Мажор. Его нельзя любить

Добро пожаловать в змеиное общество

– А теперь давайте познакомимся! – куратор нашей группы улыбается так широко, что, кажется, у неё свело скулы.

В идеальном брючном костюме, с безупречно уложенными волосами, она выглядит так, будто ведёт светский раут, а не классный час с кучкой студентов, половина из которых уже уткнулась в телефоны.

Я сижу среди этих людей — дорогих, напыщенных, чужих — и чувствую, как удавка сжимается на шее.

Мне здесь не место.

Не среди тех, кто лениво прокручивает ленты соцсетей и выставляет на показ брендовые вещи так, словно носит на себе ценники.

Я пахала всё лето — кафе, склады, вечерние подработки, чтобы наскрести на обучение в этом пафосном коммерческом вузе. Они же просто сунули родителям квитанцию и забыли.

Меня вообще не должно быть здесь. Не с моими результатами экзаменов, за которые любой другой вуз забрал бы меня с руками и ногами на бюджетное место. Но я здесь. И у меня есть на то свои причины.

– Давайте по очереди представимся! – хлопает в ладоши кураторша.

Аудитория молчит.

Щёлкают камеры телефонов. Ну конечно, как же не запостить такое в сторис. Явно с какой-нибудь гадкой подписью вроде: «Когда заставляют рассказывать о себе, а ты и так легенда».

– Ну что ж, раз никто не хочет начинать, тогда пойдём по списку. Анисимов?

Парень с серьгой в ухе лениво отрывается от экрана.

– Артём. Тиктокер, блогер, путешественник.

– Сколько подписчиков? – сразу летит вопрос от девушки, что сидит рядом с ним.

– Полмиллиона.

– Офигеть!

Кто-то уже открывает его профиль, судорожно вбивая фамилию в поисковик.

Просто потрясающе. Полмиллиона человек следят за тем, как он делает челленджи и рекламирует энергетики.

– Васюткина, твоя очередь.

Миниатюрная блондинка даже не встаёт.

– Ой, все и так знают, что я Лина. Участвовала в реалити-шоу, сейчас развиваю личный бренд.

Ну разумеется.

Очередь сходит на нет. Все просто пытаются перекричать друг друга:

– Я запускаю свой бренд одежды!

– А я владею кофейней! Мне дедушка подарил.

– Ну, хрень полная, я вот, например, инвестирую в стартапы!

На мой взгляд, это ужас. Я поступила в университет или на съёмки «Клуба миллиардеров»?

Усталость накрывает меня с головой. Когда это все закончится?

И словно небеса меня услышали, аудиторию накрывает блаженной тишиной.

– Все представились? – суетливо уточняет куратор, которой, видимо, и самой хочется поскорее уже закончить этот балаган. – Если так, то…

Чёрт. Моя очередь.

Я поднимаюсь, мгновенно становясь центром для десятка оценивающих взглядов.

– Меня зовут Юлианна Гофман, – говорю ровно, практически бесцветно. – Я… люблю читать.

На этот раз наступившая тишина кажется давящей.

– Всё? – раздаётся шёпот.

– Ну, ещё я неплохо готовлю.

Фырканье. Кто-то закатывает глаза, другие уже потеряли ко мне интерес.

Ну и отлично. Пусть считают скучной ботаничкой.

Я сажусь обратно, мысленно отсчитывая секунды до появления себя в чьей-нибудь соцсети с ехидной подписью типа: "Контраст: синий чулок среди элиты."

Хотя, о чем это я? Едва ли им хватит начинанности, чтобы вспомнить, что означает выражение “синий чулок”.

И все же… я разочарована. Почему? По одной просто причине: здесь нет его.

– Что ж, думаю, представились все из присутствующих, – вновь заводит свою лицедейную песню куратор. – Тогда приступим к…

Бах!

Дверь в аудиторию распахивается с такой силой, будто сейчас слетит с петель. На этот раз тишина как будто взрывается. Все синхронно разворачиваются на звук.

Он не заходит — вплывает. Легко, лениво, с видом человека, которому в принципе неведомы такие мелочи, как расписание, уважение к окружающим и понятие «нормы приличия».

Высокий. Весь в расслабленной грации, но в каждом движении — абсолютная уверенность в своей безнаказанности. Темные волосы слегка взлохмачены, но не в стиле “небрежность после сна”, а в том самом, когда потрачено полчаса перед зеркалом, но выглядит так, будто ему плевать на все. На шее мелькает татуировка. Толстовка приспущена, словно он только что вылез из постели. И не факт, что своей.

В воздухе пахнет дорогим парфюмом и самодовольством.

– Этот душняк ещё не закончился что ли? – эти слова с бархатной ленцой раздаются в гробовой тишине аудитории.

Я не ослышалась? Он реально это сказал?

Взгляды студентов бегают между ним и кураторшей, которая медленно теряет весь свой пафосный позитив.

– Молодой человек, где ваши манеры?! – выдавливает она, стараясь сохранять остатки достоинства.

– А я что, неправ? – он медленно переводит на неё взгляд, даже с моей предпоследней парты кажущийся слишком откровенным. Куратор тут же краснеет, считав намек, а с ней и я почему-то. – Ладно, ладно, расслабься, милфочка, я больше так не буду. Прошу прощения за опоздание. Просто… – тянет он с лёгкой усмешкой и пожимает плечами, – я не хотел приходить.

По аудитории проходит волна смешков. Кажется, остальные тоже все прекрасно поняли.

– Опоздавший, представьтесь, – собравшись, поджимает губы куратор.

Он же устало закатывает глаза, будто даже этот вопрос его раздражает. Затем качает головой, словно сдается, и поднимает руки в примирительном жесте.

– Какая злюка, – хмыкает парень. – Меня зовут Филипп Юдин. Для друзей просто Фил.

Пауза. А потом с широкой ухмылкой он добавляет:

– Нахожусь в активном поиске любовницы, владею двумя квартирами, сплю только на дорогом постельном белье и ненавижу лицемерных баб. Вопросы?

Воздух в аудитории словно сгущается.

Куратор окончательно теряет дар речи.

Несколько девчонок прыскают в ладони.

Парни сдавленно фыркают, кто-то хлопает его по плечу, кто-то переглядывается — то ли с уважением, то ли с шоком.

А я… будто превращаюсь в ледяную статую.

Фил.

Фил, но не тот?

Весь путь до общежития я иду на автомате, едва осознавая, куда переставляю ноги. Злость не утихает. Она пульсирует где-то в груди, отдаваясь напряжением в плечах. Каждый шаг будто отбивает ритм моих мыслей.

Фил. Филипп, чтоб его, Юдин.

Кто вообще в двадцать первом веке даёт такие имена детям?! Это же не XIX век, чтобы называть детей как персонажей из романов Достоевского.

Я ощущаю его ухмылку даже сейчас, когда он остался позади. Как будто она въелась мне в сознание, как эта липкая дорогая парфюмерная смесь, которую он явно лил на себя литрами. Даже сейчас, когда я уже далеко от аудитории, мне кажется, что этот запах преследует меня. Он просто издевается надо мной. Проверяет. Думает, что нашёл лёгкую добычу.

Но это не так. Он ошибается. Возможно, когда-то и я была весьма поглощена страхом перед другими, больше увлекаясь учебниками, чем налаживанием контактов со сверстниками. Но сейчас это не так. Сейчас у меня есть цель. И она не из тех, что можно просто взять и забыть.

Превратить каждый его день в страдание. За всё, что он сделал.

Я глубоко вдыхаю, пытаясь успокоиться. Вокруг — всё, что должно меня восхищать. Территория кампуса просторная, ухоженная, с аллеями и клумбами, а впереди возвышается совсем не стандартное студенческое общежитие.

Нет, это не типичная общага с облупленными стенами и тараканами. Это элитное общежитие блочного типа. Высокий современный корпус, панорамные окна, стильные фасады. Больше похоже на бизнес-отель, чем на место, где студенты корпят над учебниками.

И именно здесь мне удалось забронировать комнату. Не бесплатно, разумеется. Сама стоимость проживания — космос, не говоря уже о том, что места тут достаются не всем. Я знала, что на обычную квоту даже не сунусь, поэтому… пришлось вложиться. Не просто так всё лето пахала, вцепившись в подработки зубами. Родители помогли с остальной частью суммы, хотя им эта идея не нравилась.

«Юля, зачем тебе общежитие, если у нас есть квартира в городе?»

Они не понимали. А я же не могла сказать настоящую причину, поэтому отбрехалась стандартным «Так будет проще с учёбой». Не соврала, но и не сказала правду.

“Если я хочу поймать добычу, мне нужно быть как можно ближе к ней,” – я отгоняю эти мысли, заходя в холл.

Тут всё настолько дорого, что я чувствую себя гостьей, а не студенткой. Просторные коридоры, дизайнерская мебель, автоматическая система пропуска. В воздухе пахнет качественной уборкой и деньгами.

Когда я первый раз сюда зашла, мне показалось, что ошиблась адресом. “Общежитие? Вы серьёзно?”

Но в этом универе мажоров даже бытовые условия по первому классу.

Я вхожу в лифт, нажимаю нужный этаж и думаю о том, как странно меняются жизни за год.

Семь месяцев назад

Я не верила своим ушам.

– Что… что ты сказал?

Отец сидел за столом, хмурый, в полутёмной кухне. В бутылке, что стояла возле него, оставалось меньше половины. В воздухе пахло чем-то горьким и едким — алкоголем и бессилием.

Голова гудела, мысли путались, а тело будто онемело. Что-то не так. Отец никогда так не пил. Тем более один. А дома, кроме него, никого не было.

– Ира в больнице.

Эти слова ударили по сознанию, отдались в голове раскатами грома.

Грудь сжалось так, будто воздух вытянули из комнаты, а на грудную клетку легла бетонная плита.

Больница. Но… как это вообще произошло?

– Пап, объясни нормально.

Я слышала свой голос, но он казался чужим — слабым, глухим, дрожащим.

Отец не ответил сразу. Только сделал глоток из стакана, как будто пытался заглушить что-то внутри, и медленно отвёл взгляд.

Я тогда ещё не знала всей правды. И не знала, насколько сильно она меня изменит.

Настоящее время

Лифт издаёт мелодичный звук, его створки расходятся на моём этаже. Я глубоко вдыхаю, настраиваясь на новую реальность. Осталось последнее — разложить вещи и познакомиться с соседкой.

Открыв дверь, я мгновенно фиксирую две вещи.

Первое — у меня будет персональный рай. Обстановка, которую я утром второпях не успела рассмотреть, совсем не похожа на типичную студенческую общагу, где обои облезли, кровати скрипят, а тараканы устраивают дружеские забеги по кухне. Здесь всё иначе.

Стильная мебель, чистота, современная техника.

Я будто въехала в дорогую квартиру, а не в студенческий блок. Всё светлое, просторное, даже окна огромные, с панорамным видом на город. В такие моменты становится понятно, что учиться среди мажоров — это не только социальная пытка, но и вполне себе комфортная жизнь.

Второе — у меня будет персональный кошмар. Потому что моя соседка уже здесь. И первое, что бросается в глаза — она не просто вписалась в эту роскошную атмосферу. Она её часть.

Чёрные леггинсы, укороченный топ, идеально подтянутое тело. Я ещё не вижу её лица, потому что она делает стойку на руках прямо посреди комнаты на коврике для йоги.

“Пожалуйста. Только не фитоняша-мотиваторша,” – мысленно молюсь я.

Захожу, захлопываю дверь, и она резко опускается на ноги, ловко выравниваясь.

– О, привет, ты моя соседка?

Я оглядываю её внимательнее. Высокая, загорелая, серьёзные карие глаза и лёгкая улыбка. Пока ничего отталкивающего.

– Зависит от того, как быстро мы найдём общий язык, – пожимаю плечами.

Она хмыкает, поднимая бровь.

– Так, значит, ты из тех, кто сразу выстраивает личные границы?

Я вздыхаю. Прожив всю жизнь в одной комнате с взбалмошной сестрой, я в целом не привыкла к личным границам. Но за время мне пришлось пересмотреть свои моральные принципы. Раз сто, наверное.

А что насчёт нелюдимости… Наверное, все же мне не стоит всех судить по обложке, тут я погорячилась.

– Я просто не делаю вид, что готова дружить с первым встречным, – пытаюсь сгладить резкость своих слов.

– Ого, серьезный подход, – она усмехается, протягивает руку. – Я Зарина. Блогер, спортсменка, просто красивая девушка.

Приглашение, от которого нельзя отвертеться

– Даниил Филатов. Он у меня в группе. Его все Филом зовут, спортивное прозвище, прилипло из-за фамилии.

Даниил. Это имя бьёт по сознанию, но ничего не даёт.

– Подожди… А кто он вообще такой?

– Вау, есть ещё люди, которые не в курсе. Он пловец, такой красавчик, видела бы ты его плечи… – она мечтательно закатывает глаза. – Но, что самое прикольное, при этом он тихий, сам по себе. В общаге скорее всего редко будет появляться. Постоянно в разъездах тусуется, даже сегодня куда-то умчал.

Не понимаю. Почему я впервые слышу о нем? Ведь изучала же. Всех! Все списки поступивших.

Только вот… я искала одно имя. Фил. И ни разу в мою голову не пришло, что это может быть прозвище, производное от фамилии.

Как я могла так проколоться?

Полгода назад мне удалось выпытать у сестры совсем немного: его имя, примерный возраст, факт, что он из влиятельной семьи. Этого было мало. Но я была упряма. Перерыла соцсети, форумы, списки элитных учебных заведений. Искала по признакам, по статусу, по окружению.

Филипп Юдин совпадал по всем параметрам. Поэтому я поступила сюда. В одну группу с ним.

Я вложила всё в этот план. И вот теперь… становится известно, что есть второй Фил.

Как я упустила его?

В груди поднимается волна паники.

А если я ошиблась? Если не тот человек оказался в моём прицеле?

– Юль, ты чего? – Зарина приподнимает бровь, явно удивлённая, почему я так зависла.

– А, да, просто… неожиданно. Столько новых впечатлений за день нахваталась.

– Привыкай. Здесь каждый день такой, – она улыбается и уже, кажется, собирается перевести разговор на что-то другое, но вдруг хлопает себя по коленке, будто вспомнила о чём-то важном. – Ах да! Чуть не забыла спросить. Идёшь сегодня на вписку?

Я хмурюсь. Что ещё за новости?

– Куда?

– Ну, на вечеринку. Актив первашей решили по-быстрому устроить межфакультетское братание — без спроса у преподов и кураторов, естественно.

– Сегодня? В первый же день? – не скрываю саркастичного удивления.

– Ну а что? Самый логичный способ быстро вписаться в тусовку. Едва ли скучные классные часы тому хоть как-то успели поспособствовать.

Я закрываю шкаф, поворачиваясь к ней, сложив руки на груди.

– Спасибо за приглашение, но я, пожалуй, обойдусь.

– Ты так сказала, как будто я предложила тебе продать почку в даркнете, – Зарина фыркает, смотря на меня с весельем, но видя мой настрой, тут же меняется в лице. Ещё и языком цокает, всем видом выражая непонимание. – Юль, ну брось. Ты правда хочешь зависать в комнате, пока другие знакомятся, заводят связи, влюбляются, разбивают сердца?

– Я хочу завтра проснуться с нормальной головой и успеть на пару, – бесстрастно отвечаю.

– Фу, ты как моя бабушка, – она закатывает глаза.

– А ты как моя сестра. Она тоже любила клубиться, а теперь сидит дома и в лучшем случае гуляет до магазина, – выдаю я, прежде чем успеваю подумать.

Меня тут же начинает потряхивать. Нет, зря я это, конечно…

К счастью, Зарина лишь вскидывает брови, но не задаёт вопросов.

– Тем более, тебе нужен баланс. Ты и так вся из себя правильная, как учебник по морали.

Теперь приходит мой черед закатывать глаза.

– Так, знаешь что? Иди сама, раз тебе так надо.

– Пф, конечно, пойду. И тебя с собой потащу.

– Зарина…

– Юля, – передразнивает она меня, затем рывком встаёт с кровати и упирает руки в бока. – Вот увидишь, если ты не пойдёшь, тебе потом же хуже. Будешь сидеть и думать: “А вдруг там был мой будущий парень, или, о, может, враг всей моей жизни?”.

Я открываю рот, чтобы возразить, но на последней фразе передумываю.

Враг всей моей жизни…

А если там будет Фил? Тот или другой — неважно. Куда важнее то, что есть возможность застать кого-то из них под дозой алкоголя и услышать то, что поможет мне разобраться кто есть кто.

Я прикусываю губу, на секунду задумываясь, стоит ли игра свечь, но этого хватает Зарине, чтобы уловить слабость.

– Всё, отлично, идёшь. Выход в девять, наряд подберём позже.

– Что? Я ничего не говорила!

– А тебе и не надо. Это как договор, который подписывается кровью, только без крови. Ну или пока без неё.

Не зная, что ещё противопоставить, со стоном падаю на кровать.

– Я уже жалею.

– Ничего, зато скучать не будешь.

Здесь мне уже точно нечего возразить. Потому что понимаю, что в этом она права.

Охота на слабых объявляется открытой

Вечер наступает слишком быстро. За это время я успеваю разобраться со всеми своими вещами, сходить в библиотеку за учебниками по учебной программе и даже взять еды на вынос в столовой неподалеку.

Можно даже сказать, что жизнь почти удалась.

Пока Зарина роется в своём шкафу, устраивая там локальный модный апокалипсис, я падаю на кровать, вытягиваю ноги и достаю телефон. Пора отчитаться перед родителями, иначе через пару часов меня будут искать по экстренным номерам.

“Мам, я на месте. Всё нормально,” – печатаю сообщение своей родительнице.

Знаю, выглядит довольно сухо. Но сегодня у меня нет ни сил, ни желания, чтобы делиться всеми подробностями. Особенно теми, о который ей знать абсолютно ни к чему.

Ответ приходит почти сразу, будто она уже сидела с телефоном в руках, ожидая моего сообщения.

“Как комната? Не тесно? Как соседка?”

“Всё супер. Место хорошее, общежитие вообще как отель. Соседка норм.”

Палец зависает над экраном, пока я смотрю, как мама печатает что-то дольше обычного. Это всегда плохой знак.

“Юль, ты уверена, что справишься? Может, всё-таки стоило взять кредит, чтобы оплатить вуз полностью?”

Неосознанно поджимаю губы.

“Мы уже это обсуждали.”

Я сама настояла, чтобы мы оплатили только за первый год обучения. Дальше — как получится. Вообще не факт, что мне захочется задерживаться здесь надолго. Пока действуют результаты моих экзаменов, есть шанс перевестись куда-нибудь на бюджет. В действительности-то я же сюда не учиться поступила, а чтобы… Впрочем, об этом мама ничего не знает. Как и Ира с папой. Они все свято веруют в то, что мне срочно захотелось раскрыть свои амбиции только на восемнадцатом году жизни.

Стыдно ли мне за этот обман? До безумия! Но я понимаю, что иначе просто не смогу простить саму себя. Знать, что где-то ходит тот, из-за кого моя сестра не смогла поступить в один год вместе со мной, и ничего не сделать? Будь на моем месте Ира, она поступила бы так же.

“Мам, хватит. Я справлюсь. Не переживай. Передавай привет Ирке и папе.”

Три точки на экране мигают пару секунд, потом исчезают. Она не отвечает.

Я выдыхаю, откладывая телефон на тумбочку.

– О! Вот оно! – голос Зарины резко вытаскивает меня из мыслей.

Я поднимаю голову и чуть не слепну из-за блеска ткани.

Моя соседка и, судя по всему, теперь ещё личный модный кутюрье, триумфально вытаскивает из шкафа платье.

Короткое. Обтягивающее. Явно чересчур откровенное.

И это все… мне?

– Убери эту гадость, – выдаю практически на автомате.

– Ты даже не посмотрела! – искренне возмущается Зарина, обижено надув губы.

– Я и так вижу. Не мой размер, не мой фасон, цвет тоже… не тот. Короче, нет.

– Юль, ну пожалуйста, – все ещё держа в руках эту модную тряпку, она складывает руки в умоляющем жесте.

– Нет, Зарина.

– Ну ты же не собираешься идти на вечеринку в своём "скромном" свитере?

Я инстинктивно изгибаю бровь, а потом поднимаюсь с кровати, чтобы посмотреть на себя в зеркало.

А чем ей мой оверсайз-свитер не понравился? Ещё к джинсам пусть докопается! Всё просто, удобно. Безопасно.

– Абсолютно собираюсь.

Зарина стонет, закатывая глаза.

– Юль, я просто хочу, чтобы ты почувствовала себя девочкой, а не профессором математики, который забыл на столе очки и теперь всем кажется строгим.

– Мне нормально, – фыркаю я.

– Окей, давай тогда хотя бы макияж тебе сделаем? Просто глаза поярче и…

– Нет, – снова иду в отказ я.

Мне в целом на эту вечер нку идти не хочется, а она выдумала из меня куклу разряженную сделать. Оно мне надо? Я вообще-то собиралась как можно меньше внимания привлекать.

– Ну, Юля!

Я устало выдыхаю, сдаваясь. И как с ней бороться? А мы ведь только день знакомы — уже веревки из меня вьет.

Зарина довольная, как кот, который украл рыбу с прилавка, хватает косметичку и тянет меня ближе к зеркалу.

– Ты не представляешь, как тебе повезло, что я не визажист.

– Очень надеюсь, что ты не скажешь это, когда закончишь.

Через двадцать минут мы наконец выходим в полной боеготовности. Зарина в коротком платье и на каблуках. Я же… ну, просто накрашенная. Ну и свитер на майку сменила с толстовкой, опять же, по настоянию моей чересчур заботливой соседки.

– Так ты ты хотя бы не выглядишь, как будто случайно попала на вечеринку, пока шла в библиотеку.

Я кошусь на неё взглядом, но ничего не говорю. У моего недовольства тоже есть предел.

До особняка, где золотая молодежь решила устроить тусовку, мы добирались минут двадцать, но мне казалось, что поездка длилась вечность. Зарина весь путь что-то строчила в телефоне, периодически ухмыляясь сообщениям, а я сидела с видом человека, которого насильно везут на казнь, но при этом ещё и убеждают, что ему там понравится.

– Не смотри так, будто мы едем на похороны, Юль.

– Может, для меня это и есть похороны.

– Похороны твоей унылой жизни, ага.

Как бы я ни сопротивлялась, когда наше такси сворачивает на длинную подъездную дорожку, ведущую к огромному загородному дому, внутри что-то ёкает.

Особняк выглядит впечатляюще. Современная архитектура, подсвеченные колонны, массивные стеклянные панели, дорогие машины, припаркованные вдоль въезда.

И толпы людей.

На улице — кто-то пьет шампанское прямо из бутылки, кто-то смеется, кто-то снимает контент для соцсетей. Музыка грохочет так громко, что я ощущаю вибрацию кожей.

Этот вечер грозится стать адской пыткой для меня, любящей покой и уединение.

– Всё, я побежала, – стоит нам войти внутрь, в ещё большую тесноту, как Зарина хлопает меня по плечу, уже на ходу оглядываясь по сторонам. – Там мои с факультета, я сейчас поздороваюсь и вернусь.

– Подожди, а…

Но она уже исчезает в толпе.

Отлично. Я остаюсь одна.

Первое, что приходит в голову, — развернуться и уйти. Но в тот же момент чье-то липкое прикосновение цепляется за мой локоть.

Слишком близко для врага

Толпа вновь оживает, чуя запах конфликта, как акулы — кровь. Кто-то фыркает, кто-то перешёптывается, другие откровенно ждут развязки, делая вид, что пьют из бокалов, но взгляды не отрывают. А я чувствую, как внутри всё сжимается. Не от стыда или страха — от бешеной, выжигающей изнутри ярости.

– Смена обстановки полезна для развития, знаешь ли, – бросаю холодно, пытаясь выглядеть беспечной, хотя руки так и тянутся впиться ему в лицо, вцепиться ногтями в его самодовольную ухмылку.

Фил усмехается, лениво щурясь, не сводя с меня взгляда, в котором плещется интерес, но без намёка на сожаление.

– Вряд ли это тебе поможет.

Я уже разворачиваюсь, не желая продолжать эту мерзкую сцену, как вдруг он добавляет:

– Хотя, глядишь, напьёшься — и наконец раздвинешь перед кем-нибудь ноги. Ну, раз с Беловым не срослось. Кстати, сорян за сорванный перепих. Уверен, он был бы никчёмным.

Воздух застывает, точно кто-то нажал на паузу. Секунда. Две. А потом по толпе накатывает гулкий смех, народ свистит, кто-то прикусывает губу, кто-то фальшиво фыркает, а кто-то смотрит с откровенной насмешкой, с нетерпением ожидая, когда я взорвусь.

Чувствую, как на меня падают десятки взглядов, и в каждом вижу то, что заставляет нутро сжиматься в тугой узел. Развлечение. Ожидание. Радость от того, что кто-то снова оказался жертвой в их вечном соревновании, где главный приз — унизить, придавить, заткнуть.

И во главе всего происходящего этот ублюдок…

Я медленно поднимаю на Юдина глаза, позволяя себе долгую паузу, пока его взгляд скользит по моему лицу, считывая эмоции, пробуя на вкус мою реакцию, как хищник, играющий с добычей.

– Знаешь, Филипп… – голос у меня ровный, почти ленивый, но я чувствую, как кипящий внутри яд уже проступает в словах, растекается по языку. – Мне всегда было интересно, что именно компенсируют парни, которые так любят обсуждать чужие ноги. И личную жизнь.

Смех резко стихает, как будто кто-то переключил пластинку. Кто-то протяжно выдыхает, хлопает в ладони, и я замечаю, как девицы, что ещё минуту назад улыбались Филу в лицо, теперь хихикают уже над ним. И вот теперь вижу, как у него дёргается челюсть.

Юдин не привык, что ему отвечают так. Ох, как он не привык.

– Остроумненько, – его голос уже без прежнего легкомыслия.

Он поднимается с дивана, ставит бокал на стол так плавно, что стекло не издаёт ни звука. Но в глазах темнеет что-то нехорошее.

Я не двигаюсь.

– Но ты ведь не подумала о том, что теперь мне нужно доказать обратное?

Чёрт.

Он идёт ко мне.

Народ расступается.

Я инстинктивно пячусь, но спиной чувствую холодную поверхность стены, и сердце тут же взмывает вверх, грохоча в ушах так, что заглушает даже басы из колонок.

Фил наклоняется, ставя руки по бокам, блокируя любые пути к отступлению.

Толпа наблюдает, затаив дыхание.

– Ну что, этого ты добивалась?

Его голос низкий, ленивый, с лёгкой насмешкой, но в нём мне чудится нечто большее, чем просто игра. Или дебильное желание прижать меня к стене и посмотреть, как я снова сорвусь в бегство.

Его дыхание скользит по моей коже, горячее, почти обжигающее, а мне жарко и тесно, хотя вокруг полно воздуха.

– Пошёл ты, – выдаю тихо, но голос предательски дрожит, и я ненавижу себя за это.

– Это ты пошла, когда я сказал пару слов в аудитории, – он ухмыляется, наклоняется ближе, сокращая между нами расстояние до предела. – Скорее даже, побежала…

Я чувствую его тепло, глухой запах алкоголя, вперемешку с чем-то тёмным, терпким, пряным, проникающим под кожу, заставляющим сжиматься мышцы живота.

– Интересно, если я сейчас дотронусь до тебя, снова будешь из себя скромницу строить?

Я молчу, но внутри всё скручивается в узел.

– Вот что предлагаю, Гофман, – его голос становится тише, горячее, он буквально выдыхает мне в губы. – Давай сыграем в игру.

– Я не играю в твои тупые игры.

– А ты даже не знаешь правила.

Я пытаюсь оттолкнуть его, но он не даёт мне места, только ухмыляется, наблюдая, как я запоздало осознаю, насколько глубоко увязла.

– Всё просто. Если ты проиграешь — ты исполнишь одно моё желание. Если выиграешь — я твоё.

Я чувствую, как в груди нарастает злость. Он делает вид, что предлагает честную сделку, но это не так. Это ловушка.

– О, как галантно с твоей стороны. Угадай, что я выберу?

– Снова сбежать? – Фил внимательно ловит мой взгляд, изучает, оценивает. Он знает, что задел, что я разрываюсь между яростью и странным, болезненным азартом. – Как скучно, недотрога.

– Ты меня бесишь.

Фил ухмыляется, чуть наклоняя голову набок.

– Это взаимно.

Я вдыхаю резко, не сразу осознавая смысл его слов, и это злит ещё больше, потому что… он говорит искренне.

И вот это уже страшнее всего. Я ненавижу его. И уже плевать, тот ли он Фил или нет. Потому что, кажется, мне только что ни с того, ни с сего объявили войну.

Или я все же где-то перегнула палку?

Бей, пока не стало страшно

Я сжимаю зубы, ловя взгляд Юдина и пытаясь не показать, что внутри всё кипит.
– Что за игра? – выдаю наконец, стараясь звучать безразлично.
Фил ухмыляется, лениво приподнимая бровь.
– О, наконец-то заинтересовалась? – он делает вид, будто удивлён, но я вижу, как в глубине его взгляда вспыхивает азарт. – Всё просто. Мы играем в правду или действие. Без отказов.

Народ вокруг оживляется. Довольно ухмыляются, какие-то парни толкают друг-друга локтем, и я понимаю, что отступать уже поздно.

Господи, да Юдин издевается. Более идиотской игры он придумать не мог?

Я поджимаю губы, пытаясь быстро сообразить, как вывернуться из этой ситуации, но Фил не даёт мне времени.

Он вновь наклоняется, так, что только я могу его слышать.

– Если не хочешь опозориться ещё до начала учёбы, придётся очень постараться.

Я замираю. Этот гад. Он прекрасно понимает, что загнал меня в угол.

– Улыбайся, недотрога, – его голос низкий, тёплый, почти насмешливый. – Нас снимают.

Я прикусываю губу, едва заметно скользя взглядом по комнате. Твою ж… Он прав. На нас действительно направлены объективы телефонов. Кто-то уже что-то снимает, а в глазах нескольких людей читается ожидание скандала.

Я не могу уйти. Не сейчас. Не при всех.

Фил всё знал. Он с самого начала это спланировал. Но зачем? Чем я ему успела насолить? Тем, что отшила?

Я задерживаю дыхание, видя, как его ухмылка расширяется, а мне остаётся только одно — сыграть в его чёртову игру. Во всяком случае, сама же согласилась.

Вдыхаю через нос, отчаянно пытаясь придумать способ вывернуться, но вариантов нет. Если сейчас попытаюсь сбежать, завтра это видео разлетится по всем чатам, и все начнут обсуждать, как я струсила перед Филиппом Юдиным, а он только этого и добивается. Унизить, задавить, поставить в дурацкое положение. Я чувствую, как напряжение скручивается внутри, но, вместо того чтобы отвернуться, медленно поднимаю голову и улыбаюсь.

Его зелёные глаза вспыхивают азартом, он замечает перемену, и в уголке губ мелькает одобрительный оскал, будто я только что сдала первый тест на выдержку.

– Отлично, – он щурится, взглядом дразняще скользя по моему лицу. – Давай начнём с простого. Правда или действие?

Как бы мне хотелось плюнуть ему в лицо и уйти, но я держу улыбку, даже когда внутри всё кипит.

– Действие, – произношу чётко, и его ухмылка становится шире.

– Какой смелый выбор, – он чуть наклоняется ближе, и я чувствую его тёплое дыхание у своего виска. – Тогда вот тебе задание. Поцелуй кого-нибудь в этой комнате.

Я даже не вздрагиваю, хотя внутри всё замирает, сворачиваясь в жесткий узел.

В комнате слышится восторженный гул, кто-то хохочет, кто-то выкрикивает имена, в воздухе напряжение, и все ждут, что я сделаю. Уверенные в том, что не осмелюсь. Или совершу ошибку.

Но я не покажу им слабость, не дам ему победить.

– А условия есть? – мой голос звучит спокойно, протяжно, почти полностью копируя тон Юдина.

И он на секунду удивляется, а потом, дьявольски ухмыляясь, пожимает плечами.

– Главное, чтобы это был настоящий поцелуй.

Пульс стучит в висках, но я держу выражение лица, позволяя себе долгую паузу, нарочно растягивая момент, заставляя всех ждать. Филипп Юдин считает, что загнал меня в угол. Думает, что я сейчас начну метаться, смущаться, оправдываться или, в худшем случае, сбегу.

Да ни за что!

Выдыхаю, скользя взглядом по комнате, но вижу только размытые силуэты. Все ждут, цепко наблюдая за разворачивающимся зрелищем.

Я не знаю, кого выбрать. Господи, мне вообще не хочется этого делать. Но выбора у меня нет.

Делаю шаг в сторону ближайшего парня, который в этот момент проходил мимо, вообще не заинтересованный происходящим. Не задумываюсь, просто выхватываю его из толпы, как спасательный круг. Темноволосый, высокий, с напряжённой линией плеч, с непроницаемым выражением лица.

Я его не знаю. Вообще не имею понятия, кто он такой. Но мне всё равно. Просто нужно выиграть.

Встаю ближе, ощущая, как мурашки пробегают по коже. Тишина вокруг кажется наэлектризованной.

Поднимаю голову, наталкиваюсь на холодный, спокойный взгляд, и внутри что-то едва ощутимо вздрагивает. Но я не даю себе задуматься.

Просто тянусь вперёд, мягко касаясь губами его губ, без колебаний и напряжения, ровно настолько, насколько нужно, чтобы это выглядело убедительно.

Тепло.

Комната будто задерживает дыхание, звук музыки приглушается, смех стихает.

Я чувствую, как чужое дыхание смешивается с моим, как его рука коротко, почти нежно касается моего запястья, и я вздрагиваю, не ожидая.

Мгновение — и он отвечает. Не резко, не торопливо, но намеренно. Будто не принимает мою игру, но и не даёт мне играть в неё самой.

Я чувствую, как мышцы живота сжимаются в странном напряжении, и в следующий момент резко отстраняюсь, делая шаг назад.

Не смотрю на него. Не могу.

Толпа тут же взрывается криками, смехом, кто-то хлопает в ладоши, кто-то смеётся, кто-то кричит: «Ого, какая смелая недотрога!»

А я даже не понимаю, что сейчас было. Просто… Хочу как можно быстрее оказаться дома. Может зря я все это затеяла? Поход на вечеринку, поступление, мой план мести…

Но внезапно ловлю на себе странный взгляд Юдина. Он больше не ухмыляется. Не выглядит таким самоуверенным, каким был минуту назад.

Он просто смотрит. Долго. Пристально.

И это напоминает мне о том, почему я решилась на все это. Среди этих людей — есть тот, кто заставил мою сестру страдать, превратив ее из яркой и жизнерадостной девушки в бледную тихую тень. Возможно, этот человек стоит прямо напротив меня. Кто я такая, чтобы поддаваться своим страхам и сомнениям? Ира поступила бы также, окажись я на ее месте.

– Браво, ты справилась, – наконец произносит Юдин, лениво хлопая в ладоши, но в голосе звучит что-то, от чего у меня по спине пробегает озноб. – Давай продолжим. Теперь ты задаёшь.

Визуализация

Пришло время познакомиться с героями)

Юлианна Гофман

Филипп Юдин

Даниил Филатов

Зарина

Остаться в тени не получится

Утро наступает слишком быстро. Без предупреждения, нагло врываясь в голову тупой болью, липкими воспоминаниями и противным осознанием, от которого хочется зарыться обратно в подушку и сделать вид, что вчера вообще не существовало.

Я просыпаюсь резко, по будильнику, не до конца понимая, где нахожусь, и на пару секунд замираю, пока сознание не догоняет реальность, а вместе с ней — вся эта безумная цепочка событий. Поступление, вечеринка, толпа мажоров разных мастей… И Юдин со своими мерзкими словами, до боли выбешивающим смехом. То, как он пытался меня унизить, как меня разозлило это и…

Я со стоном переворачиваюсь на бок, зажмуриваюсь, но картинки в голове вспыхивают с удвоенной силой. Грубые руки, уверенный напор. Поцелуй. Тот факт, что я не оттолкнула, а прижалась ближе, впилась в его губы так, будто это не было самой ужасной идеей, которую я только могла реализовать.

О, Господи. Я поцеловалась с одним из подозреваемых. Тем, кого вообще-то должна была держать на расстоянии вытянутой руки!

Смрад осознания давит сильнее, чем похмелье, хотя, казалось бы, я даже не пила. Заваливаюсь обратно в подушку, выключая будильник, и тихо ругаюсь, одновременно и проклиная себя, и пытаясь хоть как-то оправдать произошедшее. Не выходит. Потому что, как ни крути, а жить с этим теперь мне. Буквально.

На соседней кровати шевелится Зарина, сонно ворча что-то про будильник, потом переворачивается, вдыхает и затихает. А я остаюсь лежать, зная, что больше не усну. Потому что там, за стеной, через несколько шагов, живет человек, о котором я не знала вообще ничего, кроме фамилии, но которого каким-то чудом ухитрилась запомнить с самой неправильной стороны. И теперь, теперь мне придется видеть его каждый день.

Я напрягаю слух, пытаясь уловить хоть какой-то звук. В кухне тихо. Но кто-то точно встал. Приглушенные шаги, кто-то проходит мимо нашей двери, и я ловлю себя на том, что задерживаю дыхание, будто так можно стать невидимой.

И что теперь? Прятаться?

А если столкнусь с ним? Что сказать? Привет, Фил, как твое утро после случайного поцелуя? У тебя тоже это в топ худших решений жизни, или все же я тут одна такие титулы раздаю?

Поджимаю губы, сжимаю пальцы в кулак и глубоко вдыхаю. Стоит перестать накручивать себя. Нужно просто выйти и вести себя так, будто ничего не произошло. Ведь Филатов тоже не знает, кто я. Не может знать. Верно? Это все дикая и нелепая случайность.

Вчерашний вечер закончился так, как и должен был — сразу после того инцидента. Я до сих пор не понимаю, как мне удалось утащить Зарину с вечеринки, когда она вцепилась в атмосферу и отказалась уходить, пока не «отметит новую студенческую жизнь». Пришлось уговаривать, напоминать, что завтра учеба, что первый день, что если мы появимся с опухшими лицами, никто нам за это спасибо не скажет.

Зарина закатила глаза, потом кое-как выпросила такси у кого-то из своих новых друзей (которых она, конечно, забыла через пять минут), а после по пути домой то писала кому-то сообщения, то восторженно выдавливала из себя: «Ну ты даешь, Юля… Целовалась с самим Филом! Прямо на глазах того бабника, тоже Фила, аха-ха-ха! Какой же это трэш… Но ты крутая!»

Крутой я себя не считала и не ощущала. Но благоразумно держала рот на замке. Ни к чему моей соседке по комнате знать, что это был мой первый поцелуй.

Вахтерша в общаге даже не посмотрела на нас, когда мы вошли внутрь, будто она уже давно смирилась с таким трафиком и её вообще не волновало, кто и в каком состоянии сюда возвращается. А может, просто не хотела связываться, потому что мы-то выглядели вполне прилично, без громких скандалов и пьяных выходок. Зарина фыркнула: «Ну хоть не будут лишних вопросов задавать», я молча кивнула, а потом мы добрались до комнаты и я впервые за день позволила себе просто выдохнуть.

А теперь… Я лежу в кровати и пытаюсь собрать мысли в кучку, но они разбегаются, как тараканы под светом фонаря. Сегодня первый день учебы, и это должно волновать меня больше всего. Новый университет, новые люди, пары, расписание, предметы — все это логично, все это важно, но… Все это даже рядом не стоит с тем фактом, что теперь мне нужно выходить в общий блок.

Мне нужно умыться, позавтракать. Не факт же, что мы столкнемся с ним сейчас? Да и я не могу целыми днями прятаться за дверью.

Пальцы непроизвольно сжимают простыню.

Я понятия не имею, как себя поведет Филатов. Захочет ли он это обсудить? Сделает вид, что ничего не было? Или, что хуже всего, скажет нечто такое, как умеют такие, как он, — громко, без церемоний, так, чтобы еще кто-нибудь это услышал?

Почему-то уже заочно я ненавижу его. Их себя за то, что не знаю, что скажу, если увижу его первым.

Я заставляю себя встать, хотя тело сопротивляется, требуя ещё хотя бы пару минут покоя. Но это не вариант — чем дольше тяну, тем сложнее будет. Вскакиваю с кровати, поправляю на себе пижаму и иду в санузел.

Общий.

Этот факт всё ещё вызывает у меня напряжение. Я привыкла к уединению, к закрытым дверям, к тому, что можно не бояться случайных встреч с кем-то, с кем не хочется сталкиваться. Но теперь… Теперь я живу в блоке с тремя незнакомыми людьми, двое из которых — парни, и один из них…

Я не хочу о нём думать.

Набираю в ладони холодной воды и резко брызгаю себе в лицо. О, да, это помогает. Мутная пелена ночных мыслей немного рассеивается, но неприятные ощущения всё ещё оседают на коже липким налётом.

Скользнув взглядом по зеркалу, я морщусь. Глаза чуть припухшие, волосы спутаны, щеки бледные. Отличное лицо для первого дня учёбы.

Гребаный Юдин. Прогоняю это имя из головы, собирая волосы в высокий пучок. Умываюсь, чищу зубы и возвращаюсь в комнату, чтобы переодеться.

Открываю шкаф, бегло оглядывая немногочисленные вещи. Никаких юбочек и кроп-топов, которые носит Зарина, у меня, конечно, нет. Я и до поступления не особо следила за трендами, а уж сейчас… Вытягиваю из стопки базовую белую футболку, натягиваю серый пиджак оверсайз, заправляю футболку в чёрные широкие брюки, надеваю кеды. Просто, удобно, нейтрально. Идеальный вариант для того, кто хочет остаться в тени.

Ты стала звездой, детка

Голос Филиппа звучит дружелюбно. Почти. Если не обращать внимания на то, как его пальцы сжимаются на моем запястье с силой стального капкана, не оставляя ни малейшего шанса вырваться.

Я дёргаюсь, но он только сильнее сжимает хватку, наклоняясь ко мне так, что его тёплое, чуть насмешливое дыхание скользит по моей щеке.

– Ты что себе позволяешь? Отпусти меня.

– Да ну, с чего вдруг? – Фил растягивает губы в улыбке, но она далеко не добрая. Такая, что внутри всё сжимается в тугой узел. – Мы же теперь друзья, Юля. Ты вчера такое шоу устроила, что мы с тобой уже бренд. Юдин и его недотрога — звучит, как название дешевого фанфика, но, похоже, аудитории зашло.

Я скриплю зубами, дёргаясь сильнее.

– Ой, да пошёл ты.

– Уже сходил, – он бросает это лениво, словно мы ведём абсолютно рядовой диалог, и продолжает тащить меня дальше, легко, почти небрежно, как будто я просто часть его маршрута, а не человек с собственным мнением. – А теперь не дёргайся, не позорься, тут и так все пялятся.

И правда. Я замечаю это только сейчас.

Коридор, ещё минуту назад заполненный просто спешащими по своим делам студентами, теперь будто застыл в ожидании аншлага. Люди останавливаются, оборачиваются, шепчутся, кто-то откровенно тычет в нас пальцем, кто-то ухмыляется, кто-то презрительно цокает языком.

Волна интереса накрывает меня со всех сторон, и только сейчас я осознаю, насколько стремительно я перешла из категории "никто" в категорию "объект всеобщего внимания".

И, чёрт возьми, это худшее, что могло со мной случиться.

Я пытаюсь понять, почему их взгляды такие ядовитые, пока не слышу приглушённый шёпот за спиной.

– Это же она…
– Да-да, та самая, которая вчера Юдина опустила.
– А потом Филатову на шею повисла.
– Вот сучка.

Кровь отливает от лица. Что, простите? Боже.

В голове вспыхивает целая буря эмоций, но даже через этот хаос понятно: я влипла. И очень серьёзно. Я ведь подозревала, что слухи разлетятся, но не думала, что это произойдёт настолько быстро.

– Юль, подожди! – где-то сбоку раздаётся голос Зарины, видимо, всё-таки успевшей встать ко времени, но повернуться к ней я не могу, потому что Фил ведёт меня вперёд, не сбавляя шаг.

Просто шагает, словно танк, уверенно, спокойно, пропуская мимо ушей шёпот, недовольные взгляды и удивлённые перешёптывания. Только вот меня это ничуть не успокаивает. Потому что у него есть эта его дурацкая уверенность, этот иммунитет к чужому мнению. А у меня?

У меня его нет. И мне становится по-настоящему страшно.

– Ты реально хайпанула, – голос Юдина капает ядом, в нём ленивое веселье и что-то опасное, скрытое в глубине. – Первый день, а тебя уже знает вся элита. Может, пресс-службу завести? Или лучше сразу профиль на OnlyFans?

Я сжимаю зубы, но не даю ему удовольствия увидеть, как меня передёрнуло.

– Отвали от меня, Юдин. Пожалуйста.

– Не, ну ты это видела? – он кивает на толпу, явно наслаждаясь моим положением. – Ты стала звездой, а я даже не успел тебя поздравить. Какое упущение.

– Уж как-нибудь обойдусь без твоих поздравлений.

– Ой, ну не начинай, – он хмыкает, а затем резко дёргает меня за запястье, с силой притягивая к себе.

Я почти влетаю в него грудью, упираюсь ладонями в твёрдый пресс, но тут же отдёргиваюсь, будто обожглась.

Он близко. Слишком.

– Я тебе тут вообще-то помочь хочу, если ты не поняла.

Вскидываю на него злой взгляд.

– Ты? Помочь? Мне?

– Ну да, – Фил прищуривается, всё ещё ухмыляясь, но в его глазах нет ни капли веселья. Только холодный расчёт и раздражение. – Видишь ли, мне не нравится, когда кто-то получает внимание за мой счёт. А ты, сучка, реально думаешь, что можешь уйти победительницей из всей этой истории?

Я даже не успеваю ответить, потому что он толкает меня вперёд, загоняя в аудиторию, словно это его личный ринг, а я — грушка для битья.

Внутри уже почти все. И они замолкают, когда нас видят.

Господи.

Я буквально кожей чувствую, как на меня обрушиваются десятки взглядов. Любопытство, осуждение, насмешка — все эмоции читаются в лицах, и от этого становится только хуже. А Юдин ведёт себя так, будто мы лучшие друзья, как будто это нормальная, абсолютно бытовая ситуация.

– Я тебе даже место занял, прикинь? – он скалится, одной рукой небрежно сжимая моё плечо, разворачивая меня к себе.

– Ты просто… конченый.

– Спасибо, я знаю.

Он плюхается на свободное место, хлопая по соседнему стулу.

– Чё зависла? Давай, присаживайся.

– Я не сяду рядом с тобой.

– Даже после того, как трахала взглядом меня вчера?

Глухая, звенящая тишина. Я чувствую, как кто-то рядом затаил дыхание.

О, нет.

Меня прошибает жаркая волна ярости, но я не успеваю даже сформулировать достойный ответ.

– Ах ты ж…

– Ах я ж какой? – Фил чуть привстаёт, улыбка всё ещё на месте, но во взгляде сквозит мрак.

– Ты реально такой тупой или просто прикидываешься?

– Я просто хочу понять одну вещь.

Замираю, а он медленно откидывается назад, поигрывая языком на щеке, лениво скользя по мне взглядом, в котором читается чистое презрение.

– Из всех, кто был там, на вечеринке, ты выбрала Филатова. Почему? Только не заливаю, что это была случайность. Я в бабий треп не верю. Хотела мне насолить? Или, может, вы с ним заодно? – его слова звучат почти лениво, но я вижу, как напрягается его челюсть, как пальцы сжимаются на краю стола.

Он злится. Не просто из-за вчерашнего. Не просто потому, что я перешла ему дорогу. А потому что он не выносит конкуренции.

– Какого хрена ты выбрала именно его? – голос его срывается на низкое, раздражённое рычание, а я ловлю себя на том, что потеряла дар речи.

Он всерьёз взбешён. Не шутит, не играет в свои дурацкие манипуляции — его реально выбесило то, что рядом со мной был кто-то другой.

Он настолько привык быть первым, единственным, что даже малейшая угроза для его чёртового эго вызывает всплеск ярости.

Врагом меньше, врагом... хотя, нет, не надо

Я молча разворачиваюсь и иду к другому месту, не оглядываясь. Хотя прекрасно знаю — Фил продолжает сверлить меня взглядом. Он может и не выкажет этого открыто, но внутри, наверняка, кипит. И не столько от ярости, сколько от уязвлённого самолюбия. Может, если бы я выбрала любой другой вариант — села бы в другом конце аудитории, рядом с кем-то неприметным, он бы не стал так беситься. Но я выбираю именно это место.

С самым спокойным видом прохожу вдоль ряда и плюхаюсь рядом с Линой. Потому что прятаться я не собираюсь.

Она сразу напрягается, хотя тут же возвращает себе снисходительное выражение лица.

– Без приглашения? Как невежливо, – Лина чуть поворачивается ко мне, скользя взглядом с головы до ног, словно оценивает, достоин ли вообще кто-то вроде меня занимать место рядом с ней.

Сегодня, конечно, тоже при параде: идеально уложенные светлые волосы, обтягивающее платье, тонкие, как хрупкое стекло, каблуки. И выражение лица, которое буквально кричит: «Ты мне не ровня».

А я что в сравнению сюда пришла играть?

– Придется потерпеть, – спокойно отвечаю, закидывая ногу на ногу и вытягивая тетрадку с ручкой из рюкзака. – Во всяком случае, ты всегда можешь пересесть сама.

Лина кривит губы, но быстро берёт себя в руки.

– С чего бы вдруг? Я первая это место присмотрела.

– Ну, вдруг от меня несет бедностью или типо того, – пожимаю я плечами.

Одногруппница и по совместительству звезда какого-то мыльного реалити-шоу закатывает глаза и фыркает. Это происходит буквально одномоментно, вызывая во мне неконтролируемый позыв к усмешке.

– Ты, конечно, быстро освоилась, но не забывай, что тут свои правила.

– И ты мне сейчас их объяснишь?

«Или сама еще не ознакомилась?» – хочется добавить следом, но я держусь. Одного врага уже нажила, не хватало еще, чтобы меня вся группа травила.

– Нет, – она усмехается, наклоняясь ближе, так что её голос становится чуть тише. – Просто скажу, что на твоём месте я бы не ставила себя выше, чем ты есть. Вчера было весело, но новинки быстро теряют актуальность.

Я едва не закатываю глаза, уподобляясь ей.

– Ну да, особенно если их место занимают дешёвые реплики, – с тонкой улыбкой парирую и перевожу взгляд на доску, делая вид, что Лина мне неинтересна.

Она вновь фыркает, но ничего не отвечает. К счастью. Потому что… я действительно уже в шаге от того, чтобы выбрать более легкий путь и поджечь это место к чертям собачьим. Но, нет, конечно, я так не сделаю. Наверное. Надеюсь…

А что? Ирка бы оценила.

В воздухе повисает лёгкое напряжение, но меня это не беспокоит. После вчерашнего мне уже плевать на любые попытки задеть.

В этот момент в аудиторию входит преподаватель — подтянутый мужчина в идеально сидящем костюме, без бумажек, без папок, с лёгкой полуулыбкой, будто заранее уверен, что все здесь будут внимать ему с благоговением. За ним на проекторе включается слайд с фамилией и темой лекции.

– Доброе утро, студенты. Надеюсь, вы все живы после вчерашних мероприятий, потому что сегодня вам понадобится голова, а не её остатки.

По аудитории пробегает лёгкий смешок, кто-то со стоном прикрывает зевок, а кто-то (я точно слышу) саркастично фыркает, явно намекая на тех, кто пришёл сюда не в лучшем состоянии.

Преподаватель спокойно проходит к столу, медленно переводит взгляд по аудитории, будто сканируя её на наличие тех, кто уже провалился с головой в телефон.

– Кто-то, возможно, ещё не в курсе, но у нас здесь не ночной клуб, – добавляет он лениво, будто бы не особо заботясь о дисциплине, но от этого становится только хуже — в голосе слышится что-то, что тут же заставляет всех выпрямиться.

Занятия начинаются.

Я стараюсь сосредоточиться, действительно стараюсь. Но это сложно. Несмотря на все попытки игнорировать чужие взгляды, я чувствую их кожей. Шёпоты позади, короткие смешки, чьи-то взгляды, скользящие по моей спине — они не исчезли. Они просто затаились, изучая меня, выжидая удобного момента, чтобы снова ударить.

Я делаю вид, что не замечаю. Делаю вид, что погружаюсь в лекции, но слова преподавателей отдаются в голове эхом, обрывками, не оседая, не имея значения. Потому что перед глазами плывёт другое.

Список дел, который я составила для себя ещё до поступления.

Здесь не место эмоциям. Не место страху, сомнениям, чужому мнению. Я пришла сюда не ради этого универа. Не ради отличных оценок, весёлых студенческих дней, знакомств, которые могли бы в будущем перерасти в дружбу.

Я пришла сюда, чтобы довести дело до конца.

И чёрт побери, не Филипп Юдин, не эти ублюдки с высокомерием на лице, никто не собьёт меня с пути.

Когда наступает перерыв на обед, я быстро собираю вещи, заталкиваю тетрадь в рюкзак и первой выхожу из аудитории. Не оглядываясь, не замедляясь, просто пробираюсь сквозь толпу, пока кто-то ещё возится со своими сумками и болтовнёй. Мне нужно пространство. Воздух. Тишина.

Но тишина здесь — это роскошь.

Толпа студентов выплёскивается в коридоры, гул множества голосов поднимается к потолку. Кто-то идёт на улицу — курить, звонить, просто проветриться. Кто-то выстраивается у автоматов с кофе, зевая и перетирая, кто сегодня выглядел хуже всех. А кто-то, как я, направляется в столовую. Надеюсь ли я, что там для меня все обернется наилучшим образом? Едва ли. Тот же Юдин как-то странно притих после утренней стычки.

Я заранее выбираю стратегию. Самый дальний столик в углу, подальше от шумных компаний и любопытных глаз. Тот, куда точно не сунется ни один из его дружков. Сажусь, кладу телефон рядом, делая вид, что листаю что-то в ленте, но на самом деле просто стараюсь замедлить бешеный пульс.

Слишком много чужого внимания и шёпотов за спиной.

Я открываю бутылку воды, чтобы хотя бы немного прийти в себя, но не успеваю сделать и глотка, как рядом раздаётся спокойный, но твёрдый голос:

– Этот столик уже занят.

Замираю с так и поднесенной ко рту бутылкой. Поднимаю глаза, собираясь психануть, потому что и без того на нервах, потому что если ещё один мажор решит самоутвердиться за мой счёт, я реально кого-нибудь убью.

Обед с мажором. Бесплатный гарнир — неловкость

Я не сразу понимаю, как реагировать. Честно говоря, не понимаю, как реагировать вообще. Потому что план был предельно прост: найти укромное место, съесть что-нибудь, пока меня не заметили, и спокойно свалить, избежав ненужного внимания. Но теперь этот план можно смело сжечь и закопать.

Даниил Филатов стоит передо мной, опираясь на край стола, и смотрит так, будто я сама вторглась на его территорию. Хотя, впрочем… возможно, так и есть.

При свете дня и вблизи он выглядит иначе, чем вчера, когда я видела его мельком, в тени, под фонарями. В его облике нет ни грамма излишней ухоженности, как у большинства мажоров. Темные, короткие волосы, резкие черты лица, лёгкая небритость. Руки, на которых выступают жилы, когда он сжимает пальцы. Взгляд — внимательный, цепкий, но при этом равнодушный.

На нём простая чёрная футболка, кожаная куртка уже наброшена на спинку стула, будто он уже давно занял это место. И, кажется, действительно занял. Потому что в его руках поднос с едой, на котором я сразу замечаю характерные продукты: куриная грудка, рис, овощи, белковый коктейль.

– Можешь найти другой столик? – я выдыхаю, уже внутренне готовясь подняться.

– Могу, – он пожимает плечами, берёт вилку, без спешки прокалывает кусочек курицы. – Но мне лень.

Я поджимаю губы. Какой же… засранец!

– Окей. Тогда я просто…

– Да сиди уже, – он вдруг неодобрительно качает головой.

Я приоткрываю рот, не ожидая такого поворота.

– Но ведь ты же сказал, что этот столик занят.

– Ну, да, вот и занимать его вместе. Или с этим какие-то проблемы? – он безразлично садится, ставит поднос и пододвигает к себе бутылку с коктейлем.

Я не знаю, что больше раздражает: его невозмутимость или тот факт, что он не даёт мне уйти. В итоге просто опускаюсь обратно, украдкой оглядывая столовую.

– Ты что, на диете? – вдруг спрашивает он, а я следую за его взглядом и понимаю, что передо мной так и осталась только бутылка с водой.

– Не голодна, – вру, потому что желудок прямо сейчас готов выдать меня с потрохами. Но я и так потратила кучу денег на поступление и общежитие. По-хорошему мне бы питаться домашней едой, чтобы сэкономить, однако вчера руки до этого не дошли. Сама виновата, в общем.

Даня какое-то время просто смотрит, потом небрежно достает из рюкзака дополнительный (!) контейнер с рисом и мясом и протягивает мне. стоит упомянуть, что та еда, которую ест он, тоже находится в аналогичных сосудах.

Он тоже экономит? Не верю!

– Ешь.

– Что?

– Что слышала. И так худая, как жердь. Не хватало, чтобы ты еще сдохла. Так что ешь.

Я хочу возразить, сказать, что не просила и вообще прекрасно обойдусь, но сдавленный голодный спазм в животе делает это за меня. Приходится принять, чтобы не выглядеть совсем жалко.

– Спасибо, – пробуркиваю, ковыряя выделенной им же одноразовой вилкой рис.

Даня в ответ просто лениво кивает, не придавая этому никакого значения. Мы едим в молчании, пока я, наконец, не решаю его нарушить:

Я раздраженно ковыряю вилкой рис, пытаясь сосредоточиться только на еде. Но, блин, атмосфера за этим столиком давит так, что хоть вставай и уходи. Уж точно не то, чего я добивалась, когда выбирала это место.

Даниил ест молча, не торопясь, сосредоточенно. У него вообще всё такое — неторопливое, размеренное. Вроде бы его движения ленивые, а внутри будто пружина, которая распрямится, когда ему это будет удобно. Я замечаю, что он ест не просто так, а осознанно: правильные пропорции, баланс белков, углеводов. Спортсменская привычка, видимо. Я отвожу взгляд на секунду, но затем снова краем глаза слежу за ним. Плавные движения, отсутствие спешки. Будто этот парень вообще не способен нервничать.

Но я же не могу просто сидеть и делать вид, что ничего не происходит. Мне неудобно. Слишком!

Я вообще-то не планировала с ним пересекаться. И уж точно не после…

Сглатываю, чувствуя, как в груди всё неприятно сжимается. Всё-таки мой первый поцелуй. И с кем? С человеком, который сейчас даже не смотрит в мою сторону. Которому вообще плевать. Как будто это была какая-то случайность. Как будто меня там даже не было.

– Ты всегда такой? – спрашиваю вдруг, чтобы заполнить пустоту.

Даня медленно поднимает на меня взгляд, пережёвывая последний кусок.

– Какой?

– Пофигист. Берёшь и садишься за стол к людям, которые, возможно, вообще знать тебя не хотят.

Он спокойно запивает коктейлем, чуть склоняет голову.

– Ну, ты же не ушла.

Я едва не давлюсь воздухом.

– Что?

– Значит, тебя это устраивает.

Неосознанно хмурюсь. Вот же самоуверенный…

– У меня просто выбора особо не было.

– Бред, – равнодушно отзывается он. – Если бы захотела, ушла бы.

Я застываю, не зная, чем крыть. Потому что, как бы мне не хотелось это признавать, он прав.

А ещё от его взгляда меня пробирает до костей.

Я резко отвожу глаза и только тогда замечаю, что внимание в столовой сосредоточено отнюдь не только на нас. Или, вернее, особенно на нас.

В центре зала сидит компания, которая и без того никуда не денется из моей жизни. Юдин во главе. Он что-то говорит, ухмыляется, но взгляд при этом намертво прикован к нашему столику. Я замечаю, как его пальцы сжимаются на вилке чуть сильнее, чем должны бы. Значит, шоу продолжается.

Я фыркаю, чуть наклоняясь к Филатову.

– Как тебе живётся с осознанием, что на тебя пялится пол-универа?

Даниил бросает быстрый взгляд по сторонам, но лицо его остаётся непроницаемым. Я не понимаю, как можно быть настолько спокойным в такой ситуации.

– С чего ты взяла?

– Да с того, что тебе прямо сейчас сотня глаз в спину сверлит.

– Пусть сверлят, – лениво тянет он. – Мне-то что?

– Ну, я не знаю, это хотя бы раздражает?

– Нет.

– Почему?

Он с чуть заметной насмешкой смотрит на меня, чуть сдвигая поднос в сторону.

– Потому что у меня на носу серьёзное соревнование.

На грани разоблачения

Я сижу, замерев, с вилкой в руке, которой только что ковыряла рис из контейнера, который дал мне он. И вот теперь его вопрос — «Что ты забыла в этом университете?» — бьёт по голове, как шальная тарелка, упавшая с соседнего стола. Звук ещё эхом отдаётся где-то в ушах, хотя вокруг только гул голосов да лязг посуды. А я сижу, как дура, и чувствую, как этот вопрос будто раскалённым гвоздём ввинчивается мне в мозг.

Даня смотрит на меня спокойно, но с каким-то подтекстом, который я не могу раскусить, и это бесит до чёртиков. Его лицо — как маска: никаких лишних движений, никаких намёков на то, что он сейчас думает. Только глаза — тёмные, глубокие, с этой проклятой цепкостью, как у хищника, который уже загнал добычу в угол и теперь просто ждёт, когда она начнёт метаться. И от этого взгляда у меня внутри всё скручивается — то ли от злости, то ли от страха, то ли от того, что я вообще не понимаю, как выкрутиться из этой западни.

Что хуже: то, что он вообще это спросил, или то, что у меня нет ответа, который бы не выдал всего разом?

Я же не могу просто взять и выложить: "А, ну да, я тут, чтобы найти одного урода, из-за которого моя сестра теперь призрак самой себя".

Нет уж, пусть подавится своим рисом, я молчать буду до последнего.

– В смысле? – выдавливаю я, и голос мой звучит так глухо и хрипло, будто я подавилась этим чёртовым рисом, хотя даже не успела толком его пожевать.

Слово вылетает как-то само, на автомате, лишь бы выиграть пару секунд, чтобы собрать мысли в кучу. Но они, заразы, разбегаются, как тараканы под светом фонаря, и я чувствую себя полной идиоткой.

Ну серьёзно, что я могу сказать?

"Ой, да просто захотелось пожить среди мажоров, посмотреть, как оно"?

Да он меня на смех поднимет!

Даниил чуть наклоняет голову — движение лёгкое, почти незаметное, но от этого ещё более раздражающее. Его тёмные волосы чуть падают на лоб, и я невольно замечаю, как свет из окна столовой играет на его скулах, вычерчивая резкие линии.

Красивый, гад. Не в том слащавом стиле, как Юдин, с его дорогущими шмотками и самодовольной ухмылкой, а как-то проще, грубее, но от этого не легче. Его глаза не отводятся ни на миллиметр, и я прямо кожей чувствую, как он меня сканирует, будто уже что-то вычислил и теперь просто ждёт, когда я сама это пойму и начну оправдываться.

Он не торопится, и это бесит ещё больше — как будто у него весь день впереди, чтобы сидеть тут и разбирать меня по кусочкам. А у меня сердце колотится так, что, кажется, сейчас выскочит через рёбра и укатится куда-нибудь под стол.

– В прямом, – ровно отвечает он, откидываясь на стуле с такой вальяжностью, будто мы тут просто чай пьём, а не играем в кошки-мышки. Его голос — низкий, спокойный, без намёка на насмешку, но от этого только хуже, потому что я не знаю, чего от него ждать. – Ты сюда не вписываешься. И я очень сомневаюсь в том, что ты дочка какого-нибудь богача, которая просто приехала тусить за папины деньги.

Я сглатываю, и ком в горле становится ещё больше.

Ну конечно, Филатов сразу в точку. И ведь не поспоришь — я действительно не из их мира. Не из этих лощёных придурков, которые лениво прокручивают ленту в телефоне, сидя на лекциях, или хвастаются названиями бренда шмоток, будто это их второе имя.

Я — это потёртые кеды, лето на подработках и вечное чувство, что я тут чужая, как чёрная овца в стаде белых пони.

Но с чего он это взял? Просто угадал? Или я так сильно выделяюсь, что даже слепой бы заметил? Может, это моя поза — напряжённая, как струна, или то, как я сижу, вцепившись в эту вилку, будто она мой последний щит? Или он просто читает людей, как открытую книгу, а я для него — дешёвое издание с обложкой "не верьте, я нормальная"?

– Может, я просто решила попробовать что-то новое, – пожимаю плечами, стараясь звучать небрежно, как будто мне вообще плевать на его слова. Но внутри всё дрожит, и я молюсь, чтобы он не заметил, как мой голос чуть дрогнул на последнем слове. – Разве нельзя?

Филатов хмыкает. Не громко, не издевательски, а так, будто я сказала что-то до смешного банальное, но при этом абсолютно неубедительное. Звук короткий, почти незаметный, но он как иголка втыкается мне под кожу.

Я бросаю быстрый взгляд на его лицо — губы чуть кривятся, но это не улыбка, а что-то среднее между "ну-ну" и "давай, попробуй ещё". Он сидит, развалившись на стуле, одна рука лениво лежит на столе, другая небрежно придерживает контейнер, из которого я только что ела. И эта его расслабленность — она как вызов, как будто он говорит: "Я знаю, что ты врёшь, и мне даже не надо напрягаться, чтобы это понять".

– Можно, – кивает он, и в его голосе нет ни капли сомнения, только спокойная уверенность, от которой хочется заорать. – Только любой бы на твоем месте уже бежал отсюда, сломя голову. А спокойно сидишь здесь и, судя по виду, никуда не собираешься. Следовательно, у тебя есть какая-то цель. Ты сюда зачем-то пришла. И это явно не про тусовки и новые ощущения.

Молчу, потому что крыть нечем. Он прав, мать его, прав! Я здесь не просто так. И этот факт жжет меня изнутри, как раскалённый уголь. Но я же не собираюсь выкладывать ему всё на блюдечке — про Иру, про этого "Фила", которого я ищу, как иголку в стоге сена, про то, как я вообще оказалась в этом гадюшнике, где каждый второй смотрит на меня, как на мусор под ногами.

Пусть гадает сколько угодно, мне-то что?

Только вот его слова цепляются за меня, как репей, и я не могу их стряхнуть. Он видит больше, чем должен. И это пугает.

А вдруг начнёт копать? Или уже начал?

Нет, Юля, не накручивай себя, он просто бьёт наугад, проверяет реакцию.

Или нет?

– Ты всегда такой любопытный или только со мной? – бросаю я, пытаясь увести разговор в сторону, подальше от этой опасной черты. Мой голос звучит резче, чем хотелось бы, но я уже не могу держать эту маску равнодушия — она трещит по швам, как дешёвая ткань.

О поцелуях, потаенных желаниях и правде

Сижу на своей кровати в комнате, пялясь на белоснежную стену, где висит какой-то дорогущий постер с золотыми мазками — вроде как искусство, но я в этом ни черта не понимаю.

В руках телефон, который я сжимаю, как будто он сейчас выдаст мне инструкцию, как разобраться с этим днём. Голова гудит после разговора в столовой — Филатов со своим "ты привлекаешь слишком много внимания" будто в мозг мне гвоздь забил. Что он вообще хотел сказать? Это я виновата, что все пялятся? Или он что-то знает?

От этой мысли внутри всё сжимается, и я засовываю телефон под подушку, лишь бы не накручивать себя ещё больше.

Дверь открывается с тихим щелчком — тут даже замки какие-то бесшумные, элитные, — и в комнату влетает Зарина. Её длинные чёрные волосы, прямые, как струны, блестят под светом лампы, а восточные черты — острые скулы, тёмные глаза с ресницами до потолка — делают её похожей на модель с обложки. На ней обтягивающая спортивка, сумка через плечо — только что с физры вернулась.

– Юль, ты чего тут как зомби сидишь? – она кидает сумку на кровать, а сама аккуратно плюхается на краешек. – Первый день тебя так доконал?ё

Я фыркаю, откидываясь назад и упираясь спиной в мягкую спинку. Первый день, ага.

После утреннего цирка в столовой две пары прошли как в каком-то мутном сне. Сначала экономика — препод в костюме за миллион нудел про "глобальные рынки", а я сидела и рисовала в тетради закорючки, лишь бы не думать про Филатова и его загадки. Потом менеджмент — нас разбили на группы, и я застряла с Линой, которая весь час строила глазки Артёму и ныла, что её маникюр облупился. Я просто пялилась в окно, где вдалеке мелькали окна зала с бассейном, и думала, не там ли сейчас Филатов свои круги нарезает.

В общем, выжила как-то, но мозги явно остались где-то в другом измерении.

– Да просто вымоталась, – бурчу я, глядя на потолок с этой дизайнерской люстрой, которая сверкает, как бриллиантовая корона. – День длинный.

Зарина подтягивает колени к подбородку и смотрит на меня так, будто я сейчас выдам ей сценарий какого-то фильма на миллион. Её тёмные глаза блестят, и я прям вижу, как она уже что-то там себе напридумывала.

– Ну давай, колись, – она наклоняется вперёд, и её цепочка с кулоном-полумесяцем чуть качается. – Ты в столовой была, я видела. С Филатовым сидела, да? И что он тебе такого наговорил, что ты теперь как будто в отключке? Про поцелуй донимал?

Я закатываю глаза, но внутри всё напрягается. Конечно, она видела. Зарина — как ходячий сканер, ни одна мелочь мимо неё не проскочит. И теперь мне не отвертеться. Но выкладывать ей всё — как он смотрел, как бросил это своё "ты меня раздражаешь", как ушёл, оставив меня с кучей вопросов, — я не хочу. Не сейчас, когда я сама не понимаю, что это за чертовщина была.

– Да ничего особенного, – пожимаю плечами, стараясь звучать так, будто мне максимально безразлично. – Просто поболтали. Он странный какой-то, вот и всё.

– Странный? – Зарина хмыкает, и её губы растягиваются в лёгкой улыбке. – Филатов? Да он просто себе на уме, Юль. Мы с ним сегодня на смежной паре были, у нас физра в одном потоке. Он там вообще молчал, как рыба, только когда тренер сказал делать упражнения в парах, всех построил, будто он тут босс. Один раз даже тренеру что-то буркнул, типа "это лишнее", но потом всё равно сделал. Спокойный, но как будто всегда в своей голове где-то.

Я киваю, хотя мне не до его физры. В голове крутится только его голос: "Есть в тебе что-то такое… что очень меня раздражает".

Это что, я его реально бешу? Или он что-то знает? Про Иру? Нет, бред, откуда? Я же тут никому ничего не рассказывала.

– Слушай, а Филатов с кем-нибудь тут вообще близко общается? – спрашиваю я как бы невзначай, хотя внутри всё дрожит.

Зарина поднимает глаза от телефона, куда уже успела уткнуться, и щурится.

– Да вроде ни с кем особо, – говорит она, пожимая плечами. – Он сам по себе, Юль. Ну, девчонки к нему сегодня липли, но он им быстро отворот-поворот давал. Так что ты — исключение. А что?

– Да ничего, просто любопытно, – отмахиваюсь я, но сердце стучит чуть быстрее. Сам по себе. Это ничего не доказывает. Но и не опровергает. Чёрт.

– Влюбилась что ли? – Зарина подается вперед, в глаза горит огонь любопытства.

– Что? Нет! – довольно поспешно отмахиваюсь я. – Наоборот, не нравится он мне.

– Ага-ага, – хмыкает она и начинает всматриваться в меня более тщательно. – Нет, ты точно какая-то задумчивая сегодня, – Зарина смеётся, отбрасывая телефон на кровать. – Ладно, пошли чай пить на улицу, там погода видела какая? Просто отпад, а мы тут тухнет. Я в термосе уже заварила. А еще... у меня печенье имбирное есть, из дома привезла. Разгонишь свои мысли.

Я киваю, хотя мне не до печенья. Но сидеть тут и крутить в голове этот разговор с Филатовым — ещё хуже.

Мы выходим из комнаты, шлёпая по мягкому ковру в коридоре, и я почти расслабляюсь, когда мы оказываемся на улице перед общагой. Воздух свежий, с запахом мокрой травы — недавно дождь прошёл.

Мы уже почти доходим до небольшой зоны для пикника, как я слышу рёв мотора. Громкий, наглый, как будто кто-то решил всем показать, что у него тачка круче всех.

Из-за угла выруливает чёрный внедорожник — огромный, блестящий, с номерами, которые кричат о состоятельности водителя. Дверь хлопает, и из него вылезает Юдин, в своей брендовой толстовке и с этой ухмылкой, от которой хочется вмазать ему чем-нибудь тяжёлым. За ним тянется какая-то фифа на каблуках сантиметров пятнадцать, в мини-юбке и с сумкой, которая, наверное, стоит как моя жизнь. Она цепляется за его руку, хихикает, но потом замечает меня и Зарину, и её взгляд становится кислым, как лимон.

– О, недотрога, живая что ли всё ещё? – Юдин шагает ко мне, и его голос режет воздух, как бензопила — громкий, наглый, с этой хрипотцой, от которой хочется зажать уши.

Он идёт, слегка покачивая плечами, будто хозяин мира, и его чёрная толстовка с каким-то дурацким логотипом на груди болтается на нём, как на вешалке, но всё равно выглядит так, будто стоит больше, чем вся моя одежда вместе взятая.

Глаза цвета виски

Я стою на улице перед общагой, глядя туда, где только что скрылся Юдин со своей однодневной девушкой на каблуках. Они зашли внутрь — явно к ней в комнату, потому что Филипп не из тех, кто ютится тут с нами, он где-то в своих буржуйских хоромах тусит, подальше от "простых".

– Юль, пошли уже, хватит пялиться, – голос Зарины режет воздух, резкий, почти злой, с ноткой брезгливости, которая дрожит на краю каждого слова.

Я поворачиваюсь к ней. Она стоит в двух шагах, сжимая термос в одной руке так, что костяшки побелели, а в другой комкает пакет с печеньем, будто хочет его раздавить. Её волосы чуть колышутся от ветра, а тёмные глаза — обычно блестящие, живые — сейчас потемнели, как грозовое небо, и смотрят куда-то мимо меня, туда, где Юдин скрылся.

Зарина всё слышала — стояла рядом, пока этот придурок выливал на меня свою пошлятину, трогал мои губы своими грубыми пальцами, трепался про "ноги раздвигались" и ту "дурочку". И теперь она явно в таком же омерзении, как и я. Её губы сжаты в тонкую линию, скулы напряжены, как будто она сдерживает то ли крик, то ли рвотный позыв, а в её взгляде мелькает что-то холодное, почти презрительное. Зарина даже дышит чуть быстрее, чем обычно, и я вижу, как её грудь вздымается под обтягивающей спортивкой.

– Да, сейчас, иду, – бурчу я, выхватывая у неё термос, лишь бы чем-то занять дрожащие руки, и шагаю к зоне для пикника.

Это пара столиков под навесом, всё такое стильное, почти вычурное — деревянные скамейки с мягкими подушками цвета слоновой кости, фонарики с тёплым жёлтым светом, свисающие на тонких цепочках, трава вокруг подстрижена так ровно, что кажется, её линейкой вымеряли. Элитка, чтоб её.

Зарина плетётся следом, и я слышу, как она фыркает, бросая через плечо:

– Этот Юдин — просто конченый. Как он вообще такое несёт? Мне аж тошно стало, прям до рвоты. У меня в ушах до сих пор его голос, как будто грязью обмазали. Как таких земля носит?

Я плюхаюсь на скамейку, чуть не промахнувшись — ноги будто ватные, — откручиваю крышку термоса, и пар от горячего чая бьёт в лицо, обдавая запахом мяты и лёгкой сладостью, как будто она туда мёд плеснула.

Зарина садится напротив, почти швыряет пакет с печеньем на стол, и оно внутри глухо шуршит. Она суёт мне одно — круглое, с тёмными вкраплениями имбиря, чуть треснувшее по краю, — и жуёт своё, но лицо у неё всё ещё кривится, как будто она проглотила что-то горькое и теперь пытается это вытерпеть. Её пальцы нервно теребят край рукава, а взгляд то и дело уходит куда-то в сторону, как будто она хочет стереть из памяти этот разговор с Юдиным.

– Да уж, он мастер по гадостям, – соглашаюсь я, откусывая печенье, но вкус почти не чувствую — во рту как будто зола, сухая и безжизненная.

Зарина кивает, коротко, резко, и я вижу, как её скулы напрягаются ещё сильнее, как будто она сжимает зубы, чтобы не выругаться в голос. Она и так всё слышала — каждую его мерзость, каждый подкол, каждое слово про ту "дурочку", и теперь мы обе сидим, будто только что вылезли из какой-то канавы, куда он нас зашвырнул своим поганым языком.

Зарина вдруг отворачивается, глядя на фонарики, и тихо, почти шёпотом, добавляет:

– Честно, Юль, я бы ему вмазала. Прям по этой ухмылке его поганой. Как вспомню, как он тебя трогал… брр, аж кожа чешется.

Мы допиваем чай в тишине, только ветер слегка шумит в кустах да фонарики чуть покачиваются, отбрасывая тени на стол. Зарина наконец встаёт, собирая вещи, и её движения резкие, почти дёрганые, как будто она хочет поскорее уйти отсюда.

– Пошли в общагу, – говорит она, и голос у неё усталый, надтреснутый, как будто она весь день таскала что-то тяжёлое. – Холодно уже, да и завтра пары. Надо выспаться, а то я после этого всего как выжатая. И душ принять, а то чувствую себя грязной.

Я киваю, хотя спать мне точно не светит — в голове слишком много всего, как будто там рой пчёл гудит.

Мы заходим в холл — тут всё блестит, мраморный пол сияет, как зеркало, огромные окна отражают свет люстр, а в углу стоят какие-то дорогущие цветы в белых горшках, пахнущие так, будто их поливали духами. Я плетусь за Зариной к лестнице, но внутри всё крутится, как в мясорубке.

Юдин — это Фил. Я почти уверена. Но "почти" — это не то, что мне нужно. Мне нужно доказательство. Что-то, что я смогу швырнуть ему в эту самодовольную рожу и сказать: "Вот оно, Юдин, ты попался". И я не успокоюсь, пока не найду.

В комнате плюхаюсь на кровать и пялюсь на этот дурацкий постер с золотыми мазками — он кажется ещё более чужеродным, чем утром. Зарина сразу ныряет в телефон, бормоча что-то вроде "надо отойти от этого дерьма, включу что-нибудь тупое", и я вижу, как её плечи постепенно расслабляются, но взгляд всё ещё мутный, как будто она до сих пор смывает с себя Юдина.

А мне сидеть без дела — как иголки под кожу. Надо что-то делать. Может, еду приготовить? Завтра с утра пары, а я не хочу опять надеяться на то, что меня кто-нибудь накормит. Да и мысли хоть немного отвлеку. Решаю сварить макароны с сыром — просто, быстро, и мозги не взорвутся от сложных рецептов.

Я беру кастрюлю, пакет с макаронами и кусок сыра из нашего маленького холодильника в углу комнаты — он гудит так тихо, что почти не слышно, — и топаю на кухню в нашем блоке.

Тут всё как с обложки журнала: белые столешницы из какого-то дорогущего материала, гладкие, как стекло, встроенная плита с сенсорными кнопками, которые светятся мягким голубым светом, микроволновка с зеркальной дверцей, похожая на космический аппарат. Над раковиной висит ряд ножей на магнитной полосе — острые, блестящие, как будто ими никто никогда не пользовался, — а в углу стоит кофемашина, чёрная, с кучей кнопок, от которой пахнет свежесваренным эспрессо. На подоконнике — пара горшков с зеленью, базилик и что-то ещё, аккуратно подстриженные, как будто тут работает садовник.

Я ставлю воду на огонь, кидаю макароны в кастрюлю, и только тогда замечаю, что я не одна. Филатов. Он стоит у раковины, моет какую-то миску, и его чёрная футболка обтягивает плечи так, что видно, как мышцы напрягаются под тканью с каждым движением. Волосы мокрые, тёмные, блестят под светом ламп — явно только что из душа после бассейна, и от него тянет лёгким запахом хлорки и чего-то свежего, вроде мяты.

Боль, что рвется изнутри

Семь месяцев назад

Я возвращалась домой после репетитора по химии, ноги ныли, рюкзак тянул плечи вниз. Занятие затянулось — я упрашивала разобрать ещё одну тему, потому что контрольная была близко, а я не могла допустить ни одной ошибки. Я была такой — заучкой, "серой мышью", с очками, вечно сползающими на нос, тугим хвостом и мозгами, забитыми формулами. Жила по расписанию, избегала шума, чужих взглядов, вечеринок.

Ира, моя сестра, была другой — яркой, как вспышка, с каштановыми локонами, которые она то завивала, то красила в дерзкие цвета, с улыбкой, от которой парни теряли голову. Я знала, что она тусуется с какими-то мажорами — богатыми, наглыми, с дорогими тачками и шмотками, что звенят деньгами. Меня это не цепляло — их мир был мне чужим, пустым, как шум за окном, который я заглушала учебниками. Но в тот вечер, шагая от метро под холодным ветром, я не знала, что вернусь в дом, где этот мир раздавил мою сестру.

Дверь скрипнула, я вошла, и запах ударил в нос — горький, едкий, алкогольный, смешанный с чем-то тяжёлым, как безнадёжность.

– Пап, ты чего? – голос сорвался, тонкий, дрожащий.

Он поднял взгляд — мутный, тяжёлый, как свинец, и его рука дрогнула, ставя стакан. Тишина давила, только кран капал, как метроном, отсчитывающий что-то страшное.

– Ира в больнице, – выдавил он, хрипло, будто слова выдирали ему горло.

– Что… что ты сказал?

Отец сидел за столом, хмурый, в полутёмной кухне. В бутылке, что стояла возле него, оставалось меньше половины. В воздухе пахло чем-то горьким и едким — алкоголем и бессилием. Голова гудела, мысли путались, а тело будто онемело. Что-то не так. Отец никогда так не пил. Тем более один. А дома, кроме него, никого не было.

– Ира в больнице. Эти слова ударили по сознанию, отдались в голове раскатами грома. Грудь сжалось так, будто воздух вытянули из комнаты, а на грудную клетку легла бетонная плита. Больница. Но… как это вообще произошло?

– Пап, объясни нормально. Что… что с ней?

Я слышала свой голос, но он казался чужим — слабым, глухим, дрожащим. Отец не ответил сразу. Только сделал очередной глоток из стакана, как будто пытался заглушить что-то внутри, и медленно отвёл взгляд.

Его молчание резало — я видела, как пальцы сжимают стакан, как вены проступают на руках, как ярость и бессилие душат его, но не вырываются наружу.

"Ира в больнице" — и всё. Я выбежала, едва схватив куртку, чувствуя, как паника сжирает меня изнутри.

В больнице мама ждала в коридоре, сжимая мокрый платок, её светлые волосы торчали в стороны, глаза — красные, воспалённые, как будто она плакала вечность. Запах антисептика душил, пол холодил ноги, где-то пищали приборы, как крики в пустоте.

– Она попала в аварию, села за руль пьяная, врезалась в столб, – выдохнула мама, и её голос дрожал, как лист на ветру. А потом, почти шёпотом добавила: – Ее подруги говорят, что она хотела… что сделала это намеренно.

Я отступила, чувствуя, как стены сжимаются. Ира? Моя Ира, что могла танцевать до утра, что смеялась так, будто завтра не наступит? Нет, это не она. Она не могла.

Но её глаза, когда я увидела её позже, были пустыми — не смертью, а глупостью, которую я слишком хорошо знала.

Иру выписали через две недели. Она вернулась — бледная, с синяками на скулах, рука в гипсе, волосы тусклые, взгляд мёртвый, как у куклы, брошенной на полку. Все шептались: "Попытка самоубийства", — но я видела её иначе. Она напилась с дуру, села за руль от отчаяния, а не чтобы уйти.

Я знала об ее тусовках с «элитой» — о бесконечном прожигании молодости в выпивках, гонках и полной безнаказанности и беспризорстве — но раньше мне было плевать. Это убивало её, а я предпочла не замечать…

Родители же тоже не верили в случайность. Мама не спала, сидела ночами с остывшим чаем, шептала:

– За что она так с собой?

Её лицо осунулось, руки дрожали, как у старухи.

Отец орал, швырял всё подряд — газеты, кружки, стулья:

– Мало того, что напилась, так еще и за руль полезла! Малолетняя идиотка!

Однажды он схватил меня за плечи, встряхнул так, что зубы клацнули:

– Ты же умная, Юля, почему не уследила?!

Его глаза блестели — не от алкоголя, а от слёз, которые он проглотил. Я вырвалась, чувствуя, как вина и злость рвут меня на куски.

Ира закрылась. Сидела в комнате, уткнувшись в телефон, или лежала, глядя в потолок, где наклейки-звёзды покрылись пылью.

– Ир, что случилось на самом деле? Мне ты можешь рассказать, – пыталась допытываться я, но едва ли это как-то помогало.

– Отвали, Юль, – хрипло и резко осекала меня сестра, как будто слова жгли ей горло.

Я точно знала — она не хотела умирать. Просто… Ира была сломлена, и это резало меня глубже, чем нож.

Учителя в школе смотрели на меня с жалостью: "Бедная девочка, не повезло же с сестрой".

Их голоса липли, как грязь. Друзья Иры — те самые мажоры с их тачками и понтами — пропали. Как и подружки, с которыми она тусовалась. Я слышала, как Лера шипела в коридоре: "

– Пусть не строит жертву, сама напилась, – прошипела как-то одна из них в коридоре прямо в школе.

Я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, как злость кипит, как кислота, разъедающая всё внутри.

Через месяц я застала Иру с телефоном. Она не заметила меня, экран светился — она была в переписке с неким Филом:

"Прости меня", "Я не хотела тебя потерять".

Никаких споров, только извинения — мягкие, жалкие, пропитанные чем-то тёплым, как любовь, которую она не могла отпустить.

Сердце рухнуло вниз — это он. Её чувства. Она напилась из-за него, из-за его отказа, и разбилась на том столбе.

– Кто это такой? – не медля, спросила я тогда, голос дрожал от ярости и боли.

От неожиданности она выронила телефон, её глаза заблестели, как у зверя в ловушке.

– Это из-за него ты напилась?! – крикнула я, сжимая кулаки так, что кости хрустнули.

Пытка

Филлип Юдин

Просыпаюсь с ощущением, будто во рту кошачья моча. Густой, едкий привкус, от которого хочется скрести язык ножом. Голова гудит, как трансформаторная будка, в висках стучит — не то с похмелья (хотя с чего бы, вчера не пил), не то от этой ебучей бессонницы, которая третий день не дает вырубиться. Вместо сна — черные провалы, обрывки мыслей, а потом резкий толчок где-то внутри, и я снова в сознании, с сухими глазами и сжатыми челюстями.

Поганое утро.

Солнце лезет в щели между шторами, режет глаза. Плюхаюсь на край кровати, смотрю на свои ладони — чистые, ухоженные, с маникюром, который мне на прошлой неделе делала какая-то дурочка из салона. Бесплатно, только чтобы потрогать мои пальцы, провести своими жалкими ноготками по моим венам. А теперь эти самые руки скользят вниз, к предателю-члену, который уже месяц ведет себя как последний ублюдок — вяло, неохотно, будто издевается.

Сжимаю его, злости ради, вдруг настроение появится.

Обычно хватает пары мыслей — чьи-то надутые губы, голые бедра, притворный стон. Но сегодня даже это не работает. Эти куклы, эти вылизанные, пустоголовые тряпки, которые томно закатывают глаза и шепчут "Фил, ты такой классный" — они больше не зажигают ничего внутри.

А вот она — зажигает. Гофман.

Та самая недотрога, которая с первого дня впилась в меня взглядом, будто видит насквозь. Которая посмела огрызаться, целовать Филатова у меня на глазах, смотреть на меня с таким презрением, что в груди закипает что-то горячее и грязное.

– Сука… – шиплю сквозь зубы, сжимаю сильнее.

Вот в чем пиздец.

Раньше я мог трахать кого угодно — девушек из клуба, подружек друзей, даже дочку директора, которая сама набросилась на меня в лифте. А теперь? Тело отказывается реагировать на всех, кроме одной.

Кроме той, что ненавидит меня.

Стоит вспомнить, как она вчера стояла передо мной, сжав кулаки, как её глаза горели — и чувствую, как кровь приливает вниз.

– Да ты издеваешься…

Кончаю с отвращением, глядя, как сперма брызгает на простыню. Откидываюсь на подушку, стискиваю зубы.

Что за херня? Я что, теперь только на неё возбуждаюсь?

Вчера, после нашей стычки у общаги, заглянул к той блондинке— той самой, что висела на мне на вечеринке в честь посвята, как репей, притворяясь, будто не замечает моего откровенного безразличия.

Затащил её в комнату, прижал к стене — больше по привычке, чем от желания. Но как только её надутые губы скользнули по моей шее, а пальцы полезли в штаны, меня чуть не вырвало.

Не от неё. От себя. От того, что даже когда она опустилась передо мной на колени, я чувствовал только пустоту и раздражение.

Пришлось делать вид, что срочно звонят, и сваливать, оставив её там — растерянную, с подведёнными глазами и полурасстёгнутым платьем.

Может, это психосоматика? Или я реально ебнулся?

Встаю, швыряю телефон в стену. Чехол смягчает удар, и это бесит ещё больше — даже разрушить что-то нормально не получается.

Иду в душ. Ледяная вода обжигает кожу, но не смывает это ощущение грязи, которое въелось куда-то глубоко, под рёбра.

В универ приезжаю на своём чёрном внедорожнике, врубаю музыку на полную. Басы грохочут, вибрируют стёкла, но даже они не заглушают её голос, который теперь живёт у меня в голове.

"Что ты из себя представляешь сам, а?"

Как будто это должно ее волновать вообще.

Не хочу быть здесь. Не хочу снова видеть, как Гофман крутится возле Филатова, как смотрит на него — так, как никогда не смотрела на меня.

Эти двое теперь везде. Она, которая назло мне вцепилась в этого самодовольного ублюдка — этого "идеального" спортсмена, который, блять, даже поставить себя нормально не может.

Знаю я его. Знаю, как он ведёт себя, когда вокруг нет его фанаток — как сливное говно, которое умеет только кивать и поддакивать.

Так уж вышло, что наши предки периодически пересекались в кругах «элиты», и нас оставляли «пообщаться». И плевать им с высокой колокольни, что я с моралфагами не вожусь.

– Да он вообще девственник, нахуй, – бормочу, заходя в аудиторию.

Но это не точно. А даже если и так — какая разница? Гофман всё равно крутится вокруг него.

Потому что я сам их свел.

Если бы не начал этот идиотский спор на вечеринке… Если бы не заставил её поцеловать кого угодно… Может, сейчас она бы не смотрела на Филатова так, будто он единственный мужчина в этом долбаном универе. А я бы уже выпустил пар и забыл ее, как страшный сон.

Телефон вибрирует в кармане джинсов, словно назойливая оса. Даже не смотрю на экран — знаю, что это мать. Опять.

"Филипп, не забудь, сегодня у нас гости. Отец хочет, чтобы ты был дома к восьми. И хватит уже позорить нас своими выходками!"

Голосовое сообщение звучит так, будто она диктует официальное заявление для прессы. Четко, холодно, с идеально выверенными паузами. Я представляю, как она стоит перед зеркалом в гостиной, поправляя жемчужное колье, отрабатывая этот тон — тот самый, который использует, когда нужно показать окружающим, что "в семье всё под контролем".

Закатываю глаза так сильно, что на мгновение темнеет.

– Да идите вы все уже, – шиплю сквозь зубы, но палец зависает над кнопкой блокировки. Не нажимаю. Пока что.

Мама не виновата, что до сих пор верит в эту игру. Что в упор не видит — воспитывать меня уже поздно. Поезд ушел, причем нахрен на всех парах. Надо было думать раньше, когда она пропадала с очередным любовником под пальмами Монако, а батя пахал на износ, затыкая дыры в их "идеальном" браке.

Хотя он-то уж точно не святой — его "деловые ужины" с молодыми ассистентками стали притчей во языцех в их кругах. Но перед общественностью они, конечно же, святоши — успешные, счастливые, образцовые.

Одна ложка дегтя в этой бочке меда — непутевый сынок.

Мне плевать на их званые ужины, на отцовские "нужные связи", на этот бесконечный спектакль под названием "будущее наследника". У меня есть свой план — стартап, ради которого я пашу по ночам, благо бессонница последних недель играет мне на руку.