встал перед ним, дав сделать жадный, сдавленный вдох.

— Твой поступок… — я сделал театральную паузу, наслаждаясь его мукой, — недостоин семьи.

Я надавил на рукоять, и лезвие глубже вошло в его плоть. Его новый крик был слабее, полным агонии.

— Ты знаешь девиз «Коза Трапанезе», Джино? — я играл с ним, как кот с мышкой.

Он лишь бессильно мотал головой, слезы катились по его щекам.

— «Il destino è nelle nostre mani». Судьба в наших руках, — прошептал я ему на ухо, ледяным тоном. — Работая на Росси, ты сам выбрал свою.

Расстегнув пиджак, я принял расслабленную, доминирующую позу, засунув руки в карманы брюк, давая ему мельком увидеть кобуру с оружием. Томмазо, моя тень, мой второй человек, без слов подал мне глушитель. Я молча взял его и начал методично прикручивать к дулу своего револьвера. Я мог поручить это кому-то другому, но я любил лично напоминать о цене предательства.

— Я сделаю тебе одолжение, Джино, — сказал я с вынужденной снисходительностью. — Избавлю от долгих страданий. Ты принес мне много денег. Я ценю это.

Резкий запах мочи вдруг заполнил пространство между нами. Я с презрением скривился. Сняв с предохранителя, я прицелился ему между глаз. Его взгляд стал стеклянным, пустым.

— Прощай, Джино.

Выстрел был быстрым и приглушенным, всего лишь коротким хлопком. Его голова безвольно упала на грудь. Адреналин, горячий и знакомый, короткой волной прокатился по моим венам. Я открутил глушитель и убрал оружие. Томмазо уже делал свое дело, организуя чистку и инсценировку.

Я вытер свой кинжал, подарок отца — его странный способ проявить привязанность, вручив сыну холодную сталь вместо тепла, — и убрал его в ножны. Инициалы на рукояти будто жгли мне ладонь.

— Томмазо, — мой голос сорвал его с места мгновенно. — Займись наследством. И передай Росси… пусть знает, что в следующий раз я приду за ним лично.

Он кивнул: «Хорошо, босс».

Путь до виллы прошел в гробовой тишине. Я ненавидел пустые разговоры. Томмазо знал это лучше кого-либо. В моей руке был телефон Джино. Заблокированный. Как и его предательская душа.

Глава 2

Ранее утром…

Проклятье! Ну почему именно сегодня? Мой старый, верный фен наконец испустил дух с тихим хриплым вздохом, оставив меня наедине с моими непослушными каштановыми кудрями. Я с раздражением швырнула его в ящик. Без него мои волосы выглядели так, будто я только что пережила бурю на море — безнадежно растрепанными и дикими. Идеально. Просто великолепно!

Сдавленно вздохнув, я принялась рыться в косметичке в поисках резинки. Пришлось собрать эту непокорную массу в небрежный пучок на макушке, выпустив две упрямые пряди, которые мягко обрамляли лицо. В зеркале отражалась девушка с серо-зелеными глазами, полными досады.

— Ну хоть так, — пробормотала я себе под нос. — Лучше все равно не будет.

Сегодняшний день был слишком важен, чтобы ограничиться обычным минимумом. Обычно я лишь подводила глаза, чтобы подчеркнуть разрез своих глаз, и наносила тушь на длинные ресницы. Но сегодня… сегодня нужна была броня. Я взяла тени цвета спелой сливы, с ирисовым переливом, и провела стрелку, острую и четкую, как лезвие. Углубила взгляд, подчеркнула брови. А потом — помада. Ярко-алая, дерзкая, гламурная. Цвет, который кричал о уверенности, которой я не всегда чувствовала внутри. Румяна добавили иллюзию здорового румянца, которого на моих щеках от нервов не было и в помине.

Открыв шкатулку с украшениями, я достала свои самые ценные вещи — массивные золотые серьги-кольца. И два скромных колечка, оставшихся от матери. Ее обручальное и помолвочное? Я не знала. Она ушла, когда мне было пять, оставив после себя лишь смутные воспоминания и эти холодные кружки металла. Отец последовал за ней три года спустя, и с тех пор моими домами были приюты и чужие квартиры. Эти украшения — единственные ниточки, связывающие меня с тем далеким, почти призрачным миром, где у меня была семья. Остальное — безделушки, купленные на распродажах. Я надела только серьги. Кольца остались лежать на бархате, напоминая о боли, которую я предпочитала не трогать.

На диване-кровати, служившем мне и спальней, и гостиной, были разложены варианты нарядов. Время поджимало. Черная кожаная юбка-мини или джинсовые шорты? Верх я уже выбрала — электрически-синий топ с открытой спиной и таким глубоким вырезом, что моя пышная грудь была почти на виду. Осознавала ли я, что играю на его поле? Да. В этом мире внешность была валютой, и я была не прочь воспользоваться этим. В итоге я выбрала шорты и золотые босоножки на ремешках с головокружительными каблуками.

Оценить весь образ целиком было непросто — в моей крошечной студии в центре Трапани не было полноценного зеркала, только маленькое над раковиной. Приходилось крутиться перед темным окном, ловя смутные отражения. Я научилась обходиться малым. Детство, проведенное в переездах от одной приемной семьи к другой, научило меня ценить то, что есть, и не гнаться за излишествами. Эта студия была моей крепостью, моим скромным, но своим углом.

Мое прошлое оставило на мне шрамы поглубже тех, что были на коже. Меня называли трудным ребенком, сумасшедшей — потому что ночные кошмары заставляли меня просыпаться с криком. Никто не пытался понять, что стояло за этими криками — ужасная ночь, забравшая у меня отца, тень, от которой я не могла избавиться. Они видели проблему, а не травму.

Сейчас кошмары все еще приходят, но их не слышит никто, кроме стен моей одинокой квартиры. Одиночество стало моим щитом. Я боялась подпускать кого-то слишком близко, боялась снова быть брошенной. Рана отчаяния и отвержения так и не зажила. В восемнадцать я решила, что с меня хватит. Я сама стала хозяином своей судьбы, какой бы горькой она ни была. Ночи на улице, голод, пара унизительных случаев, когда я продавала свое тело просто чтобы выжить… все это осталось позади. Я поклялась себе, что больше никогда не буду жертвой.

Одиночество закалило меня. Оно подарило мне наблюдательность, жесткую дисциплину и способность адаптироваться к любым обстоятельствам. Я выжила. Не просто существовала, а выжила — благодаря стратегии, упрямству и холодному расчету. Теперь у меня была еда, крыша над головой и даже призрачная надежда на что-то большее.

Взглянув на время, я торопливо допила дешевый горький кофе — мое главное топливо для долгих дней. Накинула на плечо маленькую сумку, схватила солнечные очки и ключи. Мой транспорт ждал в подвале — верный велосипед, мое главное средство передвижения и символ свободы. Он был проворнее любой машины на узких улочках Трапани, и он был моим. Я лихо спустилась по лестнице с ним на плече и, оказавшись на улице, легко вспрыгнула в седло, даже на этих дурацких каблуках. Ветер в лицо, чувство полного контроля — вот что он мне дарил.

Я подъехала к массивной металлической двери ночного клуба «Обсидиан». Днем он выглядел мрачно и неприступно. Постучала трижды. Дверь приоткрылась, и в щели показалось лицо громилы, испещренное шрамами.

— Тебе чего? — его голос был низким и недружелюбным.

— Добрый день. У меня встреча с Уго, — ответила я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал.

Его глаза медленно, оценивающе прошлись по мне с ног до головы, задержавшись на открытом топе. Затем он хлопнул дверью. Через минуту он вернулся и молча кивком пригласил войти.

— Я могу оставить велосипед здесь? — спросила я, слезая.

— Кидай там, — буркнул он в ответ.

Внутри, при дневном свете, клуб выглядел иначе — голым, лишенным своего ночного волшебства и тайны. Уго, высокий брюнет с обманчиво дружелюбной улыбкой, жестом подозвал меня к бару.

— Добрый день. Я Уго, — он протянул руку. Его рукопожатие было твердым. — Присаживайся. Расскажи о себе.

Он продолжал вытирать бокалы, и я почувствовала себя на допросе.

— Элла. Мне двадцать семь. Живу в Трапани. Работаю официанткой и барменом почти десять лет.

Я ненавидела говорить о себе. Каждое слово давалось с трудом.

— Я активная и пунктуальна, — добавила я, пытаясь продать себя подороже.

— Ты работала в таких местах? — он приподнял бровь.

Глава 3

Данте ждал меня у входа в «Обсидиан», как и договаривались. Я подрубил на своем матово-оранжевом Ламборгини, заставив мотор породистого зверя урчать низким, угрожающим рыком, который заставил вибрировать воздух и приковал к себе все взгляды. Парковщик бросился открывать мне дверь, застыв в почтительном полупоклоне.

Томмазо и мои люди уже выстроились в безупречный, безмолвный каре, создавая живой барьер между мной и любопытствующей толпой. Я вышел из машины, и кольцо охраны сомкнулось вокруг меня. Я чувствовал на себе взгляды — алчные, восхищенные, испуганные. Очередь у входа замерла, проститутки и искательницы приключений оценивающе щурились, мечтая поймать на крючок того, кто сможет оплатить их роскошную жизнь. Их взгляды скользили по моему костюму, по часам, по холодному выражению лица. Пусть мечтают. Они были всего лишь фоном.

Я коротко, по-мужски обнял Данте.

— Все в порядке? Приехал с тяжелой артикуляцией, — он хмыкнул, кивая на машину.

Я тут же подумал о другом «стволе» — холодной стали кобуры у меня под мышкой.

— Захотелось, чтобы мне отсосали в салоне, — бросил я с нарочитой небрежностью.

Данте фыркнул, слегка хлопнув меня тыльной стороной руки по груди.

— Настоящий сердцеед.

— Не завидуй. Одолжу как-нибудь. Сомневаюсь, конечно, что ты сможешь с ней справиться, но попытаться стоит.

Данте был единственным, кому я позволял видеть проблески того, кем я был до того, как стал Лоренцо Паризи — непоколебимым боссом с ледяным сердцем. Мы прошли сквозь огонь и воду, вместе охотились на самых красивых девушек города, и он знал цену каждой моей шутке.

Вышибала, увидев меня, мгновенно отцепил бархатный канат. Красная веревка упала, словно рассеченная невидимым лезвием, пропуская нас внутрь до того, как толпа успела издать возмущенный вздох.

Внутри клуб еще только просыпался. Музыка била в ребра, но еще не достигла того животного, первобытного ритма, который стирает рассудок. Воздух был густым от дорогих духов, дорогого алкоголя и предвкушения порока. Я любил наблюдать с высоты своего кабинета за тем самым моментом, когда толпа переступает грань — когда приличия тонут в виски, а запретные желания вырываются на свободу.

На танцполе мужчины с стеклянными глазами уже засовывали купюры в стринги танцовщиц. В VIP-ложах сливки общества утопали в кокаиновых дорожках и пороке. Я разрешал проституткам работать здесь — они создавали нужную атмосферу, а я получал свою долю с их заработка, не пачкая рук. Мои же девушки — официантки и танцовщицы — были неприкосновенны. Прикоснулся к одной — и тебя вышвырнут на улицу без лишних слов. Правила были просты и незыблемы. Как и я.

Хостес встретила нас низким, подобострастным поклоном.

— Синьор Паризи, добро пожаловать. Приятного вечера.

Ее взгляд был томным, многообещающим. Она явно мечтала о том, чтобы оказаться на моем колене. Но границы были четко очерчены. Эта — не для меня.

Появился Уго. Его рукопожатие было крепким, деловым.

— Лоренцо. Рад тебя видеть.

— Уго. Как дела? — спросил я без предисловий. Бизнес всегда был на первом месте. — Данте, пройди в ложу. Я ненадолго задержусь с Уго.

Друг кивнул и растворился в полумраке, а я с управляющим поднялся по лестнице в свой кабинет — стеклянную клетку с видом на весь этот адский рай.

Стоя у зеркального стекла, за которым клокотала жизнь клуба, я выслушал его отчет. Посещаемость, выручка, все было как по маслу. Пока он не замялся.

— Вчера уволил официантку. Кололась во время смены.

— Правильно поступил, — отрезал я. Правила есть правила. — Ищешь замену?

Уго потупил взгляд. Мои челюсти сжались. Я ненавидел нерешительность.

— Сегодня… на испытательном сроке новая.

Тишина в кабинете стала громкой. Он нанял кого-то без моего ведома. Без моего одобрения. Каждая девушка здесь проходила через меня. Я должен был контролировать все. Особенно их.

— Она появилась вчера, сразу после увольнения той… Я должен был предупредить, но…

— И что? — мой голос прозвучал как хлыст.

— Она… великолепна. Уже собирает комплименты.

Я повернулся к стеклу. Мои глаза сами собой начали выискивать новое лицо в униформе среди привычной толпы. И в тот же миг я ее увидел.

Она несла поднос, двигаясь с удивительной для этих каблуков грацией. И вдруг подняла голову. И наши взгляды встретились. Сквозь одностороннее стекло. Она не могла меня видеть. Это была случайность, игра света. Но что-то ударило меня в грудь — током, резким и жгучим. Весь воздух вышел из легких.

«Великолепна» было слишком убогим словом. Она была… потрясающей. Дикой. Опасной.

— Как ее зовут? — прозвучал мой голос, громче и резче, чем я планировал.

— Элла Санторо.

Я не отводил от нее взгляда. Она склонилась, чтобы поднять упавшую бумажку, и ее юбка задралась, открывая соблазнительный изгиб бедра. Кровь ударила в пах, заставив мой член напрячься в тесных штанах. Даже на расстоянии она сводила меня с ума.

— Это последний раз, когда ты берешь на себя такую смелость, Уго. Понял?

— Да, Лоренцо.

Я кивком отослал его. Мне нужно было остаться одному. Данте мог и подождать.

Вернувшись в ложу, я застал друга в компании двух развратных блондинок. Одна сразу же устроилась у меня на коленях, ее руки заскользили по моей груди, спускаясь ниже. Я схватил ее за затылок, грубо притянул к себе и впился губами в ее губы. Это был не поцелуй, а акт агрессии, утверждения власти. Она взвизгнула, но не сопротивлялась.

— На колени, — бросил я, и она послушно опустилась на пол.

Ее пальцы дрожали, расстегивая мою ширинку. Я впился взглядом в ее залитые тушью глаза.

— Соси.

Она принялась за дело, но мой взгляд блуждал. Я искал Эллу. Нашел. Она улыбалась какому-то усатому ублюдку, ставя перед ним бокал. Белая, горячая ярость ударила мне в виски. Я грубо вдавил голову девушки глубже на себя, трахая ее глотку в такт какой-то внутренней ярости. Она давилась, слезы текли по ее щекам. Мне было плевать.

Глава 4

Несколькими мгновениями ранее…

Смена шла лучше, чем я могла предположить. Девушки приняли меня тепло, между ними царила почти сестринская атмосфера — редкая вещь в нашем деле. Они охотно подсказывали и помогали, и я ловила себя на мысли: неужели Уго и тот, кто стоит за всем этим, действительно заботятся о своих сотрудницах? Может, именно поэтому вакансии здесь — редкая удача.

Но несмотря на поддержку, я чувствовала себя натянутой струной. По спине полз неприятный, холодный мурашок — ощущение тяжелого, неотрывного взгляда. Я инстинктивно подняла голову к темному зеркальному стеклу, за которым, я знала, скрывался кабинет хозяина этого места. Он наблюдал. Я не видела его, но чувствовала каждый его взгляд на своей коже, как физическое прикосновение. Это было и лестно, и пугающе до дрожи.

Я старалась сосредоточиться на работе, но этот взгляд сводил меня с ума. И вот он, тот самый тип у пятого столика. Его глаза — масляные, голодные — скользили по мне, как руки. Он заказал виски-колу, и пока я делала заказ, его взгляд не отрывался от моих ног, бедер, груди… Меня тошнило.

Возвращаясь с его напитком, я надеялась отделаться формальностью, но его лапа грубо шлепнулась мне на ягодицу. Горячая волна гнева и отвращения накрыла меня с головой. Я действовала на автомате, на рефлексах, отточенных на тренировках по крав-маге. Мои пальцы впились в его запястье, выкручивая его до хруста. Я наклонилась и прошипела ему на ухо, вложив в голос всю свою ненависть:

— Это первый и последний раз. Иначе я сломаю эту кость, и ты не сможешь дрочить несколько недель.

Отпустив его, я сделала вид, что ничего не произошло, но сердце колотилось где-то в горле. Я ждала, что сейчас появится охрана и выдворит нас обоих. Но ничего не происходило. Только ощущение того взгляда за стеклом стало еще тяжелее, еще интенсивнее.

И тогда появился Уго. Его лицо было каменным. «Элла, с тобой хочет поговорить босс». Внутри у меня все оборвалось. Все. Моя карьера здесь закончилась, даже не успев начаться. Отчаяние сжало горло.

Мы шли по длинному коридору, охрана по сторонам смотрела на меня пустыми глазами. Уго постучал в массивную дверь.

— Войдите, — раздался из-за нее голос. Низкий, властный, налитый сталью и скрытой угрозой.

Я вошла. Кабинет был огромным, минималистичным и холодным. И он стоял у окна, спиной к нам, весь в черном, его силуэт вырисовывался на фоне мерцающего огнями клуба. Он обернулся.

Время остановилось.

Лоренцо Паризи. Его имя било током по коже. Он был… больше, чем я представляла. Более опасным. Более магнитным. Его янтарные глаза, темные и пронзительные, приковали меня к месту. Они пробежались по мне — медленно, оценивающе, — и по моей коже пробежала волна жара. Его челюсть была напряжена, бицепсы играли под тканью рубашки. Татуировки на предплечьях рассказывали истории, которые я боялась прочитать.

— Мадемуазель Санторо, — произнес он, и мое имя в его устах прозвучало как приговор и ласка одновременно. — Вы в курсе, что любое неподобающее поведение ведет к немедленному увольнению?

Его голос был тихим, но каждый звук врезался в память.

— Я только защищалась, — выдохнула я, заставляя себя держать его взгляд. Если уж меня уволят, пусть запомнят, что я не дрожала.

Он усмехнулся — коротко, беззвучно. Потом его лицо снова стало маской.

— Я говорила, что буду уважительна, если клиенты будут отвечать тем же! — моя собственная дерзость удивила меня.

Он двинулся ко мне. Не спеша, как хищник, уверенный в своей добыче. Каждый его шаг отдавался в тишине комнаты громче, чем музыка из клуба. Я отступила, пока моя спина не уперлась в холодную стену. Он был так близко, что я чувствовала исходящее от него тепло, смешанное с запахом дорогого виски, кожи и чего-то дикого, опасного.

— Думаю, ты не знаешь, с кем имеешь дело, дорогуша, — прошипел он, и его пальцы сжали мою челюсть с такой силой, что у меня потемнело в глазах. Боль была острой, унизительной… и пьяняще возбуждающей.

Он прижал меня к стене, его тело вдавилось в мое. Его губы были в сантиметре от моих. Я чувствовала его дыхание — горячее, прерывистое. Его глаза пылали. Внутри меня все кричало от страха и протеста, но я замерла, парализованная этой близостью, этой животной силой, что исходила от него.

Он боролся с собой. Я видела это по напряжению в его лице, по тому, как его веки сомкнулись на секунду. Казалось, его разрывало на части — между желанием сломать меня и чем-то еще, более темным и непонятным.

И вдруг он отпрянул, будто обжегшись. Отшатнулся к своему столу, отвернулся, давая мне передышку. Его плечи напряженно вздымались.

— До завтра, — прозвучало его решение, резкое и не допускающее возражений.

Я не могла пошевелиться. Он… не увольнял меня?

— Есть что-то, что вы не поняли в «до завтра», мадемуазель Санторо? — его голос снова стал ледяным и отстраненным.

Я молча покачала головой, все еще не в силах вымолвить слово. Я была на испытательном сроке. Все еще.

Уго ждал меня в коридоре, его лицо было бледным от напряжения.

— Он сказал… до завтра, — прошептала я.

Его глаза округлились от изумления.

— Элла, я рискнул, наняв тебя. Пожалуйста, не губи себя. Никогда больше не провоцируй его так!

— Извините, — пробормотала я, и в этот момент мое извинение было искренним.

— В следующий раз приходи ко мне, хорошо? — его голос смягчился. — Не верши правосудие сама.

— У вас будут из-за меня неприятности?

Он тяжело вздохнул.

— Если он ждет тебя завтра, думаю, на этот раз я проскочил. — Он попытался улыбнуться, но получилось неуверенно. — Иди домой. Выглядишь потрясенной.

На следующий день я вернулась в «Обсидиан» с трясущимися коленями и железной решимостью в сердце. Мне нужно было урегулировать свое расписание с Уго.

Его кабинет был скромнее, чем у Паризи, но таким же величественным. Уго сидел за столом и устало потер переносицу, увидев меня.

Глава 5

Мне нужно дистанцироваться. Очистить разум от этого навязчивого присутствия. Элла Санторо стала наваждением, ядовитым цветком, впустившим свои корни в мой мозг. Прошлой ночью в «Обсидиане» я едва сдержался. Каждое ее слово, каждый взгляд бросали вызов моему авторитету, и вместо ярости во мне пробуждалось нечто темное и голодное. Мне хотелось не заставить ее замолчать, а заставить ее кричать — но по моей воле.

Я позвонил Уго на рассвете, голос хриплый от бессонницы.

— Она пришла? — спросил я, даже не поздоровавшись.

— Да, Лоренцо. Все спокойно.

— За ней присмотрят. До самого ухода.

— Конечно.

Я бросил трубку. Мысль о том, что другие мужчины смотрят на нее, трогают ее взглядами, вызывала во мне слепую, первобытную ярость. Это была не просто собственническая злость босса. Это было что-то глубже, опаснее.

Сон не шел. Я ворочался, и за закрытыми веками стоял ее образ: изгиб бедра в короткой юбке, тень между грудей, вызывающе приподнятый подбородок. Мое тело отзывалось на эти картины предательским возбуждением. Я сбросил одеяло, вскочил с кровати. Воздух в спальне был густым и спертым, пахнущим ею — навязчивым ароматом сицилийского апельсина и чего-то неуловимого, только ее.

Я спустился в библиотеку, налил виски до краев и выпил залпом. Ожог в горле был слабым утешением. Я взял бутыль и направился в гостиную, к роялю.

Этот инструмент был моим исповедником, единственным свидетелем моих демонов. Мои пальцы сами нашли клавиши, извлекая из них мрачную, безнадежную мелодию. Она звучала так, как я чувствовал — темно, хаотично, полное безумия. Я пил прямо из горлышка, пытаясь заглушить не музыку, а голос в голове, который твердил одно имя. Элла.

Я играл, пока пальцы не онемели, а сознание не поплыло. Оставил полутрезвую записку своего безумия — пустую бутылку, опрокинутый бокал. Армандо утром все уберет, не задавая вопросов. Он единственный, кто видел меня таким — разбитым, уязвимым.

Поднимаясь по лестнице, я остановился перед семейным портретом. Застывшие лица родителей, моя собственная детская серьезность.

— Почему? — прошептал я хрипло в тишину. — Почему она?

Ответа не было. Только тяжесть в висках и пустота в груди.

Утро встретило меня раскалывающейся головой и сообщением от Уго: «В.П.». Все спокойно. Никаких инцидентов. Какое-то странное, почти болезненное облегчение потеснило похмелье.

Армандо появился с аспирином и водой, его лицо было бесстрастным, как всегда.

— Вы будете завтракать, синьор?

— Через два часа. На южной террасе. Как обычно.

Мой голос звучал как скрип ржавой двери.

Я пытался убежать от самого себя, устроив пробежку по саду. Каждый удар сердца о ребра отдавался в висках, но хотя бы на время вытеснял ее образ. Потом — ледяная вода бассейна, шок для тела, попытка остудить разум.

За завтраком я пытался вернуться к ритуалам, к контролю. Кофе, приготовленный по рецепту моей матери. Первый глоток — обжигающий, как воспоминание. Как ее объятия после того, как я обжегся о жаровню. Ее страх, ее любовь… Все, чего мне так не хватало. Все, что я похоронил под слоями льда и власти.

И тут вошла Джа. Ее каблуки отстукивали строгий ритм по мрамору, но мой взгляд зацепился за них — и снова она. Элла в своих шпильках, вызывающая, недоступная. Я сгреб ее со стола, прижал к холодному дереву, почувствовал под пальцами тепло ее кожи…

— Лоренцо? Ты меня слышишь?

Я моргнул, отгоняя наваждение. Джа смотрела на меня с беспокойством.

— Анджело. Он хочет продать земли. Его избили люди Росси.

Ярость. Чистая, ясная, знакомая ярость затопила меня, смывая остатки похмелья и навязчивых мыслей. Это было то, что я понимал. Враги, предательство, сила. Я отдал приказ Томмазо — найти виновного, показать Росси, что значит бросать вызов клану Паризи. Это был простой, четкий мир, в котором я знал все правила.

Но даже посреди этой ярости, в самом эпицентре бури, оставалась тихая, навязчивая нота. Она. Ее отсутствие.

Вечером я поехал в «Обсидиан» как на поле боя — занять свой пост, утвердить свою власть, заглушить внутренний хаос действием. Но ее не было. Ее зона пустовала, и клуб вдруг показался безжизненным, лишенным своей главной искры.

Я ворвался в кабинет Уго и застал его с одной из официанток. Глупая, рискованная связь. Нарушение всех правил. Мои правила. Я готов был разорвать его на части, но он бросил мне в лицо свое оправдание: «Мы влюбились».

Любовь. Слово, лишенное смысла, детская сказка для слабаков. Но в его глазах была не ложь, а та самая глупость, против которой я всегда боролся.

И сквозь ярость на Уго прорвалось другое, более острое чувство — ревность. Глупая, иррациональная ревность. Почему он может позволить себе эту слабость? Почему у него есть то, о чем я даже не могу думать, не чувствуя, как земля уходит из-под ног?

— Где Санторо? — прорычал я, и мой голос прозвучал хрипло, почти отчаянно.

Уго попытался уклониться, но я видел правду еще до того, как он ее высказал. У нее была другая жизнь. Другая работа. Она не принадлежала мне полностью. Не была заперта в клетке моего мира.

Мысль об этом была невыносимой.

— Разберись. Я хочу видеть ее здесь на полную ставку. Это не обсуждается, — приказал я, и в голосе моем прозвучала не просто власть, а одержимость.

— А если она не захочет? — осмелился спросить Уго.

Его вопрос повис в воздухе. Он был не о правилах или деньгах. Он был о силе. Ее силе противостоять мне.

Я посмотрел на него, и в этот миг я был не боссом, отдающим приказ, а человеком, стоящим на краю пропости.

— У нее нет выбора, — произнес я тихо, но каждый звук был острее лезвия.

Но даже произнося эти слова, я знал, что это ложь. У нее всегда был выбор. И это пугало меня больше, чем любой враг, больше, чем любая война. Потому что впервые в жизни я столкнулся с чем-то, что не мог контролировать. С кем-то, кто мог сказать «нет».