Магическая свалка для попаданки

1

— Потерпи, Кати, скоро этот балаган закончится, и ты сможешь вернуться домой. — Мой новоиспеченный муж Процион по-доброму улыбается в седую бороду, чмокает меня в макушку и треплет по темным волосам.

Но балаган только начинается: толпу гостей развлекают шуты и скоморохи. Они нарочито нелепо падают, распевают скабрезные куплеты, в которых объясняют молодым, то есть мне и старику Проциону, как делать детей. Всё это сопровождается изображением физиологических звуков.

Несколько мужиков соревнуются, кто откусит больший кусок от кабаньего окорока.

М-да… Хороший тамада и конкурсы интересные, как говорят в моем родном мире. Я устала так, словно разгружала вагоны, а мне надо изображать счастье и веселье. Процион же, хоть и немолодой, но держится с достоинством.

— Ты уверена, что останешься в столице и будешь поступать в Академию? — тихо уточняет он.

— Да, Проци! Спасибо, что дал мне такую возможность, — улыбаюсь ему.

Мой муж Процион кивает, осушает бокал, который уже с полчаса носит в руке, и смеётся. А потом с беспокойством на лице оттягивает ворот свадебного камзола, словно тот давит. Гости ничего не замечают и продолжают веселье.

Процион краснеет и тянется ко мне. Смотрю в его слишком блестящие глаза, и мне становится страшно за старика. Неужели приступ? Только не здесь! Только не сейчас…

Подставляю плечо и веду его к столу, где стоит мой бокал с растаявшим льдом. Я сразу после подачи опрокинула в себя поданный нам холодный напиток, оставив кубики льда на дне. А Процион побоялся простудиться и ждал, пока лёд растает.

Процион судорожно хватается за горло и синеет.

Мы пробиваемся сквозь толпу гостей, но никто не обращает на нас внимания. Хохочут, пьют, тычут пальцами в скоморохов.

Я пытаюсь удержать грузного старика одной рукой, а второй шарю в нагрудном кармане его жилета под камзолом. Там должны быть пилюли.

К нам подбегает племянник Проциона Лакаш. Один из многочисленной своры бездельников. В кои-то веки я рада видеть этого избалованного щеголя, который сегодня на правах свидетеля крутится рядом, подает нам блюда и напитки.

Лакаш помогает усадить дядю на место жениха — украшенный цветами стул с высокой спинкой. При этом случайно задевает локтем мой бокал, и тот со звоном разбивается, содержимое растекается лужицей. Несколько капель летит на подол моего белого платья.

Я наконец нахожу пилюли и подношу пару ко рту мужа. Но тот сцепил зубы в страшной улыбке и, кажется, не может расслабить челюсти.

За три года, что я прожила в этом мире под опекой Проциона, я успела насмотреться на приступы его проклятой болезни. Но такое вижу впервые.

Лакаш застыл в растерянности, держит дядю за плечи. Я пытаюсь ложкой разжать зубы мужа и впихнуть в него лекарство. На губах старика выступает зелёная пена, его тучное тело начинает трясти, он хрипит, хватается руками за подлокотники и судорожно сжимает их. Выгибается дугой, ломает правый подлокотник, ноги бьют по полу.

Все это под аккомпанемент свистящего хрипа, клокочущего в горле.

— Процион, держись… — повторяю я. — Пожалуйста, не умирай! Кто-нибудь, помогите! — кричу, но голос глохнет в месиве праздничных звуков.

Процион дёргается вниз и обмякает в кресле, сползает наполовину на пол и замирает, уронив голову на грудь.

Я с ужасом понимаю: конец! Но не верю. Все так стремительно произошло. Пара мгновений — и единственного моего друга в Драконарисе больше нет.

Я прижимаюсь к телу доброго старика, из меня рвется дикий вой. Яростно и горько рыдаю.

Я все время теряю близких. Несколько лет назад, когда я была ученицей выпускного класса гимназии в небольшом постсоветском городке, из-за ядовитого выброса на местном предприятии погибли мои родители. Дедов и бабок у меня тоже уже не было: почти всех забрали рак или астма.

Несмотря на горе, я в тот же год поступила на химбио с намерением стать экологом и кошмарить заводы и фабрики. Чтобы больше никто не терял родных так, как я.

А потом, три года назад, во время экологической демонстрации у проходной предприятия, которое слило в промысловую реку сотни тонн отравленных отходов, в меня выстрелил охранник. Я думала, что умираю. И даже стала перебирать, что скажу родителям при встрече.

Но когда открыла глаза, увидела обеспокоенное лицо похожего на Санта-Клауса старика. Он с необычной для почтенного возраста прытью нес меня в каменный особняк, на котором я мельком заметила гаргулий. За нами по траве тянулась дорожка крови из моей раны. А в небе парили драконы. Один из них и спас меня от смерти магией исцеления.

Так я стала попаданкой в мире, наполненном волшебством и фантастическими существами. Заправляли тут драконы — в человеской ипостаси типичные аристократы. Мне повезло очутиться в Драконарисе — столице Эльдратории.

Наверное, именно так выглядели средневековые города: мрачные, величественные, с вытянутыми шпилями, узкими улицами и грязными площадями.

Мне действительно повезло, что попала я в сад местного богатого чудака — Проциона Ракуна. Этот добродушный старик спас мне жизнь и сразу проникся ко мне отеческим чувствами.

Своих детей у него не было — лишь толпа племянников разной степени родства, наглости и бестолковости. Процион взял меня под крыло, помог изучить местный язык, историю, обычаи, вывел в свет.

За шесть месяцев до совершеннолетия, которое тут наступает для девушек в двадцать один год, меня стали осаждать женихи. Много женихов. Всем хотелось сосватать за себя диковинную невесту — попаданку. И тогда Процион оказал мне последнюю услугу.

В Эльдратории не жалуют незамужних совершеннолетних женщин. Для них закрыты многие возможности. Их не берут на учебу, предлагают самую низкооплачиваемую и недостойную работу.

Замужние дамы, напротив, получают всё, что хотят. Если, конечно, муж одобряет пожелания. Мужья тут контролируют жен от и до. Диктуют им, что надевать, что читать, с кем и против кого дружить.

2

Из пиршественного зала я прямо в свадебном платье отправляюсь в тюрьму.

Допросы сменяются опознаниями. Затем выездами на место. Потом происходят ещё какие-то следственные действия, которых я не запоминаю. Они сливаются в унылый бесконечный кошмар. Всё это время мне не дают спать.

Я сижу на очередном допросе и едва не падаю от усталости. Глаза закрываются. Сознание уплывает, но я хватаю его за хвост и возвращаю. Правда ненадолго.

— Ну давай, Кати, признайся, что отравила мужа, — доверительно шепчет следователь. — И мы отпустим тебя спать.

Я мотаю головой.

— Давай, Кати, ради памяти старика, — уговаривает он.

— Давайте ради памяти Проциона вы попытаетесь найти настоящего убийцу, — повторяю, наверное, в сотый раз заплетающимся языком.

— Свидетели видели, как ты заталкивала ему в рот какие-то пилюли. Что это было?

— Лекарства от сердца, — пожимаю плечами, стараясь выглядеть непринужденно.

Вопросов о пилюлях я боюсь больше всего.

— К сожалению, мы не можем их проверить и убедиться, что ты говоришь правду… — качает головой следователь.

— Почему? — пытаюсь изобразить удивление.

— Они пропали, — дознаватель упирает тяжелый взгляд в мои глаза. — Ты знаешь, где они?

Опять мотаю головой, стараясь придать лицу выражение обеспокоенности. На самом деле я знаю, что случилось с пилюлями: я сама впопыхах затолкала их в щели между досками, пока ждала гвардию.

На это у меня была одна, но очень весомая причина. Никто не должен узнать, от какого недуга страдал Процион.

Много десятков лет назад его покусал оборотень. Процион тогда еще был мальчишкой и жил с родителями-бедняками в глухой деревне. Ни о какой медицине в той глуши и речи не шло. А местная знахарка окончательно выжила из ума и лечила не реальные болезни, а леворукость и скрип зубами. В лучших традициях альтернативщиков — мочой и медом.

В итоге заражение достигло такого уровня, который уже нереально было отмотать назад, лишь купировать. Мелкому Проциону повезло, что в деревню заглянул бродячий алхимик и обратил внимание на мальчика с явными признаками ликантропии.

До старости Процион хранил эту тайну и в полнолуние пил выписанное алхимиком средство. Не мне раскрывать этот секрет. Пусть меня обвинят в убийстве, но чистое светлое имя добродушного Проциона Ракуна останется незапятнанным.

Следователь отводит в сторону взгляд, с досадой цокает. Допрос окончен.

Меня наконец ведут в камеру, которая пахнет носками подростка и выглядит как мечта социопата. Холодный каменный мешок без окон и мебели. Я валюсь на тощий соломенный матрас и моментально проваливаюсь в небытие.

— Кати Ракун, на выход! — Грубые руки дёргают меня за плечи и резко поднимают.

Просыпаюсь моментально. Меня бесцеремонно держит стражник с поросячьими глазками и кабанскими пропорциями. Толкает к двери. Выводит и сопровождает, держа за плечо, по коридору.

Идём запутанными проходами без окон минут десять, наконец заваливаемся в зал, где собрались пара десятков человек.

С удивлением узнаю родню Проциона. Траурные одежды, скорбные позы. При моем появлении все оборачиваются и смотрят на меня в упор. На лицах неприкрытая ненависть и неприязнь.

— Убийца! — шипит троюродная жена младшего брата Проциона Матильда. Или она седьмая бабушка его четвертого внучатого племянника? Я до сих пор путаюсь.

— И я соболезную вашей утрате, — приседаю в реверансе.

— Начинаем, — скрипуче произносит коротышка в очках, которого я сначала не заметила за кучей народа. Это Стюарт, душеприказчик Проциона.

Следователь, расталкивая присутствующих, подводит меня к душеприказчику, сидящему за столом.

— Мы не можем подтвердить причастность леди Ракун к убийству мужа, — спокойно произносит он. — Но и исключать этого нельзя. Думаю, стоит учитывать такую вероятность при распределении наследства.

Ну конечно! Как на благотворительный вечер или прополку грядок с мандрагорой — так этих ребят не дождешься. А как имущество покойного делить — так все явились. И запор с изжогой никого не мучают.

Процион не оставил завещания, и все его имущество делят прямо сейчас. Родня старика, да что уж там, теперь и моя, устраивает дележку вышитых платочков и серебряных вилок. Я молча наблюдаю этот апофеоз жадности.

Следователь усаживает меня на стул, сам стоит рядом и бдит. Я сначала пытаюсь не уснуть, но спектакль настолько интересный, что не могу оторвать глаз. Не каждый день видишь, как плечистый и пузатый мужик отнимает у пятилетки деревянную лошадку, а тот в отместку делает лужу на колени жены обидчика.

Наконец через пару часов баталий всё имущество Проциона в Драконарисе и его окрестностях распределено. Мне в столице не нужно ничего. Главный подарок старик мне уже сделал.

— Осталась одна позиция, — подслеповато щурится Стюарт, держа перед глазами последний документ. — Это в Грюнердрахе. И вступить во владения следует немедленно и лично…

Стюарт переводит взгляд на меня:

— Думаю, справедливо будет отдать эту позицию молодой вдове.

— Да я как-нибудь сама, без наследства… — пытаюсь отказаться, потому что через три дня вступительные экзамены в Академию. Попасть в вуз мне хочется больше, чем в Грюнердрах, до которого пять суток пути.

Мне на плечи ложатся тяжелые руки следователя.

— Боюсь, — скорбно произносит он, — у вас нет права отказаться. Мы и так излишне добры к вам, не стоит дразнить дракона правосудия. И не забывайте, что расследование еще ведется. И вы в числе подозреваемых.

***

Через шесть дней я пребываю в Грюнердрах. Это так же далеко от столицы, как кончик драконьего хвоста от его мозгов. Всю дорогу меня сопровождали стражники. На новом месте их сменяет пара грюнердрахских гвардейцев в зеленых мундирах.

Ни те, ни другие не произносят ни слова. Меня просто передают из рук в руки, как шкодливого котенка, не приученного к лотку.

Я всю дорогу пыталась выяснить, что мне досталось, но стражники наотрез отказывались со мной говорить. Местные гвардейцы тоже немногословны. Они забирают у столичных стражников тубус с моей грамотой на владение и молча ведут меня на самую окраину города.

2.1. Визуализация

3

Перед глазами раскинулась величественная свалка. Пестрые кучи мусора, подползают к городским стенам и курганами возвышаются над ними. Вонючие горы накрывают тенью находящийся тут же, за стенами Грюнердраха, стихийный лагерь беженцев, из которого доносятся голоса и детский смех.

Я медленно обвожу глазами свои владения. Лучшего наказания для подозреваемой в отравлении мужа вдовы и придумать нельзя! Только если это не попаданка-экоактивистка.

— Ну как, госпожа Ракун, — внезапно подает голос один из местных стражников, — этого вы добивались? Стоило оно того?

Я с непониманием перевожу взгляд на него.

— О чем вы?

— Может, все-таки сознаетесь? И мы посодействуем вашему возвращению в Драконарис. Заверяю вас, в тюрьме пахнет не так отвратно. А если вас признают недееспособной, возьмут на поруки или отправят под домашний арест, то и тюрьма вам не страшна.

Хмыкаю.

Во-первых, сознаваться в том, чего я не совершала, я точно не буду. Тем более за кусок мыла.

Во-вторых, у меня было пять суток пути на размышления. И вот до чего я додумалась: вероятно, отравить пытались не только Проциона, но и меня. Мы же ели и пили в тот день одно и то же. Только мне почему-то повезло.

А вдруг настоящий убийца захочет снова попытать счастья? Помешать ему может только моя бдительность и расстояние между нами. На следователей, которые уверены в моей виновности, рассчитывать не приходится.

И, наконец, в-третьих… Свалка! Ну камон! Это же просто мечта!

Я еще на первом курсе выбрала свалки темой научной работы. Изучила сотни кейсов со всего мира, читала статьи, смотрела документалки о суперсовременных полигонах, о том, как минимизируют вред от них.

До практики так и не успела дойти. Да и кто бы дал мне, сопливой студентке, развернуться с дурацкими проектами на мусорном полигоне? А тут — собственное поле для экспериментов! Дыхание перехватывает — и не от отвратного смрада, а от возможностей!

Так что решено: я остаюсь. Мне не привыкать жить без удобств, так что без слуг и особняков как-нибудь справлюсь.

Протягиваю открытую ладонь и требую:

— Документы!

Стражники переглядываются. Они явно не этого ожидали.

— Госпожа, — вкрадчивым тоном продолжает тот, что предлагал сознаться, — вы уверены, что хотите вступить во владение?

Он нерешительно сжимает в руках тубус. Я выдергиваю его из рук стражника.

— Да. Уверена, — говорю твердо. — Как и в том, что не травила Проциона Ракуна.

— Тогда мы вас проводим к смотрителю, — блеет второй стражник.

Они ведут меня по узкой размытой дороге между вонючими холмами в сердце полигона. Демонстративно закрывают носы белыми платками.

А я смотрю во все глаза, пытаясь найти систему. Но не нахожу. Деревянные двери, рыбьи кости, осколки бутылок и гнутая железная подкова лежат в одной куче. Под ногами хлюпает.

Ни навесов, ни ограждений. Работы предстоит много…

Мы выходим к окруженной горами мусора хижине. Она обнесена нехитрым заборчиком, который худо-бедно удерживает всякий хлам. На пороге сидит сгорбленный немолодой мужчина и, кажется, спит.

— Смотритель! — трясет его за плечо стражник-провокатор.

Мужчина приподнимает кустистые седые брови и смотрит на нас водянистыми голубыми глазами.

— Господа офицеры? Чем могу быть полезен? — скрипуче спрашивает он.

— Это новая хозяйка свалки. Всё ей расскажешь и покажешь, — приказным тоном говорит тот же стражник. Затем бросает на меня взгляд: — Удачи вам, госпожа Ракун.

На этом мои провожатые разворачиваются и уходят по петлистой хлюпающей дорожке.

— Так вы новая вдова Проциона Ракуна? Которая его отправила, — скрипуче уточняет старик.

— Я вдова Проциона Ракуна, — ровно отвечаю я и упираюсь взглядом в блеклые глаза смотрителя. — Остальное домыслы и сплетни.

— Ну да — ну да… — бормочет старик и отводит взгляд. — Ну… Проходите, устраивайтесь. Только у нас тут удобств нет, вам, барышням, наверное, не понравится.

— Для начала введите меня в курс дела. Расскажите, где что, познакомьте с работниками.

— А чего тут вводить-то? — хмыкает смотритель. — Вот свалка, — обводит рукой вокруг себя. — Вот работник, — ударяет себя кулаком в грудь.

Дела-а-а… Один работник, и тот дряхлый смотритель.

— И каков круг ваших обязанностей? — спрашиваю строго.

— Так известно что — смотреть… — разводит он руками.

— На что смотреть? — уточняю я, не удержавшись от ироничной интонации.

— Знаете что, — сердится дед, — за те деньги, которые я получаю на этом месте, — только смотреть. Хотите большего — платите больше!

Какой шустрый! Вот только нет у меня денег. Ни монеточки. Откуда их взять? Смотрю в водянистые глаза, в глубине которых вспыхивает алчный огонек.

— Пока я не вникну в работу, ничего не обещаю, — отрезаю я.

Старик скрещивает руки на груди, смеряет меня взглядом и выпячивает подбородок.

— Вот как… Ну тогда я увольняюсь! — с этими словами он протягивает руку и требует: — Выходное пособие! Утроенное!

Эльдратория построена на бюрократии, которая склеивает империю лучше суперклея. Поэтому я в ответ протягиваю руку и жёстко произношу:

— Обходной лист! Отчёт! За полгода. И ваш вариант трудового договора, — затем из уважения к возрасту все же добавляю: — Будьте добры.

Лицо старика вытягивается так, что я всерьез опасаюсь за судьбу его нижней челюсти.

И тут за спиной раздается шорох и звук шагов. Старикан расплывается в мстительной улыбке. Алчные огоньки в глазах хищно вспыхивают.

— Ах вот так, значит? Ну сейчас вам не поздоровится… — шепчет он, потирая ладони.

4

Я даже обернуться не успеваю, как смотритель верещит, словно сорока, которой прищемили хвост:

— Господин губернатор! Господин губернатор! Вы как раз вовремя! Вот она, хозяйка, с нее и спрашивайте, а от меня наконец отстаньте.

Вот так гости! Ещё и это “с нее спрашивайте” заставляет поежиться от нехорошего предчувствия. Я быстро разворачиваюсь, чтобы встретить губернатора. От резкого движения подол моего платья разлетается и… цепляется за торчащий из кучи мусора железный прут.

Я не замечаю этого и делаю шаг к губернатору. Плотная ткань подола натягивается и дёргает меня назад. Я от неожиданности падаю на спину. Понимаю, что сейчас насажусь ребрами на этот прут, как шашлык на шампур. Успеваю закрыть рот и задержать дыхание, ожидая проезжающей боли под лопаткой. И зажмуриваюсь.

Но ничего не происходит. Я не то что не напарываюсь на прут, я даже не падаю. Осторожно открываю глаза и лицезрею покачивающиеся кучи мусора. Вернее, это я покачиваюсь. В воздухе. Какая-то сила удерживает меня от падения.

А потом я перевожу взгляд и вижу губернатора. Мамочки мои! Я пропала…

Во-первых, он высоченный. Во-вторых, он широк в плечах. В-третьих, стройный, с длинными каштановыми волосами и аккуратной бородой. На дорогущей одежде ни пятнышка, несмотря на то, что губернатор дошлепал до сердца свалки.

Ну и в каких-то там, он смотрит. На меня. Одновременно снисходительно и с неприязнью. И главное, зрачки у него… вертикальные. Губернатор Грюннердраха дракон. Вроде и живу в Эльдратории три года, а все никак не привыкну ни к драконьему снобизму, ни к драконьему могуществу.

Кстати, о могуществе. Это губернатор силой магии не даёт мне упасть. Но и не ставит на ноги, сохраняя меня в нелепом и беспомощном положении.

Он медленно вальяжно подходит. Останавливается напротив и смотрит в упор.

Я вроде как отхожу от шока. И мне не приходит в голову ничего лучше, как сделать реверанс. В моем положении это, наверное, выглядит комично. Но хоть кто-то тут должен оставаться вежливым. Губернатор не собирается этого делать, так что придется мне.

Барахтаюсь в воздухе, но тем не менее развожу юбки и изгибаясь, как гусеница на листочке.

Губернатор хмыкает и… слегка кланяется. Затем ставит меня на ноги.

— Вот видите, что бывает, если не соблюдать требования к свалкам, — изрекает он.

Это не голос человека, это рокот морского прибоя, и он почти сбивает меня с ног. Коленки дрожат, а сама я не могу вымолвить ни словечка в свою защиту. Да что же это за магия такая?!

Катя, соберись! Возьми себя в руки! Ты всё это время держалась и противостояла имперским дознавателям, грюннердрахским сторожам и даже одному смотрителю свалки! Неужели тебя с толку собьет мужик?

Да, чертовски привлекательный, высокий, стройный мужик… От взгляда которого я плавлюсь, как масло на солнце. Эй! К делу!

Я собираю остатки самоконтроля.

— Видите ли, господин… — смотрю на него выжидающе.

Если б мне позволили перед отъездом в Грюннердрах воспользоваться библиотекой Проциона, я бы приехала сюда подготовленная от и до. У меня комплекс отличницы в терминальной стадии, и я всегда предпочитаю подготовиться заранее.

— Фламберг, — кивает губернатор. — Кадмон Фламберг.

Это точно какие-то темные чары! Потому что как иначе объяснить, что мое сердце пропускает удар, а слова просто не проникают в мозг? Как он сказал? Конд… Бр-р-р… Нет! Точно не так…

— Видите ли, — повторяю я, — я только что прибыла и еще не успела изучить ситуацию. Если тут есть какие-то нарушения, — сглатываю, а сама думаю: “Если? Да тут нарушения невооруженным глазом видны, под ногами валяются и хлюпают! Ну и бред же ты несешь, Катя!” — так вот, если тут есть нарушения, я просто не успела их обнаружить.

Губернатор смеряет меня таким насмешливым взглядом, что я мечтаю провалиться под землю. Затем подходит, берет меня под локоть и рокочет:

— Ну так пройдемте. Я вам покажу нарушения, — и мягко, словно в вальсе, увлекает меня по дорожке между мусорных гор.

Мы беззвучно скользим над петляющей тропинкой, губернатор крепко прижимает меня и наставительным голосом перечисляет:

— Посмотрите, госпожа Ракун, все отходы перемешаны…

А он подготовился, в отличие от меня!

— Железо с деревом, гнилая пища с лекарствами. Участков для отходов, которые реагируют со средой, нет. Навесов нет. Ограждений нет. Охраны нет. Отводных желобов нет. Сеток нет. Силосных ям нет. После дождя… — он замолкает, и я ощущаю затаенный гнев.

Губернатор выводит меня на окраину свалки, и я понимаю его глухую злобу. Мой мусорный полигон вплотную подходит к реке. Причем располагается он выше по течению, чем Грюннердрах. Это значит, что после дождя литры токсичной жижи сливаются в реку и попадают в город.

Я тоже молчу, потому что понимаю: перед ним бессмысленно оправдываться, он ценит лишь дела. А я за первые пять минут владения свалкой успела лишь с подчиненным поцапаться.

— Думаете, это всё? — рокот губернатора всё больше походит на рык.

Он тянет меня в обход мусорного кургана, и мы оказывается в стихийном лагере беженцев. На меня смотрят сотни голодных злых глаз. Обитатели лагеря выглядят бледными и изможденными.

— Вы взимаете с этих несчастных плату за то, что они живут на вашей свалке и питаются объедками с нее! Это бесчеловечно! — рычит мне в ухо губернатор.

Это поистине какой-то уникум. Видала я драконов, но таких, которых бы заботили проблемы людей, — ни разу.

— Спасибо, господин губернатор, — выдавливаю я, глядя в его глаза, похожие на расплавленное золото. — Я приму меры.

— Конечно, примите… — бросает губернатор, разжимает руки и отходит, пропуская ко мне беженцев.

Те окружают меня. Смотрят угрюмо и с угрозой.

5. Кадмон

Я отхожу всего на пару шагов. Потому что, как бы ни был зол на эту девчонку, но ее смерти не хочу. Моё присутствие сдержит разгневанных беженцев.

На секунду я допускаю, что поступил жестоко, потому что хозяйка свалки выглядит так, будто только что узнала не то что о ее проблемах, а о ее существовании! Но я слишком много повидал таких изворотливых особ, поэтому не позволю себя обмануть.

От девчонки, которая пахнет луговыми травами, на одну секунду взвивается острый запах страха. Но ровно на одно мгновение.

Я стою в стороне и наблюдаю, как черную вдову (да, я знаю о ней всё: ее имя, возраст, что она попаданка и что она главная подозреваемая в убийстве мужа) окружают ободранные, исхудалые, похожие на тени, беженцы.

Внимательно слежу за ее лицом. Но не вижу ожидаемого отвращения или брезгливости. Лишь лёгкий излом бровей, мокрый блеск в глазах, намекающие на… сочувствие?

Это любопытно. Продолжаю наблюдать. Через час в ратуше встреча городского совета. Но я на нее готов опоздать, если беседа девчонки с беженцами окажется достаточно увлекательной.

Первым к Кати подходит чумазый мальчуган лет шести. И она… садится на корточки, чтобы быть с ним на одном уровне, заглядывает ему в глаза и с улыбкой говорит:

— Привет!

Мальчик от неожиданности засовывает палец в рот и замирает. Потом выдает искренне:

— Ты красивая…

По толпе прокатывается смешок.

— Спасибо, — девчонка улыбается ещё шире. — А ты тут, наверное, главный?

Мальчик звонко хохочет, оценив шутку. Женщины невольно улыбаются, глядя, как наряженная богачка кокетничает с маленьким замарашкой. Мужчины недоверчиво переглядываются.

— Нет! — отмахивается рукой от забавного предположение чужачки мальчик. — Я Вуди. А главный у нас Бай.

Девчонка протягивает парнишке руку, совершенно не боясь запачкаться, и доверительно говорит:

— Приятно познакомиться, Вуди. А я Кати. Ты, наверное, оруженосец Бая, раз такой смелый? Познакомь меня с ним.

Мальчик берет Кати за руку и ведет в сторону угрюмого здоровяка со спутанными черными космами и неровной бородой. На нем красная рубаха, застиранная и с кое-как зашитыми прорехами. Бай прожигает хозяйку свалки мрачным взглядом глубоких черных глаз.

Ну давай, девочка, покажи свою истинную суть! Скриви симпатичную мордашку, скажи что-нибудь высокомерное. Мне до дрожи хочется уличить ее в притворстве.

Но ей снова удается удивит меня. Оказавшись напротив Бая, она выпускает ладошку Вуди, треплет его по голове, а затем… приседает перед здоровяком в реверансе, словно перед бароном.

— Приветствую вас, господин Бай! — она выныривает из реверанса и складывает руки перед собой в замок. — Я Кати Ракун, только что вступила во владение этим местом.

Тот угрюмо кивает, но на дне глаз плещется удивление.

— Приветствую вас, госпожа Ракун.

Я три месяца добивался от него хоть слова. Опаленный невзгодами, войной, холодом и враждебностью местных жителей, нагруженный ответственностью за своих людей, он не отличался доверием и лишь недавно согласился со мной общаться.

Конечно, я мог поступить проще: принять ипостась дракона и дохнуть огнем, но разве это принесет мне от этого человека что-то, кроме страха и тихой ненависти? Нет, тут надо с умом подходить. Я много способов перепробовал, а желаемого добился очень не сразу. А это темнокудрое создание без труда выстраивает диалог с угрюмым вождем беженцев.

— Я должна принести вам извинения за то, как с вами обошлись, — продолжает рвать шаблоны в моей голове девчонка. — Скажите, пожалуйста, кто требовал от вас оплату за взятые со свалки… вещи?

— Так… Ваш покойный муж… — удивлённо тянет Бай.

— Лично? — невинно спрашивает Кати.

— Да нет… Через своего поверенного, — отвечает Бай.

— Через господина Стюарта?

— Нет, через старика, что обитает в центре свалки.

— Но это не поверенный, а смотритель, — качает головой барышня.

Вот оно! Кажется, я понимаю, что она собирается сделать. Соскочить, назначив виновным подчинённого. Всё-таки она обычная змея… Но я не позволю ей так легко отделаться.

Отхожу ещё дальше, разворачиваюсь и скольжу над кучами мусора в центр полигона.

По пути в голову приходит мысль, что девчонка могла действительно не знать о действиях муженька. Понятия не имею, что это был за человек. Просто он однажды, лет пять назад, через посредников приобрел эту свалку. И всё.

Старик-смотритель бодро топает по тропинке к выходу. Я плавно опускаюсь перед ним и прячу кожистые крылья за спиной. Увидев меня, старик вздрагивает. От меня не укрывается, как он воровато оглядывается и старается спрятать что-то под плащом.

— Куда-то собрались? — делаю шаг к нему.

Я бы мог отпустить смотрителя на все четыре стороны, но его поведение кажется мне… подозрительным.

Старик пятится.

— Так… того… Уволили меня, вот я освобождаю местечко… — бормочет он, а у самого глазки так и бегают по сторонам.

Драконье чутье не обманешь: старик что-то скрывает. Я хищно втягиваю носом воздух и ловлю запах страха, пота и… золота. Плотный сладковатый запах желтого металла.