Магическая наследница по-Rusски

ПРОЛОГ: ТИШИНА, КОТОРАЯ КУСАЕТСЯ

Первая ночь в доме бабушки Агаты врезалась Рони в память не пылью или скрипом половиц, а абсолютной тишиной. В три часа ночи старый сруб... замер. Даже сверчки стихли. Рони лежала, впиваясь взглядом в лунную трещину на потолке, похожую на карту забытого ада. Сердце колотилось.

Тишина перед бурей? Или все мыши передохли?

И тут она услышала. Низкий, влажный, мерзко-прилипчивый ЧАВК за стеной, где спала Агата. Кровь ударила в виски.

Боже... Или это хомяк размером с телку... или я сейчас поседею от страха.

Она натянула одеяло на голову, но дверь бесшумно распахнулась. В проеме стояла Агата. Но не сонная. В темном платье, в мокрых от росы сапогах, с глазами, полными чего-то древнего и нечеловеческого. В руке – пучок трав с пьянящим запахом.

"Не спится, солнышко?" – голос был теплым, но с стальной ноткой. – "Лес сегодня... беспокойный. Хлебнешь чайку с мятой? Или сразу урок магии начнем? Он, предупреждаю, больно откладывается." Она улыбнулась, и в улыбке было больше вызова, чем бабушкиной ласки.

Рони почувствовала мурашки. Это было не переезд к чудаковатой родственнице. Это было падение в кроличью нору. И нора эта пахла землей, тайной и чертовыми чавкающими звуками.

ГЛАВА 1: БАБУШКА, ВЫ ВООБЩЕ В СВОЕМ УМЕ? ИЛИ ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ДЫРУ С ТАЙНАМИ

Дорога в Долгорукое была не просто долгой. Она была похожа на путешествие в конец света, где асфальт закончился, а вместе с ним – и все притворства цивилизованной жизни. Рони прижалась лбом к холодному стеклу автобуса, наблюдая, как пейзаж за окном медленно деградирует от ухоженных коттеджных поселков к чахлым дачкам, а потом и вовсе к бескрайним полям, перемежающимся угрюмыми островками леса. Запах сменился с бензинового чада на пыльный аромат скошенной травы и чего-то влажно-землистого. Звуки – с грохота двигателя и музыки из наушников на оглушительную тишину, нарушаемую лишь скрипом старого «пазика» и редким карканьем ворон.

Она сбежала. От проваленных вступительных, от маминых истерик («Ты сожгла свою жизнь дотла, Ронька!»), от предательской ухмылки Егора, который оказался таким же фальшивым, как его поддельные часы. Схватила первый билет куда угодно, лишь бы подальше. К загадочной двоюродной бабушке Агате, о которой в семье говорили шепотом: «Чудит с травами», «Живет в глуши», «Не от мира сего». Для Рони, чья жизнь напоминала пережаренный сериал с плохим сценарием, это звучало… спасением. Или отчаянной глупостью. Граница между ними сейчас казалась очень тонкой.

Автобус плюхнулся на конечной остановке – пыльная площадка перед облезлым зданием с вывеской «Сельпо». Рони выкатила чемодан, который тут же увяз колесом в рыхлом грунте. Тишина навалилась, почти физическая. Ни машин, ни музыки, ни голосов. Только ветер шелестел в кронах высоких берез да где-то далеко кудахтала курица. В воздухе витал сложный коктейль запахов: пыль веков, горьковатая полынь, сладковатое сено и… что-то еще. Что-то дикое, неуловимое, как дыхание самого леса, подступающего к самым задворкам села.

Дом Агаты стоял на отшибе. Не избушка на курьих ножках, но что-то в этом духе. Старый, почерневший от времени сруб под тяжелой шапкой мха на крыше. Окна, как прищуренные глаза, смотрели на мир с немым укором. Ограда – покосившийся частокол. Рони взяла чемодан в охапку и потащила его по тропинке, утопая в высокой, влажной от росы траве. Сердце необъяснимо колотилось. Не от страха. От предвкушения? Или от осознания, что назад пути нет.

Дверь скрипнула и распахнулась, прежде чем Рони успела постучать.

В проеме стояла она. Агата. Рони почему-то ожидала увидеть дряхлую старушку в платочке. Реальность ударила сильнее, чем запах сушеных трав, хлынувший из дома.

Бабушке было под семьдесят, но время, казалось, не согнуло ее, а закалило. Стояла она прямо, как молодая ель. Серебряные волосы, собранные в строгий узел, лишь подчеркивали резкие, волевые черты лица. Но больше всего поражали глаза. Не мутные старческие, а яркие, пронзительно-зеленые, как молодые листья после дождя. Они прожигали насквозь, оценивая Рони с головы до ног, будто рентгеном сканируя каждую трещинку на душе.

«Ну, залетная птаха, – прозвучал голос. Не слабый старческий, а низкий, хрипловатый, как скрип несмазанной двери, но полный неожиданной силы. – Добралась, значит. Отчаяние – плохой проводник, но хоть куда-то привел.»

Рони замерла, не зная, что сказать. Вежливое «Здравствуйте, бабушка» застряло в горле.

Агата не стала ждать. Шагнула вперед – движения были легкими, почти бесшумными – и обняла ее. Костлявые, но невероятно крепкие руки. От нее пахло дымом, сухими травами и той же дикой лесной свежестью. Объятие было не нежным, а… утверждающим. Как печать.

«Заходи, солнышко, – Агата отпустила ее и жестом пригласила внутрь. – Место тут тихое. Если, конечно, не считать ночных воплей из леса да цоканья копыт по крыше. Отдохнешь, блядь, как труп после хорошей драки.»

Рони неожиданно фыркнула. Напряжение внутри чуть ослабло. Цинизм бабки был таким откровенным, таким небабушкиным, что это… обнадеживало. Это был ее язык. Язык человека, который не притворяется.

Внутри дом встретил не уютом, а атмосферой. Густой воздух, пропитанный ароматами пыли, сушеных трав (мята, зверобой, что-то горькое и незнакомое) и того же звериного, дикого оттенка, что витал снаружи. Дом был лабиринтом из полутемных комнат, заваленных до потолка пучками сушеных растений, стопками старых книг в потрепанных кожаных переплетах и странными предметами: скрученными корнями причудливой формы, камнями с нацарапанными знаками, пучками перьев, связками сушеных грибов, похожих на маленьких коричневых гномиков. Казалось, сама жизнь здесь сконцентрировалась в этих хаотичных нагромождениях.

В гостиной, на вытертом до дыр ковре перед холодной печью, спал пес. Огромный, лохматый, серый, как лесной туман. Он напоминал помесь волка, медведя и очень уставшего дивана. При их появлении он лениво приоткрыл один глаз – умный, янтарно-желтый, невероятно выразительный. Глаз скользнул по Рони, оценивающе, без страха, но с легким любопытством. Пес издал глубокий звук, похожий на «Хыыы…» – что-то среднее между вздохом и ворчанием. Рони могла поклясться, что в этом звуке промелькнуло: «Новенькая. Интересно, надолго ли?»

«А, Грейк проснулся, – Агата легонько ткнула сапогом в бок спящего богатыря. Пес недовольно хмыкнул, но не пошевелился. – Он у нас местный философ. Всю мудрость мира постиг через сон и обжорство. Главные таланты – храпеть так, что стены дрожат, и находить самые грязные лужи на километр вокруг.»

Рони неловко улыбнулась, сбрасывая тяжелый рюкзак. Усталость навалилась, как физическая гиря. Она плюхнулась на старый, скрипучий диван, обитый выцветшей тканью с неразличимым узором. Пружины жалобно застонали.

«Приятно познакомиться, Умник, – мысленно парировала она взгляду пса. – Я Рони. Буду жить у вас, пока моя жизнь не перестанет напоминать дешевый мыльный сериал с плохим финалом.»

Грейк приоткрыл второй глаз, внимательно посмотрел на нее и… зевнул так, что Рони увидела ряд острых желтых зубов и розовое нёбо. Потом снова уткнулся мордой в лапы. Мысленный ответ был ясен: «Добро пожаловать в настоящий ад, девчонка. Сюжет тут поинтереснее будет.»

Агата стояла посреди комнаты, засунув руки в карманы потертых холщовых брюк. Ее взгляд скользнул по забитым полкам, по спящему псу, по Рони, сгорбившейся на диване.

ГЛАВА 2: ТИШИНА ПОСЛЕ ЧАВКА И ЗВЕЗДЫ В ТРАВЕ

Первая ночь в Долгоруком закончилась не рассветом, а глубоким, беспробудным сном, навалившимся на Рони, как теплая, тяжелая шаль. Стресс, дорога, тревожные звуки и бабушкин «чай», который действительно зашевелился в кружке перед тем, как она осмелилась сделать глоток (на вкус – терпкий мед с нотками грозы и… чего-то металлического?), сделали свое дело. Она провалилась в бездну, где не снились ни проваленные экзамены, ни лицо Егора, ни даже чавкающая за стеной неведомая хрень.

Разбудил ее не будильник, а резкий луч солнца, упершийся прямо в глаза, и… громкое чавканье. Сердце Рони бешено колыхнулось, но сознание быстро сориентировалось. Чавканье было слишком приземленным, слишком знакомым. Она открыла глаза.

На краю кровати, прямо на ее одеяле, сидел Грейк. Огромный пес методично и с явным удовольствием уплетал что-то из миски, поставленной прямо тут же. Запах тушенки заполнял маленькую комнатку.

«Доброе утро, Соня, – мысленно прозвучал в голове Рони его «голос» – хриплый, с легким придыханием, как у старого курильщика, и полный циничного спокойствия. – Смотрю, не сдохла. Бабка сказала тебя кормить. Пожертвовал своим вторым завтраком. Не благодари.»

Рони села, отгоняя остатки сна. «Ты… ты можешь говорить? В моей голове?»

Грейк поднял на нее янтарный глаз, полный немого укора. «Говорить? Я всегда мог. Слушать – вот что сложнее. Твой мозг вчера был как забитый сигналами вокзал. Сегодня… потише. Прогресс. И да, не ори мысленно. У меня голова болит.» Он снова погрузил морду в миску.

Рони потянулась, кости приятно хрустнули. Странно, но чувствовала она себя… отдохнувшей. Несмотря на все. Амулет на груди был теплым, как живое существо. Она потрогала его – дерево под пальцами казалось почти пульсирующим.

Спустившись вниз, Рони застала Агату за столом на кухне. Бабушка колдовала над огромной чугунной сковородой, где шипел и благоухал картофель с лучком и явно чем-то мясным. Запах сводил с ума.

«Жива, – констатировала Агата, не оборачиваясь. – Чайник кипит. Наливай себе. Черный, как моя совесть, и крепкий, как твой сон. Садись, кормить буду.»

Рони послушно налила чаю. Он был темным, почти черным, и пах не цветами, а дымом и горькими травами. Но после первого глотка по телу разлилось бодрящее тепло.

«Бабушка… вчера… за стеной… и этот чавк…» – начала было Рони.

«Лесовик, – отрезала Агата, швыряя на тарелку перед Рони внушительную порцию завтрака. – Старый друг. Зашел поболтать. И пожрать. Громко. Бестактный. Но безвредный, если не лезть к нему в тарелку. Ешь. Разговор серьезный.»

Рони ела, прислушиваясь к странной тишине дома. Только треск дров в печи да чавканье Грейка под столом. И вдруг эта тишина была нарушена.

Сначала послышался звон колокольчика – нежный, как капель, но настойчивый. Потом – стук колес по ухабистой дороге. Агата нахмурилась, подошла к окну, отдернув занавеску.

«Хм. Точно по расписанию. Лес прислал гостей.»

Рони присоединилась к ней. Во двор въезжала… необычная повозка. Не телега, а что-то среднее между старинной бричкой и жилищем странствующего артиста. Деревянный кузов был выкрашен в теплые охристые тона, украшен резьбой в виде переплетенных ветвей и птиц. Вместо лошади – пара крепких, мохнатых пони. На козлах сидел мужчина.

Николай. Рони сразу поняла, что это он. Лет пятидесяти, но выглядел моложе. Стройный, подтянутый, в добротной дорожной куртке поверх темной рубашки. Серебряные нити в аккуратно подстриженных темных волосах и бороде скорее добавляли ему шарма, чем возраста. Лицо – умное, с легкими морщинками у глаз, которые, казалось, были нарисованы улыбками. Но больше всего поражали глаза – теплые, карие, с золотистыми искорками, излучающие спокойствие и… живой интерес. Он ловко осадил пони и спрыгнул на землю, движения легкие и точные.

За ним из кузова, как бабочка из кокона, выпорхнула девушка. Соня. Лет двадцать. Хрупкая, почти невесомая, с облаком темных вьющихся волос, собранных в небрежный пучок, из которого выбивались упрямые пряди. Большие, очень серьезные серые глаза смотрели на мир с тихим, глубоким вниманием. Она была одета просто – длинная юбка, блуза, поверх – вязаная накидка с причудливым узором. В руках – не рюкзак, а плетеная корзина, доверху наполненная… травами? Кореньями?

Николай распахнул калитку с такой грацией, будто открывал дверь в бальный зал. Его взгляд сразу нашел Агату в окне. И ослепительная улыбка озарила его лицо.

«Агафья Михайловна!» – его голос, глубокий, бархатистый, донесся даже сквозь стекло. – «Лесные тропы привели меня к вашему порогу! И какая честь – видеть вас в лучах утреннего солнца! Вы сияете, как самая редкая и драгоценная трава на рассвете, омытая росой!»

Агата, стоявшая у окна с половником в руке, изобразила гримасу, но Рони заметила, как легкий румянец тронул ее скулы. «Ох уж этот старый волокита… – пробурчала она, но слишком тихо, чтобы слышали снаружи. – Сейчас он начнет…»

«Ваша сила, – продолжал Николай, приближаясь к крыльцу, его карие глаза сияли искренним восхищением, – она ощущается за версту! Как магнитное поле Земли! Как пульс самого древнего дуба! Это… вдохновляет!»

Соня шла за ним, скромно опустив глаза, но при этом внимательно осматривая двор, дом, заросли у забора. Ее взгляд скользнул по Рони в окне – и на мгновение их глаза встретились. Рони почувствовала нежный толчок, как легкую волну тепла. Не страха. Любопытства? Признания? Соня быстро отвела взгляд.

Агата с шумом распахнула дверь. «Николай, заткни фонтан комплиментов, а то зальешь весь двор. И ты, Сонька, заходи, не стой на пороге. Вижу, лес не поскупился. Присылает сразу и болтуна, и молчунью. И декорации, – она кивнула на нарядную повозку. – Для важности?»

Николай рассмеялся – звонко, заразительно. «Агафья Михайловна, ваша прямая речь – как глоток родниковой воды! Оживляет!» Он поднялся на крыльцо, галантно пропуская вперед Соню. Вблизи Рони разглядела тонкие серебряные нити в его бороде и умные морщинки у глаз. От него пахло деревом, дорожной пылью и чем-то сладковатым, как старые книги.